Форум » Город » Вода ключа, прозрачна и чиста... - 31 мая, дом Луиджи Бальдуччи » Ответить
Вода ключа, прозрачна и чиста... - 31 мая, дом Луиджи Бальдуччи
Тахир ибн Ильяс: "...У вас невеста, а у нас жених, Благословит господь союз двоих. Сын полюбил и сам в ответ любим. Сердца влюбленных мы соединим. Мой сын в песках от жажды изнемог, А дочь твоя — живой воды исток. Вода ключа, прозрачна и чиста, Утешит душу, насладив уста. Цель посещенья ясного-ясней, Я без смущенья говорю о ней..." Низами Гянджеви "Лейли и Меджнун"
Ответов - 40, стр:
1 2 All
Андреа Торнато: - Порукой мне моя честь и доброе имя, которое, Господь тому свидетель, я не запятнал ничьей кровью или поруганной добродетелью, - на лице Андреа появилась улыбка , сделавшая его невероятно похожим на мессера Аугусто в пору его юности, а почтенный торговец, как было известно и в Венеции, и в Далмации, отличался нравом непростым и упорным, что помогло ему в который раз за долгие столетия существования Светлейшей утвердить влияние семьи и преумножить ее богатства. Разгадав хитрость старика, Торнато ничуть не обеспокоился. Упрямству, унаследованному от родителя, недоставало изворотливости, еще одному бесценному венецианскому качеству, которое так пригодилось бы ему в споре с магометанином. В противном случае, молодожен оценил бы опасность, сочившуюся с уст Тахира, и поспешил успокоить сомнения, если бы таковые зародились в невинной душе Михримах. - Супруга моя пошла за мной по доброй воле, я не похищал ее из отчего дома и не позволил бы своим поступкам взрастить сомнения в благородном сердце свое суженой, - самоуверенность Андреа перемешалась с горечью от осознания всевластия его злейшего врага. Безмятежность молодого супруга сменилась тревогой и почти отчаяньем, что заставляло его бросать в лицо нынешнего визиря жестокие оскорбления. - И раз этот человек, - упомянув Заганоса, дьякон нахмурился, словно от приступа острой боли, - отныне правая рука султана, я опасаюсь за будущее своей семьи, свободу и саму жизнь. Ведь для него такие как я не более чем пыль под копытами его жереца, а власть, что его повелитель вручил ему, позволяет смотреть на прочих, как на рабов.
Тахир ибн Ильяс: - Напрасно молодой имам чернит нашего повелителя-султана в глазах своей благородной супруги,- веско проговорил ширазец, устремляя на Андре взгляд, содержащий одновременно и укоризну и предупреждение. Даже ему, человеку, не питавшему верноподданнической любви к султану Мехмету, было неприятно слышать подобные наветы на высокорожденную персону; что уж и говорить о Заганос-паше, который старцу представлялся едва ли не столь же юным, как и его противник. Случись же рядом с невоздержанным венецианцем человек более лояльный, или же просто желающий выслужиться перед новой властью - было бы не миновать беды. - Османская империя держится единственно на власти султана. Все, что дает он, дает Господь наш, милостивый и милосердный Аллах!- ширазец значительно поднял перст, словно бы поучал с кафедры юных огланов, глядящих на него большими влажными глазами.- Ни один правоверный, более того, ни один человек книги не может сказать: вот, Великий визирь, сард-азам, обошелся со мною несправедливо и по своей воле. Визирь - тот же раб султана, и ага янычар - раб его более, чем другие, ибо происходит из взятых по налогу христиан, и семейства, как прежний визирь, почтеннейший Чандарлы Халиль, не имеет. У вас иначе? У вас богатый не притесняет бедного, не строит дворцов, не воюет с соседями, не похищает девиц, не грешит, не водит войско?- вопросил он с ироничною важностью, пристально глядя на Андреа.- Скажи нет - и я первый немедленно на коленях буду просить тебя забрать меня, старика, в дивную сказочную страну, где царят благоденство и равенство! Сироты у вас не плачут, бесприданницы находят лучших женихов, иноверцы не притесняемы, налоги низки, а бедняков вали провожают в свои палаты, чтоб накормить и прижать их, как братьев, к груди?
Андреа Торнато: - У нас нет нищих и нет рабов, - губы Андреа изогнулись в насмешке. - Вернее, все рабы Божии и рабы закона, которому подчиняется и стар, и млад, богатый и бедный, знатный и низкорожденный. Сын нынешнего дуки, взяточник и убийца, был изгнан из Венето на веки вечные, а другой дука, некогда пытавшийся нарушить закон, принял смерть от палача. Почтения к старцу, ученому мужу и родственнику его супруги, в душе Торнато не убавилось. Но всякий инородец, нападавший даже на словах на Светлейшую, по внушению родных и учителей, а также самого уклада в Республике, по сравнению с которым прочие края вызывали одну лишь горечь, должен был получить отпор. Особенно теперь, когда жизни по ее законам противопоставлялось существование под властью коварного турка. - Раб же, вознесшийся до подножия трона, опасен вдвойне, - продолжал Андреа, для которого кровь государей ничем не отличалась от крови прочих смертных, а редкая милость султана была схожа с капризом избалованного юнца, - потому как его душа за годы рабства лишь усугубила в себе все худшее, а убийства, которые он творил по воле своего повелителя, сделали ее чернее ночи. Я дважды встречался с этим человеком, и нет причины, чтобы я питал к нему что-либо, кроме неприязни.
Тахир ибн Ильяс: В ответ на эти слова Тахир ибн Ильяс опасно прищурился. В отличие от Андреа, все сказанное он принимал слишком лично, потому что молодой священник сейчас для себя обличал целиком османов, но камни, что он метал в них, попадали в конкретных, близких старому лекарю людей. - Вот как? Тогда советую тебе присмотреться повнимательней к этой девице,- с нескрываемым вызовом в голосе изрек он.- Ибо она есть дочь того же Бога, и воспитывалась теми же людьми, что выкормили и воспитали Мехмет-пашу. Быть может, завтра и она покажется тебе чернее ночи... ведь, как говорят у вас, одно и то же дерево дает одинаковые плоды. В этот момент старику уже казалось, что Михри некогда весело резвилась у него на руках, и что он едва ли не самолично читал ей первые суры Корана... да и какая, по сути, была разница, если все это проделывал с дочерью его незабвенный друг. - Хаджа Низамеддин, да благословит и приветствует его Аллах, гордился бы таким зятем и сыном, как Заганос Мехмет-паша!
Андреа Торнато: Если прежние стрелы слов Тахира раззадоривали венецианца и сына латинской веры, оставляя на нем незначительные царапины, то теперь копье попало в сердце влюбленного, заставляя его кровоточить. Андреа побледнел. - Раз так, то нам с супругой и вовсе нечего делать в землях Мехмет-паши, - сухо проговорил он. - Если такие люди считаются здесь благородными и достойными, то следует как можно скорее покинуть эти неблагословенные края. Дабы не позорить память почтенного тестя зятем-патрицием и иноверцем, который не похищал его дочь против воли завернутой в покрывало, будто вещь на базаре.
Тахир ибн Ильяс: За время, что потребовалось быстрой молодой крови, чтобы отхлынуть от лица молодого человека, Тахир уже успел пожалеть о своих словах, ибо они были неосторожны и жестоки. Но, стоило его противнику с словесном бою обличить всю неблагодарность и презрение, которое тот испытывал к народу, породившему его супругу и к вере, которую он, как и положено каждому истово верующему, считал единственно правильной, как кроткий старец, сколько-нибудь значимым грехом которого была одни лишь любовь ко всему ширазскому - в том числе вину, женщинам и песням - как лекарь просто взбесился. Поднявшись так резко, что предложенный Андреа Торнато стул пошатнулся и с трудом устоял, тронутый его дряхлыми икрами, ширазец взмахнул своей палкой с таким видом, словно юноша осмелился положить кусок свинины на Священный Коран. - Стать рабом или быть свободным - случай для человека. Ты, так кичащийся собственным происхождением, вчера мог стать им, попав во власть башибузука - самого подлого и презренного босяка, который за гроши продал бы тебя и твою семью в услаждение дряхлому и развратному сластолюбцу!- гнев придавал старику силы, заставляя его забыть о приличии и присутствии Михримах, за душу которой и разгорелась борьба между Западом и Востоком.- Тогда бы ты мог сколько угодно кичиться происхождением, в котором ни на йоту нет твоей заслуги - только то, что твои родители возлегли вместе в одну-единственную ночь! Человек добывает себе честь делами своими, и дела, подобные тем, что произвел наш великолепный султан, и его визири, живут в веках и воспеваются, как величайшие подвиги духа! Когда ваши воины захватывали пленниц и земли муслимов возле ал-Кудс, Священного города, который вы зовете Ершалимом - как радовались и ваши многочисленные имамы, и ваши короли! В чем же ты теперь упрекаешь нас, когда мы взяли то, что заповедано нам Пророком? И кто из вас усомнится пролить не то что реки - моря нашей крови, крови стариков и женщин, таких как я и как эта девица?- палец ширазца указывал на дочь хаджи Низамеддина.- Вы делали это и будете делать - но, когда впервые натолкнулись на равных себе, тут же вспомнили о своем Боге. И сейчас ты намерен увезти жену в страну, где все будут видеть в ней дочь ненавидимого народа - но только там, рано или поздно, ненависть обрушится на нее, и не найдется ни одного, кто заступился бы за дочь ислама... если конечно, ты силой не принудишь ее отречься от веры отцов и возненавидеть все, что она прежде любила!
Андреа Торнато: - Моя супруга ни в чем не будет ведать нужды и не испытает презрения или небрежения к себе, - в который раз повторил Андреа, исподлобья глядя на перса. Убежденность в том, что его жене придется принять веру своего мужа, окрепла в нем как никогда. - И пускай она живет там, где над ее головой не соберутся тучи в виде каприза вашего султана, который командует войском отнюдь не потому, что собрал его в долгих трудах, но по своему рождению, и не из жестокости возгордившегося раба, которому вы так благоволите, дядюшка. Ненависть к проклятому отступнику становилась все сильнее, и возможный брак юной Михримах с визирем, видение нежной девы в объятиях Заганоса, вызванное неосторожными речами лекаря, лишь способствовали разжиганию этого пламени. - Вы ошибаетесь, полагая, будто я питаю ненависть к вашей вере. Но я не желаю, чтобы дети мои лобызали ноги тому, кто пролил родную им кровь, и не желаю склоняться перед насильником и убийцей, хотя он столь дорог вашему сердцу
Тахир ибн Ильяс: Если Андреа предполагал, что его речи осторожны или же могут произвести на старика умиротворяющее впечатление, он заблуждался так же сильно, как люди, собравшиеся вокруг новорожденного Исы и решившие, что тот родился девицей. Раздраженный и предубежденный против упрямого христианина более, чем когда-либо, ширазец сурово поджал губы, удерживая язвительное напоминанье о том, что возгордившемуся рабу, которого так поносил молодой человек, хулитель был обязан и своею свободой и своей жизнью. Решив, что молчание явится для него самым достойным ответом, а для Михримах - самым тяжелым из испытаний, он бросил последний взгляд на бедную девушку, за судьбу которой он считал себя ответственным более, чем когда-либо. Чтобы быть до конца честным, скажем, что про себя лекарь решил как можно быстрее разрушить созданный им же самым преступный союз - лучшее доказательство того, что не будет доброго из того, что совершается вопреки законам, данным Аллахом - и что для этого нелишним будет прибегнуть к расцветающей мощи того, кто и без того казался Торнато сосредоточением мирового зла. - Благослови тебя Творец, дитя!- произнес он, протягивая руку дочери хаджи Низамеддина.- Прости меня за все, что я сказал или когда-либо сделал, и верь, что защита, которую я тебе обещал, явится в самом скором времени. Произнеся эту малопонятную, но отчетливо угрожающую фразу, лекарь сделал шаг назад, явно намереваюсь покинуть покой.
Михримах: Если бы благородные мужи в пылу спора на мгновение отвлеклись, чтобы взглянуть на Михримах, они, возможно, заметили бы, что она зажала ладонями уши, чтобы не слышать яростной перепалки двух близких людей. Михри уже успела убедиться, что Аллах наделил пылким нравом и почтенного Тахира, и ее возлюбленного Андреа, и теперь худшие ее опасения подтверждались. Поначалу она думала вмешаться, но не посмела, и лишь склоняла голову все ниже и ниже, будто пытаясь уклониться от хлестких слов, которыми мужчины обменивались, как ударами, позабыв о всяком миролюбии. Но все же невозможно себе вообразить женщину, которая не пыталась подсматривать, зажмуриваясь от ужаса. Даже не желая слушать, Михримах услышала достаточно, чтобы лицо ее запылало румянцем. Что же, Тахир-баба встречался с Андреа прежде, чем она познакомила их? Каким образом ее муж успел навлечь на себя гнев Заганоса-паши? И, конечно же, что за дева была похищена и чья кровь взывала к семье Торнато об отмщении? Все эти вопросы нельзя было назвать неуместным любопытством, и хотя Михри понимала, что женщине нечего соваться в мужские дела, ей сделалось горько и обидно оттого, что никто не счел необходимым поведать ей о множестве таких важных вещей. - Прошу вас, дядюшка!.. - она крепко сжала протянутую руку Тахира, а другой снова ухватилась за Андреа. - Прошу вас, муж мой!.. Тахир-баба, я ничего не понимаю, я глупа и слишком молода, но зачем нужен мне другой защитник, кроме супруга?
Тахир ибн Ильяс: Какие бы сладостные и новые чувства, непривычные тому, кто всю жизнь намеренно иссушал душу ради страстной любви к науке, не пробудила доверчивая и робкая Михримах в старом лекаре, теперь, раздраженный сопротивлением ее мужа, он едва мог справиться с чувствами. Так что, едва вкусив сладости своего относительно законного положения, бедная девочка тут же пожала и горькие плоды. Но взгляд темных глаз, устремленных на лекаря, был столь полон отчаяния, что сам султан Мехмед - и тот смягчился бы. - Да благословит тебя Аллах, дитя!- пожимая трепещущую ладошку и стараясь, сколь можно, удержаться от резких обвинений, которыми не брезговал в адрес Андреа.- И да пошлет он тебе силы духа и крепости, когда... если вдруг что-то или же кто-то пожелает отвратить тебя от твоей веры так же, как желает оторвать от родины.
Михримах: Речи дядюшки нисколько не успокоили Михримах, если только не растревожили ее еще сильнее. Все, что она поняла для себя - Тахир-баба, так много усилий приложивший к заключению ее брака, теперь им недоволен. Угодить обоим сторонам было и впрямь невозможно, слишком рьяно мужчины отстаивали правду, каждый свою, но Михри чувствовала, что вина за их спор лежит на ней. Аллах свидетель, она вовсе не желала быть причиной ссоры. Если спросить у человека, какую руку он предпочел потерять, левую или правую, выбор вряд ли окажется скорым и легком. Так и дочь хаджи Низамеддина не могла сказать, что ей дороже - вера и родина или любовь и новая семья. Лучше всего было бы, конечно, сохранить старое и обрести новое, чтобы не жить калекой - пусть с обеими руками, но с половиной сердца. - Но это вовсе не Андреа желает! Жена должна следовать за мужем, и я люблю его ... Она еще говорила, но уже не видела перед собой ничего, кроме непроглядно-густой темноты, и совсем уже не ощутила, что падает.
Андреа Торнато: Лишившуюся чувств Михримах успел подхватить ее супруг, в чьих глазах промелькнул самый настоящий ужас. Обморок во многом схож со смертью, и стать вдовцом, едва вкусив радостей первой любви, взаимной и, как казалось, безоблачной, Андреа не желал. - Нет, только не это... Даже не вздумай! - неожиданно крикнул он, безотчетно стискивая ослабевшую девушку. Уложив ее на кровать, где недавно молодожены предавались страсти, венецианец потряс ее за плечи, но это не приносило желанных плодов. Побледневшее личико и безжизненная ладошка новоявленной госпожи Торнато пугали дьякона больше, чем реки крови, заливавшие Константинополь. - Да сделайте же что-нибудь! - крикнул он персу, чьей прямой обязанностью было спасение не столько душ, сколько бренных тел. - Вы разве не видите?
Тахир ибн Ильяс: Для старого перса было более чем очевидно, что причиной бесчувствия Михримах стало потрясение, испытанное ею при мысли о том, чтобы изменить святой вере ислама, и наступившее прозрение, не коснувшееся еще ее супруга, о том, что сделать это понудят ее если не угрозы со стороны недоброжелателей, то еще худшие по своей сути ласковые уговоры фальшивых друзей. Только в одном Андреа Торнато казался ему сейчас правым: следовало незамедлительно оказать помощь несчастной девице, тем самым показав, кто на этой земле является ее истинным другом и покровителем. - Открой окна,- распорядился он таким тоном, который даже обезумевших от ужаса родичей истекающего кровью ребенка заставлял повиноваться с полным доверием и без рассуждений.- И дай мне зеркало. Едва ли Аллах так жесток, чтобы послать бедной девочке смерть на самом пороге жизни... хотя, слышал я, ваш Пророк способен на такое. Тяжко вздыхая и кряхтя, словно кресло, скрипящее всеми сочленениями, Тахир ибн Ильяс направился к ложу, на котором лежала в этот миг неподвижная, и в самом деле слишком похожая на покойницу Михримах. Мешочек, доселе прицепленный к его поясу, незаметный для привычного к кошелькам того времени глаза (исключая разве что воров) упал рядом с нею на богато расшитое покрывало с глухим бряканьем. Кое-как примостившись на постели, непривычно высокой для уроженца Востока, Тахир-баба принялся копаться в нем с увлеченностью ювелира, подбирающего камни в диадему прекрасной царицы, либо же алхимика, колдующего над новым, невиданным зельем. Но итогом его манипуляций явилось появление на свет не дымящейся колбы с неизвестной, одним только тайным адептам доступной жидкостью, чьи свойства приближались к знаменитому элексиру жизни, и даже не таинственного порошка, источающего мерцающий переливчатый свет - а всего-навсего маленького серебряного зеркальца с рамою в виде розы и ручкой, стилизованной под неровный стебель ширазского цветка. Наклонившись, старик поднес этот кокетливый инструмент к лицу Михри, и ненадолго замер в такой позе, чтобы затем торжественно возвестить изнывающему от горя супругу. - Жива.
Андреа Торнато: Выдохнув в облегчении, Андреа прижался лбом к пальчикам супруги, которые все это время не выпускал из своих рук и сжимал так сильно, что, приди Михримах в себя, ей бы следовало закричать от боли. - Слава тебе, Господи, славься, Боже милостивый... - зашептал он на латыни. Лишь убедившись, что жизни его жены ничто не угрожает, венецианец решился ненадолго покинуть ее и направился к плотно занавешенному окну. Стоило распахнуть его, как велел старый перс, - и комнату наполнили запахи ночи, столь отличные от смрада дневного города. Будто не было удушья и жары, зловония улиц и резких звуков, способных оглушить любого, кто привык к тишине и уединению. Свежесть ночного бриза и ложное умиротворение, в которое погрузился Константинополь в эти часы, благотворно подействовали и на Андреа, который ненадолго задержал взгляд на темном квадрате, испещренном бледными точками звезд. Страх потерять возлюбленную, зародившийся от разговоров с Тахиром, теперь, после обморока, случившегося с Михримах, лишь обострился. Бежать, подальше от этих склок и крови, увезти жену туда, где ей не придется быть заложницей чьих-либо чаяний - свои же собственные надежды Андреа к таковым не относил, - вот что занимало его сейчас. Вернувшись к ложу, он вновь схватил руку девушки.
Тахир ибн Ильяс: Видя, что испуг пошел-таки нерадивому христианину на пользу, освежив и, сколько возможно, приведя в порядок его мысли, а поток благоуханного майского воздуха и вовсе вернул ему способность рассуждать (чем иначе можно было объяснить внезапное возвращение к ложу Михримах, как не внезапным пониманием, что своим упорством и глупостью тот довел молодую жену до бесчувствия), Тахир ибн Ильяс решился оставить ненадолго попечение о духе бедной девочки, и заняться заботами о ее теле. Все из того же мешочка, который мог бы потягаться если не значением, то количеством самых разнообразных баночек и флакончиков с настольной шкатулкой любой красавицы (сид этого вместилища многовековой мудрости и результатов многолетних опытов заслуживает отдельного описания, коим мы позволим себе в этот неурочный час пренебречь, ограничась лишь замечанием, что на вид он был столь же пестрым, как на запах), почтенный старец, нетерпеливо тряся головой и покряхтывая, извлек узкий и длинный флакон, более всего напоминавший амфору, из которой мог пить разве что цветочный дух. Сосуд этот был исполнен из полупрозрачного желтоватого камня и, казалось, хранил в себе кусочек самого солнца - во всяком случае полированные бока источали сияние, а цвет сразу же вселял надежду, что даже умирающий, отведав волшебного зелья, немедленно вернется под родной кров. С величайшей предосторожностью откупорив горло (для чего ему пришлось сперва снять восковую печать, а затем размотать золотую нитку, опутывавшую тайнохранилище крепче тех, что некогда удержали Афродиту в объятьях любовника), ширазец поднял амфорку на уровень глаз, то ли на глаз проверяя, сколько еще осталось в ней драгоценного содержимого, то ли позволяя Андреа насладиться видом и ароматом, полившимся наружу, и напоминавшем о теплом весеннем дне, когда на зеленых холмах распускается первый жасмин. Но, то ли не встретив должного понимания, то ли решив, что сперва стоит заняться делом, лекарь наклонился к неподвижно лежащей Михри, и с обезъяньим проворством, так не вязавшимся с его возрастом и руками, схожими с желтыми выцветшими корнями деревьев, влил несколько капель в приоткрытые губки девушки.
Михримах: Кот тоже устремился на помощь хозяйке, заодно торопясь исследовать незнакомый, щекочущий нос аромат, и, предупредительно мяукнув, запрыгнул на грудь Михри, примериваясь обнюхать ее лицо. В эту самую минуту она открыла глаза - подействовало то ли чудодейственное снадобье Тахира-бабы, то ли мягкий удар кошачьих лап. Прямо перед собой госпожа Торнато увидела пушистую белую мордочку с розовым носом, круглыми глазами и усами, которые заставили бы зарыдать от зависти любого янычара. - Азиз, нельзя... - слабым голосом промолвила она, осторожно сдвигая кота на постель, и только потом вспомнила, что было перед тем, как наступила вселенская тьма. - Андреа... дядюшка!.. Михримах вопросительно посмотрела на мужа, потом на премудрого старца, будто надеялась, что за то время, что она пребывала в беспамятстве, они все-таки примирились и пришли к решению, которое было бы приятно и удобно для всех.
Андреа Торнато: - Cara mia, любовь моя, - венецианец облегченно выдохнул. Мучительная борьба, с самим собой и иным, чуждым ему миром, представленным в лице старика лекаря, казалась теперь незначительной на фоне возможной потери. Малое меркнет перед большим, и здоровье Михримах было важнее того, читает ли она суры Корана или Евангелие. - Тебе не следует так волноваться... - Андреа с улыбкой провел по волосам жены, в эту минуту не прикрытым чаршафом. - Мы все испугались, даже Азиз. Несмотря на отповедь хозяйки, ее любимец продолжал с самым серьезным видом изучать ее внешний вид, будто сам, обладая навыками целительства, усомнился в познаниях своего персидского собрата. - Твой дядюшка, да хранит его Бог, сумел привести тебя в чувство, - наконец-то Торнато оторвал влюбленный взгляд от побледневшего девичьего личика и с благодарностью посмотрел на своего недавнего противника.
Тахир ибн Ильяс: Лекарь, со свойственной старости бесцеремонной ворчливостью, происходящей от убеждения, что испещренный морщинами человек видит все лучше и понимает больше цветущего юноши (убеждения, не слишком-то подтвержденного высокомудрой наукой), не преминул тут же продолжить свою атаку. Правда, направление, которое на сей раз он придал полету своих стрел, изумило бы даже самого Иоганнеса Гранта, ныне дававшего отчет то ли христианскому Ису, то ли пророку Мохаммеду: - Да уж, молодой жене следует поберечься, особенно в предстоящей дороге,- сделав вид, что смирился с выбором молодого имама, он неспешно закупорил свой флакончик, и принялся тщательно сравнивать с краями восковую печать. За нею последовала уже знакомая нить, которой ширазец крепко обвязал узкое горлышко, чтоб ни одна капля драгоценного эфира не пропала зазря. - Молодая жена, которая может и понести с первой ночи, должна особливо беречься взирать на все отталкивающее и неприятное взору. В этом случае ребенок может родиться уродливым или же вовсе безумным. Так что, когда будете плыть морем, не советую тебе выпускать ее из каюты: как говорят, из морских пучин иногда показываются такие ужасные гады, что моряки предпочитаю бросаться за борт, чем окончить жизнь в их воняющей пасти. В этом же году ветер дует от северных гор*, что, как говорят, способствует ожесточенью природы. Одна надежда, что этот ветер из вод Мармарры магрибских пиратов: очень они любят, как говорят, поживиться судами ифранджей, покудова команда, разомлев, спит на солнышке. Им же, то есть магрибцам, здешнее солнце не причиняет никакого вреда, ибо их кожа черна, как у моего невольника, и зной разве что побуждает их яростнее сражаться против врагов... ну, да ты его видел.- небрежно дернул плечами Тахир, из рассказов Андреа понявший, что тот уже имел удовольствие познакомиться с отвратительным нравом Сагада и вынес от этого знакомства самые незабываемые впечатления. - Особый же спрос у них на белых дев,- словно увлекшись очередной байкой продолжал он.- Но их же участь можно назвать и самой завидной, потому что с женщинами они поступают... Хотя нет, лучше вам и не знать об этом,- лекарь поморщился и даже положил руку на сердце, словно желая унять его биение после ужасных воспоминаний. И только словно сейчас заметив, что еще держит драгоценный флакон, он вновь занялся своим мешочком, рассуждая сам с собой, словно рядом с ним не было юной супружеской пары: - На рынке Каира нынче будет множество пленных... в обычное время там нелегко сыскать пропавшую жену, сестру или мать, а уж теперь-то это станет и вовсе невозможным. Христианка ли, мусульманка - этим безбожникам все едино: если выживет после побоев... и всего прочего - продадут за бесценок какому-нибудь толстомясому мерзавцу в гарем, в самую глушь Африки... * В мае-июне 1453 года, действительно, преимущественно был северный ветер.
Михримах: Усердие, с которым старый лекарь запечатывал свое снадобье, говорило не только о том, сколь ценно содержимое флакона, но и о великой досаде Тахира-бабы. Михримах знавала подобную привычку и за своим родным отцом, если хаджи Низамеддин чувствовал себя чем-либо задетым, но давал собеседнику возможность загладить свой проступок, он с такой же преувеличенной тщательностью собирал письменные принадлежности. Речь почтенного старца, долгая и страшная, которую ни один из молодоженов не решился прервать, тоже была выражением обиды - и только потому Михримах не испугалась настолько, чтобы немедленно упасть в ноги мужу и умолять его отказаться от возвращения в Венецию. Трудно было не признать правоту дядюшки, еще труднее было переступить через уважение к мнению старших, впитанное с молоком матери, и если Тахир-баба намеревался устыдить племянницу, ему это в полной мере удалось. И, тем не менее, в душе Михри намного сильнее оказалась вера в то, что Андреа сможет защитить свою супругу от любых бед, начиная с неблагоприятных ветров и заканчивая морскими разбойниками. - Пусть Аллах милостивый, милосердный продлит ваши годы, дядюшка, - мягко промолвила она, почтительно целуя руку старца. - Молите Его обо мне, если я сама больше не посмею.
Тахир ибн Ильяс: С досадой, язвившей его душу куда более раскаяния во всех грехах, коими он оскорбил Милосердного и Долготерпивого Аллаха за всю свою длинную жизнь, Тахир-баба понял, что проиграл. Проиграл, возможно, единственный бой в своей жизни, который имел значение. Дочь его близкого друга, единственного человека, с которым он, не таясь, не оглядываясь на интриги дворцовых глупцов и досужие вымыслы необразованных выскочек, мог делиться своими мыслями и стихами, готова была уйти прочь, предать веру отцов, отрясти пыль родной земли со своих ног. Ради кого? Ради первого же встречного шалопая, которого он собственными руками привел в ее дом. И все же скорбь старика была сильнее досады. Потому в тоне, которым он обратился к молодой женщине, звучал не вызов, а скорбь, столь глубокая, словно его устами говорили все их общие предки, начиная с Адама. - Я помолюсь за тебя, дочка. А также за душу отца твоего и за всех, за кого тебе запретят отныне молиться. Рука ширазца выскользнула из пальцев Михримах. Закрыто?
полная версия страницы