Форум » Город » "...Что в город скорбный по пути зашли" - дом графини ди Барди, ближе к вечеру » Ответить
"...Что в город скорбный по пути зашли" - дом графини ди Барди, ближе к вечеру
Фома Палеолог: Уж вы не потому ли слез не льете, Что в город скорбный по пути зашли И слышать о несчастье не могли? Но верю сердцу — вы в слезах уйдете. Данте Алигьери
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Фома Палеолог: ... Тревога, поднявшаяся в сердце князя после беседы с мессером Франческо, смогла улечься лишь с наступлением первых сумерек. Ночная тьма, с равнодушием опускавшаяся на землю вне зависимости от того, кто ею владел, и равно охлаждавшая и нагретые солнцем камни домов, и разрытую землю могил, и воды залива, и даже горячие головы, благодетельная тьма принесла облегчение и ему, метавшемуся по покою, словно лев в поисках выхода из золоченой клетки. Хотя... положа руку на сердце, львом князь ахейский себя ощущал в последнюю очередь. Если бы Фому попросили избрать себе зверя, сходного с ним по духу, то белокурый, красивый словно фреска античного живописца грек склонился бы к небыстрой и мудрой змее, или же печальной, с дивными глазами антилопе, что пасется в привольной траве, воздевая головку и изгибая свою длинную шею, как только заслышит опасную поступь. О, он был творцом и ценителем, а не завоевателем - и те победы, которые послала ему Фортуна, были лишь следствием минутного огня, воспламенения, подобного воспламененью поэта, вырывающего из груди сердце, чтобы увлечь за собой соотечественников. Но сейчас за его спиной более не стояло ни грозных армий, ни великого, пусть и медленно клонящегося к закату государства, ни брата, которого-то действительно можно было бы назвать львом, ни матери, мудрость которой могла бы помочь ему проникнуть в замыслы противников. Сейчас он ничем не отличался от любого другого человека в этом городе, с тою лишь разницей, что голова его стоила немного дороже. Монна Лукреция? Она, словно призрак, очаровала его и исчезла, занявшись своими делами, которых у молодой женщины, богатой и свободной, наверняка оставалось немало даже теперь. Ди Пацци? Но чем мог помочь ему негоциан, по крайней мере до того, как над головами развернутся яркие паруса? Бальтазар? Инструмент в его руке, кинжал мести, спрятанный под изящным запястьем? Асень предпочел остаться с отцом своего друга, Дмитрий исчез, маленькая каталонка тоже сгинула без следа, оставив его в одиночестве... Почувствовав, что еще немного - и он не выдержит этой страшной пытки, Фома выскользнул из своих покоев и устремился на галерею, ведшую вниз, к огромную прихожую, некогда с роскошью убранную, а теперь казавшуюся такой же голой и осиротевшей, как и он сам.
Инес: ...Инес подбежала к дому вне себя от страха, и так яростно забарабанила в дверь, что привратник, который был и без того напуган всем тем, что происходило в городе, решился открыть не сразу. Наверняка, у него промелькнула мысль - а не забаррикадировать ли дверь от греха подальше? У страха-то глаза велики! Но, увидев через щель в двери новую служанку, он немного успокоился. - И зачем же так стучать? - заворчал привратник, пропуская Инес внутрь. Та, не ответив, прислонилась к стене, переводя дух. Наконец-то дома, наконец-то добежала! Одно дело - красться через опустевший город, вздрагивая от каждого шороха, и видеть "чудовищ" за каждым углом, а совсем другое - увидеть их собственными глазами. Тех, от кого еле спаслась утром... И бежать, что есть сил, полузнакомыми переулками, стараясь как можно быстрее оказаться в безопасном месте. У монны Лукреции. Но в полностью безопасном ли? Инес до сих пор вся дрожала, задыхалась, и, казалось, ноги подкашивались - от страха ли, а может, от непривычно быстрого бега...
Фома Палеолог: Почтенного человека, едва не принявшего решение замкнуть вход и тем спасти госпожу и ее гостей от грабежа и позора, вполне можно было понять: грохот, производимый на сей раз хрупкой с виду девушкой, могла издавать если не целая армия, то большой отряд турок - во всяком случае, так действительно могло показаться ожидающему всяческих зол с их стороны человеку. Князь ахейский не предвидел в ближайшем будущем милостей или добра от подданных Магомет-хана, поэтому, едва заслышав странные звуки, поспешно спрятался за колонну, по счастливой случайности подпиравшую высокие потолки прихожей. В который раз за день он пожалел, что лишился любимого кинжала, оставленного в кровоточащем боку Заганос-паши, тем более, что нахальному турку этого оказалось недостаточно, чтобы немедленно упасть ниц, раскаявшись в свершенных им злодеяниях, и немедленно признать Христа своим Господом. Да и для обороны миланский клинок был даже очень неплох. Перспектива снова сниматься с якоря, когда едва-едва не обрел необходимый покой, не порадовала Фому, однако, он был доволен тем, что, если что, окажется в курсе грозящей беды одним из первых. Сказать честно, судьба товарищей и даже прекрасной хозяйки мало обеспокоила деспота - за исключением разве что Асеня, с которым его, как ни крути, связывали дальние кровные узы, и маленькой каталонки, которой он был обязан, ни много ни мало, своей жизнью. Он даже сделал движение к лестнице, подчинившись порыву поднять крик и предупредить кого можно - но сдержался, заслышав недовольный, но вполне миролюбивый голос привратника, первым встретившего неизвестную угрозу. Завидев Инес, бледную, с искаженным от страха лицом появившуюся на пороге прихожей, Тома торопливо сбежал по ступеням, своим присутствием избавив девушку от дальнейших покоров и расспросов. Его рука властно легла на ее запястье - и, не говоря ни слова, князь повлек беглянку за собой, вверх по лестнице, намереваясь выпытать из нее все о намерениях ее новой хозяйки. Однако, видя, что девушка еле держится на ногах от усталости и испуга, грек остановился, давая ей перевести дух. - Что-то случилось?
Инес: Инес быстро закивала, но чтобы заговорить, ей понадобилось еще несколько мгновений. Наконец дыхание, сбившееся и после бега, и после попытки успеть за широкими шагами дона Томазо, начало выравниваться, и она выдохнула: - Я их видела... - судя по испуганному виду девушки, у ее собеседника не должно было остаться сомнений, кого же именно она имела в виду. От волнения Инес начала снова примешивать слова родного языка к ромейским. - Через puente... Мост, то есть... Много-много их было... Едва ли дон Томазо выловил что-то осмысленное из таких сбивчивых объяснений, но сейчас Инес не могла рассказать об этом как-то по-другому. Так хотелось бы верить, что сюда они не явятся... А вдруг? Ведь, кажется, этот грек-монах - какая-то важная персона! А если кто-то узнает, что он здесь? "А все ли с ним сейчас в порядке?" - вдруг вспомнила девушка. Надо будет спросить у кого-нибудь из служанок... Но чуть позже. Сейчас, наверное, не до того...
Фома Палеолог: Ее сбивчивый рассказ, страх, который заставлял личико каталонки то бледнеть, то покрываться румянцем, неожиданно обратили мысли князя ахейского вовсе не к тому, что, единственное, занимало его еще несколько минут назад. Едва ли найдется мужчина, которому не захочется показаться в глазах молодой и хорошенькой девушки храбрее и мужественнее, чем он есть (обладай он даже стать Геркулеса и отвагой Пелида), и Фома не был ислючением из этого славного списка. Во времена, которые мы описываем, господа отнюдь не гнушались опускать свои взоры до тех, кто стоял много ниже них на феодальной лестнице, и хорошенькие крестьянки, не умеющие даже выводить свое имя на страницах церковной книги, нередко занимали место в альковах вельмож, а порой и в их жизнях; и, вынуждены признать, эта черта века тоже не была чужда младшему сыну императора Мануила. Инес занимала, бесспорно, куда более выгодное положение, ибо состояла при своей госпоже, и волей-неволей, должна была усвоить некоторые изящные манеры и обычаи высокородных господ. Поэтому-то ответ на все ее страхи был слегка неожидан: дон Томаззо отточенным жестом, в коем он имел все возможности практиковаться, находясь в Риме, приподнял ее миловидное личико за подбородок, с улыбкой проговорив: - Ну, ну, тише, дитя мое... Не стоит так волноваться, а то вы упадете без чувств, и мадонна Лукреция будет очень недовольна. Боюсь, даже моего влияния не хватит, чтобы на сей раз защитить вас. Это мадонна Лукреция отослала вас из дому? Надеюсь, это поручение не было слишком опасным?
Инес: От такой неожиданности Инес опять покраснела, и сердце забилось еще сильнее. И слова собеседника, и его тон - это все было для нее настолько непривычным... "Дон Томазо... Что вы..." - пронеслось у нее в голове, но вслух девушка не сказала ничего, потому что язык опять отказывался повиноваться. Тем сложнее было ответить на прозвучавший вопрос - и почему-то было очень стыдно признаться, что выйти еще раз на улицу было ее решением. Крайне неосмотрительным, следует признать... - Да... То есть, нет! - быстро поправилась каталонка, сама не понимая, что она здесь имеет в виду - опасность ли поручения, или же монну Лукрецию. - Это касалось доньи Эвы, госпожа позволила мне... Я ходила к другу хозяина, он мог бы помочь выкупить донью Эву... Инес опустила глаза, но мгновение спустя вновь подняла на дона Томазо виноватый взгляд. "Наверное, сейчас скажет, что нужно было сидеть дома, за десятью замками - и будет прав... Но ведь донья Эва..."
Фома Палеолог: Между тем Фома был далек от мысли выступить в роли дуэньи, как того опасалась маленькая каталонка. Господ, тем более столь своенравных и игравших такую двусмысленную роль, в какой выступила графиня ди Барди, мало интересовали страхи их слуг,- да, что греха таить, иногда и сама их жизнь. Потому самоотверженность девушки была воспринята деспотом как нечто похвальное, но увы, само собой разумеющееся. - Вы могли пострадать,- мягкий упрек, звучавший в голосе, сопровождался такой же снисходительной улыбкой.- Разве графиня немилостиво обошлась с вами, настолько, что вы захотели доверить ей эту деликатную заботу? Поверьте, она, как и я, с радостью бы приняли на себя беспокойство о судьбе доньи Эвы. По крайней мере, вам дали бы провожатого... Князь не мог сдержать движение легкой брезгливости, скользнувшее в чертах, при мысли, что мальчик-паж, в платье которого была переодета девушка, подвергался не меньшей, а то и большей опасности, расхаживая в одиночестве среди захваченного турками города. Тем более, что фигура Инес, стройные бедра и крошечные ножки которой были доселе скрыты длинной юбкой, теперь была более чем отчетливо обрисована полосатыми штанами кальце, которые в те времена носились мужчинами. Мысль о том, что каталонка скорбит о своей своенравной хозяйке куда больше, чем он, сын, едва потерявший мать и брата, о кровных родственниках, больно кольнула Фому: выпустив подбородок собеседницы, он продолжал, куда более нервным тоном: - И что же, этот достойный человек, к которому вы предпочли адресоваться... что он сказал вам?
Инес: - Я... Я не подумала... - после непродолжительной паузы смущенно призналась Инес. Действительно, до того ли было госпоже, чтобы еще требовать у нее проводника? Добралась туда-обратно без него, цела - и спасибо святой Инес Римской! Ведь с такой святой покровительницей как можно бояться? А маленькая каталонка все-таки боялась всего, что происходило в городе. До дрожи. Оставалось только надеяться на заступничество высших сил - и, может, на деньги мессера Чезаре, обещавшего помочь донье Эве. Вот только, как заметила девушка, упоминание о нем как-то неприятно подействовало на дона Томазо. Почему так? - Он согласился... - Инес кивнула. - Обещал помочь...
Фома Палеолог: Острие кинжала совести, укол которого ощутил Фома, по-видимости, было смазано ядом - ничем иным невозможно было объяснить внезапное отвращение к самому себе, тому что он говорил и делал, которое завладело им, подобно кашлю или головной боли. Мурашки побежали по спине князя ахейского при мысли о том, что не прошло и суток, как он утратил мать и едва не утратил свободу и, может быть, саму жизнь. Каким далеким все это казалось! Более всего чувства деспота походили на видения человека, оборотого сном: вчера царь - сегодня бродяга, вчера - член большого семейства, игравшего не последнюю роль в Европе, сегодня... Изгнанный император? Нищий? Надежда христианского мира? Сколь дорого он заплатил за то, чтоб получить право явиться ко двору Папы и заявить: "Я, Тома Палеолог, последний в роде, требую вашей помощи"? Стоило оно того или нет? - Помочь...- рассеяно повторил деспот, как будто слова девушки помогли ему нащупать путеводную нить, вроде той, что вывела Персея из погруженного в темноту логова чудовища. Правда, на сей раз, клубок интриг, центром которых стал дом графини ди Барди, должен был привести его в это самое логово - но какая разница, если именно это было целью, которой Тома столь страстно желал? - Этот... благородный человек обещал направиться к султану с требованием выкупа для пленников?
Инес: - Пообещал... - Инес вздохнула. Ведь мессер Чезаре благородный человек, вряд ли станет лгать... Только бы у него получилось! Но что будет с доньей Эвой после этого, хотя бы кто ее приютит, Инес не знала. Вернее, даже не задумывалась - ей казалось, что самое главное - это чтобы хозяйка наконец-то оказалась на свободе! А там уже видно будет... Но вот на состояние князя служанка обратила внимание. Казалось, что мысленно он где-то совсем далеко. И будто чем-то очень расстроен... "Может, переживает за кого-нибудь из родственников? Неизвестно, где они..." - подумалось Инес. - Дон Томазо... - нерешительно произнесла она.
Фома Палеолог: Эта новость была удачей. Крупной удачей. Если теперь повезет встретиться с неожиданным заступником консульской семьи, и уговорить его взять с собой пылающего местью раба - как бишь его? - раба семьи Варда. Наверняка его не допустят к вельможе, но может представиться шанс спрятаться, затаиться где-нибудь - и уже потом... Разве Бог не на их стороне, разве не случается, что он поражает занесшегося тирана в момент его триумфа? Рука деспота морейского сжалась в кулак. Разве можно такое дело оставлять несмыслящему человеку, рабу? Может быть, самому отправиться? Кому, если не ему, вонзить кинжал в сердце человека, повергшего столп христианского мира - гордую и непобедимую Византию? Вопрос девушки заставил его тихонько вздрогнуть и бросить на нее почти испуганный взгляд. Не сказал ли он что-нибудь вслух, не выдал ли глубинного порыва? Мог ли младший сын покойного императора, брат убитого императора, доверять кому-то из тех, кто обращал к нему ласковые и обещающие взоры? - Д-да, дитя мое?
Инес: - Нет-нет, простите... - Инес покраснела, устыдившись своей дерзости, и одновременно разозлившись на себя. Что она ему скажет? "Все ли у вас в порядке, почему вы так волнуетесь?" Глупее вопроса не придумаешь! Ведь и последнему дураку будет ясно, что ничего не в порядке, что вся привычная жизнь рушится, да хуже, рухнула уже! И станет ли благородный господин рассказывать ей, обычной такой служанке, что его гнетет? Глупо, девочка, глупо так думать... - Простите, дон Томазо... - еще раз неуверенно произнесла каталонка. - Простите, но я подумала... Может быть, вам стоит сейчас немного отдохнуть?
Фома Палеолог: Забота, выказанная каталонкой, противу воли, тронули сердце Фомы. Нет, не то чтобы он раскаялся в поползновениях на ее счет, или смутился тем, что пытается ухаживать одновременно за госпожой и служанкой, да еще в ситуации, когда и думать-то о подобном было не очень достойно. Но едва ли не от Адама, жена которого соблазнилась яблоком, была известна старая добрая истина: крепче и лучше всего женщина служит тому, с кем делит если не стол, то постель - а сейчас, именно сейчас содействие и служба любого, самого незначительного лица, была деспоту морейскому нужна, словно воздух. Тем более, если это лицо может проникнуть в чужие тайны. К тому же, что таить греха, скромная невинность Инес представляли себе соблазн для князя, человека, воспитанного в традициях европейской куртуазности, утесненной православной строгостью. Фома не был похож на своих братьев, покорявших в Европе одно женское сердце за другим: раз женившись, он почти свято соблюдал предписанные условия брака. Но верно говорят, что опасность открывает в человеке неведомые ему ранее качества, к тому же теперь младший сын Мануила не знал, выберется ли живым из передряги, уже унесший если не жизнь, то свободу двоих его старших братьев. Так к чему отказываться от сердечной радости, если она может стать последним, что он увидеть в жизни? - Вы ведь проводите меня, дитя мое?- ласково улыбаясь, обратился князь ахейский к Инес, ставшей вдвойне хорошенькой в порыве смущения.
Инес: - Если нужно, господин, то... То конечно... Если вы желаете... - смущенно ответила девушка, окончательно запутавшись как в том, что хотела сказать, так и в том, что вообще происходит. Все будто перевернулось с ног на голову! Столько перемен, причем так быстро - если даже постараться не думать о том, что случилось утром, то все равно что-то странное выходит. Ладно, не столь странное, сколько очень непривычное... Вначале мужской костюм вместо обычного платья, затем не до конца понятная необходимость выдавать себя за мальчика (что ж, с господами ведь не спорят, а кто знает, сколько еще придется служить монне Лукреции), теперь еще и дон Томазо, который с ней так непривычно ласков... А ведь прежде ни дон Пере, ни молодой дон, его сын, никогда так с Инес не разговаривали! - Госпожа ведь предоставила вам какую-то из комнат? - простодушно поинтересовалась служанка.
Фома Палеолог: О такой мелочи, как собственная комната в доме, хозяйка которого обещала ему кров, Фома даже задумался. Комнату, где он в первый раз переменил одежду, деспот, со свойственной ему самодержавной уверенностью, уже считал "своей"; впрочем, едва ли в то время какой-нибудь из государей, занимающий дом подданного, считал бы иначе. Конечно, графиня ди Барди оставалась италийкой, о происхождении которой князь имел весьма туманное представление - но, в конце концов, сейчас они находились на греческой земле. На греческой... Мужчина поспешно отогнал от себя тяжелую мысль. Нет, скорее забыться, пусть даже при помощи этой маленькой каталонки. Поэтому он решительно принялся подниматься по лестнице, направляясь в покои, немногим ранее предоставленные ему Лукрецией. Комнатный слуга, в ожидании высокого гостя сидевший возле порога, тут же поднялся, выражая готовность исполнить его любые приказы - но деспот мановением руки отпустил его, не обратив внимание на понимающий, оскорбительный для его достоинства взгляд. В конце концов, какое ему дело до слуги? За время его отсутствия, по-видимому, в комнате побывали: перепачканное платье исчезло, постель в глубоком алькове была разложена на тот случай, если правитель Ахеи пожелает отдохнуть, и даже вода в умывальнике благоухала розовой водой и радовала глаз трепещущими на зеркальной поверхности лепестками. Все выглядело так, словно "дон Томаззо" остановился у хорошей знакомой где-нибудь в Лацио, утомившись после долгой дороги. О, почему судьба дала именно ему подобное испытание? - Итак,- когда дверь за услужливым, и, возможно, подосланным малым закрылась, и он остался наедине с каталонкой,- друг вашего хозяина согласился помочь ему... ему и его детям. Быть может, мы сумеем объединить усилия с этим благородным человеком?
Инес: Двусмысленного взгляда, который бросил на Инес незнакомый слуга, девушка просто не заметила - войдя вслед за князем, она смущенно замерла, впечатленная, что уж таить, внутренним убранством комнаты. И покои доньи Эвы, и даже "старой хозяйки", как называли слуги донью Марию, казались в сравнении с этим несколько скромнее... Но может, это потому, что они были для маленькой каталонки более привычными? Да, конечно, ведь у графини ди Барди Инес чувствовала себя чужой... "А у нас дома все было совсем по-другому..." - невольно подумала девушка, вспомнив комнаты для гостей у дона Пере. Дома... Нет, не нужно сейчас об этом. От грустных мыслей ее отвлек неожиданный вопрос дона Томазо. - Я... Я не знаю, господин, возможно... Наверное, вам лучше будет поговорить об этом с ним самим, если желаете... - Инес быстро подняла взгляд на собеседника, и тут же вновь опустила глаза. Почему-то она опять засмущалась - то ли из-за непривычного к ней обращения, то ли из-за того, что находилась наедине с мужчиной. Конечно, утром в заброшенном доме ей было гораздо страшнее, да и ситуация тогда была куда опаснее...
Фома Палеолог: Разумеется, Фома не собирался спрашивать у Инес совета, дозволительно или нет одному дворянину прибегнуть к услугам другого - и разумеется, он не ждал от нее разрешения вмешаться или же нет, в планы неизвестного, решившегося оказать столь опасную услугу фамилии дона Пере. Но хотя бы каких-то подробностей, имен, обстоятельств их разговора! Что ж, вероятно, это лишь еще одно подтвержденье того, что Господь приближает к себе самых достойных, одевая их плечи пурпуром своей милости и земной власти. - Этот человек - кто он?- с бесконечным терпением, не выразившим его досады (деспот вдруг спохватился, что простодушная девица после поведает их разговор новой госпоже), обратился Фома к Инес, присаживаясь на широкий резной ларец, стоявший возле окна и забросанный подушками. Подобные этому сундуки, выполненные из драгоценного дерева и изукрашенные искусной резьбой, а иногда инкрустированные жемчугом, золотом и редкой слоновой костью, в те времена могли вмещать целое приданое и использовались как гардеробы и одновременно скамьи (а, случалось и кровати) в покоях влиятельной части общества. Поискав глазами, деспот указал собеседнице на низенький пуф, вероятно, служащий подставкой для ног, но сейчас призванный сыграть роль сидения. Поместить служанку рядом с собой было бы все-таки слишком смелым поступком. - Вы должны довериться мне, дитя, потому что после освобождения вашей молодой госопжы, или, по крайней мере, после выяснения ее участи, может статься, что ей... и ее родным понадобится помощь,- это Фома прибавил не без понуждения, в глубине считая, что родственники дона Пере уже давно обрели свое место в могиле. Сказать правду, отчаянный крик доньи Эвы, который слышала Инес, совсем не обязательно был признаком ее пленения, а мог означать и то, что девица просто рассталась с честью или же с жизнью на пороге родного дома; но об этом, как и о многом другом, князь не торопился пока юной собеседнице сообщать. - Да, ей и ее родным, особливо дамам, может потребоваться женская помощь,- продолжил он свой монолог, дымчатыми глазами разглядывая юную девушку, с грациозной неловкостью располагавшуюся у его ног.- И кто, как ни графиня ди Барди, сумеет ее оказать со всем тактом - и кому, как не мне, человеку, без преувеличения, обязанному дону Пере самой своей жизнью, пристало выхлопотать у графини подобную услугу?
Инес: - Друг хозяина... - еще раз повторила Инес, устраиваясь у ног дона Томазо (никогда раньше ей не приходилось сидеть в присутствии господ... Разве что, кроме доньи Эвы). - Впрочем, не знаю, насколько близкий, но из старых знакомых. Бывал у нас дома... Дон Чезаре... Чезаре дель Неро, так его зовут. Если вы желаете, я могла бы рассказать, где он живет. Или показать... - быстро добавила девушка, смущенно опустив голову. Честно говоря, Инес не совсем понимала, что князь имеет в виду. Женская помощь? Нет-нет, служанка даже в мыслях боялась допустить, что с ее госпожой может случиться что-то подобное, ведь Господь Всемогущий будет ее хранить... Но ведь с теми, кто выше тебя, ни спорить, не возражать им не положено - нужно или соглашаться, или, по крайней мере, не перечить. Поэтому она еще раз кивнула: - Да, дон Томазо, наверное, вы правы... А графиня ди Барди согласится, как вы думаете?
Фома Палеолог: Даже если Фома и не был собирателем слухов, какие бродили по городу, сопровождая всюду любовницу его брата, даже если бы он не принял в расчет, что теперь является последним знаменем, и одновременно - последним раздражителем Папы перед лицом наступающих турок, даже если бы, повторим мы, он не услышал уже в доме графини множество соблазнительных и ласковых обещаний - то и тогда наивность девушки вынудила бы его сделать то, что он сделал. Усмехнувшись ее простодушию, не дающему бедняжке понять, что знатные господа живут не по законам симпатии, а единственно по законам взаимной выгоды, он наклонился к смущенно порозовевшему личику, снова приподнимая его к себе, и лукаво заглядывая в темные глаза, норовившие с дразнящей стыдливостью спрятаться за пушистыми ресницами. - Смотря, кто и как ее попросит. Я - могу, и уверен, что мадонна Лукреция не откажет мне в такой же любезности, как и не отказал некогда дон Пере, упокой, Господи, его душу,- в этом месте следовало бы перекреститься, но деспот морейский был слишком занят роскошными планами, разворасивавшимися перед ним, и стремительно розовеющими девичьими щеками. Итак, он договорится с графиней, семейство Хулио-и-Кабрера останется ему очень благодарным, а это, в свою очередь, обяжет короля Неаполитанского... ну и, конечно, ему будет обязана эта хорошенькая простушка... но этой победой, в отличие от остальных, можно будет воспользоваться немедленно. - Насколько высоко ты ценишь жизнь и благополучие твоей госпожи?
Инес: Инес вздрогнула. - Что... что вы имеете в виду, дон Томазо? - почему-то шепотом переспросила она, в глубине души все-таки понимая, что князь захочет от нее чего-то взамен за эту просьбу. А что именно можно потребовать от служанки, у которой ничего-то и нет? Конечно, можно догадаться... На кухне часто поговаривали о том, как в других домах (но не в нашем, нет, Боже сохрани!) бывали случаи такие... Что рожали служанки детей, на хозяина похожих. Впрочем, далеко ходить не надо - сам ее отец, по слухам, сыном своего прежнего хозяина был! Да, с одной стороны, говорят, это грех. Но с другой - может быть, Бог простит Инес - ведь она старалась помочь своей госпоже... Вот только страшно. Конечно, раньше мужчин у нее не было. Если не считать Фелиса, сына садовника, с которым она бы обвенчалась будущей осенью - все уже было условлено. Нельзя сказать, что каталонке так уж сильно этого хотелось, но ведь надо же когда-то выходить замуж - все выходят, никуда от этого не денешься. Правда, Ассумта еще перед своей свадьбой говорила что-то про счастье, про "придет время - поймешь"... Но нет, чего-то Инес не понимала, или время не пришло еще? Да, Фелис был не хуже "остальных", но и не лучше, такой совсем обычный, а что еще нужно? Странно, но девушка ни разу не думала о нем все это время, а только сейчас вспомнила, да и так, мимоходом... Безо всяких чувств, ни-че-го, будто пустота какая-то. Да и тогда сердце упорно не желало биться как-то "по-особенному", как рассказывала подруга. Бешено колотилось оно как раз сейчас. Но может, от того, что все-таки страшновато?
Фома Палеолог: Недогадливость Инес в вещах, которые понятны были бы самой набожной из дворцовых служанок (прежде всего в силу того, что священники без устали призывали их остерегаться ужасного и соблазнительного греха, призывая громы и молнии на головы слабодушных), вызвала у дона Томаззо приступ раздражения. Эти каталонки - они до того глупы или до того придавлены каменными плитами своей веры, что готовы отказаться от того, что составляет высшее благо человека. Поддавшись этому чувству, он откинулся назад, досадливо прикусив губу, ничуть не скрывая от маленькой каталонки неудовольствия, вызванного ее ответом. - Что я имею в виду, дитя мое?- щеки князя слегка поблекли, чтобы потом покрыться странным для мужчины его возраста ярким румянцем.- Только то, что вы, по-видимому, очень набожны и испытываете похвальную любовь к донье Эве, о судьбе которой ни вам ни мне еще ничего не известно, разве не так? Кто знает, что ожидало ее после прихода османов. Вы так самоотверженно рисковали собой, ища для нее защитника - но что если защищать ее уже ни от кого нет необходимости? Жестокие слова, слетавшие с губ деспота, должны были напомнить Инес, что теперь та осталась одна в жестоком и полном опасностей мире, и что кроме как исполнять прихоти и приказы своих новых защитников, у нее не остается иного выбора.
Инес: - Вы... Вы правда так считаете? - Инес от неожиданности напрочь забыла те "правильные слова", которые еще недавно повторяла про себя - что с господами не спорят, что им всегда должно быть виднее... - А монна Лукреция сказала, что может быть... Да и вы ведь говорили... Только что, недавно... Дон Томазо... - речь девушки опять потеряла какую-либо связность, и она вдруг поняла, что сейчас вновь разревется - на этот раз от свого бессилия. Вначале появилась хоть какая-то маленькая надежда, а теперь и она может исчезнуть! Да, донья Эва не была ангелом во плоти, но ведь у Инес больше никого не оставалось... Смешно было бы надеяться, что они могли пощадить кого-то из родных служанки, но, впрочем... Дочь консула, наверное, ведь тоже не была какой-то слишком важной персоной! Теперь Инес окончательно запуталась, перестав понимать, что же ей делать. "Не плакать. Нет. Не сейчас!" - но такое самовнушение, как всегда, подействовало мало. Одно дело, когда ее слезы видел Джуфа, а совсем другое - дон Томазо. Стыдно же! Дрожащим голосом Инес спросила: - Что... Что тогда будет, дон Томазо? Слова "со мной" девушка не договорила. Впрочем, скрыть подступающие слезы так и не удавалось...
Фома Палеолог: Если чувства морейского деспота и тронуло эта юное горе, столь искреннее, что готово было проливать слезы на груди того, кто пробудил в девушке эту самую обиду, он ничем не показал этого. Но не было и иного: злобного торжества, какое, бесспорно, испытал бы на его месте человек более самовлюбленный. Нет, Фома не добивался того, чтобы Инес рухнула сейчас перед ним на колени, умоляя его, наследника трона, последнего в роде Палеологов, не покидать ее в этот тяжелый миг, а оказать покровительство - за какое, конечно же, она готова заплатить всем, в том числе и своей честью. Но и от раскаяния в том, что причинил эту боль, сын Мануила был также далек, как теперь далеки были от совместной победы над нехристями каталонские, италийские и греческие войска. Потому вопрос, который он задал девушке, был продиктован скорей подлинной жалостью, нежели желанием усугубить ее горе. - Неужели у вас нет совершенно никого, кто мог бы заступиться за вас и предоставить вам кров, дитя мое? Я говорю это не к тому, чтоб отказаться от обещания, но единственно из беспокойства, какое решение примете вы, если у госпожи Лукреции появится возможность и желание покинуть Константинополь. Последуете ли вы за ней или же останетесь здесь, чтобы помочь мне... нет, не мне, а всему семейству вашего благородного хозяина, розыски которого мы, разумеется, предпримем в самое ближайшее время?
Инес: - Нет... - Инес покачала головой. Откуда же у нее возьмется покровитель, особенно сейчас? - Нет никого, господин... Вы думаете, монна Лукреция захотела бы взять меня с собой? Если меня и спросят, то... Каталонка запнулась. Конечно, прекрасно было бы вырваться из этого ада, оказаться где-нибудь на христианской земле, уже в полной безопасности... Даже если и у графини ди Барди, покидая город, будет возможность взять служанку с собой (что вряд ли - сколько у нее своих здесь, чтобы думать еще и о девчонке, которую сегодня утром увидела в первый раз!), все равно у Инес не получится забыть эти дни, как один из страшных снов. Да и как она сможет там быть спокойной, зная, что донья Эва... В конце концов, нужно точно узнать, что с ней произошло, жива она, или... А вот про "или" Инес заставляла себя не думать. Уж слишком привязана она была к семье Хулиа-и-Кабрера. - То я бы осталась с вами, дон Томазо. - нерешительно прервала Инес начавшую было затягиваться паузу. - С хозяевами, то есть, если они живы... - быстро добавила она, и голос дрогнул. - Ведь там у меня тоже никого нет...
Фома Палеолог: Наказание возымело свое действие. Но желание насладиться скорой и потому малоценной победой уже покинуло деспота, уступив место внезапному сочувствию и жалости к маленькой каталонке: не приведи бог оказаться одной в чужой стране, в ужасе от случившегося и прозревая еще худшие кары, спрашивая Бога, за что он, чадолюбивый и милосердный, послал на голову своего раба испытание не меньшее, чем гефсиманская чаша. Пожалуй, ни в ком - ни в пленительной любовнице брата, ни в много обещающем, но едва ли хоть сколько-нибудь набожном латинце, подкупившем его сладкими посулами и картинами будущего триумфа, Фома не смог бы найти того понимания, которое способна была дать истерзанной и трепещущей душе маленькая служанка. Тоненький стебелек, похожий на стебель дикой травы, выросшей по воле единственно солнца и вольных ветров, дитя, что взросло в диких землях, некогда осажденных сарацинами - вот что служило теперь опорой золоченому венцу басилевса. Горькая улыбка коснулась губ "благородного дона", когда он в очередной раз приподнял за подбородок бледное личико Инес. Но теперь в этом движении не было ничего жадного или хищного: - Господь милостив; вашему хозяину и его семейству я обязан кровом в тяжелый час и тем, что, быть может, сумею собрать армию и не позволю втоптать в прах величие моей вотчины. Но и о том, кто спас мне жизнь и свободу, я не забуду. Если графиня будет немилостива с вами, или же если вы пожелаете...- грек осекся, поняв, что утонченные чувства, которых собеседница, скорее всего, вовсе не разделяла, завлекли его слишком далеко. - Дон Пере, верно, был очень дорог вам?- спросил деспот, чтобы как-то сгладить неловкость своего положения. Потом, сообразив, что вопрос сделал его еще более неловким, добавил.- Он или... его домочадцы.
Инес: "Но и о том, кто спас мне жизнь и свободу, я не забуду..." Вначале каталонка не поняла, о ком идет речь. С ее точки зрения, все было наоборот - это ведь как раз дон Томазо ее спас! Да, она ему показала выход из сада утром, но что толку бы было, если бы она воспользовалась тем лазом одна? Сидела до сих пор бы одна в том пустом доме, вздрагивая от каждого шороха, но еще больше боясь показаться на улице. Идти-то ей некуда было, совсем некуда! А ведь это именно князь привел ее к монне Лукреции, туда, где она может хоть на чуть-чуть, хоть немного почувствовать себя в безопасности... - Да, да... - кивнула Инес, отвечая на вопрос. Хотя, это не до конца было так, нельзя сказать, что она уж слишком любила старого дона. Да, жилось ей у него в доме неплохо, но Инес его побаивалась и старалась не попадаться на глаза лишний раз. Донья Мария же... Зависело от настроения, конечно. - Больше всего донья Эва. Мы же с ней росли вместе, я при ней постоянно была... - здесь девушка запнулась, не зная, как объяснить очевидное для нее. Чтобы пауза не затянулась, она решила попробовать сменить тему. - Дон Томазо... Пусть у вас получится это... То, что вы сказали, что хотите. Я буду молиться об этом. - тихо добавила девушка, вновь опустив глаза.
Фома Палеолог: В этот момент юная каталонка была так хороша, искренность и смущение предавали ее чертам столь невинное совершенство, что деспот морейский не устоял: наклонившись к лицу бедняжки Инес, все еще лежащему в его руке, как цветок лилии на влажном зеленом листе, он быстрым движением прижался губами к ее взволнованно дышащим розовым губкам. Он сделал это столь быстро, что девушка едва ли успела бы ахнуть или оказать хоть сколько-нибудь серьезное сопротивление, без насилия, не удерживая - и все же связывая бедную служанку, обязывая ее этим сильней, чем когда - либо. ... Как будто нарочно выждав этого мига, портьера возле двери отогнулась и на пороге показался слуга.
Инес: - Он тебя хоть поцеловать пытался? - расспрашивала Ассумта подругу. Инес неопределенно дернула плечом. - И что? Совсем-совсем ничего не чувствовала? - А что надо? - немного раздраженно ответила Инес. - Что-то особенное? - Нинья - ты и есть нинья! - хитро засмеялась подруга. - Ладно уж, придет время - поймешь. Может быть... - Что пойму? - рассеянно переспросила каталонка. - То, как это - обнимать мужчину. Птицу живую в руках ведь держала? Вот это так же, только здесь, - Ассумта положила руку на грудь, - внутри. Будто в самой крови...* Теперь, кажется, Инес поняла, что такое эта самая "птица внутри". Сердце внутри заколотилось еще сильнее - как бы не выпрыгнуло наружу! Наверное, от неожиданности (или все-таки нет?). От неожиданности же и волнения Инес и потеряла дар речи - по крайней мере, произнести "Дон Томазо, что вы..." не удалось. Заслышав скрип двери и шорох портьеры, девушка испуганно повернула голову, но, впрочем, заглянувшего слуги уже и след простыл... Смущенная и взволнованная еще больше этим неожиданным визитом, Инес все-таки выдавила из себя: - Дон Томазо... * Да простит меня Федерико Гарсиа Лорка...
Фома Палеолог: Какие бы благородные мысли - насколько благородство возможно в отношении между господином и служанкой - не владели сейчас Фомой, при движении Инес он испытал нескрываемое разочарование. Раздражение. Даже злость. Воистину, эти каталонцы как были дикарями двести лет тому, так и остались теми варварами, что порождены не Европой, но Африкой*,- разве что господу Христу молятся, а так - те же же дикари, что берберы и сарацины, на замлях которых они строили свои воинственные и непокорные княжества. Разве позволила бы себе девица из благовоспитанной Италии такое неуважение, если бы ей оказал честь багрянородный принц, наследник престола? Впрочем, со стуком закрывшаяся дверь отчасти объяснила ему причину беспокойства его юной собеседницы - но обеспокоило деспота не то, что его застали наедине с незамужней девицей (вернее, ее застали в его покоях), и не то, что графиня теперь может отказать ему в возможных милостях, а то, что у нее теперь найдется, через кого пытаться выведывать и руководить его мыслями. Слухи, бродившие по дворцу и через щели достигавшие за его стенами самой Мореи, внезапно опять всколыхнулись в его памяти. Однако, показывать свое беспокойство Фома не торопился. Если девушка подослана графиней, и ее внезапное появление, как и ее неуступчивость - часть хорошо замысленного плана, не было нужды дать им понять, что замысел разгадан. Пусть думают, что и заговор и внезапное появленье слуги остались ему незаметны. - Что случилось, дитя мое?- спросил мужчина голосом, в котором не читалось ни прежнего неудовольствия, ни мрачных догадок. * поговорка того времени гласит: "Африка начинается от Пиренеев".
Инес: - Вы правда не услышали? - удивилась Инес, не желая признать, что ей просто послышалось. - Дверь... Кто-то заглянул, войти хотел... Я слышала! Только что... Кто-то из слуг, наверное... Сейчас девушка уже испугалась не на шутку. А вдруг тот, кто видел, донесет графине? А она-то вряд ли будет довольна таким поведением своей новой служанки! Первый день в доме - а тут уже застали в такой компрометирующей ситуации... Наедине в комнате с мужчиной, да не с кем-нибудь из простых слуг - с благородным доном! Да еще и... Инес снова опустила взгляд. Конечно, дон Томазо ожидал от нее другой реакции. Наверное, она диковата по сравнению с теми женщинами, что были у него раньше. Только что ж поделать, если каталонке, выросшей в строгом католическом (иногда даже "слишком католическом") доме, сложно сразу стать другой? Возможно, она еще изменится, сможет. Но это будет позже. А пока что... - Простите меня, дон Томазо... - неуверенно произнесла она, сама до конца не понимая, за что же именно просит прощения. За то ли, что по-прежнему боится всего, каждого шороха?
Лючия Манчини: За дверью послышался возмущенный вздох, затрещина и приглушенный шум. Кто-то чем-то шуршал и постукивал, мягко задевал двери и негромко бранился: - Ах ты ротозей! Ах ты криворукий! - Отчетливо и сварливо распекал провинившегося женский голос. - Куда смотрел, деревенщина? Ничегошеньки доверить нельзя, зря тебя в дом взяли, ой, зря! Что смотришь? Дуй вниз, да попроси еще, авось дадут. Не мне же ходить... Куда пошел? Это все кто заберет?.. Иди уже... Топоток покатился от дверей, и дальше вниз по лестнице... Дверь отворилась и в комнату вошла немолодая смуглая служанка-италийка с подносом, на котором стояли два кувшина и серебряный бокал, безусловно достойный прикосновения благородных уст. - Простите мессир. - Женщина быстрым взглядом окинула сцену и поклонилась насколько это позволяла ноша. - Монна Лукреция прислала вам вина, велела переменить лампы, чтоб не чадили... и просила узнать, не нуждаетесь ли вы в чем? Служанка, легко ступая, пересекла комнату, поставила поднос на стол и выжидательно замерла, глядя на Фому.
Фома Палеолог: Я сильно прошу прощения за задержку, очень бы хотелось договориться все-таки. Смущение выразилось на лице деспота морейского так явственно, будто бы он был не владыкой княжества, некогда входившего в величайшую империю мира, наследником трона этой империи и едва ли не самым желанным гостем в доме графини, а просто нашкодившим подмастерьем, которого застала на месте строгая хозяйка. Поднявшись, вернее, вскочив, он неловким движением увлек за собой доверившуюся ему девушку, лишь еще более усугубляя вину за поступок, который, в сущности, не был чем-то непривычным или постыдным для мужчины его возраста и положения. По счастью, дерзости, которой дал ему Бог, и сознания собственного величия хватило, чтобы эта вспышка неловкости улеглась настолько же быстро, насколько явилась. Устремив на незваную гостью пристальный, почти вызывающий взгляд, он обратился к женщине таким тоном, словно это ее застал за непристойным делом в своих покоях: - Ваша госпожа столь добра, синьора, что не оставляет своих гостей в одиночестве... даже когда они хотят уединиться. В доме стряслась какая-то беда, или на площади внезапно объявили о гибели Магомета? Его Святейшество прибыл в Константинополь? Что произошло, что заставило вас выказать столь ревностную заботу, прерывая отдых наследника трона в то время, когда вас к нему не звали?
Лючия Манчини: - Вроде, нет... - Лючия даже оглянулась, чтобы посмотреть, не вошла ли следом за ней и СИНЬОРА. Синьоры не оказалось, и значит гость обращался к ней. Столь гневный прием был для Лючии неожиданным: по ее-то меркам и вольным италийским обычаям ничего недозволенного она не сделала. А если она все сделала правильно, то, наверное, ромей ее просто не понял. Ну еще бы, тут с османами треклятыми себя забудешь, где уж чужую речь разбирать! Она взглянула на возмущенного гостя с сочувствием и, собрав все знание базарного греческого, принялась медленно, раздельно и внятно объяснять, помогая себе руками: - Моя хозяйка меня посылать. Сюда. Моя - лампы менять. Моя - вино принести. Чего еще надо, скажи - моя делать и пойти отсюда. - Тон был ласковым и примирительным.
Фома Палеолог: Тон, который вполне можно было счесть извинительным, и попытка объясниться на греческом, после того, как он обратился к ней в итальянском доме с итальянским именованием, наверное, должны были тронуть деспота. Но Тома Палеолог был воспитан как принц, и, раз удостоверившись, что в пришедшей верно угадал прислугу графини (вполне простительная забывчивость, если учесть, насколько нечастым гостем он был при дворе своего брата), лишь укрепился в желании дать почувствовать разницу между доверительной болтовней в комнате прислуги, или даже обсуждением поклонников за пяльцами в покоях графини - а нарушением покоя сына басилевса, быть может, единственного оставшегося в живых, наследника византийского престола. Попробовала бы она ворваться так в покои венецианского дожа, пусть и находящегося в бедственном положении. Эта мысль лишь больше распалила уязвленное самолюбие князя, ибо воплощала, казалось, ослушание и пренебрежение, с каким коварные и чванливые латиняне, возомнившие, что являются хозяевами города лишь потому, что их корабли заполонили его гавань, и их лавки ломятся от товара. Да и... не было ли и их господство делом давно минувших дней. Но выговаривать нерадивой служанке за непонимание было ниже его достоинства. Потом, наедине с графиней, конечно же, он не преминет потребовать примерного наказания за такую дерзость - но сейчас вступить в пререкания значило бы уронить себя в собственных глазах. Даже поверженный лев должен оставаться львом. - Что ж, раз явились... делайте то, зачем пришли,- тонкие губы князя поджались с той сухостью, что лучше любого крика говорила о его гневе. Дома, в Патрах, при виде это гримасы обычно спокойного князя, слуги старались держаться ближе к углам, ибо знали, что от мужчины, рожденного под знаком Стрельца, в минуту гнева можно ожидать чего угодно. Сам он повернулся к Инес, видом и тоном, когда заговорил, давая понять, что бедная девочка, застигнутая в столь двусмысленной обстановке, и растерявшаяся настолько, что не смела и шелохнуться, должны оставаться спокойной, сознавая, что находится под защитой ахейского князя. - А вы, дитя мое, осушите свои слезы. Конечно же, мы предпримем все возможное для вызволения вашей госпожи.
Инес: - Да, господин... - Инес кивнула. - Спасибо вам... Внезапно, вместо того, чтобы сердиться на себя, или же смущаться, мучиться из-за того, что ее застали в такой ситуации (наедине с мужчиной, а если, не приведи Господь, донья Мария бы увидела - ой, что бы началось!) каталонка разозлилась на вошедшую женщину. Какие, прости Господи, черти принесли ее именно сейчас, именно в этот момент? "Лампы менять, вино принести..." Чем эти лампы уже плохи, скажите на милость, люди добрые, чем? И вино... Вино! Инес спохватилась - господин же, наверняка, уже голоден? - Дон Томазо... - Инес сама удивилась той решительности, с которой прозвучали ее слова. На мгновение девушка заколебалась, стоит ли говорить дальше? Но раз уж начала, что замолкать на полуслове! - Не желаете ли вы, чтобы я принесла вам вина? Или еды, если пожелаете? Чтобы вам лишний раз по лестницам не бегать! Последняя фраза, сопровождаемая недовольным взглядом, была обращена уже не к дону Томазо, а к пожилой служанке, по-прежнему стоявшей у двери.
Фома Палеолог: Разумеется, охотнее всего Фома велел каталонке остаться: такое понятие, как репутация, для служанки было бы бесполезной и обременительной роскошью. Быть может, он задумался бы о том, как выглядит в глазах болтливых и охочих до сплетен италийцев его уединение с бедной девушкой... если бы в планы деспота не входило то, в чем могли его заподозрить хозяйка дома и ее слуги. К тому же ахейский князь опасался, что Инес по наивности или по слабости выдаст их маленькие тайны любопытным: не то чтобы секреты, доверенные этой юной душе, были столь страшны и столь важны для судеб мира, но они могли бы открыть заинтересованным людям его сильные и слабые месте, имена его друзей и союзников - а такого подарка Фома, охваченный внезапной подозрительностью ко всем окружающим, делать ни единой душе не хотел. Но не отпустить каталонку - значило сознаться в слабости, которую он желал бы скрыть, и в том, что есть нечто, что ему желательно спрятать от любопытных глаз. Поэтому он лишь слегка улыбнулся готовности, с которой Инес желала услужить ему, невзирая на все правила приличия, и медленно наклонил голову, одновременно выражая отказ и сомнение. - Полагаю, что графиня ди Барди в своей неусыпной заботе не оставит наследника императорского рода без прислуги подобающего пола,- мягкий голос деспота противоречил пристальному, почти сверлящему взгляду, устремленному на латинянку.- И полагаю, что могу просить вас об этой любезности. После того, как вы закончите с маслом...- не сумев удержать язвительной недоверчивости в голосе, Фома неприязненно улыбнулся.
полная версия страницы