Форум » Город » "...Одной тебе ходить не надо" - Галата, дворец подесты, после шести вечера » Ответить
"...Одной тебе ходить не надо" - Галата, дворец подесты, после шести вечера
Шехабэддин-паша: "...Одной тебе ходить не надо, Крутую бровь сурьмить не надо, На встречных наводить не надо Два злых меча - твои глаза." Махтумкули
Ответов - 34, стр:
1 2 All
Шехабэддин-паша: ... Часы на башне - не большой, Галатской, а квадратной, возвышавшейся над дворцом подесты, в котором расположился султан со своей свитой, и новый Великий визирь - как горькая вдова - руки, уронили свои стрелки в бессилии вниз, когда наперсник султана, Румели-паша Абдулла Шэхабеддин снова переступил порог своего временного приюта. Нельзя сказать, чтобы ему, привыкшему к роскоши дворцов, насчитывавших не один десяток комнат и наполненных услужливыми рабами, пришлось сильно по духу это место, обустроенное Заганос-пашой на свой лад, и больше напоминавшее воинский лагерь. Но... от добра добра не ищут, и пусть даже Галата была сравнительно безопасна и наводнена красными мундирами янычар, евнуху казалось куда более безопасным пребывать в той же охраняемой ставке, что и его господин, чем селиться в одном из домов, что окружали площадь, и что покинуты были своими обитателями уже к полудню вчерашнего дня, очевидно, во избежание подобного соседства. В общем, султанский любимец переступил порог дворца, очень довольный проказой, которую ему удалось осуществить в отношении одного из пленников, а теперь - и своих должников. В том, что Луиджи Бальдуччи не задумается расплатиться за свою жизнь и жизнь странного старика, выкупленную им по дороге домой, евнух ни единого мгновения не сомневался: порты и сами выходы из города были для галатцев и даже обитателей центрального города все еще недоступны. Только европеец, ифрандж, незнакомый с военной машиной Османской империи, мог считать, что в суматохе ему удастся укрыться от бдительного ока мстительных вельмож - генуэзец же, как показалось самоуверенному фавориту, уже вполне успел убедиться в том, что попытки к спасению обречены на неудачу. Если верно, что сердце воина лежит на острие его меча или на кончике его сверкающей пики, то не менее справедливо, что самая суть купца заперта в сундуках с добром, и покинуть ее рачительный хозяин едва ли решится. Хозяйство же у латинянина, как оказалось, было весьма немалым, а значит, и рана от его утраты могла оказаться для пленника Мехмет-паши смертельной. Движимый этими приятными мыслями (ведь мало что греет больше, чем ожидание скорого обогащения), Шэхабеддин-паша почти взбежал по ступеням покрытой алым ковром лестницы на второй этаж, чтоб принести своему господину известия о возвращении.
Зоя: - А-а-а, вот и сам он пожаловал! - немедленно встретил его появление девичий голос, принадлежавший той, что звала себя Анной Нотарас. Саму ромейку Шэхабеддин-паша видеть не мог, поскольку ее закрывала внушительная фигура янычара, у ног которого дерзкая девица суетилась, как мышь под колесами осадной башни. Зоя могла рассчитывать, что усач, уже столько раз видевший ее в обществе сановных особ, безропотно отправится на поиски паши Абдуллы, однако надежды ее оказались тщетными. Янычар только выпучивал глаза и по-тараканьи шевелил усищами на все приказы вельможной киры, которая от злости уже готова была затопать ногами. - Султан велел, чтобы обо мне позаботились, - сообщила она, высовываясь из-за турка. - Чтобы мне дали нарядные одежды, и украшения, и башмаки, и мяса с пряностями! - последнее было просто-таки криком души, истомившейся по телесной пище.
Шехабэддин-паша: В первое мгновение Шахин-паша даже не понял, что дерзкие, вызывающие речи девчонки, которую он немногим ранее привел к ногам своего султана - первую ли? последнюю? - обращены к нему. Еще несколько мгновений он не мог поверить в происходящее: ромейская побродяжка, передающая приказы Фатиха ему, потомку древнего рода, наследнику царей, которые приказывали солнцу остановиться в те далекие времена, когда ее предки в ужасе падали ниц, стоило тому появиться над горизонтом, и рвали на себе вонючие козьи шкуры. Но... более ей обращаться было не к кому. Невозмутимый воин, которого не могли повергнуть в волнение гибель целого города и пугающие знамения, сопровождавшие осаду, был единственным собеседником назойливой девицы, и, судя по всему, не испытывал от ее компании ни малейшего удовольствия. Однако взгляд, которым баше обменялся с султанским любимцем, дал понять ромейка не лжет, и, несмотря на готовность удавить ее собственными руками, огромными словно корзины, что плетут крестьяне из лозняка, суровый воин вынужден подчиниться высокому приказу. Соболиная бровь Шэхабеддин-паши, подведенная лучшей сурьмой из Самарканда, дрогнула и едва заметно выгнулась. - Ну что же, пойдем,- жестокая улыбка, появившаяся на его губах, не сулила внезапной фаворитке ничего хорошего. К счастью для Зойки, евнух не знал ничегошеньки о яде, принятом ею сутками ранее, а то бы не миновать ей еще одной порции - и вряд ли на сей раз нашелся бы доброхорт или кудесник, который бы мог великодушно отвести новую беду. Как говорится в пословице: умерла так умерла.
Зоя: Как и Ксар, Абдулла-паша жирно подводил глаза черным, и хотя Зоя находила этот обычай не слишком подходящим для мужчины, она сочла, что ей самой подобная раскраска будет к лицу. - А еще мне нужна краска для век, музыкант и две сабли, - деловито сказала она в спину турку, соображая, что бы еще такого попросить, пока не померкло сияние султанской милости. Вероятно, ромейка могла бы несколько улучшить мнение о своей персоне, если бы потребовала баню, массаж и кувшин розового масла, но увы, подобные вершины мусульманского образа мыслей для нее были пока что недосягаемы.
Шехабэддин-паша: - Целых две?- в изобретательном уме перса уже начинали вертеться всевозможные и разнообразные каверзы, которые можно было провернуть со спутницей красивого юноши, виденного евнухом наверху. Как успел уловить султанский любимец, запертые там люди находились на пограничьи между пленниками и гостями высоких особ, которых Аллаху было угодно поселить в этом тесном дворце, в каком на его родине постеснялся бы остановиться и младший помощник вали. Но, по счастью, у нового великого Визиря хватило ума выселить жителей соседних домов (большинство из которых, впрочем, само разбежалось подальше от сарацин, словно те были чумными или несли с собой дурную болезнь, поражающую в Европе отъявленных сластолюбцев), так что на первое время быстро пополнявшимся гаремам советников, мужским и женским, должно было хватить места, где разместиться. Эта мысль подала ему Шахин-паше удачный предлог, чтоб выведать то, что его действительно интересовало. - Султан велел, чтобы позаботились о тебе... и твоих спутниках? Женщина, которую привел Заганос-паша... и юноша, что сопровождал ее. Или тебя?
Зоя: - Султан велел, чтобы позаботились обо мне! - вздернула подбородок Зоя, безошибочно распознав в словах своего провожатого попытку преуменьшить значение ее собственной персоны. Султан, конечно, проявил по отношению к мнимой кире Анне исключительную доброту, однако ромейка еще не успела пресытиться его благоволением настолько, чтобы делить его с другими. - Они мне никакие вовсе не спутники, потому что их господин - Заганос-паша, - наморщила нос Зоя с таким видом, будто сама она не была в его воле и собственности. - Спроси о них черного евнуха, я не знаю, что визирь пожелает делать с ними после.
Шехабэддин-паша: Сама того не ведая, новая подопечная Шахин-паши значительно смягчила сейчас собственную участь, ведь радость, пусть даже невольная, принесенная человеку столь знатному и обладающему таким положением, почти всегда получает вознаграждение. Правда, иногда совершенно не то, на которое рассчитывал. Тревога, вызванная внезапным появлением новой фаворитки, к тому времени уже совершенно улеглась в сердце евнуха: в конце концов, это была не первая и не вторая женщина, которую его господин приводил к своему ложу, чтобы забыть через час, когда свежесть первого впечатления испарится, словно роса под поцелуями яркого солнца. Если же бойкая девица - а в ее бойкости, как и в том, что по поводу своего положения ромейка не станет лить слезы, Румели-паша уже успел убедиться - сумеет получить при султанской особе хоть сколько-нибудь значимое влияние, следовало постараться заполучить ее расположение с самого начала. Традиционно при османском дворе ценились женщины совершенно иного склада: их молчаливая покорность и невмешательство в государственные дела, готовность послужить пришедшему отвлечься от ратных или государственных нужд мужчине постелью и отдохновением. Однако безошибочное чутье, приведшее молодого царедворца в лагерь еще никому не известного бюлюкбаши, ныне примерившего шапку Великого визиря, нашептывало Абдулле, что не только стенами Константинополя завладел ныне Мехмед Завоеватель, но многими его странными обычаями, и один из них - не мужчина, но женщина, тенью стоящая возле престола, и в постельной тиши нашептывающая господину ей нужные тайны. Кощунственное для ислама, враждебное попустительство - и все же он чувствовал, что теперь, когда рухнули старые нормы, когда сломан хребет родового сановничества, именно благодаря фаворитам и фавориткам возможно будет безгранично усиливать или уменьшать свою власть в новом мире. Поэтому-то Шэхабеддин-паша, признанный враг женщин, всегда относившийся к ним наравне с собаками, тихо поскуливавшими в ожидании ласки хозяина (полезное, но нечистое животное), на сей раз смотрел на гречанку без отвращения. Султан хочет развлечений? Что ж, он их получит. - Ступай на мною,- с усмешкой велел он девице, наметанным глазом окидывая ее с головы до ног, подмечая, что может в ее лице и фигуре понравиться молодому султану, а что было бы не худо прикрыть, если не для раздражения, то для усиления сладости, когда дойдет дело до более близкого разговора. Повернулся и пошел, быстро, не озираясь, уверенный в том, что девчонка последует за ним безо всяких возражений. Впрочем, путь этот был недолгим. Комната, которую еще Заганос-паша велел переделать под купальню, полная тазами и ведрами, кувшинами с доставленной розовой водой и душистыми притираниями - двери в этот сераль распахнулись перед Зойкой и ее спутником, а навстречу им поднялись к всему готовые слуги, и тут же сорвались вниз самые проворные водоносы. - Раздевайся.
Зоя: Вопрос "Зачем?" в этом случае не задала бы даже самая целомудренная дева из благородного семейства - обстановка комнаты говорила сама за себя. Было бы уместно спросить "Перед всеми?", но вид суетящихся слуг говорил о том, что они принадлежат к той же породе, что и черный раб паши Заганоса. А спокойствие, с которым Абдулла-паша отдал свое распоряжение, устраняло всякие сомнения в том, что он так же безопасен и бесполезен для женщины, как массажисты и банщики. Вряд ли он позволил бы себе глазеть на женщину, которую поручил его опеке султан; и вряд ли Фатих стал бы испытывать своего приближенного таким образом. Эти соображения совершенно успокоили Зою, и она просто, как перед сном, спокойно, безо всякого кокетства, принялась выпутываться из своих латинских одеяний, чтобы через несколько мгновений предстать перед турками в том самом виде, в каком матушка произвела ее на грешный свет. Теперь она уже не спешила спрятаться от взгляда мужчины - пусть даже и евнуха - как в ту ночь с Ксаром, напротив, Зое было даже любопытно мнение султанского любимца. - Я не люблю слишком горячую воду, - заметила она, проводив взглядом слугу, выливающего в бадью кувшин кипятка.
Шехабэддин-паша: Взглядом, который может понять только мужчина, отроду обреченный на бесплодие и на то, чтобы самому иногда исполнять роль женщины, играя на самых тонких струнах души мужчин, Шехабеддин-паша проэкзаменовал гибкую фигурку, подметив и столь любимый смуглолицыми османскими правителями белый цвет кожи, крепкую молодую грудь и соблазнительные ягодицы - еще один предмет неизменного соблазна привередливых потомков Османа - он удовлетворенно покачал головой. - Что же, весьма недурственно, красавица,- делая знак одному из банщиков прибрать одеяние, казавшееся сейчас не только неуместным, но и оскорбительным для места, в котором они находились. Расторопный раб быстро склонился к ногам новой султанской избранницы, сгребая нечистые одежды гяуров, которые могли бы оскорбить глаз сиятельного владыки. Куда как приятнее и благонравнее для мусульманина созерцать прелестницу, облаченную с благочестием, дозволенным для жен племени Магометова. В часы же, когда супруг призывает к себе счастливицу эти нелепые туалеты с перетянутыми животами и нелепо пышными юбками и вовсе излишни - к чему они тогда? Разве что в грех тщеславия вводить... Евнуха же интересовало более всего внутреннее содержимое сокровищницы, нежели ее скорлупа. Он уже успел углядеть несколько дефектов, для обитательницы сераля, и так более для икбалы недопустимых, и жестом приказал рабам приготовить растопленный воск и льняные полосы. Пока же те суетились, разводя огонь под крошечной жаровней и перекладывая в него вязкую массу, пахнущую розами, которую предстояло потом нанести на тело счастливицы, искушенный смотритель обратился к ромейке: - Сколько тебе лет? Девственница?
Зоя: Приторно-цветочный аромат заставил Зою широко раздуть ноздри в предвкушении. Конечно, было бы лучше получить большую миску похлебки, но, так и быть, пока сойдут и сладости, пусть даже такие, что от одного запаха губы слипаются. - Девственница? - широко раскрыла глаза ромейка, будто недоумевая наивности евнуха. - Разве можно соблюсти себя, когда переходишь из рук в руки? Я спряталась в саду, там меня нашел турецкий декарх, но не стал насиловать на месте, а припрятал на потом. Попользоваться мной он не успел, но паша Заганос отнял меня у него и подарил паше Махмуду, - горестное выражение на лице Зои было совершенно неподдельным. Она всерьез опасалась, что для постели басилевса годится только непорочная девица, но лгать в таком деле не решалась. - Прошлой ночью я спала с ним. Но он был у меня один, только один! Ведь это почти что ничего не значит, правда? Вполне самостоятельно Зоя додумалась до старинной женской премудрости - каждый мужчина после первого становится вторым. Паша Махмуд вряд ли пожелает признать, что подбирал объедки после какого-то солдата, и, может быть, если бы у наложницы был случай сговориться с господином, возможно, и вовсе отрицал бы, что почал пленную красотку. - Я слышала, что можно... ну... - Зоя оглянулась по сторонам, сочла, что вокруг слишком много посторонних, и шепнула на самое ухо Абдулле: - Зашить обратно. Ради того, чтобы поймать свою ускользающую удачу хотя бы за кончик хвоста, бывшая циркачка была готова на любые жертвы.
Шехабэддин-паша: Евнух выслушал это красноречивое признание без единой гримасы, показывающей, с порицанием или же осуждением его змеиная память заглатывает в себя перипетии чужой судьбы. Разумеется, он не предполагал, что попавшая в покои султана девица вышла нетронутой из лап пленивших ее янычар или, тем более, башибузуков - однако спокойствие, с которым та сознавалась в отсутствии своей непорочности, служила ему хорошим предзнаменованьем на будущее. Тем не менее он ответил, не сумев сдержать легкого пренебрежения к женщине, предполагающей, что он станет заниматься таким недостойным делом, как поправление ее беды. - Стало быть, так христианки сохраняют честность перед лицом своих мужей? Ваши матери учат вас этому или ваши длиннобородые имамы, которые, как я слышал, не брезгуют ни ласками продажных девиц, ни услугами мальчиков? Но будь спокойна - твое горе легко поправимо и без того, чтобы твою невинность латали, словно прореху на платье, что зацепилось за сук. Я научу тебя, но только позже, когда для тебя настанет возможность предстать перед светлейшим султаном. Пока же ты не готова, так как не обладаешь манерами и благовоспитанностью для того, чтобы надолго остаться в его памяти или хотя бы насытить его более чем на один раз, словно дикий плод, который может спасти от голода в неурочный час, но набивает оскомину с первого укуса. Мы с тобой заключим договор,- ухоженные пальцы перса скользнули по коже пленницы и больно впились в ее подбородок, оставляя на коже быстро наполнявшиеся кровью полулуны ногтей.- Я научу тебя, как завоевать и удержать доверие султана, и занять высочайшее для женщины сераля положение - а ты взамен будешь говорить ему то, что я буду приказывать тебе... и не дай бог тебе забыть, что ты вышла в наш мир из смрада и праха!
Зоя: Не дальше как сегодня Зое уже сулили рассказать секрет того, как правильно очаровать султана, поэтому предложение паши Абдуллы не вызвало у нее того восторга, на который тот, должно быть, рассчитывал. - Куриная печенка и рыбий пузырь, - печально вздохнула она. - А точно нет других способов? Не ромейских? Было бы очень заманчиво во всем положиться на опыт и сноровку султанского приближенного, однако на Аркадиевом форуме было не принято слишком внимательно прислушиваться к чихающим лекарям. Если Абдулла так хорошо знал, как можно завоевать и удержать внимание басилевса, отчего сам не пользовался этим способом? Тем не менее, Зоя не могла не согласиться с тем, что ей не хватало умения плести красивые словеса и правильно кланяться, а никто, кроме евнуха, пока что не брался обучить ее этому. - Я бы очень хотела понравиться нашему господину, - простодушно призналась она, борясь с желанием повернуть голову и высвободиться из хватки Абдуллы.
Шехабэддин-паша: - Для начала тебя нужно хорошенько вымыть,- снисходительно произнес евнух, разжимая пальцы и с презрением морща длинный нос, словно бы выточенный опытным скульптором из драгоценного камня. Рассказывают, что в стране мамелюков в давние времена женщины прилепляли себе такие носы, сделанные из глины, и пускались еще на многие ухищрения, чтоб обрести ту несравненную красоту, которая досталась потомку персидских царей от природы - и это была одна из причин, по которой ревность, не чуждая сердцу Абдулла-паши, на сей раз быстро отступила, позволяя ему быть снисходительным к дикой наивности девицы. Усмехнувшись очередному доказательству того, что предки гречанки едва научились человеческой речи, когда его соотечественники уже правили половиной мира и потрясали его в том числе и многочисленными ухищрениями ума, евнух продолжил курс добровольного воспитания. - Пока тебя будут мыть, ты будешь отвечать на мои вопросы - и сохрани тебя Аллах утаить от меня что-то, что потом сможет крикнуть про тебя случайный прохожий или даже твой родной брат. С того момента, как ты выйдешь из этой комнаты, у тебя не будет ни старого имени, ни друзей, ни родных - кроме нашего общего господина и повелителя. Он будет твоим мужем, а я... я буду твоим отцом, потому что умерщвлю твою плоть и создам ее заново... Как твое имя? Эту зловещую речь Шахин-паша произнес, одновременно делая знак прислуге начать упомянутый процесс - и два черных евнуха, не столь свирепые видом, как уже знакомый Зойке Сагад, но одетые и украшенные куда более причудливо и нарядно, едва не силком подхватили ее и поставили в чан, от которого уже вовсю шел ароматный пар. Они то ли не знали языка греческих варваров, то ли им было полностью безразлично, что говорит женщина - ведь она была лишь очередной прихотью господина, которую он может вознести к самой вершине блаженства, а может бросить, едва лишь сорвав, словно яркий цветок у дороги, завладевший его вниманием лишь в сравнении с другими, менее яркими травами. Сказки о том, что неискушенная дикость затмевает порой своей чистотой изощренную опытность, для этих рабов Эдирне давно не существовали.
Зоя: С величайшим сожалением Зоя поняла, что есть ей пока не дадут - очевидно, это было первым шагом к обещанному турком умерщвлению плоти. Вторым оказалось усердие, с которым младшие евнухи принялись растирать ее тело губками и мочалками, походило на то, что они и впрямь собираются содрать с ромейки кожу. - Я Зоя, дочь Анфима, - промолвила она, на мгновение зажмурившись от приземлившегося на кончик носа клочка ароматной пены. - Мне шестнадцать лет. Мы с отцом, матерью и братом водили медведя и показывали всякие занятные штуки, вроде того, как можно колесом ходить или щеглом свистеть... Это совсем плохо, да? - украдкой почесав ягодицу, Зоя взглянула на пашу с видом человека, обнаружившего у себя первые признаки бубонной чумы. Бывшая циркачка могла бы и дальше городить небылицы о своем благородном происхождении, но поняла, что Абдулла не станет давать ей второго шанса, если уличит во вранье. В том же, что при желании поймать ее будет очень легко, можно было не сомневаться.
Шехабэддин-паша: Нельзя сказать, что откровение ромейки поразили проницательное внимание Шахин-паши: он занимал свой пост при молодом, сластолюбивом правителе уже не один год, и научился безошибочно различать девиц всех сортов и разборов, от чудом попавшей в сераль крестьянки-валашки с крытыми бедрами и ногами, похожими на высокие башни (случалось, что султану взбредала фантазия развлечься с ними в часы пресыщения), до пленницы, снятой с борта генуэзской галеры, дочери какого-нибудь рыцаря и наследнице благородного рода. Как не старалась новая фаворитка собезъянничать изящные манеры, сороку в павлиньих перьях никогда не перепутаешь с павой; так и девицу, взращенную за золотой решеткой ни за что не сравнить с безыскусным цветком дикой вишни. Впрочем, как уже было сказано, ко всем существам, именуемым женщинами, красавец-евнух относился почти с равным презрением. Сейчас он внимательно слушал Зойку, пытаясь уловить в ее интонации ложь - не для того, чтобы наказать немедленно, но, словно отравленный кинжал, спрятать в складках шелковой одежды. На будущее. Плох царедворец, пренебрегающий подобным оружием против своих врагов. Когда кожа девицы была достаточно очищена, по знаку султанского любимца один из черных банщиков подхватил голенькую пленницу, и, не спрашивая ни ее позволения, ни стыдливости, еще остававшейся в хорошенькой гречанке, и перенес ее на стол, накрытый белой простыней. Возле этого стола, помешивая разогретую вязкую массу в золоченом сосуде, уже стоял еще один евнух; едва только девица очутилась на столе, он шагнул вперед, вытягивая из широкой горловины ступки широкую золотистую полосу не то меда, не то благоухающей карамельной сладостью смолы. Шэхабеддин-паша, наблюдавший за готовящейся экзекуцией с холодной усмешкой, счел возможным прокомментировать произошедшее. - Не сопротивляйся и не шевелись. Если ты будешь дергаться, то обожжешься и будешь похожа на жареную индюшку в имбирной подливе. Просто ляг и закрой глаза. Ну и... кричи. если пожелаешь.
Зоя: Именно это и сделала Зоя, едва только первая капля горячего снадобья коснулась ее кожи. Привычные ко всему евнухи и бровью не повели, когда их подопечная заверещала, как поросенок в руках неловкого мясника, и с равнодушным спокойствием продолжали обмазывать ее сладкой тянучкой. Было бы куда проще, если бы тот же Абдулла-паша взял на себя труд силой удерживать ромейку на месте, однако ей приходилось полагаться только на собственную выдержку. Если бы Зое не пришлось с силой закусить губу, чтобы не оглохнуть от собственного визга, она непременно полюбопытствовала бы, что это такое над ней творят. Пока ей оставалось уверить себя, будто это и есть тот особый способ возвратить ей утраченное девство, о котором говорил турок. Можно было вообразить, как пришлось бы потрудиться султану, вздумай он пробиться сквозь застывшую медовую корку!
Шехабэддин-паша: Евнухов, привычных к подобным вещам - а то и к более серьезному сопротивлению, доходящему порой до шрамов на физиономиях, откушенных мочек ушей или даже более-менее серьезных ран, отчаянные и жалобные крики девушки тронули не больше, чем кудахтанье курочки, которую повар тащит на кухню, потому что господину вдруг захотелось отведать вареного птичьего гребешка. Тот же чернокожий, что чуть ранее послужил носильщиком для очередной наложницы султана, видя, что девица не вполне готова принять свалившееся на нее счастье получить статус госпожи, которой не положено иметь ни единого волоска на теле, дабы не вызвать отвращения у своего повелителя, с запозданием, но решил таки прибегнуть к принуждению. Отработанным жестом он подхватил Зойку за руку, вывернув худенькую кисть - и тут же захлестнув ее шелковой петлей, обернутой у него поверх пояса шаровар. Однако, он явно недооценил ловкость бывшей циркачки, поднявшейся ныне до султанской спальни, или, может быть, вязкая, но скользкая масса, покрывавшая уже все тело ромейки, сыграла с ним злую шутку: поскользнувшись на капле, пролившейся на пол, чернокожий нелепо шатнулся, выпуская захваченную добычу, и нелепо шлепнулся навзничь, прямо на груду медных тазов, породив невероятный грохот и выплеснув себе на ноги целый ушат кипятка. Шехабеддин-паша рассмеялся, когда тот, взвизгнув самым что ни на есть женским образом подпрыгнул в стремительно разливавшейся луже, как будто в его ягодицы были зашиты мячики, какими иногда развлекаются атлеты.
Зоя: Сдавленное хихиканье, донесшееся со стола, заставил второго евнуха подозрительно скоситься на девицу, которая, похоже, совершенно обезумела - то ли от оказанной ей высокой чести, то ли от восточных способов наведения красоты... Что поделать, Зоя была смешлива, и даже в таком жалком положении не смогла сдержаться, явив глазам султанских слуг небывалую раньше картину. Перемазанная сладкой дрянью, она одновременно плакала над собой и хохотала над несчастным скопцом, живо вообразив на его месте сперва чернокожего великана, а потом и Абдуллу-пашу, который, сидя в луже, напоминал бы раскинутыми полами своих ярких одежд не то пеструю курицу, не то растоптанный цветок.
Шехабэддин-паша: Воздаяние за неумеренное веселье обрушилось на ромейку немедленно, ибо евнух, оставшийся на ногах, и не подумал прийти на помощь пострадавшему товарищу, но и, казалось, готов был вот-вот обрушить на нее кару за его неловкость. Перехватив выпущенную толстяком из рук шелковую петлю, он резким движением затянул ее на руке девицы, притягивая ее за запястье к импровизированному ложу, на котором уже янтарным бисером сверкало пролитое неудачником снадобье. Пока вверенная его попечению дебютантка не успела спохватиться, он с проворством обезьяны проделал то же самое и с одной ножкой пленницы - и выражение лица кастрата при этом стало откровенно брезгливым. Шахин-паша, отсмеявшись и сделав знак ошпаренному подниматься и вернуться к своим делам (что тот и исполнил, стеная и причитая, но не осмеливаясь ослушаться властного распоряжения), изволил дать Зойке пояснения о том. что ее ждет. - В османской империи считают,- голосом сладким, как покрывавшее плясунью снадьбье, проговорил он,- что женщина, особенно если она вознесена так высоко, что удостоена лицезреть и тем более прикасаться к нашему досточтимому повелителю, не может быть уподоблена вонючей, обросшей волосами обезьяне. Кожа счастливицы, пребывающей в серале, не должна напоминать овечью шерсть, но только лучший, привозимый из благословенной Бухары шелк - посему сейчас с твоего тела будут удалены все волосы, исключая те, что покрывают голову и бровей, и особенно - он поднял собственные, выщипанные и подведенные на египетский манер, едва ли не до затененных впалых висков брови,- там, куда вскоре тебе может выпасть честь принять нашего благородного повелителя. Сад, в котором мужчине пристало вкушать наслаждения, не должен быть заросшим, словно сточная яма, дабы не внушать отвращения одним своим видом. Двери удовольствий следует содержать сверкающими, как золотые ворота, а не затянутыми плесенью и паутиной,- важно изрек он, однако, было заметно, что упоминание органа, который производит на свет новые поколения женщин и служит прямым конкурентом его собственной прелести, не вызывало у евнуха ничего, кроме отвращения. - Поэтому ты будешь терпеть, и вытерпишь все до последней секунды,- голос Шэхабеддин-паши внезапно возрос почти до властного окрика, так что стало понятно, что за снисходительность вельможи придется заплатить пока что лишь умеренной болью. - Если ты вздумаешь сопротивляться или, тем более, отказаться, мои люди оставят тебя, какая ты есть - и можешь не сомневаться, что и господин и его высокие гости по достоинству оценят твое появление в первозданном образе... образе дрессированной обезьяны.
Зоя: Стоило Абдулле-паше заговорить, как хихиканье немедля прекратилось, будто снадобье намертво приклеило к нёбу нечестивый язык шумной девицы, и потому ошпаренный евнух смог без помех завершить начатое, надежно закрепив вторую руку и вторую ногу ромейки. Если бы турки знали, что заставило Зою угомониться, они преисполнились бы еще большего высокомерия. Она надолго притихла, позволяя чернокожим рабам хлопотать вокруг себя, ибо попросту пыталась сообразить, о чем так длинно толкует ей султанский любимец. Поначалу Зоя поняла его так, что ее собираются обрить наголо, не пощадив даже бровей, и совсем уж было приготовилась заблажить во весь голос, как до нее все-таки дошла суть происходящего. Увы, Абдулла-паша не владел, подобно своему господину, языком окраин, а возможно, просто брезговал называть вещи своими именами - теми, какие были в ходу на Аркадиевом форуме. - Да разве же я отказываюсь! Ай! - памятуя наставление евнуха, Зоя не решилась приподняться настолько, чтобы увидеть, что именно с ней проделывают. На мгновение мелькнула шальная мысль: а ведь верно, султану вряд ли доводилось видеть что-то подобное, уж он бы надолго запомнил полуощипанную пташку-Чалыкушу. Вот только вряд ли, всласть посмеявшись, он смог бы потом испытать хоть тень желания.
полная версия страницы