Форум » Город » "Днем город как город и люди как люди вокруг..." - 31 мая, Галата, вторая половина дня » Ответить

"Днем город как город и люди как люди вокруг..." - 31 мая, Галата, вторая половина дня

Арно д'Эстутвиль:

Ответов - 64, стр: 1 2 3 4 All

Арно д'Эстутвиль: Шаг. Еще шаг. И еще... Свежий воздух ударил в лицо, и после дурмана двух? трех? сколько их было всего? дней казалось, что сейчас легкий бриз с пролива сшибет с ног, заставит кубарем скатиться по ступенькам, преодолеть которые было так же трудно, как пройти по Виа Долороса. Фигура, показавшаяся на узенькой, как комариная глотка, улочке, представляла собой странное зрелище. Покачиваясь из стороны в сторону, она напоминала... нет, не траву на ветру, а то причудливое растение, которыми питались синьские черно-белые медведи из рассказов Марко Поло. А может, и самих животных, больших и неповоротливых, но, в отличие от свирепых хищников, обитавших в лесах Нормандии или Турени, вполне безобидных. Однако от них, как и от их латинских родичей, не разило за целое лье вином, судя по запаху, довольно дрянным, а если говорить о головной боли, неизменной спутнице похмелья, так вообще отвратительным. Арно прислонился лбом к стене дома, щурясь от солнечного света и морщась от кислого привкуса во рту и гудения в висках и затылке. Он еще немного передохнет, сделает вздох, повернется - и глазам его представится один из знакомых закоулков Руана или Жюмьежа, а шторм у берегов Крита, турки и паника погибающего Константинополя окажутся не более чем дурным сном. "Господи, зачем же я так напился?.. И где Этьен? Почему бросил своего господина в каком-то погребе? Неужто пройдоха стащил кошель с монетами и кутит, по примеру хозяина, с девками из дурного квартала? Ну погоди, скотина, выберусь - узнаешь истинный гнев Эстутвилей". Однако знакомых деревянных перекрытий на белых фасадах, делавших северные латинские города похожими на лавку с пряничными домиками, Арно не увидел. Отчаянно протирая глаза, покрасневшие от трехдневного пьянства до вида мартышкиного зада, он постепенно сознавал, что кошмар не развеялся, и это и есть отныне та самая явь, о которой писал на Патмосе апостол. Выбеленные, как заведено на юге, стены, застывший в воздухе аромат мускуса и пряностей, которые теперь смешались со сладковатым запахом крови, доносившимся из разграбленного и поруганного Константинополя, - и ни души вокруг. Неужели все погибли, растоптаны под копытами коня бледного, и только один он, Арно, остался на всем белом свете? По спине мужчины пробежала дрожь, как страха, так и озноба, настигающего пьяниц по пробуждении. Явиться на Страшный Суд едва держась на ногах - как это было в духе младшего д'Эстутвиля, отец, брат и дядюшка удивились бы скорее обратному. Он был согласен выслушать их суровые упреки и незамысловатую солдатскую брань, лишь бы они забрали его отсюда домой. Но солнце совсем не по-нормандски припекало через перепачканный кафтан, и надежды на скорейшее возвращение в родные пенаты истлевали, подобно выгоревшим к утру углям. Что же делать? Во всяком случае, не стоять на месте в ожидании чертей, которые поволокут его навстречу обманутым мужьям и брошенным красоткам. Быть может, что-нибудь он узнает об отце Пескари с братьями Ровольта, а то и встретит их живыми и невредимыми, да еще и с Исидором, будь он неладен, в придачу. Придерживаясь рукой за стену, иногда упираясь в нее плечом, Арно побрел вперед. Иного пути у него все равно не было.

Руфина Мартиноцци: После того, как Бальтазар Фракидис покинул ее дом, Руфина осмелела - точнее, разозлилась на себя - настолько, что осмелилась вылезти из подпола и выйти на улицу. Кровавых турок поблизости не наблюдалось, гор трупов тоже, и вообще, главным ущербом, который был нанесен имуществу честной вдовы, оказался оторванный ставень. Словно прилив, завоеватели захлестнули сонную улочку, а потом, подобно морским волнам, откатились вдаль, оставив о себе лишь смутное напоминание. Эта пустота одновременно успокаивала и раздражала Руфину: значит, скоро все будет по-прежнему, ничего не изменится, людям под крестом или под полумесяцем понадобится хлеб. И снова потянется день за днем, похожие друг на друга, как птичьи яйца в гнезде. Сердито сплюнув под ноги, госпожа Мартиноцци отправилась в дом за молотком, разыскала несколько гвоздей и принялась приколачивать ставень на место.

Арно д'Эстутвиль: Тук. Тук. Тук-тук. Нормандец чувствовал, как эти звуки, по мере его продвижения становившиеся все громче, разрывали голову изнутри, как будто хмельные бесенята, задорно подмигивавшие ему со дна кружки, принялись ковырять своими острыми когтями то, что у других людей называлось мозгом, а у Арно, по словам сира Луи, заменялось подгнившими от кислого вина и бесконечного распутства опилками. Попытавшись повернуть за угол, незадачливый путник все же потерял равновесие. Ноги его разъехались в разные стороны на том месте, куда получасом ранее Джованна, жена зеленщика, выплеснула застоявшуюся воду прямо из окна своего дома. Затылок шевалье, прикрытый криво надетым беретом, со всего размаху встретился со стеной. - О-о... - только и смог простонать д'Эстутвиль, сползая вниз и даже не хватаясь за воздух в попытке устоять на ногах. В глазах его потемнело. - Мама.


Руфина Мартиноцци: Ожесточение, с которым вдова орудовала молотком, заставляло пожалеть, что под руку ей не попался ни один турок, а лучше - дюжина-другая. Скорее всего, доблестным воинам пришлось бы несладко, почти так же, как гвоздям, три из которых было метко вколочено по самую шляпку, а четвертый - безнадежно согнут. Если бы его не постигла столь прискорбная участь, Руфина могла бы и не услышать жалобного стона у себя за спиной, за которым последовал звук, обозначающий падение чего-то тяжелого. Обернувшись, женщина обнаружила распластавшегося поперек улочки молодого человека в очень пристойной одежде латинского покроя, правда, испещренной темными пятнами, заставлявшими думать, что бедняга только что испустил дух от множественных ранений. Мельком подумав, что за сегодняшний день ее булочная уже успела превратиться в странноприимный дом, Руфина наклонилась над молодым человеком, пощупала жилку на шее и поморщилась - пахло от латинянина отнюдь не благовониями и даже не кровью или копотью, как можно было ожидать в военное время. - Эй, милый человек, - похлопала она его по поросшей щетиной щеке, - пора просыпаться, день Божий на дворе. Давай, давай, открывай глаза!

Арно д'Эстутвиль: - М-м... - промычал горе-пьяница, морщась и едва не пуская слезу. Самочувствие его было настолько дурным, что Арно приготовился умереть, однако невозможность услышать вселенский плач и узреть убитых раскаянием друзей и врагов, сплотившихся в едином порыве после великой потери, препятствовала дальнейшему развитию невеселых, но, до осознания невозможности их осуществления, занимательных фантазий. - Не хочу... - бормотание латинянина было ответом на видение апостола Петра, строго взирающего на кардинальского племянника. Отчего-то лик рыбаря лишился бороды, вытянулся и посуровел, обретя черты дядюшки, что заставило шевалье мгновенно открыть глаза. - Это я не вам, мадам. Ватиканский мученик и многодетный князь Церкви немедля уступили место незнакомой особе, смотреть на которую было приятно даже в похмельной горячке. Откуда бы ей взяться в этом Содоме, где на улицах либо янычары, сметающие все на своем пути, либо запустение, леденящее душу?.. Д'Эстутвиль слабо улыбнулся. - Кто вы, дивная госпожа? - по-прежнему по-французски спросил он, позабыв, что не все ромеи и италийцы понимают северный говор.

Руфина Мартиноцци: Молодой человек улыбался с видом голодного младенца, над которым склонилась кормилица, распуская корсаж. Это сравнение заставило Руфину невольно фыркнуть, несмотря на мало располагающую к веселью обстановку... хотя, почему мало? Самое время было хорошенько посмеяться над чем-нибудь, чтобы не рехнуться в этом полу-мертвом, полу-живом городе. - Где же ты набрался так, раб Божий? - с материнской укоризной полюбопытствовала вдова. - Что смотришь, что глазами лупаешь, а? Вставай, наказание, - она дернула иноземца за рукав, показывая, чего хочет - похоже, на языке ромеев тот не смыслил ни бельмеса. Вообще, наверное, было здорово вечером заснуть в столице империи, а утром проснуться в турецкой деревне, благополучно пропустив сражения и казни.

Арно д'Эстутвиль: Язык ромеев и впрямь был недоступен разумению Арно. Древнегреческие вирши Гомера и Пиндара сильно отличались от того, как заманивали покупателей к своим лоткам византийцы, жившие тысячелетием позже. Однако жесты незнакомки были бы понятны даже песьеглавцам из далекой Индии, поэтому нормандец, благо, раб Христов, как и склонившаяся над ним особа, принялся исполнять ее повеление. О да, повеление, ибо особа была царственна и величава, как императрица, строга и прекрасна, как Афина Паллада, которую некогда чтили в этих краях. Одним словом, роскошная женщина, устоять против которой шевалье д'Эстутвиль был не в состоянии. По совести говоря, устоять он не смог бы ни в каком ином случае, потому как голова болела нещадно, а ноги отказывались слушаться своего непутевого хозяина. - Прошу прощения, монна, - лепетал Арно, пытаясь оторвать спину от пропыленной мостовой. Наконец-то он догадался заговорить на флорентийском наречии, который в этой части Константинополя был хорошо известен урожденным османам и грекам. - Я заблудился. И... ох, - д'Эстутвиль зажмурился от острой боли, раскаленным докрасна шилом пронзившей его голову от виска до виска.

Руфина Мартиноцци: - И изрядно набрался, - проницательно подметила Руфина, понимания, что самостоятельно молодой человек вряд ли удержится на ногах. К счастью, сердобольная женщина была на пол-головы выше него, а потому могла послужить ему надежной опорой. К счастью, сил страдальца хватило на то, чтобы приподняться достаточно высоко, и она тут же подперла его плечом. Постепенно им удалось достичь определенного равновесия - в основном, благодаря устойчивости Руфины и тому, что она крепко обхватила своего случайного знакомца за талию. - Пойдем в дом, - со вздохом велела госпожа Мартиноцци, понимая, что уже проявленное ею христианское милосердие не позволит ей просто усадить иноземца у стены и накрепко запереть дверь у него перед носом.

Арно д'Эстутвиль: Хотя несчастный страдалец все еще пребывал во власти похмельного головокружения, добросердечие прекрасной дамы вызвало в нем прилив радости. Его ведут в дом, дадут воды, а может быть, даже уложат в постель! Се был предел мечтаний нормандского странника, и даже образ никогда не виденного им Исидора, чтоб его плешь вечно мерзла, из-за которого он претерпевает ныне муки, изгладился из его памяти при сладостном для слуха многих сынов адамовых шуршания женских юбок. - Как вы добры, - улыбнулся Арно, обхватывая ослабевшей рукой талию незнакомки. - Господь вас вознаградит за ваши благие дела. Церковную риторику кардинальский племянник усвоил с младых ногтей, как и то, что слова проповедника имели на женщин воздействие не меньшее, чем возвышенные стихи бледноликого поэта или удалые анекдоты бравого вояки. В последних двух жанрах шевалье не преуспел, потому приходилось готовить из словес блюдо, получавшееся более пристойно - смесь патоки и меда. - Арно д'Эстутвиль, к вашим услугам до конца света, мадам, - несчастный вздохнул и устало прижался к плечу Руфины.

Руфина Мартиноцци: - Он уже настал, - буркнула Руфина. - Осторожно, порог!.. Осторожно, ступенька!.. Благовоспитанный молодой человек сейчас явно был не в силах самостоятельно справиться с такими серьезными преградами на своем извилистом пути. Госпожа Мартиноцци, покрепче вцепившись в его ремень, с силой вздернула свою ношу вверх, побуждая просто переступить ногами в нужный момент. От винного запаха у вдовы голова начинала идти кругом, можно было вообразить, что латинянина использовали вместо гнета в чане с виноградом. Втащив Эстутвиля - кажется, Эстутвиля, она толком не прислушивалась - внутрь, Руфина аккуратно прислонила его к стене и тщательно заперла дверь. Обошлось без придвигания мешка с песком и бочки с камнями, которые должны были укрепить оборону дома. Султан ведь возгласил, что война окончена, к чему ненужные хлопоты? Замки все равно делаются для честных людей, а дюжина турок снесет с петель дверь вместе с приваленными к ней тяжестями.

Арно д'Эстутвиль: Глаза шевалье заблестели, стоило ему оказаться за запертой дверью наедине с прекрасной незнакомкой. Следов пребывания в доме иных представителей рода людского его страдающий от похмелья разум не уловил, а это, как известно любому, даже начинающему, соблазнителю, есть не что иное как благоприятное обстоятельство для дальнейших действий, не всегда одобряемых матерью Церковью, но оттого не менее сладостных по своей сути. - Мадам... мадонна, - голос Арно дрожал, как и его колени, которые, казалось, едва выдерживали тяжелый груз прожитых лет и выпитого в трактирах Нормандии, Турени, Иль-де-Франса и еще более шумных римских кабаках. - Как мне вас отблагодарить? Латинянин вздрогнул от напоминания, которое давали о себе винные испарения. До чего же отвратительное пойло потребляли проклятые ромеи, подумалось ему. Неудивительно, что народ, изготовляющий подобную отраву, завоевали восточные варвары. Исключительно духовная жажда вынудила д'Эстутвиля искать забвения на дне греческого бочонка, и, коли будет к нему милосерден всемогущий Господь, повторять сей безумный опыт он никогда не решится.

Руфина Мартиноцци: - Отблагодарить? - невольно переспросила Руфина, оглядываясь на латинянина и отдувая с глаз нависшую прядь. - Да что с вас взять... Безусловно, мародеры могли бы поспорить с этим утверждением, указав на добротную, более того - даже нарядную одежду господина д'Эстутвиля, башмаки из цветной кожи и изящную пряжку на помятом берете. Складывалось впечатление, что он проспал не только взятие города, но и всю осаду, такими округлыми и румяными были его щеки, и если голод и жажда все же выпали на долю заморского гостя, они нисколько не сказались на его фигуре. - Расскажите, как вы здесь оказались, - предложила госпожа Мартиноцци, любезно указывая Арно на мешок с песком. Конечно, с жестокого похмелья тому было труднехонько собраться с мыслями, но это было небольшой платой за спасение жизни и имущества.

Арно д'Эстутвиль: Плюхнувшись на указанное место, малоизящное с виду и жесткое по сути, но вполне пригодное для отдохновения, которое необходимо любой жертве зеленого змия, д'Эстутвиль стянул с головы берет. Волосы его, спутанные и слипшиеся, торчали по все стороны, будто их владелец не далее как сегодня пережил сильнейшую бурю, и только съеденные пироги и каплуны не позволяли телу унестись вслед за пристойным видом, подразумеваемым званием и положением шевалье. - Я ищу одного человека, мадам, - пролепетал Арно, проведя ладонью по заросшей щеке. - Должен был найти еще до того, как сюда пришли турки. А теперь... Теперь я не могу найти дорогу к собственному жилищу. Нормандец простодушно улыбнулся. То, что в течение нескольких недель служило ему пристанищем, наверняка было разграблено и разрушено озверевшими от победы османами, но это не огорчало папского посланника, поскольку деньги и важные бумаги были надежно спрятаны в складках одежды. Никто до сих пор не покусился ни на него, ни на его наряд, пошитый из превосходного фламандского сукна и лионского бархата, и это, как и целостность самого шевалье, было истинным чудом, явленным Господом посреди Судного Дня. - А что турки? Я же ничего не знаю, помню, что они ворвались в город, все бежали и кричали, я бежал через мост... Сколько дней прошло со штурма?

Руфина Мартиноцци: В душе Руфины росло и крепло убеждение, что кир Арно упал на грешную землю прямиком с Луны - так он был не похож на всех людей, встречавшихся ей в последние месяцы. Неподдельные доверчивость и простодушие, исходившие от его персоны, казались сейчас чем-то совершенно невероятным. Можно пережить осаду, можно переступать трупы на улицах и не разучиться вот так улыбаться людям? - Город уже два дня как пал, - Руфина сама удивилась равнодушию, с которым произнесла это. Наверное, следовало бы пустить слезу, но ничего такого она не испытывала. Разве что желание поскорее забыть обо всем и начать жить заново. Турки тоже едят хлеб, в конце концов. - Где же вас носило все это время? Они бежали-бежали за вами через мост, похоже, не догнали... значит, вы где-то укрылись?

Арно д'Эстутвиль: - В каком-то погребе, - честно отвечал Арно. Выдумывать героические подробности, дабы впечатлить свою спасительницу, он не стал. Винные пары слишком явно говорили о противоборстве, что вел злосчастный путешественник последние дни, и оно отнюдь не сопровождалось свирепым лязгом оружия. - Неподалеку отсюда. Простите, я совершенно не знаком с этими местами. Извинения шевалье прервал сдавленный стон. Голову вновь пронзила боль, а к груди подкатила дурнота, заставившая белый свет померкнуть в голубых очах д'Эстутвиля. Он сжал ладонями виски, в опасении что они вот-вот взорвутся, и замер в таком положении, покуда омерзительное ощущение не ослабило свои тиски. - Боже, как мне худо, - жалобно промямлил нормандец на родном наречии, после чего опрокинулся на бок, оказываясь таким образом полулежащим на мешке.

Руфина Мартиноцци: Жест отчаяния получился таким красноречивым, что Руфина и сама болезненно скривилась, будто вживе ощутила похмельные латинские страдания. Увы и ах, никакого лекарства Эстутвилю она предложить не могла, так что оставалось уповать на то, что его недомогание минует естественным путем. Единственная мысль относительно того, как облегчить страдания Арно, была идеей очистить желудок бедняги, но его дух и плоть, похоже, тоже уже пришли к такому же выводу. Руфина поискала глазами подходящую к случаю посудину, однако облюбованный ею тазик пока что не пригодился - Эстутвиль нашел позу, в которой обрел временное равновесие, и замер на своем неудобном насесте. - Вы сейчас в Галате, - любезно пояснила ему госпожа Мартиноцци. - Знаете, где это? Генуэзский квартал, - немного подумав, она уточнила: - В Константинополе. Казалось вполне вероятным, что рассеянный молодой человек мог по оказаться в ромейской столице по ошибке, направляясь, к примеру, в Александрию.

Арно д'Эстутвиль: Монна Руфина явила бесконечную доброту, пояснив, что такое Галата, поскольку затуманенный разум нормандца еще долго бы перебирал сведения, скопившиеся в голове, будто в пыльном чулане, и вероятность того, что поиски увенчались бы успехом, была весьма невелика. Значит, он немало удалился от своего жилища, недостаточно далеко, чтобы совершенно отгородиться от кошмара турецкого нашествия, но на вполне пристойное расстояние, чтобы затеряться среди генуэзцев, которые, как известно, отказались скрестить оружие с янычарами. Иной вопрос, как ему отныне придется искать своих товарищей, если тем все же посчастливилось остаться в живых, и как выбраться из пекла, куда Мехмет низверг некогда цветущий Константинополь. - Мой дом был в трех кварталах от Влахерны, - промямлил д'Эстутвиль, вновь обретая дар речи, но не торопясь менять положения, наименее уязвимого для мук похмелья. - Там я жил больше месяца и собирался вскорости отбыть на родину, пока... Госпожа, дайте воды, будьте милосердны...

Руфина Мартиноцци: Об этом стоило побеспокоиться сразу - пусть сама Руфина никогда не переживала подобного ужасающего состояния, даже по голосу Эстутвиля можно было догадаться, насколько пересохло у него в горле. К счастью, воды в доме было предостаточно, чтобы утолить жажду даже десяти похмельных латинян. Наполнив глиняную плошку, хозяйка возвратилась к своему незваному гостю и, поколебавшись мгновение, поднесла ее к губам Эстутвиля, будто тот не сумел бы самостоятельно утолить жажду. Впрочем, кто знает, возможно, ему это и не удалось бы с пары попыток. - Влахерна, должно быть, сейчас кишит турками, - рассудительно промолвила Руфина,- если у вас там осталось что-то... или кто-то... можете не стараться вернуться туда. Вряд ли там камень на камне уцелел, дворец и все поблизости, небось, кинулись обдирать в первую очередь. Да и мост... - она покачала головой и пытливо взглянула на молодого человека, побуждая его продолжать свой рассказ.

Арно д'Эстутвиль: Арно отрицательно помотал головой. Как уже было сказано выше, все самое ценное он носил с собой, счастливо избегая мародеров и тех случаев, что лишают бестолкового пьяницу его сбережений, одежды и прочих вещей, оттягивающих карманы. - Там были турки, одни турки, когда я убежал, - мямлил иноземец, снова присевший и сделавший несколько жадных глотков из плошки. - Сюда они не пришли? Тут было тихо... как будто все вымерло. Очередное движение шевалье, перемещавшегося из сидячего положения в лежачее и обратно, окончательно расстроило портупею, которую неверная рука похмельного рыцаря кое-как приладила в темноте погреба, будто нарочно желала избавить талию от веса короткого меча. Последний соскользнул с мешков и с лязгом стукнулся об пол, в падении повлекши за собой кожаные ремешки с до блеска начищенными застежками.

Руфина Мартиноцци: Звон оружия заставил Руфину заметно вздрогнуть от неожиданнности. Она до сих пор и не заметила, что ее подопечный опоясан мечом, но, по правде,не могла себе представить Арно д'Эстутвиля в пылу сражения. Куда лучше его особа смотрелась бы за пиршественным столом, с окороком в одной руке и заздравной чашей - в другой. Но ведь смешно таскать оружие, если ты не умеешь им пользоваться? Значит, несмотря на свое добродушие, латинянин мог за себя постоять... при случае. Почему-то Руфина не сомневалась, что случаев таких он старательно избегал, и это вдруг не показалось ей чем-то недостойным. Человек, который никого не убил. Которому никто не может предъявить счет, который можно оплатить только кровью... - Турки теперь повсюду. Глашатаи зачитывали помилование, - короткий смешок никто не назвал бы веселым. - Теперь мы все подданные могучего и милостивого императора Мехмеда. Он запретил грабить его собственность.

Арно д'Эстутвиль: Утолив жажду и переведя дыхание, Арно почувствовал, что можно начинать жизнь заново, тем более что прекрасная незнакомка по неведомым причинам пробуждала в утомленном путнике желание действовать, и не только в направлении алькова. Куска батиста в рукаве не оказалось, пришлось утереть лицо беретом, что, по мнению его владельца, сделало его облик несколько более пристойным. - Помилование, значит, - прокряхтел шевалье, поднимая с пола меч, ни много ни мало, миланской чеканки. - И не потребовал всех христиан немедленно обратить в магометанскую веру? На мгновение перед д'Эстутвилем, о нравах мусульман знавшем во многом из "Песни о Роланде", представилась не слишком приятная картина, в которой он, облаченный в цветастый халат и чалму, совершал намаз в положении достаточно нелепом, чтобы окончательно утратить привлекательность в глазах незнакомки. - Но монна, я до сих пор не знаю имени своей спасительницы. Кому я обязан жизнью и честью созерцать совершенное творение Господне?

Руфина Мартиноцци: Пока Эстутвиль не спросил об условиях, выдвинутых султаном мирным жителя Города, Руфина как-то не задавалась вопросом, пожелает ли он, чтобы Константинополь сделался турецким. Что христиан в завоеванных странах притесняют - это она слышала, но чтобы насильно всех загоняли в мечети - такого не припоминала. - Зачем ему это? - пожала плечами вдова. - Тут такие остались, кого проще убить, чем обратить, - прозвучало это как похвальба, чего она вовсе не желала. Пожалуй, если бы над ней встал турок с саблей, она не смогла бы сделаться мученицей за веру. - Меня зовут Руфина Мартиноцци, я вдова Стефаноса Паланеу, пекаря. Изысканные речи Эстутвиля были ей непривычны и вызывали желание глупо, по-девчоночьи захихикать, спрятав лицо в переднике. Это было тем более странно, что и в юности за Руфиной подобного не водилось.

Арно д'Эстутвиль: - Монна Руфина... - повторил шевалье с улыбкой, в которой больше не читалось болезненности, заставлявшей его так ужасно терзаться телом и совсем чуть-чуть - душой. - Признайтесь, вы дочь короля Кипрского, которую похитили в детстве пираты и привезли в эти солнечные края? Не может такая несравненная дама быть всего лишь женой пекаря. Или вы императрица, скрывающаяся в простом квартале, чтобы вершить добрые дела, не привлекая внимания блеском своего сана? Чем больше заходился соловьиными трелями Арно, тем лучше он себя чувствовал. Дядюшкины уроки риторики и природная склонность к чтению, особенно слезоточивых романов, тайной страсти его матушки, не прошли даром, сказавшись на умении говорить комплименты или, как выразились бы его подруги не самого высокого звания, балаболить да заливать что есть мочи. Одно дело - зажать красотку в темном углу и, зашнуровав гульфик, побыстрее удрать куда подальше, а другое - расположить ее к себе ласковыми словами, а после оставить добрую память не только в виде орущего младенца. - Или это епитимья, наложенная злым духовником за вашу красоту, несравненная монна? Совершив над собой усилие, д'Эстутвиль принял более солидную позу, нежели лежание ничком на мешке с неизвестным содержимым. Теперь, когда одна его рука покоилась на рукояти направленного острием в пол меча, а вторая небрежно упиралась в бедро, в своей перепачканной одежде нормандец куда больше походил на потомка свирепого Стута Датчанина, чем пьянчуги Робера, о котором в семье старались не вспоминать.

Руфина Мартиноцци: Брови Руфины медленно ползли вверх по мере того, как латинянин выдвигал свои догадки относительно ее происхождения и положения, одну замысловатее другой. - Как чудно вы говорите, - встряхнула она головой, поймав себя на том, что было бы славно узнать поподробнее, каким это образом дочка короля Кипрского попала в руки пиратов и чем закончилась история с суровым покаянием дамы. Почему-то почтенная вдова была уверена, что Арно это известно, хотя во всех своих предположениях относительно ее самой он ошибся. - Что вы собираетесь предпринять дальше? - полюбопытствовала Руфина, видя, что ее подопечный приободрился. - Вам ведь удалось разыскать того человека, ради которого вы приехали в Город?

Арно д'Эстутвиль: - Увы, монна, - вздохнул Арно, - наши поиски до сих пор не увенчались успехом, хотя полтора месяца я неустанно бродил по городу, чтобы напасть на след этого человека. Полтора месяца по улицам Константинополя бродили братья Ровольта, а в церкви и монастыри визиты наносил монах-доминиканец, тогда как шевалье предпочитал следовать за отцом Пескари безмолвной тенью, нарушая обет молчания лишь в часы трапезы или дурного настроения, вызванного усталостью и унынием от бесплодности их трудов праведных. - Это латинский священник, волею судеб заброшенный в Византию, и наш святейший отец Папа поручил мне найти своего брата во Христе, дабы вернуть его в град первого из апостолов, - многозначительно промолвил д'Эстутвиль, как бы невзначай подчеркнувший значимость своей персоны. Честности ради стоило заметить, что главой священной миссии был назначен Джованни Савелли, такой же кардинальский племянник, сам метивший в члены священной коллегии. Однако рвению будущего князя Церкви не нашлось должного применения, поскольку лихорадка скашивала всех без разбору, и теперь его несостоявшееся преосвященство покоился с миром на родине Минотавра. Из знатных особ оставался один лишь Арно, и бремя сие было принято им кряхтя и без охоты, хотя сейчас в глаза прекрасной булочницы нормандец старался выписать себя едва ли не рыцарем Галахадом. - Теперь же, когда сюда явились безбожные иноверцы, мне будет вдвойне труднее, - шевалье решительно тряхнул спутанными волосами.

Руфина Мартиноцци: - Вдвойне? Будьте уверены, это теперь вовсе невозможно, - покачала головой Руфина. - Вы не нашли этого человека, когда он не прятался... Тут ей подумалось, что священник, которого разыскивают по личному поручению Папы, наверное, все-таки не слишком торопился на встречу с господином д'Эстутвилем. События, связанные с унией, в свое время всколыхнули имперскую столицу, но люди здравомыслящие - а к ним себя относила и Руфина - в первую очередь беспокоились о делах насущных. В палаты басилевса, где решаются такие вещи, портному да пекарю хода нет, а на площади глотку драть можно сколько угодно. Правда, делают это все больше бездельники, у которых лишнего времени много. Вдова внимательно посмотрела на Арно. На месте понтифика она предпочла бы посланца посолидней - не в смысле дородности, но возраста. Или латинянин просто пытается зачем-то пустить ей пыль в глаза... - Значит, вы видели самого Папу вот так же, как я - вас? - с самым невинным видом спросила она. - И давно вы служите ему?

Арно д'Эстутвиль: - Видел, - кивнул Арно величаво, будто это его голову украшала тиара. - Я уже много лет состою на службе у кардинала д'Эстутвиля, моего дядюшки, папского легата и ближайшего советника его святейшества. Очутившись в Ватиканском дворце, шевалье, блудный, но любящий сын своей веры, ожидал узреть верховного пастыря, истинного наместника Господа на земле, а взору его предстал брюзгливый старик, которым ловко помыкали члены курии, включая его родича, лелеявшего надежду самому расположиться на троне Святого Петра. Иллюзии питались теми, кто находился вдали от Рима, но д'Эстутвиль не торопился делиться откровениями с ромейкой, оказавшейся на деле итальянкой, полагая, что блеск сана первосвященника выгодно подсветит его собственную фигуру в глазах собеседницы. - Не раз доводилось мне выполнять его поручения при дворе короля Карла, нашего государя и кузена... Арно упомянул бы все титулы отца и брата, родство с королями английскими и прочая, прочая, но хвастливую тираду прервал предательский звук, порожденный изголодавшимся чревом. Три дня он продержался на одном вине, и теперь, когда похмелье отпускало его, а в воздухе повеяло выпечкой, может, не сегодняшней и не вчерашней, но отчетливо призывавшей к себе голодного, шевалье требовалось укрепить не только свой рыцарский дух, но и тело.

Руфина Мартиноцци: - Вы, верно, проголодались, - приподняла брови Руфина, будто этот утробный звук был укором, обращенным прямо к ней. - Боюсь, что накормить гостя досыта мне пока что нечем, но кое-что найдется... Сейчас вернусь. Подобрав юбки, она отбросила крышку подпола и осторожно, нащупывая ногой ступеньки, двинулась вниз, не переставая дивиться чудесам Господнего мира. Племянник кардинала? Почему нет, даже князья церкви рождены матерями тем же способом, что, к примеру, и конюхи, а значит, у них могут быть братья и сестры, в свою очередь, произведшие на свет дюжину-другую отпрысков... Где-нибудь во Влахерне все это не казалось бы таким вопиюще странным, но не в булочной Стефана Паланеу. Запасы вдовы и впрямь были более чем скудными - осада помогла подобрать почти подчистую даже то, чем в мирное время брезговали даже неприхотливые подмастерья. Положив на блюдо пару сухарей и несколько листков щавеля, Руфина так же чинно поднялась наверх. - Конечно, это не пир у короля Карла... - со смешком заметила она, протягивая угощение Эстутвилю. - Но чем богаты, как говорится.

Арно д'Эстутвиль: Угощение не походило на трапезу, обычную в доме кардинала д'Эстутвиля, который не был аскетом ни в своих привычках с дамами, ни в отношениях с хлебом насущным, но сейчас приходилось радоваться и сухарям. Глаза шевалье заблестели, будто он узрел жареную пулярку с золотистой корочкой, что распространяет дивный аромат и так приятно хрустит на языке. - Мадам... Вы столь щедры, что мне делается неловко, - смутился Арно, но только для виду. - Я снова причина хлопот и затрат для такой благородной особы. Схватив один сухарь кончиками пальцев - такой жест он подсмотрел у бургундцев, рыцарей, славившихся своей утонченностью, - Арно протянул его щедрой хозяйке. - Разделите со мной трапезу, монна Руфина, прошу вас. Д'Эстутвиль не скупился на улыбки и изящные жесты, стараясь понравиться вдове пекаря. Видение прелестных женских ножек, открывшихся, когда Руфина спускалась за нехитрыми припасами, лишь укрепило ее гостя в этом желании и другом, том, что доставляло ему одновременно и неприятности, и ни с чем не сравнимое удовольствие.

Руфина Мартиноцци: - Угощайтесь, чем Бог послал, - смущенно отозвалась Руфина, принимая из рук гостя сухарь. Блеск в глазах Арно красноречиво говорил о том, что у хозяйки дома еще будет возможность снова предложить ему свою долю пищи, поскольку вряд ли подобное скудное угощение могло насытить даже больного воробья, не говоря уже о мужчине в расцвете сил и со здоровым аппетитом. Она искренне помолилась про себя святому мученику Антипе, который должен был уберегать добрых христиан от зубной боли, надеясь, что Эстутвиль не слишком усердно возьмется за трапезу. - Мне кажется, вам следует возвратиться в Рим и рассказать вашему дядюшке обо всем, что творилось в городе, - размышляя вслух, промолвила вдова. - Возможно, он поймет, что найти здесь кого-то нынче - безнадежная затея. Конечно, простой горожанке не следовало раздавать советы важным персонам, однако что-то подсказывало Руфине, что здравомыслие - отнюдь не сильная сторона кардинальского племянника.

Арно д'Эстутвиль: Семейное предание гласило, будто Стут Датчанин не только одним ударом сносил голову с плеч, но мог разом насадить на копье нескольких воинов и перекусывал камни. В подобные легенды Арно верилось с трудом, но если у неистового норманна и были крепкие зубы, то это наследие он передал своим потомкам в первозданном виде. Потому и сухари, пролежавшие Бог весть сколько времени в подвале дома госпожи Мартиноцци, были без труда раскрошены и перемолоты природными жерновами. - Надежда есть всегда, - уверенно изрек шевалье. Воистину он начинал верить в собственные силы и то смутное и непостижимое стечение обстоятельств, которое люди набожные называли милостью Провидения, а те, кто привык подменять Господа и дары Его плодами своих собственных достоинств, полагали удачей. Теперь-то он был обязан сделать что-нибудь, дабы не развеялся образ отважного паладина, который он столь тщательно вырисовывал кистью своего красноречия. - И что как не помощь страждущим есть долг всякого благородного человека? Немощный старец и пресвитер нашей матери Церкви, младенец или прекрасная дама - вот те, кого обязаны оберегать давшие рыцарские клятвы. Арно выразительно взглянул на хозяйку. Величие ее никуда не испарилось, заставляя по-прежнему благоговеть, но проступили женственность и изящество, которое нечасто встречается среди обитательниц незнатных кварталов. Если с прочими ее товарками д'Эстутвиль действовал бы более решительно, то сейчас он испытал ту робость, что охватывала его лишь при виде кузины Беатрисы, много лет назад выданной замуж за грубоватого сьера де Монвелье, а до того беспрестанно смущавшей неуклюжего пажа взмахом длинных ресниц и нежной улыбкой. - Я мог бы стать полезным для вас, монна Руфина?

Руфина Мартиноцци: - Полезным для меня? - вопрос Эстутвиля застал добрую вдову врасплох. Она менее всего предполагала извлечь какую-либо выгоду из этого неожиданного знакомства, если таковая вообще была возможна. В самом деле, пока что это папский посланник, кардинальский племянник и королевский придворный, единый в трех лицах, сидит на мешке с песком и грызет сухари... - Боюсь, сударь, пока что это мне следует спрашивать, чем я могу вам помочь, - за время самостоятельного житья-бытья Руфина изрядно подрастеряла навыки женской дипломатии. А впрочем, и при жизни мужа никто не назвал бы ее кроткой и покладистой особой. - Куда вы собираетесь двигаться дальше?

Арно д'Эстутвиль: - Не знаю, монна, - признался шевалье, откусывая от сухаря потемневший кусок. - Я по-прежнему не слишком хорошо могу судить о расположении улиц Константинополя, а все ворота вызывают во мне священный трепет и нежелание памяти принимать их названия. Ввиду несметного числа, - уточнил Арно, опасаясь показаться пекарской вдове недружелюбным гостем, спесиво хулящим ее родной город. Ненадолго нормандец отвел взгляд от лица прекрасной хозяйки и осмотрел ее жилище. Мало чем отличавшееся от обиталищ иных ремесленников, оно, однако, сверкало завидной чистотой, несмотря на нехитрые фортификации в виде туго набитых мешков с песком и сдвинутой в сторону мебели. Печь, что еще несколькими днями ранее разрождалась хлебными коржами и румяными булками, теперь беззубо улыбалась прокопченным жерлом, тогда как убранные на полку противни всех размеров и оттенков меди тускло поблескивали в полумраке комнаты. Грубо стесанная лестница вела на верхний этаж, где, как предполагал д'Эстутвиль, находилась спальня Руфины, а может быть, еще одна крохотная комнатка. Сии умозаключения внезапно навели странствующего рыцаря на мысль, грозившую закончиться избиением скалкой или, в лучшем случае, изгнанием с вечным проклятием. Однако безумие, творившееся за окном менее дня назад, а также остатки хмеля в крови иноземца, сделали его достаточно отважным, дабы рискнуть своим изнеженным телом. - Боюсь, возвращаться в свое жилище будет не слишком разумным шагом... Мне придется снять комнату... - вслух рассуждал Арно, как вдруг подскочил на месте. - А... А вам не нужен постоялец, монна? Я хорошо заплачу, поверьте.

Руфина Мартиноцци: "Снять комнату". В Городе теперь было столько опустевших домов, что слова Эстутвиля могли бы показаться шуткой, но Руфина не имела оснований сомневаться в его серьезности, а потому это предложение прозвучало для ее слуха... трогательно. Его попытки вести себя по правилам, которые уже не существовали в павшем Городе, совершенно зачаровывали женщину. Возможно, несколько поколений ее предков разом перевернулись бы в гробах, узнав, что дочь семейства Мартиноцци испытала значительное затруднение, назначая цену за постой, но ей было так приятно знать, что в доме есть еще одна живая душа, что она готова была поселить у себя чудного кардинальского племянника и бесплатно. - У вас глаза честного человека, - искренне промолвила Руфина. - Если не пожалеете солида за месяц житья и столованья, из того - треть в задаток, то милости просим. Цена была бесстыдно завышена, учитывая, как мало хозяйка могла предложить постояльцу, но почему-то она была уверена, что, во-первых, Арно торговаться не станет, а во-вторых, не задержится в Константинополе на столь длительный срок.

Арно д'Эстутвиль: - Три солида, монна, и я немедленно заселяюсь, - задорно молвил нормандец, извлекая из чудом уцелевшего кошеля золотые монеты. Подобная расточительность, возможно, была неуместна, однако помощь доброй вдове не могла показаться лишней. Золото всегда золото, красуется ли на нем профиль императора ромеев или носатый лик Валуа. - Есть ли в вашем дворе колодец и бадья? Я желаю искупаться. Жизнь вернулась в тело рыцаря, а теперь его следовало помыть, дабы на новую стезю д'Эстутвиль ступил не только с чистыми помыслами, но и без следов недавнего винного блуда.

Руфина Мартиноцци: - Да, колодец, - слова Руфины прозвучали так неуверенно, будто она сама только-только вселилась в этот дом. Золотые монеты, которые с такой беззаботностью предлагал ей Эстутвиль, повергли ее в совершенное замешательство - казалось, он не понимает ценности денег и точно так же легко расстался бы не с тремя солидами, а с пригоршней камешков. Так поступают либо безумцы, либо люди, не привыкшие считать каждый медяк, и хотя одежда француза свидетельствовала именно об этом, Руфина все никак до конца не могла поверить в то, что ей на голову - то есть под ноги - свалилась настолько знатная птица. - Вы можете подняться наверх, посмотреть комнату, - все еще слабым голосом промолвила она, сжимая монеты в руке. - Я пока что наношу воды.

Арно д'Эстутвиль: Будучи знатным господином, давно вышедшим из пажеского возраста, когда сеньор, по необходимости или из блажи, готов загонять недоросля с поручениями, что твоего скакуна, Арно едва не брякнул "да". Однако вдова Паланеу была отнюдь не дворовой девкой, чтобы после трудов праведных ублажать хозяина. Разумеется, об ублажении речей не велось, более того, д'Эстутвиль покамест побаивался делать намеки с метафорами, в которых присутствовали альковы или все разновидности кроватей, от богатого царского ложа до вульгарного сеновала. Но разве грешно предаваться мечтам о любви? Греческие боги, давно позабытые ромеями, но входившие в моду среди латинян, совсем ей не противились. - Не могу оставить благородную даму наедине с ведром, готовым причинить боль ее нежным белым рукам. Вы позволите помочь? Где оно у вас? - Арно деловито огляделся.

Руфина Мартиноцци: Руфине тоже захотелось оглядеться - высматривая ту самую знатную даму с холеными ручками, которую Арно поминал и прежде. - Что вы, что вы, сударь! - энергично запротестовала она. - Если уж кому здесь и не пристало бегать с ведрами и ушатами, так это вам. Уж ни король, ни кардинал не глядели бы с отрадой на этакое безобразие, так что вы бы пошли наверх и прилегли немного. Я вижу, что вам стало малость получше, но добрый сон не повредит - особенно когда головой о мостовую прикладываются... Она деловито поправила закатанные рукава и потуже затянула завязки передника - вынужденное безделье настолько опостылело, что Руфина была рада любой работе.

Арно д'Эстутвиль: - Как я могу предаваться безделью, зная, что тяжелый труд выпал на долю женщине?! - возмутился д'Эстутвиль. По его собственному мнению, выглядел он достаточно сердито, чтобы убедить даму сердца в искренней готовности принести ей в жертву не только свой драгоценный сон, не менее драгоценное, ввиду его ограниченности, время и статус родственника едва ли не всей высшей знати Франции и Англии, но и руки, поясницу и абсолютное нежелание трудиться, кое в иные дни способствовало его изобретательности и изворотливости. - Нет уж, монна Руфина, вам от меня так просто отныне не избавиться. Сделав это прозорливое заключение, шевалье крепко схватил ведро, приютившееся в углу за печью. - Уж не сомневаетесь ли вы в моей силе и ловкости? - Арно вскинул бровь и коротко усмехнулся, полагая, что сейчас выглядит точь-в-точь как его кузен Джироламо, известный своими многочисленными и даже чрезмерными для монаха успехами на любовном поприще.

Руфина Мартиноцци: Отговаривать резвого шевалье дальше Руфина не стала - в конце концов, если благородному господину пришла охота поразмяться, кто она такая, чтобы препятствовать? Объяснив Эстутвилю, где искать колодец и в какую бочку наливать воду, сама хозяйка дома принялась разводить огонь. Хлопоты по приготовлению купели заняли куда больше времени, чем само омовение - оставив постояльца отмокать в корыте с теплой водой, Руфина целомудренно удалилась наверх, чтобы приготовить ему комнату, и спустилась обратно не раньше, чем Арно утвердительно ответил на вопрос, одет ли он. Тем не менее, взору доброй вдовы он предстал в виде, приводившем на память то ли языческие святки, то ли кулачные бои. Мастера старых времен запечатлели в камне предостаточно почти и совсем голых мужчин, чтобы у Руфины могло возникнуть подобное сравнение. - Это что такое? - спросила она со всей возможной строгостью, отметив, тем не менее, про себя, что француз недурно сложен.

Арно д'Эстутвиль: Муки совести не настигли кардинальского племянника, поскольку простыня, доставшаяся от щедрот хозяйки, прикрывала все самое срамное, а потому в обществе вдовы, успевшей навидаться всякого, о чем девицам не полагалось даже помышлять, можно было смело считать себя одетым в наряд ранних мучеников. Ночная сорочка, в конце концов, отличалась от его нынешнего облачения лишь тем, что скрадывала торс, но разве самого Господа не изображали на распятии в одной лишь повязке?.. - Полотенце, монна, - улыбнулся Арно, ловко орудуя гребнем, также пожертвованным доброй домовладелицей. Шевелюра его вновь обретала пристойный вид, отличный от прежнего вороньего гнезда, на котором вдоволь потоптался медведь. - Я покамест не осмеливаюсь надеть на себя это скверно пахнущее рубище. Шевалье указал на груду вещей, за которые еще три дня назад можно было выручить достаточно золотых монет, чтобы в течение месяца, а то и двух, сытно кормить семейство. - Если бы вы были так добры отдать его прачке... - д'Эстутвиль ослепительно улыбнулся Руфине, сопровождая свои слова тягучим взглядом, словно тот обладал способностью смазывать увиденное медом, которым гигантский нормандский шмель был не прочь полакомиться. - К сожалению, весь мой гардероб на другом берегу, а появляться же неопрятным в вашем обществе стало бы верхом неучтивости, монна.

Руфина Мартиноцци: Кардинальский племянник продолжал поражать Руфину своей евангельской простотой и, возможно, она вполне могла бы заподозрить, что над ней потешаются, если бы тот хоть на мгновение отводил взгляд, обращаясь к ней с очередным сногшибательным предложением. Но нет, небесно-голубые очи Арно взирали на нее если не с кротостью, то с должным почтением, и вдове Паланеу не оставалось ничего иного, кроме как сгрести в охапку его пожитки. - К сожалению, - в тон Эстутвилю отозвалась она, - один Господь знает, где нынче можно найти толковую прачку. Так что я сама займусь вашей одеждой, а вам, боюсь, придется пока поразгуливать в таком виде - я бы предложила вам мужнины пожитки, да он был на две головы выше и в пол-обхвата потоньше. Руфина не смогла отказать себе в удовольствии подразнить Арно, чтобы увидеть, каким станет выражение его благодушной физиономии, когда он поймет, что ближайшие часы ему придется провести с голым задом.

Арно д'Эстутвиль: Немало мужчин - и даже женщин - были наделены хорошим ростом и стройной фигурой, о чем Арно неоднократно напоминали добрые друзья и разгневанные родственники, да и самого его Провидение не обделило не только аппетитом, но и умением вдоволь посмеяться над собой, а посему словами ромейки он не был задет, разве что поплотнее запахнул свою многажды стиранную повязку. - Но рубаха-то с брэ у вас найдутся? - широко улыбнулся шевалье. - Поверьте, я далеко не такой бесстыдник... Здесь нормандцу хотелось ввернуть какое-нибудь заковыристое поэтическое сравнение, однако познания в итальянском внезапно подвели его. Дабы нарушить неловкую паузу, повисшую в воздухе, подобно стиранным шоссам, д'Эстутвиль поймал руку вдовы Паланеу, стоило ей на мгновение высвободиться из горы грязной одежды. - ...и питаю к вам самое глубокое и искреннее почтение, - нежно пророненные слова скрепил поцелуй, запечатленный на руке Руфины.

Руфина Мартиноцци: Руфина этак странно дернула плечом, как бывает, когда в самую последнюю минуту передумываешь хорошенько приложить кого-нибудь. К счастью для Арно, жесткая длань вдовы Паланеу не обрушилась на его склоненную голову, ибо в последний момент женщина вспомнила об уважении к сану дяди-архиерея, а заодно устыдилась собственной дикости - подумаешь, вон знатным дамам руки то и дело целуют, а они и бровью не ведут. - Я поищу вам что-нибудь, господин, - жест, которым она поспешила убрать ладонь обратно под охапку белья, живо напоминал улитку, пугливо ретирующуюся в свой домик. - А то бы прилегли, поспали, пока все высохнет. Дожидаться ответа Арно она не стала, будто боялась, что он снова примется целоваться, и поспешила в чуланчик, где долго копалась в сундуке с ветошью, пока не обнаружила мало-мальски подходящие вещи, оставшиеся то ли от кого-то из подмастерьев, то ли еще от отца Стефаноса.

Арно д'Эстутвиль: Похоже, Арно избрал для себя роль преследователя, поскольку, стоило вдове удалиться, ретиво направился за нею. Страдания от участи обитателя покоренного города, ранее заливаемые вином, сменились желанием самому сделаться завоевателем, менее жестоким, чем османы, однако, как и они, неумолимым и победоносным. - Это вещи вашего покойного супруга? - вопрошал он из-за плеча Руфины. - Вы до сих пор храните их... Торжественностью тона следовало подчеркнуть добродетель вдовы, однако плотоядность взгляда нормандца никак не вязалась с благочестием, ни некогда супруги булочника Паланеу, ни его дражайшего родственника.

Руфина Мартиноцци: - А если не его, так и не наденете? - с неожиданной для самой себя едкостью полюбопытствовала Руфина, вручая Эстутвилю одежду. Хотя тот пока что вел себя мирно и прилично, вдова внезапно ощутила смутное беспокойство, вызванное его любознательностью и неотвязностью. Слово "опасность" скверно сочеталось с видом кардинальского племянника, но он все же был мужчиной, а значит, женщине стоило держаться начеку, и это заставляло Руфину ерничать, применяя лучший из способов обороны - нападение. - Для нищих берегла, теперь вот и для вас сгодилось, - она с силой захлопнула крышку сундука, так что над ним взвилась пыль.

Арно д'Эстутвиль: И этот выпад не оскорбил Арно, наоборот, он расценил его как остроумную шутку, делающую честь иронии мадам Паланеу, которая все сильнее распаляла иноземца в его желании овладеть этой восхитительной женщиной. - Блаженны нищие духом и смиренные в сердцах своих, - шевалье широко улыбнулся, принимая из рук хозяйки неказистые обноски . Подобный наряд он никогда в жизни не надевал, предпочитая тонкое белье и дорогие шелка и бархат. Но рыцари из романов во имя долга и любви совершали и не такие поступки, как вмещение своих благородных телес в простонародные одежды. Удалившись в новое обиталище, д'Эстутвиль принялся облачаться. Чувства, испытываемые при этом действе, можно было описать как смешанные. Разгуливать по дому в чем мать родила было, безусловно, приятно, когда в таком же костюме хотелось узреть желанную особу, однако смущение, не вязавшееся с похотью, впрочем, нисколько ей и не противоречившее, заставляло сдерживаться в собственных порывах.

Руфина Мартиноцци: Судя по всему, господин д'Эстутвиль намеревался повсюду следовать за Руфиной, как цыпленок за наседкой - и пусть даже в этом не было никакого дурного умысла, она все равно чувствовала неловкость. У нее проскользнула было мысль вручить Арно молоток и отправить на улицу, закончить починку ставня, но опасение, что шевалье отобьет себе пальцы, заставило Руфину отказаться от этой замечательной идеи. В сегодняшнем Константинополе человеку благородному было себя занять решительно нечем, и вдове Паланеу пришлось смириться с тем, что у нее появилась вторая тень. К тому времени, как француз переоделся, Руфина успела замочить его белье, а теперь задумчиво рассматривала на свет пятна на щегольском сюрко. - Боюсь, господин, это вывести не удастся, - со вздохом сообщила она Арно.

Арно д'Эстутвиль: - Что ж, - не без сожаления вздохнул Арно - сюрко было из превосходного фламандского бархата, с узорами, совсем как у короля Карла! - эта потеря не столь велика. Куда страшнее лишиться вашего милостивого участия, монна Руфина. Между тем нормандец, желавший очутиться по правую руку вдовы, чтобы солнце не слепило и не затеняло лица ромейки, задержался за спиной у хозяйки. Соблазн подстерегал его на каждом шагу, и мужчина, весьма страстный, несмотря на облик и манеры, едва не застонал от обуревавших его чувств. И все же д'Эстутвиль помнил о крепкой руке Руфины и опасной близости оружия, вроде кочерги или скалки, чтобы тут же не накинуться на красавицу. - За счастье очутиться подле вас я готов поступиться многим.

Руфина Мартиноцци: Походило на то, что Эстутвиль решился любой ценой вывести Руфину из хрупкого душевного равновесия, и это придавало ей решимости не подавать виду, будто что-то ее на самом деле смущает. Пообещав себе и бровью не вести, даже если шевалье встанет на голову и подрыгает ногами, вдова принялась за свои дела, еще раз настоятельно предложив своему постояльцу подняться наверх и отдохнуть, но тот пренебрег благоразумием и предпочел слоняться за хозяйкой дома. Следовало признать, что прошло не так уж много времени, прежде чем Руфина перестала находить присутствие Арно раздражающим. Что-что, а рассказывать он умел, а она всегда была охотницей послушать занимательную историю. И пусть явного одобрения своим талантам повествователя французский кавалер не дождался, неопределенное хмыканье, доставшееся на его долю, вполне стоило лаврового венка. Вдова Паланеу опомнилась только тогда, когда дом залили густые сумерки и пришлось зажечь огонь в чашке со стружками, заменявшей ей теперь свечи и масляную лампу. - Спасибо вам за рассказы, господин, - повернулась она к Арно. - Вы, верно, устали за день - не время ли отправиться спать? Боюсь, ужинать у нас нынче нечем, но завтра я постараюсь что-нибудь раздобыть за ваши деньги.

Арно д'Эстутвиль: - Вы уже гоните меня? - искренне огорчился Арно. Маска расчетливого соблазнителя давно затерялась, то ли в погребе, откуда он помогал хозяйке доставать пустые чаны для хранения муки, то ли во дворе, где весь день обвисшим штандартом полоскались на ветру его рубаха и сюрко. Да и не была ли она всего лишь мимолетным заблуждением, подменившим собой искреннюю тягу к женщине, чья подобная спелой вишне красота и поразительная для южанки немногословность покорили его, теперь уже окончательно и бесповоротно. - Или я вас утомил своей болтовней? Простите меня, простите великодушно, - виновато улыбнулся шевалье, - вы восхитительная слушательница, и я готов бесконечно говорить, и говорить, и говорить... Лишь бы вы были рядом. В воздухе повисла неловкая пауза. В такие мгновения на круглом лице д'Эстутвиля особенно удачно смотрелась маска неуклюжего, но крайне трогательного увальня, смущенного близостью Дамы. Воздействие данного образа на последнюю в большинстве случаев, когда нормандец рисковал своей бессмертной душой, было удачным и завершалось к обоюдному удовольствию сторон. Но нынче он искренне растревожился, опасаясь отказа. То, что можно было восполнить не с дворянкой, так с пейзанкой, сейчас представлялось возможным и желанным осуществить исключительно при участии Руфины Мартиноцци. - Побудьте со мной еще, прошу вас, - Арно схватил руку женщины и коснулся ее губами, после чего внезапно выпрямился и, сжав вдову в крепких рыцарских объятиях, принялся жадно целовать.

Руфина Мартиноцци: Это было именно то, чего так опасалась и так напряженно ждала Руфина весь этот день, непринужденно переговариваясь со своим чудным гостем. И может быть, поэтому она растерялась - окажись на месте Арно был кто-то другой, если бы все произошло внезапно, она ни на на мгновение не задумалась бы, прежде чем отвесить наглецу звонкую оплеуху. При этом вполне вероятно, что вслед за этим решительная женщина приложила бы нежеланного ухажера ближайшим тяжелым предметом в пределах досягаемости. Что до Эстутвиля, то его наступление не было встречено должным образом, приличным для целомудренной вдовы. Он обнимал Руфину с силой, которую никак нельзя было предугадать в его комичной фигуре, и со страстью, которая была бы уместней, если бы он воровал поцелуи с уст принцессы Кипра. Следовало сопротивляться, но Руфина не могла - и не хотела. Ладони ее бережно легли на плечи шевалье, напротив, притягивая его поближе.

Арно д'Эстутвиль: Как ни странно, удара, которого Арно, осознававший всю дерзость своего поступка, ожидал, не последовало. Удивление от той легкости, с которой женщина подалась в его объятия, сменилось восторгом и такой уверенностью в собственных силах, что он даже не успел испугаться, настолько происходящее выглядело неправдоподобным. Кажется, он что-то прерывисто говорил ей на смеси французского с итальянским, рассыпая комплименты между поцелуями, в то время как оба они направились наверх, в единственную в доме опочивальню. Далее разум его погрузился в туман забвения, безропотно уступив желанию и инстинктам, пробуждающимся рядом с дорогим существом. Что шевалье мог утверждать наверняка, так то что он был ласков и нежен, несмотря на сжигавший изнутри огонь, подгонявший всякого мужчину к кульминации подобной встречи и нередко заставлявший пренебрегать потребностями второй половины свершавшегося действа. Он помнил, как помогал Руфине избавиться от одежды, наслаждаясь ее телом, открывшимся взору во всей своей первозданной и такой сочной наготе, распустив волосы, оказавшиеся столь густыми и на ощупь напоминавшие шелк, что нормандец едва не задохнулся от восторга. Кажется, она тоже посодействовала своему кавалеру в избавлении от ею же подаренного наряда, чтобы после вместе без лишней преграды насладиться друг другом.

Руфина Мартиноцци: Никогда прежде Руфина не понимала до конца, что такое плотский грех, и Стефан Паланеу, тихий, сдержанный во всем, вряд ли мог объяснить ей это. От любопытства она шаг за шагом приближалась к подлинному желанию, к той самой страсти, за которую после горят в аду, тем более порочной, что предметом ее был человек, с которым она была едва знакома. "Он уедет, и будто ничего не было... никогда... ничего..." - мелькали обрывочные мысли, пока Руфина отвечала на ласки Арно, пусть неумело, но с неподдельным воодушевлением. Один раз в жизни можно, потом снова будут одинаковые будни, похожие друг на друга, как бусины в четках, гладкие, без единой зазубрины: молись, трудись, умри, рассыпься прахом. - Я не хочу, - невольно прошептала она в плечо Арно, когда все уже закончилось, и неистовое биение сердца помалу-помалу стало успокаиваться.

Арно д'Эстутвиль: - Что? - продолжая парить в иных сферах и слышать гармоничное пение ангелов, Арно подумал, что упустил что-то важное, не уловил то, что пыталась донести до него Руфина. Руфина. Удивительной казалась метаморфоза, случившаяся с Палладой, которая на глазах преобразилась в Киприду, отринув сверкающие доспехи и облачившись в наготу, завораживающую даже сейчас, когда первый голод был утолен, и нежность, доселе скрытую под суровой маской недоступной вдовы. Кажется, в подобных случаях он всегда говорил немного добрых слов, искренне благодаря за подаренное наслаждение, после чего, довольный собой и миром, отправлялся в путь. Иногда ему случалось задерживаться, и страстные вспышки повторялись раз-другой. Но сейчас думать об отступлении, пускай и полюбовном, не хотелось. Нет, это было совсем не то, чего он желал. В этот миг ему было так хорошо и спокойно, что, вонзи в турок или англичанин кинжал в тело нормандского рыцаря, тот бы умер счастливым. Умиротворение, которого он не знал давно, нежданно настигло его в пылающем Константинополе, и Прекрасной Дамой, подарившей ему этот бесценный Грааль, стала Руфина Мартиноцци. - Чего ты не хочешь? - гладя свою женщину по чуть спутанным волосам, повторил д'Эстутвиль.

Руфина Мартиноцци: - Я не хочу умирать, - все так же шепотом отозвалась она, и слова эти прозвучали здесь и сейчас так нелепо, что Руфина тут же улыбнулась. - Не слушай меня, я сама не знаю, что говорю. Это помрачение какое-то. Думать, что все, происшедшее между ними, было совершено не в здравом уме и твердой памяти, оказалось бы очень удобно, но совесть не позволяла женщине списать все на происки нечистого духа. И в то же время она все еще не могла признаться себе в том, что просто хотела оказаться в объятиях этого мужчины. - Ты устал. Поспи, - она зеркальным движением коснулась шевелюры Арно.

Арно д'Эстутвиль: - И не надо умирать. Зачем? - искренне удивился Арно столь причудливому витку в мыслях своей возлюбленной. Кажется, наступил тот момент, когда утоленное желание начинало перерастать в привязанность, а вслед за тем и в потребность постоянно находиться подле женщины, подарившей свою благосклонность. Это отнюдь не пугало нормандца, до сих пор бежавшего от любых длительных отношений, видя в них действие, схожее с тем, когда птице обрезают крылья из боязни, что та улетит. Наоборот, подобный поворот казался ему сейчас столь естественным, что шевалье продолжал говорить так спокойно и расслабленно, насколько позволяли ему познания в тосканском диалекте. - Скоро я найду этого Исидора, а потом мы с тобой уедем, далеко, в мою страну. Там не так жарко, но зато нет турков, кругом зелено, а люди спокойны и приветливы. Последнее было похоже на ложь, ибо жители его родного края, весьма склонные к пьянству, ввиду холодных ветров и близости англичан, были в большинстве своем суровы, хотя д'Эстутвиль, проведший всю жизнь в окрестностях Руана, был вполне доволен соотечественниками.

Руфина Мартиноцци: Слова эти так удивили Руфину, что она даже чуть приподнялась на локте, чтобы заглянуть ему в лицо - задача весьма трудная в сгущающихся сумерках. - Мы уедем? - переспросила она, пораженная не так образом далекой страны, как тем, что Арно уже строит планы их совместной жизни в будущем. Дух противоречия, неизменно живущий в душе каждой женщины, побеждал ее тут же поклясться, что она и шагу не ступит за городские ворота. И все же Руфина не сделала этого - может, потому, что поверить в это до конца было так же сложно, как и в удовольствие, впервые полученное ею от близости с мужчиной.

Арно д'Эстутвиль: - Д-да, - проговорил Арно, после чего повторил уже более уверенным голосом, - да. Здесь опасно, здесь все... иное. Трудно быть деликатным и откровенным одновременно, особенно ласкаясь в волнах неги, накатывающей после вожделенного мига. Не следовало ругать все то, что с самого рождения окружало жизнь Руфины, однако шевалье застал Константинов град в преддверии катастрофы, а после собственными глазами узрел гибель целого мира. Не естественно ли было желание покинуть место, наполненное страданием, сменив его на край, перешагнувший через опустошительное нашествие и вступивший в новую жизнь?.. - Я не хочу оставлять тебя здесь. И вообще не хочу покидать. Никогда. Положение напоминало какие-то немыслимые книжные истории, однако д'Эстутвиль мог поклясться на Писании, что слова его исходили от чистого сердца.

Руфина Мартиноцци: - Ты с ума сошел, - нежно улыбнулась Руфина. Ей хватило мудрости не объяснять Арно, что никто не ждет ее там, в его родных землях, полных юными и свежими девами, французскими королями и римскими кардиналами. Если ему и казалось странной жизнь за стенами Константинова града, то молодость вкупе с дядюшкиным золотом делала ее вполне сносной. Возможность же вернуться домой, к привычному укладу, и вовсе превращала поездку Византию в увлекательную, хотя и далекую прогулку. Стоило Руфине представить, как она оказывается на палубе корабля, где со всех сторон море и не видны даже купола Софии, как сердце ее наполнялось страхом. Подводные чудовища и подданные Папы казались ей одинаково опасными созданиями. И даже если она пожелает возвратиться из западных земель, дождется ли пекарня свою хозяйку в захваченном турками городе?

Арно д'Эстутвиль: - Но почему? - судя по энергичности, с которой шевалье приподнялся на локте, заставив разнежившуюся Руфину немного подвинуться на постели, разум его загорелся этой несвоевременной идеей. - У меня есть земля и замок, доходы велики, и ты можешь делать там все, что только ни пожелаешь. Племянник монсеньора д'Эстутвиля и помыслить не мог, что его пассия пожелает остаться в родном городе. По его убеждению, то, что некогда было Константинополем, несколькими днями ранее заботливой рукой Мехмета Фатиха было облачено в саван и теперь предавалось нечестивому погребению. Родится на его месте новый город и станет ли он таким же величественным, как наследник Византия, было неизвестно и для Арно не имело значения. Восток изгнал крестоносцев со своих земель, и теперь их потомок сам торопился восвояси, не испытывая ни тени сожаления от того, что даже не успело стать потерей. - Я не обманщик, даю слово.

Руфина Мартиноцци: - Я... я верю. Но зачем я тебе? - Руфина понимала, что вопрос ее по-женски глуп и отчасти даже обиден для Арно, но ей слишком хотелось услышать ответ, о котором она подозревала заранее, из его уст. Если бы у вдовы Паланеу было зеркало, оно могло бы значительно укрепить ее уверенность в себе, но то отражение, что она видела на глади бочки с дождевой водой, заставляло ее вспоминать о другом. Не за горами сорокалетие, когда иные уже тетешкают внуков...

Арно д'Эстутвиль: - Как это - "зачем"? - светлые глаза Арно округлились в еще большем удивлении, настолько очевидными казались ему самому мотивы, породившие все вышеуказанные намерения. - Хочу, чтобы ты была рядом. Чтобы была хозяйкой в моем доме. Мысли рождались спонтанно и незамедлительно озвучивались, минуя те закоулки сознания, которые принято было величать здравым смыслом. Однако сейчас шевалье было не до того. - Может, я вообще желаю взять тебя в жены! - неожиданно сурово возвестил нормандец, сведя брови к переносице, отчего вид его сделался наполовину сердитым, наполовину комичным. Роковое слово - "жениться" - было произнесено. Холодок пробежал по спине д'Эстутвиля, представившего себя в роли отца большого семейства, связанного множеством обязательств и окруженного похожими на него отпрысками. Подобная картина ужасала любого холостяка не меньше старинной фрески со Страшным Судом, где муки Ада были выписаны без флера поэтического страдания, на что скупились нынешние италийские мастера. Однако он был племянником священнослужителя, добрым христианином и... желал эту женщину все сильнее. Потому и слова, произнесенные после, внезапно были овеяны нежностью и теплом, не вязавшимися с тоном оскорбленном добродетели. - Я тебя полюбил, Руфина. И, похоже, сильно, - поцелуй скрепил это признание.

Руфина Мартиноцци: Что разумного и добродетельного может ответить на такие речи женщина, особенно если слышит их впервые? Уста ее будут произносить лишь то, что подсказывает сердце, и пусть потом хоть все мудрецы мира в голос станут поносить такое бесстыдство... - И... и я... - прошептала Руфина, заливаясь краской, как пятнадцатилетняя девчонка, впервые осмелившаяся поднять глаза на мужчину. - Ты полюбился мне, Арно. И чтобы избавиться от необходимости говорить что-то еще, низать пустое слово за бессмысленным, она поспешила поцеловать Арно в губы, страстно и откровенно, как она только недавно научилась, и снова увлечь его в ту жаркую бездну, из которой они только что явились на свет Божий. Эпизод завершен



полная версия страницы