Форум » Город » На лезвии ножа и под руку со смертью - 31 мая, вечер, улицы Галаты » Ответить
На лезвии ножа и под руку со смертью - 31 мая, вечер, улицы Галаты
Фома Палеолог: За название благодарность кире Анне Варда.
Ответов - 31, стр:
1 2 All
Брайан Джефферсон: Торговый квартал был почти пуст. О, нет, то тут, то там ходили янычары, патрулируя местность, патрули редко превышали численностью четырех человек. Закаленные воины, привыкшие побеждать. И кто, скажите на милость, осмелится поднять мятеж после трехдневной давности резни? Поэтому даже четырех воинов в патруле было явно многовато для тихого райончика, сдавшегося на милость победителя. К чести этих же солдат сказать, они не грабили поднявших белый флаг, не убивали, не насиловали и не издевались. Это был приказ самого султана. Однако сейчас человеку в кожаных доспехах, скрытых под плащом, очень не хотелось попасться на глаза туркам. Да и грекам, чего уж там, попадаться на глаза не хотелось. И арабам, и ромеям, и маврам. Одним словом, он бы предпочел, чтобы никто его не видел ближайшее время. Человек был высок и жилист. Временами плащ неестественно оттопыривался, прозрачно намекая на то, что Джефферсон, а это был именно он, вооружен. Убийца по найму крался к жертве, которую сегодня выманил ложным письмом. В глубине торгового квартала, который не был отделен стеной от квартала аристократов, что было очень странно. Ведь последние относились ко всем сословиям с неподдельным презрением и высокомерием, которое впитывалось у них с молоком матери, не иначе. Фигура в плаще ромейского покроя стоит на углу, ни о чем не подозревая. Как и было сказано, пришел один. Торговец персидскими коврами. За него было уплачено двадцать ставратонов, приятно тяготивших кошель профессионального убийцы. -Это вы, мой неизвестный благодетель?- тонким голосом спросил торговец. -Да-да, не сомневайтесь,- хрипловатым голосом произнес Брайан Джефферсон, приближаясь к цели. Подойдя к Джованни Мелькотти, торговцу персидскими коврами в десятом колене, убийца продолжил тише.- Мне стало известно, что на вас готовится покушение. Более того, убийца придет сегодня. Я уверен, что смогу защитить вас, достопочтенный Джованни. А вот и он,- Брайан глянул за спину Мелькотти, который тоже обернулся, ожидая там увидеть кого-то, кто желает его смерти. Однако никого не увидел. А по горлу потекло что-то теплое. Почему же стало невозможно дышать? И горло жжет. Так и не поняв, в чем дело, торгаш завалился наземь и забулькал.- И так бывает в жизни, что смерть подкрадывается неожиданно и из неожиданного места. Сорвав с пояса покойника кошель, британец довольно ухмыльнулся и двинулся к своему убежищу. Однако судьба подбрасывала сюрпризы не только предприимчивым толстосумам, но и вполне себе трудолюбивым убийцам. Выходя из-за поворота, он наткнулся на патруль из двух янычар нос к носу. Откуда они появились? Почему шли без факелов? На эти вопросы ответов не было. -Стой!- скомандовали турки в один голос. -Стою,- подтвердил британец. -Кто такой?- вопрос предсказуемый, но в большинстве случаев вызывающий затруднения для ответа.- Да у него кровь на плаще! Последняя фраза была выкрикнута на турецком. Джефферсон знал несколько фраз на этом языке и достаточно быстро сообразил, что пора бы уносить ноги. Раздался шелест, возвещающий о выходе ятаганов из ножен, а убийца уже развернулся и побежал по переулку, из которого вышел только что, вынимая на ходу два ножа из бандольеры. Янычары потопали за ним. "Как хорошо, что турки не любят самострелы. А луки эти двое не взяли..." Еще один поворот, позволивший Брайану развернуться и метнуть нож в только забегающего янычара. Сдавленный кашель возвестил о том, что на бегу лучше не открывать рот. Сабля выскользнула из ножен почти бесшумно. И началась сабельная дуэль. Турки - сильные и страшные противники. Быстрые, как кошки, злые, как собаки... Однако и бесчестный убийца дорожил своей шкурой, зная, что новую никто не подарит. Поэтому использовал те приемы, что на дуэлях называют "грязными". Парировал удар ятагана, ушел в сторону, по инерции, приданной ударом турки, чиркнул отравленным клинком сабли по бедру, отскочил, показал замах в ногу, чтобы увести щит ниже, и метнул в лицо нож, оставшийся во второй руке. -Что ж вы факела не носите?- тихо спросил у мертвецов Джефферсон.- Работать людям не даете.. Однако и у этих воинов было, чем поживиться. Ведь любой труд должен быть оплачиваемым. Ну, кроме рабского. А рабом ему быть не хотелось.
Фома Палеолог: ... Тревога выгнала кира Фому из дому, когда на город начали опускаться первые сумерки. Возможно это было неразумно, ведь темнота заставляет кошек расширять глаза, любовников и воров - выходить на улицу, а стражников - пристальней вглядываться в снующие в переулкам фигуры. И все же покинуть дом графини в светлое время дня оказалось выше его сил, несмотря на то, что рядом вновь оказался пылающий гневом и местью Бальтазар. А, может быть, именно поэтому. Деспот морейский направлялся в дом Луиджи Бальдуччи. Договоренность с сьером Торнато, теперь ставшего посвященным в важнейшие тайны империи, тревожила младшего сына императора, и подгоняла его, как если бы целая армия призраков - или, как знать, вполне реальных турок - уже гналась за ним по пятам. И, хотя, кроме него, кроме свидетелей, когда-либо проходивших под древними сводами церкви Святых Апостолов, едва ли кто-нибудь мог отыскать заветные места и скрытые знаки, наследник императорского престола тревожился, как бы диакон, движимый, возможно, чувствами достойными, но чересчур пылкими, не решился бы про проникнуть в хранилище раньше него. Князь не столь опасался того, что венецианец попытается проникнуть в тайны старинных склепов, простоявших нетронутыми со взятия крестоносцами Византии, сколько того, что попытка эта окажется неудачной. Привлечь внимание турок к этому месту было, конечно же, безопаснее, чем некогда сторонников Энрико Дандоло*, но заронить в души их подозрительных командиров сомнение было не тем, что желал бы Фома для успеха своей миссии. Квартал, в котором они начали путешествие, был, пожалуй, даже более оживлен, чем вчера: как видно, известия о пире, устроенном султаном и о помилованиях, которые сарацинский правитель пообещал всем в честь наступающей пятницы**, взбудоражили италийцев, обеспокоенных судьбой своих многочисленных родственников. Наивные люди, успокоенные миновавшими их квартал ядрами и уже забывшими непрестанный рев пушек на ближних высотах, они окончательно успокоились, услыхав про султанский фирман. Несчастье же, случившееся в доме консула Каталонии, все старались скорее предать забвению, что в конце концов удалось, ибо, во-первых, дон Пере был каталонцем, а, значит, чужим и врагом, если вспомнить претензии его короля в Италии, а, во-вторых, его сопротивление нынешним хозяевам города было известно всем. Что заслужил, то получил - примерно таково было мнение благоразумных обитателей Галаты, никто их которых не видел вырытых османами могил в саду консульского дома, и лишь немногие - скорую и безжалостную расправу, учиненную перед воротами людьми Заганос-паши. Словом, Галата, прельщенная сладкими посулами турок, словно продажная девка за сутенером, брела теперь в объятия гибели, то ли не видя, то ли не желая замечать пропасти, уже разверзающейся у ее ног. ... Эти мрачные мысли, не оставлявшие князя ахейского на всем протяженьи пути, не помешали, тем не менее, ему ощутить разнице между аристократической частью побережья, и его правой стороной, где не с пышной негой, но с рачительной, деловой теснотой расположились домики почтенных торговцев. Конечно же, многие из них по внутреннему убранству не уступали изящным палаццо в центральном квартале, но внешний облик их был несколько скромнее, вызывая в памяти не изящных дев и роскошных матрон, но уверенных в себе мужей мира, чьи сундуки ломятся от заточенного золота, а одежда скромна из предосторожности - la modestia adorna al hombre. Как понятно, и князь и его спутник не искали ни шумного общества, ни, тем более, встречи и диалогов с обнаженным оружием - но сегодня Вседержителю было угодно распорядиться иначе. Глухой лязг и возгласы ярости - верные признаки сабельной схватки - донеслись до деспота Мореи, когда, свернув в очередной темный проулок, они с Бальтазаром ускорили шаг, как и любой путник, что знает о скором окончаньи неприятной дороги и стремится сократить если не расстояние, то время, проведенное вне приюта. Сомнений в происхождении этих знаков быть не могло: гортанные голоса турок он теперь отличил бы от любых других. Если бы Фома был один, он предпочел бы избежать встречи с подданными Мехмеда Фатиха - но сейчас рядом с ним был Бальтазар, в благоразумии которого у младшего сына императора не было твердой уверенности. С безумного станется броситься на османов с клинком наголо, подписав и себе и своему новому господину смертный приговор. Поэтому мужчина сделал упреждающий жест, сопроводив его кратким приказом, словно поводком, связывающим волю дикого зверя: - Взгляни, что там и возвращайся. Ни звука. *Энрико Дандоло - венецианский дож, хитростью вынудивший участников 4-го Крестового похода пойти на Константинополь. По преданию, ненавидел византийцев за то, что был ими ослеплен в 1171 году. Как известно, крестоносцы, в отличие от турок, пощадивших некоторые древние храмы города, не проявили ни уважения, ни жалости к православным святыням. ** У мусульман день начинается с захода солнца.
Бальтазар Фракидис: Фома напрасно тревожился, что его спутник по неосторожности ввяжется в драку. Все помыслы Бальтазара были сосредоточены на финале его дороги мщения, и рука наемника была нацелена не карать, а отметать препятствия к цели. Звуки и возгласы, донесшиеся до них из проулка Бальтазар расценил так же, как и деспот ахейский, да и трудно было им дать иное истолкование. Впрочем, несмотря на спешку, мститель и не подумал сетовать на новую задержку: пятиминутный выигрыш во времени мог стоить неосторожным жизни или свободы. Не тратя слов, Фракидис коротко кивнул Фоме и безмолвной тенью растворился в закоулке. Придерживаясь каменных стен, Бальтазар шел быстро, но и не сбиваясь на бег, способный шумом выдать его присутствие. Пальцы крепко сжимали рукоять спрятанного под плащом кинжала, готового появиться на свет в доли секунды. Поворот, еще один поворот, а затем взору наемника открылось поле недавней схватки - без предупреждения, как удар сбира. Картина двух неподвижных тел, еще не охваченных окоченением смерти, и крови, последними толчками выходившей из смертельных ран, не нуждалась в пояснении. Убитые были турками. Янычарами. А их противник - европейцем. Этого Бальтазару было достаточно, ему не нужно было других причин и объяснений. Он хищно оскалился, не испытывая к павшим ни сострадания, ни воинского почтения, и с презрением сплюнул на землю. Дальнейшее не касалось ни ромейского воина, ни кира Фому, однако убийца, стоящий над трупами этого знать не мог, и потому Бальтазар не спешил убирать руку с кинжала или разворачиваться, подставляя беззащитную спину.
Брайан Джефферсон: Наступив на бьющееся в предсмертных конвульсиях тело турецкого янычара ногой, Джефферсон вытащил нож, застрявший в носовом хряще, где костяная перегородка очень тонкая. Этакое удачное попадание. Конечно же убийца знал анатомию. Нет, он не знал, как восточные убийцы из далекой островной страны, куда нажать так, чтобы человека парализовало, однако как вывести из строя ту или иную часть тела, куда ударить так, чтобы наверняка не выжил, как вонзить нож так, чтобы не помешала кость и встретить наименьшее сопротивление он знал. Более того, это знание он использовал в практике своей профессии. И вот, обрезая кошель с пояса янычара и обтирая нож об одежду убиенного, он краем глаза заметил шевеление, а краем уха все же услышал шелест. Да, незнакомец шагал бесшумно, но вот подлая ткань плаща, скрывавшая настоящие очертания фигуры, делая ее бесформенной, давая возможность спрятать оружие в ее складках, имела и отрицательные моменты. Например, сложность контроля всей площади ткани. Быстро подняв глаза на фигуру, оскалившуюся в ухмылке ибо улыбкой это было можно назвать с такой же большой натяжкой, как назвать урожденного перса норманном, Джефферсон быстро осмотрел стоящего. Человек не спешил уходить, а причины оскала оставались для убийцы неясными. Более того, неизвестно, кто этот человек, зачем он тут оказался и что сделает в следующий момент. "Патовая ситуация.." Не то, чтобы Брайан страдал особым человеколюбием и его терзала совесть о невинно убиенных, но во всем должна быть мера - не знающий меры плохо заканчивает. Притом быстро. "Бежать или драться?" Вопрос стоял очень даже остро. Будь британец на пять лет моложе, он бы даже не задумался, вступая в драку с любым противником. Ну почти любым. Нужно же быть юродивым, чтобы вступить в бой хотя бы с пятеркой воинов. Ножей не напасешься. Сейчас же убийца взвешивал все плюсы и минусы. Вытащив нож из второго янычара, он так же обтер его об одежду трупа и срезал кошель. А незнакомец все не нападал и не убегал. -Помоги спрятать, а то следующий патруль разбираться не станет..- хрипло произнес наемный убийца, обращаясь к телохранителю брата пропавшего без вести короля Константина,- кто тут чего,- закончил он весьма красноречиво, взяв при этом за ноги турецкого воина и потащив к куче мусора. Разу уж неизвестно, будет ли какой вред от незнакомца, то хотя бы можно попытаться выжать какую-нибудь пользу.
Бальтазар Фракидис: Мародер. Латинянин. Едва незнакомец раскрыл рот, ромейский покрой плаща перестал обманывать Бальтазара. Ну, так что ж - турки по-прежнему оставались турками. Вместо ответа наемник под мышки подхватил второй труп и оттащил к его незадачливому товарищу, и лишь после этого подал голос: - Опасно оставаться. Идем, - он смерил чужака взглядом и, мгновение помедлив, откинул правую сторону плаща, показывая пустой пояс. - Денег у меня нет, так что не трудись, - смурно усмехнулся он. Если бы Бальтазара спросили, какая сила заставила его задержаться на месте убийства, он бы затруднился со внятным ответом, но подспудная мысль о количестве охраны первого визиря все ж повелевала присматриваться к любому подспорью на пути к мщению. Скоротечность схватки и ее зримый результат рекомендовали Бальтазару незнакомца наилучшим образом.
Брайан Джефферсон: Незнакомец все же помог замести следы преступления. Правда, не надолго, но все же... Все же в эту ночь будет спокойно, хотелось в это верить. А незнакомец решил озвучить абсолютнейшим образом очевидные вещи - в этом городе слово безопасность трактовалось как временное спокойствие, не гарантирующее сохранность жизни. Притом, сколько оно продлится, как говорят мусульмане, одному Аллаху известно. Да и убивать незнакомца всякая нужда отпала. Он сам подписал себе смертный приговор, оттащив тело янычара в кучу мусора, а не побежав за патрулем, чтобы доложить о преступлении против Османской Империи в лице двух убитых патрульных. Закидав мусором тела так, чтобы их трудно было увидеть сразу, он последовал за телохранителем-ромеем. Да, трудно сохранить руки чистыми, живя в эпоху войн и насилия. Хотя, когда была иная эпоха? Во все времена люди убивали друг друга по различным причинам: из-за золота, плодородных территорий, бесплатной рабочей силы, религии... Причин множество, итог - один. Вот и убийце пришлось в буквальном смысле слова замарать руки. Теперь он обтирал их о плащ, марая песочного цвета ткань. А еще Джефферсон придерживался мнения, что мародерство - это когда сам ничего не сделал, но трофеи собрал. А вот когда ты в неравном или равном бою отработал деньги или дорогую вещь - это уже награда. Притом награда справедливая. Выйдя из переулка вслед за ромеем, Брайан насторожился. Здесь ждал еще один незнакомец, только у этого черты лица были поизящнее, что ли? Скорее всего - хозяин ромея. Или друг. Кто их разберет. Британец поклонился, как и полагалось при встрече с высокородными и не очень особами. Спина не сломается, а вот лишней головы не вырастет в случае чего. Тем более пока что от него не требовали назвать своего имени, которое было достаточно известно в определенных кругах, чтобы пользоваться им во всеуслышание. "Будь он неладен, этот торговец. одно за другим идет.. Лучше бы сидел в подвале, пил вино и ел вяленых кальмаров..." Обещавшее быть легким дело набирало обороты и становилось все более непредсказуемым с каждым следующим шагом. Следовало ожидать чего угодно от внезапного выпадения манны небесной до повторного явления Христа народу. То есть вообще быть готовым ко всему. На всякий случай убийца прикинул пути отступления, если вдруг придется бежать - хватит на сегодня смертей и сражений. Пора бы уже и честь знать.
Фома Палеолог: Нельзя сказать, что князь ахейский был обрадован появлению нового спутника, но... Бальтазар счел, что так поступить разумно, стало быть, иного выхода не было. К тому же человек, рискнувший вступить в единоборство с турками и сумевший выйти победителем, в глазах деспота уже зарекомендовал себя как достойный христианин и хороший боец. - Не стоит здесь задерживаться,- вместо приветствия произнес он, делая жест, позволявший заметить, что знак уважения от незнакомца был милостиво принят. Ночная тьма не располагала к дальнейшему обмену любезностями, достаточно было и тех верительных грамот, которыми они уже располагали: кровь на клинке одного, молчаливое попустительство двух других. Хотя насчет Бальтазара Фома не был так уверен. Деспот оглянулся, вслушиваясь, пытаясь различить, или, может быть, угадать, с какой стороны могли приблизиться шаги поспешающих янычар, а затем решительно указал на переулок. - Туда. - Мы идем к дому Луиджи Бальдуччи, торговца из Генуи,- счел нужным пояснить он, когда между беглецами и местом преступления оказалось несколько извилистых поворотов.- Вы можете присоединиться к нам или же идти своей дорогой. Но сейчас я предпочел бы, чтоб вы сопроводили нас до места: товарищ мой ранен, а мне никак не возможно оказаться живым в руках нехристей. Сочтя, что высказанные аргументы могут вдруг оказаться недостаточными, деспот, не имевший при себе наличных денег, прибавил с несвойственной отпрыску царственной крови суетностью: - Мои друзья в этом доме достаточно влиятельны и могут обеспечить верному человеку спасение из рук сарацин, если он пожелает предложить им свои услуги.
Брайан Джефферсон: Высокородный господин, а при более детальном рассмотрении ошибиться было невозможно, указал направление, в котором вся троица и последовала. "Вовремя, ничего не скажешь, вовремя.."- услышав тяжелые шаги и бряцанье пластин доспехов, подумал убийца, следуя в указанном направлении. К слову сказать, господин был одет преизрядно дорого: шляпа последнего фасона, стоящая столько, сколько не каждый скакун стоит, костюм из черного бархата - тоже удовольствие отнюдь не для торговцев средней руки. Что уж говорить о телохранителе, у которого на лбу написано, что он профессиональный рубака, просто несколько иного профиля, нежели сам убийца. Это ежели вглядываться, ведь все надписи на лбу требуют пристального и дотошного вчитывания. И желательно, чтобы вчитывался профессионал. Да, господин явно не бедствовал. А когда он еще начал пояснять что к чему, пусть и расплывчато-туманно... А когда еще торопливо добавил о друзьях, которые могут заплатить за удовольствие сопроводить этого франта. Торопливо аристократы говорят только тогда, когда им под зад попадает уголек, который может перерасти в полноценный пожар и подкоптить, в лучшем для них случае, вышеозначенную точку на теле. А значит пути после помощи два - с ножом в боку в кучу мусора или на службе в золоте. Выбор невелик, но становится еще меньше, когда приходит осознание того, что в нынешнее время, если ты не попал под протекторат турецкого султана, люди, не обремененные принципами и готовые отработать звонкую монету становятся на вес золота и дамасских клинков, которые продаются именно в пропорции один к одному с золотом. -Я пойду с вами, кир,- пояснять, что он пойдет ради щедрой награды, он не счел нужным. Да и знал, что с этими господами лучше меньше вертеть языком, дабы не вышло чего нехорошего. Пусть думает, как хочет о причинах, послуживших опорой для решения. Ну об нюансах, например, дожить до обещанной награды, предстояло позаботиться самому Джефферсону, чай не дитё малое, кой-чего умеет.
Фома Палеолог: Из оружия при себе у Фомы был лишь короткий кинжал - более дамская игрушка, чем оружие, но в темном переулке захваченного города и это сгодится. Сопротивляться туркам, вздумайся им поинтересоваться, куда торопятся двое мужчин, не захвативших с собой ни факелов, ни даже фонаря, было бы делом не только бесполезным, но и опасным - хотя, взглянув на фигуру своего нового спутника, похоже, вышедшего из передряги без сколько-нибудь серьезных ранений, Фома с неудовольствием признался, что, возможно, не столь сложным, как поначалу казалось. Это задевало его самолюбие и можно было только догадываться, как глодало Бальтазара, давшего клятву пролить кровь турецкого паши. Фома не был тем храбрым воином, каким если не история, то молва сделала его брата Константина; да, сказать правду, не столько молва, сколько его безумная и бесполезная для города гибель на поле боя, под саблями наступающего врага. Однако, не разумом, но каким-то шестым чувством, не поддающимся описанию, младший из сыновей Мануила ощущал, что это безумие стало залогом чего-то большего, чем просто отсроченный захват города. Возможно, даже началом бессмертия. Фома - дон Томаззо, как называла его маленькая каталонка, спасшая деспота утром из залитого кровью дома - был трезвым политиком, а, значит, всегда учитывал сильные и слабые стороны свои и противника. Про себя он знал, что не обладает ни безрассудной храбростью, ни сноровкой, ни дюжей физической силой, чтоб во главе армии, в латах, под сенью развевающихся знамен бросаться на противника, как это было принято какие-то двадцать лет тому. Битва при Азенкуре, потрясшая мир и заставившая столь многих благородных людей вздыхать о закате благородных рыцарских войн, для него была знаком наступления новой, пугающей и непонятной эпохи; странным образом эта традиция, как в зеркале, отразилась в ярких вспышках янычарских ручниц и прогремела в грохоте пушек, за каких-то два месяца превративших в руины пощаженные всеми войнами и веками стены великого города. Эти перемены пугали Палеолога, но давали понять, что время безрассудных героев, каким был Константин, ушло навсегда. Деспот нахмурился. С чего вдруг его одолели эти размышления о судьбе покойника? Запоздалые муки совести, подобно этому малому, выползшей вместе с темнотой из своего убежища? Неуверенность в слове Андреа? Готовность отступиться или, напротив, желание как можно быстрее закончить пугающее и неприятное дело? Присутствие нового спутника его странным образом беспокоило, но виной тому была не только опасность, исходившая от его сильной фигуры. Что иное, неуловимое, словно назойливая муха, мешающая уснуть, кружило и возвращалось, толкая его вновь и вновь к зеркалу собственной совести. Сын мертвой матери, брат погибшего царя - он идет к чужестранцу, чтобы с его помощью украсть то, чем обладал по праву, а вокруг ни одного близкого лица, и нет надежной армии, чтобы обрушить ее на врагов. - Бальтазар,- скорее, чтобы прервать ставшее невыносимым молчание, прерываемое лишь едва различимым шорохом подошв по мостовой, проговорил он.- Отправляйся вперед, к дому... кира Луиджи. Дальнейших приказаний он не дал. Но их и не требовалось.
Бальтазар Фракидис: Ромей дернул жилистой шеей, словно пес, силящийся уразуметь странный приказ хозяина. Таким казалось Бальтазару желание Фомы остаться лишь под защитой неизвестного, да и то - не обратится ли оружие, пролившее кровь турок, против ахейского властителя. Об осторожности хорошо воину забывать в горячке атаки, когда муэдзином звенит пронзительная песнь обнаженного клинка. Но кир Фома не был воином, и не его долгом было умирать в битве. - Я не смогу идти быстро, - отрывисто возразил Фракидис, глядя в землю перед собой. Все же противоречить брату и сыну базилевса было делом неслыханным, однако и обстоятельства были иными. Кир Фома обещал свести его с похитителем и врагом, и наемник из последних сил цеплялся за этот прообраз нити Ариадны. Помимо прочего, само упоминание дома генуэзского негоцианта, места его позора, заставляло лоб Бальтазара покрываться испариной. - Трое лучше, чем двое... или один, - выдавил он последнюю каплю из неглубокого колодца красноречия. - Опасно.
Фома Палеолог: Взгляд, который противу воли Фома метнул на ослушника, без сомнения, мог бы подтвердить, что Византия воздвиглась на развалинах античной Греции с ее громовержцами и богами, и что императоры, без сомнений, приходятся тем дальней, но все же родней. Но как слишком плотные облака иногда мешают посланнице Зевеса достигнуть земли, показывая бессилие даже высших сил перед их матерью-природой, так и ночная тьма теперь спасла жизнь верному рабу кира Михаила: гнев Фома, воплощенный в молнию взгляда, хоть и блеснул в темноте, но едва ли был кем-нибудь замечен. Опасность, которую так легко провидел Бальтазар, не коснулась сердца Фомы по той же причине. Особа императора неприкосновенна, и не менее священны, особливо для греков, его отпрыски; вдвойне же считаются благословенными дети, зачатые и рожденные уже тогда, когда отец пребывал, помазанным, на престоле. Как ни одному византийцу - разве что богохульнику или безумцы - не придет на ум швырнуть комком грязи в богато изукрашенные стены Святой Софии, так же ни у одного из них не поднимется рука на того, в чьей особе Господь явил свое благословение подвластным ему народам. Обитатели Галаты, конечно же, не принадлежали к умудренным божественным промыслом: у себя в странах они свергали и возносили правителей, предавая их порою огню и мечу - да и в истории Византии проявили себя как весьма беспокойные подданные. Однако незнакомец почтительно поклонился ему, признавая тем самым, чужое первенство, и без слова последовал за князем Ахеи - стало быть, в его намерения не входили разбой и грабеж. Таковы были примерно рассуждения дона Томаззо, возможно, чересчур самоуверенные и ошибочные для ситуации, в которой он очутился, но продиктованные правами, которые он впитал с материнским молоком, и которыми не собирался поступаться когда и где бы то ни было. И все же слова Бальтазара напомнили ему если не о том, что незнакомец может не видеть его лица, как он сам лишь весьма смутно различает его черты, то хотя бы об опасности появления патруля. Сдвинув брови, он все-таки решил подчиниться сделанному остережению, и приказал, глядя на маячащий вдали одинокий дом с наглухо закрытыми ставнями. - Что ж, тогда мы пойдем вместе.
1453: ... Но планам деспота и его спутников не суждено было сбыться: не успели они миновать переулок, выводивший наискось к дому Бальдуччи, и за эти два дня уже послуживший и укрытием для похитителей киры Анны, и временным пристанищем для орты Анвара Улубатлы, как внимание ночных путников громкие гортанные голоса и всполохи света, отражавшиеся на выщербленных старых стенах. Не нужно было быть знатоком языков, чтобы предположить, что так говорить и столь ярко освещать себе путь могут только люди, ощущающие себя в полной безопасности - то есть завоеватели. Турки.
Брайан Джефферсон: Британец, наблюдавший и слушавший разговор двух человек, шел и молчал. Говор был явно ромейский. Один приказывал, второй не повиновался, находя причины, как ему казалось, достойные для непослушания. Воистину детские, как считал Джефферсон. Повисло напряженное молчание. По своему опыту убийца знал несдержанность, порой присущую благородным господам, и ожидал ее проявления. Если бы можно было убивать взглядами, кто-то бы сейчас непременно оказался мертвым. И этот кто-то был явно не британцем и не человеком в черном бархате с модной шляпой. Брайан усмехнулся. У этих двоих не было достойного оружия, чтобы хотя бы защититься от обычного воина или застигшего их в ночной дороге патруля. Стоило ли говорить, что подозрения, которые испытывал этот воин, помогший перетащить трупы к куче мусора в том переулке, были, мягко говоря, неоправданными. Если бы убийца захотел, он бы ранил обоих отравленным оружием и сбежал. А затем бы просто наблюдал, как те медленно умирают. Или ударил бы ножом в спину рубаку, а с высокородным расправился бы на дуэли, которая бы наверняка осталась за потомком племен бритов. Тем не менее, у каждого свое видение жизни и обстоятельств и каждый реагирует на них по своему разумению. Собственно, будь на месте телохранителя сам Джефферсон, он бы точно так же наблюдал за незнакомцем, который, к слову, очень даже неплохо владел саблей и метал ножи. Тем не менее, посчитав в итоге объяснения рубаки разумными, высокородный господин согласился и напряжение не то, чтобы совсем исчезло, но стало чуть менее явным. Теперь, как казалось Брайану, силы взгляда хватало только на тяжелое ранение. Сам же убийца молчал, разумно полагая, что если тебя не спрашивают, значит стоит держать язык за зубами, если ты, конечно, не шут Его Величества Императора. В шуты его пока не звали, значит оставалось молчать. Брайан Джефферсон оказался во главе их маленького отряда, что было разумно с любой из точек зрения. Этим самым он будто насмехался над подозрительным Бальтазаром. "Бальтазар... Если он владеет оружием столь же искусно, сколь идет слава об одноименном демоне, то мне бы не хотелось с ним встречаться на заказе, в случае чего... Хотя по говору - точно демон, вон как рычит." Выходя из-за поворота, он резко остановился и шмыгнул обратно спиной вперед, толкнув кого-то. Предупреждая ругательства, наемник пояснил шепотом: -Турки. Целый отряд. Около десятка. "Даже больше.."- добавил он мысленно, поворачиваясь к ромеям. Неверный свет, отраженный от стен падал на лица, скрытые капюшонами плащей, играл тенями, делая почти невозможным возможность различить лица собеседников. Для простого обывателя, однако Джефферсон был профессиональным убийцей с полутородесятилетним стажем. Он по праву считал своей стихией ночь. Лицо кира показалось смутно знакомым. Так сразу и не разберешь. Разум быстро начал перебирать варианты, отбрасывая одну кандидатуру за другой. Буквально через мгновение убийца поклонился еще раз, гораздо глубже, чем в первый. -Прошу простить меня за дерзость, кир. И за то, что не узнал сразу.
Фома Палеолог: По спине Фомы прошла дрожь, как будто кто-то коснулся обнаженного хребта холодной ладонью. Как будто тень умершего промелькнула сейчас перед ним, самой близостью своей заставляя почувствовать близость другого мира. Кто сказал, что в Преисподней тепло? И кто сказал, что его брат сейчас не в Раю, где Господь возложил на него венец мученичества. То, что Константин был далек от праведной жизни, несмотря на огромное влияние матери, любой из членов семьи знал, как Отче наш. Вспыльчивый, подверженный гневу, неразумный и опрометчивый, он представлял, в сущности, худший тип государя, который мог воссесть на престол в такое тяжелое время. И - поразительными образом рыцарственный и безрассудно смелый император очутился на своем месте и в свое время. Фома видел, он ощущал, что уже сейчас формируется вокруг его брата новая легенда - предание о царе, то ли выжившем, чудом спасшемся из рук врагов, то ли вознесенном на небо, то ли обратившемся в каменную глыбу... И сейчас, в чертах случайного попутчика,- померещились ли ему другие черты? Было это последствием усталости, порождением страха или желания, чтоб Константин был жив, чтоб было на кого переложить ту страшную ношу, которая грозила вот-вот обрушиться на плечи младшего из сыновей Мануила? Нет, невозможно. Предаваться заблуждению сладко, но не теперь. Теперь можно воспользоваться этой нежданной удачей, если, конечно, на то будет воля Господня. Человек, похожий на Константина, наверняка сам об этом знает. Или догадываться. Так случайно ли появление этого странного спутника в то время и в том месте, когда он оказался так нужен. - Иногда лучше оставаться неузнанным, сьер,- ответил деспот на том же языке, который был распространен в италийском квартале: странная смесь венетского диалекта, флорентийского литературного с небольшими вкраплениями эллинского.- Или вовсе невидимым.
Бальтазар Фракидис: Рука Бальтазара рванулась к кинжалу, под плащом вытащив клинок из ножен. Рука воина всегда быстрее головы, поскольку именно рука обеспечивает сохранность оной, а также прочих частей тела. Кир Фома, брат императора узнан! Не подозрение в вероломстве, а простая предосторожность, которая заставляет после боя пускать в дело мизеркорд - ведь только мертвые не смогут навредить - владела сейчас наемником. Впрочем, за углом их поджидал общий враг, и кинжал ромея был приготовлен пока для него. Но стоит латинянину пикнуть, предательством выкупить у турок свою жизнь - клинок Бальтазара заткнет его глотку. - Их слишком много. Нужно уходить, - произнес наемник с сожалением охотника, вынужденного не отвлекаться на пернатую дичь, потому что вышел на тигра.
Брайан Джефферсон: На самом деле сьер Джефферсон не был похож на своего отца. Отца тот помнил хорошо. Как хорошо помнил и день, когда отца не стало. Когда не стало всех. Нет, такие дни не забываются, память о подобных днях остается в памяти, заставляя закаляться, а не сгорать, вставать как неваляшка после каждого падения. Именно тяжелые потрясения куют характер и волю. Хотя добродетельным Брайан не стал бы в любом случае: отец очень ценил искусство торговли и прививал своему сыну понятия, которые несколько расходились с общепринятыми понятиями о чести, за следование которому он в итоге и поплатился. Так вот, возникал в голове справедливый вопрос, на кого же был похож Брайан? Складывалось впечатление, что маменька загуляла за год без малого, до рождения сына. Убийца краем глаза заметил движение. Короткое, выполненное под плащом. Его нельзя было истолковать иначе, как вооружение. И во второй раз убийца усмехнулся действиям телохранителя. Есть, конечно, растяпы, которые теряют удобнейшие возможности для того, чтобы сдать ближнего своего себе во благо. Или лишить жизни. Не важно. Важно лишь то, что этих возможностей за короткое время наемнику предоставилось столько, сколько не каждому воину в бою предоставляется шансов умереть. И в насмешку над предусмотрительным телохранителем Джефферсон спокойно хрустнул шеей, наклонив голову в сторону, давая разглядеть незащищенное горло и будто бы приглашая. "Точно демон.." Касательно же слов Фомы, Брайан был абсолютно согласен со вторым высказыванием. Хотя и с первым солидарен был преизрядно. -Они нас не видели,- возразил он.- Это не патруль и не карательный отряд, иначе бы все уже полыхало. Возможно, у них тут проходят ночные сборища, кто этих мусульман разберет. А может и охрана какой-то важной персоны. Поздновато для торговли, не находите? Хоть и говорил сын сгоревшего купца логичные вещи, но на всякий случай прикидывал, какой дорогой будет добираться до укрытия. Свою схожесть с императором он увидел лет десять-двенадцать назад. С тех пор мастер яда и кинжала периодически пользовался чужой личиной, чтобы пройти туда, куда пройти казалось невозможно. Порой, даже когда он шел по улице, ему кланялись, как высокородному. Со временем привык и старался подчеркивать больше различия, чем сходства. И вот, Фома вперился взглядом в лицо "честного рубаки". И ничего на данный момент хорошего взгляд этот не обещал. Во всяком случае так казалось убийце. Но ведь в темноте чего только не померещится, правда?
Фома Палеолог: Между тем мысли деспота менее всего касались сейчас турецких воинов, близость которых должна была бы встревожить наследника императоров; турки, насколько он мог убедиться, не проявляли интереса к обычным прохожим, пока те не казались им подозрительными. Эти же, действительно, или поджидали кого-то или просто по зловещей иронии судьбы избрали место перед нужным им домом своей временной стоянкой. Отступив назад, в спасительную темноту, он с бьющимся сердцем пытался понять, использовать ли подобный подарок судьбы - или отказаться от него, предоставив надеждам перерасти в легенды. Двойник брата мог стать его тайным козырем, знаменем новой армии, и пропуском ко двору Папы - и одновременно препятствием на его пути к трону, если когда-нибудь нога грека вновь ступит под своды поруганного дворца. Но прежде следовало решить, как удержать этого человека подле себя. Род его занятий не оставлял сомнений: убийца, справившийся с несколькими османскими головорезами, мог быть либо воином, либо брави, одним из тех, кто продает за деньги и свою преданность и свой клинок. Все, чем можно заинтересовать его - плата, щедрая и одновременно скупая, чтоб день за днем у него находился бы повод вернуться назавтра. Наличности у деспота не было; рубашка на нем, и та была дана ему италийской графиней. Зато было много большее. - Весьма досадно, что прохода к дому не будет,- проговорил князь ахейский, как будто бы предавшись растерянности, не зная, как решить возникшую перед ним задачу и потому проговаривая ее вслух.- Если турки опередят нас в поисках...- он осекся, словно опомнившись, а затем сделал движение, выражающее смущение человека, по слабости выдавшего страшную тайну. - Если мессер Андреа поплатился за свое заступничество,- произнес он, обращаясь к Бальтазару, но более давая понять незнакомцу, что тому предоставился шанс задать вопросы, если они появятся,- едва ли он сможет оказать нам помощь. Необходимо найти иную поддержку, а это потребует времени.
Брайан Джефферсон: Не был бы так называемый брави столь удачлив, если бы не умел выловить из разговора те ценные зерна, что в большинстве случаев тонет в плевелах излишнего многословия, являющегося столь обыденной чертой каждого торгаша или пьяницы. Редко, кто говорил мало и по делу. Масса только и умела, что кричать да преувеличивать факты, раздувая их до невообразимых размеров, украшая тысячами лепестков преукрашательств и откровенной лжи. И он выловил ровно то, что могло ему принести немалые выгоды - сопроводить кира куда-то, при этом помочь что-то найти и выкрасть, успев при этом вперед детей Аллаха, стоит немалых денег. А аристократия благодарить умела. При этом для того, чтобы вонзить кинжал в спину в знак благодарности в нынешнее время было не очень много возможностей. Да и брат Константина слыл человеком ой каким неглупым - наверняка уже догадался о роде деятельности Брайана. Политики слывут по праву мастерами красноречия, обладая при этом острейшими умами, отточенными в тысячах словесных схваток. А кир Фома был именно Политиком с большой буквы. Да и в коварстве ему не откажешь, а это заставляло призадуматься. И все же звон монет, пусть и не выданных еще, заставлял склоняться в сторону помощи аристократу, материальное состояние которого не оставляло сомнений в платежеспособности. Тем более, что желающих помочь было не так уж и много, что неудивительно. -Кир сказал о каких-то поисках?- уточнил он, спрашивая Фому.- Я бы мог предложить свои услуги в помощи, если таковая потребуется. Получилось суховато. Хотя не было необходимости расписывать все свои возможные достоинства и всячески разрисовывать себя уже совершенными "подвигами" в глазах политика. Не стоит пытаться перехитрить старого лиса. А Фома Палеолог был больше Лисом, чем Львом. Вернее, в значительной степени. "Андреа..." -Уж не об Андреа Торнато ли идет речь? Если речь шла действительно о нем, то его дядя, очень удачливый и известный торговец, тоже бы мог добавить еще пару ложек меда в бочку благосостояния солдата удачи. А удача пока благоволила своему верному служителю. Лично знакомым с торговцем Луиджи Бальдуччи убийце быть не довелось, если не изменяла память. И не довелось принимать деньги за его голову, к счастью для обоих.
Бальтазар Фракидис: Бальтазар с фатализмом пожал плечами, будто говоря "Что с того?" или "На все воля божья". Судьба италийца по имени Андреа Торнато и грозящие ему опасности оставили ромея равнодушным, как и намеки депота на неизвестное сокровище. Никакими драгоценностями не возместить потерянного Бальтазаром - чести. Однако кир Фома стремился непременно проникнуть в разоренный дом торговца, и принесенная клятва обязывала Бальтазара помочь ему. Опытный воин, он понимал, что брату императора, если он смело задумал отнять у турков их трофей, жемчужину византийской короны - Константинополь, нужны сильные союзники и деньги. И деньги прежде всего. Должен ли был в том оказать помощь упомянутый Андреа или сам Луиджи Бальдуччи Фракидиса не касалось. Наемник осторожно высунулся за угол, подобно самому скептическому из апостолов доверяя лишь собственным глазам, и через секунду отпрянул. - Есть еще черный ход с другой стороны... - сообщил он вполголоса, роняя слова скупо и кратко. Продолжения не последовало, как и призыва идти. Решение по-прежнему оставалось за Фомой.
Фома Палеолог: - Нет,- решительно отрезал деспот морейский. Эта решительность только усугубилась согласием и той явной заинтересованностью, которую выказал незнакомец к решению его дела. Человек, хотя бы год проживший в Константинополе, не мог не отдавать себе отчета в своем сходстве с императором,- но если ранее это воспринималось, как ни к чему не обязывающий курьез, да, может быть, повод для сомнения в верности чей-то супруги, то сейчас даже тень пропавшего владыки могла потянуть на чаше весов достаточно, чтоб изменить весь ход истории. Однако, внезапная перемена решения и необходимость отступиться от уже практически достигнутой цели нуждалась в объяснении - не для раба, но хотя бы для себя самого, и Фома проговорил, сдвинув темные брови: - Если сьер Торнато действительно поплатился за свою смелость, не следует самим идти в пасть к крокодилу, и дарить нехристям жизни еще троих христиан. Если же все это - не более, чем случайность, не стоит давать им повода обратить ее в несчастье. Ты останешься здесь и будешь наблюдать за домом,- распорядился князь с твердостью, обычно свойственной его старшим братьям. Возражать этому тону и его обладателю - последнему в царском роде Палеологов - было не только бессмысленной, но и святотатственной вещью. - Мы же отойдем на несколько шагов и продолжим разговор.
полная версия страницы