Форум » Город » "Страшные сказки на ночь", 31 мая, Галата, немного до полуночи » Ответить
"Страшные сказки на ночь", 31 мая, Галата, немного до полуночи
Брайан Джефферсон: Одно из убежищ брави Джефферсона в Торговом районе Я был поэт и вверил песнопенью, Как сын Анхиза отплыл на закат От гордой Трои, преданной сожженью. Надеюсь, хозяин дома простит мне этот эпиграф.
Ответов - 23, стр:
1 2 All
Брайан Джефферсон: Брайан вырос в Торговом квартале, поэтому не удивительно, что он выбрал именно его как вотчину для своих убежищ. Как минимум три подвала и один домик были целы и не тронуты. То есть формально целы были все, но некоторые торговцы не дали продлить срок аренды в их домах, решив, что приютить душегуба - невыгодно. В первую очередь опасаясь за свою задн.. за свою шкуру. Только самые сообразительные из мелких торговцев смогли додуматься, что в своей норе хорек не гадит, а значит этого зверька лучше держать поближе к себе. И вправду, ни одного дававшего приют торговца Джефферсон не тронул и даже порой отказывался от награды за их головы. При этом остальные не шибко-то стремились получить эти деньги, зная, что может сделать оскорбленный убийца. Как же! Проливать кровь в доме, в котором он живет?! Вернее, ютится. Вот и сейчас Брайан уверенно вел аристократа к домику, в котором дал приют один торгаш средней руки. В домике ничего особенного не было, кроме экстрактов различных растений, готовых ядов (как для оружия, так и пищевых), круг для заточки оружия и мишени для ножей. Естественно небольшой столик, пара грубо сколоченных стульев из дешевого дерева, топчан, набитый соломой. И спуск в погреб, в котором ждало своего часа не самое худшее вино. А в укромном уголке стояла дорогая лютня, изготовленная руками неизвестного мастера, который, к слову, знал толк в своем деле, если и не был лучшим. И за половину времени, которое занял общий путь до дома Луиджи и приключения, они добрались до того самого домика. больше похожего на сарай с окнами. Естественно, никакого стекла в рамах не было. Бычий пузырь был дешевле. И его можно было достать в любое время. -Мы пришли, кир,- прокомментировал очевидный для него факт Брайан.- Не самое роскошное здание в городе, но сами понимаете..- он сделал вид, что смущен самим фактом приглашения особы императорской крови в сарай, что с огромной натяжкой можно было назвать пригодным для жилья помещением. Ему было наплевать, будет ли Фома стеснен неудобствами или же обрадуется резкой смене обстановки с роскоши в спартанскую. Как, впрочем, на всех и вся, кроме себя любимого и своей возлюбленной - личной выгоды.
Фома Палеолог: О том, какие чувства испытывал деспот Мореи, два месяца обивавший пороги сильных мира, отчаявшийся найти поддержку, пересекший море, пробравшийся в захваченный город вместе с рыбаками (о, этот запах в трюме, казалось, что он никогда не покинет его! но как верно сказал поэт, кровь всегда была в этом мире лучшим очистительным средством*), переживший шторма и бури в водной пучине и в людском море, видевший снятые головы тех, кто смиренно целовал его руку или поднимал заздравный кубок в его честь, бежавшего от смерти едва ли ни в одной сорочке... в общем, видевший за это время несколько больше, чем иным, необязательно сильные мира, иногда видят за целую жизнь,- да, о чувствах этого человека при виде очередного пристанища, подаренного судьбой, можно было только догадываться. Да и едва ли сейчас важны были именно его чувства - потому что видеть двойника погибшего брата (а в душе Фома уже давно принял, как факт, мысль о том, что Константин покинул этот суетный мир), и тем более сделать то, что он желал сделать под прикрытием его имени, смутило бы самые грубые чувства. Поэтому с хладнокровием человека, утром покинувшего на погибель собственную мать, а теперь намеревавшегося растоптать память ее либимого, но увы и ах! такого недалекого сына, он наклонил голову, показывая, что принимает приглашение спутника, даже если тот звал его за собой, подобно духу Вергилия, прогуляться по впускающимся вниз кругам ада. Словно окончательно отбрасывая свое царственное достоинство ради намеченной цели, и как бы желая показать, что он здесь всего лишь второе лицо после хозяина, деспот сделал жест, средний между повелевающим и предлагающим незнакомцу первым ступить под своды его странного дома. * На самом деле слова принадлежат Терри Пратчетту.
Брайан Джефферсон: Казалось бы, что может сподвигнуть брата самого императора Византийской Империи зайти в такую лачугу? Мироздание порой выкидывает фортели и позабавнее. Оно дает возможность высокородным побывать в мире ином, лишенном праздности и роскоши, дает возможность окунуться в мир бедности. Другое дело, что не всем беднякам оно давало шанс окунуться в мир праздности. Чем закончится визит особы королевской крови в хибару, в которой о роскоши говорила лишь дорогая лютня? Неизвестно. Убийца по-своему истолковал жест высокородного франта и все же первым ступил под своды своего убежища. Ничего не поменялось за его трехдневное отсутствие. Разве что пыли добавилось на всех поверхностях и предметах. -Вот и моя обитель,- как и подобает радушному хозяину, он предоставил гостю право выбора, как ему расположиться. Хотя что-то подсказывало убийце, что высокородный господин побрезгует даже прикасаться к нехитрой мебели, не то, что вытирать с нее пыль своим задом и черным бархатом портков. Хотя это подозрение еще предстояло подтвердить или опровергнуть, как говорят алхимики, опытным путем. Ну и прятать пузырьки с полок, чтобы уж явно не показывать престолонаследнику свой род деятельности, Брайан посчитал несвоевременным. Да, гадалкой Джефферсон не был, хотя отец упорно твердил, что в родне у них были друиды и в каждом потомке рода Джефферсон течет капелька крови таинственных жрецов, проводящих обряды на не менее таинственном и мистическом месте под названием Стоунхендж. Не был гадалкой, а потому и не мог предвидеть, что в его нору, как он ласково называл каждое свое пристанище, ведь был он хорьком по характеру, залезет Лис. Брави ожидал реакции Фомы на обстановку. потому не торопился расспрашивать, о чем же хотел потолковать Палеолог тет-а-тет с убийцей по найму.
Фома Палеолог: Может, в какое-либо иное время Фома и побрезговал бы не то что присесть - просто войти в подобное жилище. Хотя случалось ему - в военном походе - ночевать и в местах куда более странных и диких: Морея, расположенная в весьма гористой и не сильно-то населенной местности, и даже императорского сына не баловала роскошью, столь милой и привычной в благословенных латинских землях. Сейчас же он и вовсе с грустью подумал, что этот убогий дом - своего рода аллегория нынешней Византии: приют для раба или наемника, но никак не наследника некогда могучей эллинской империи. Ища чего-то, на чем бы без принуждения можно было остановить взор, деспот инстинктивно сделал несколько шагов в сторону лютни, внутренне изумляясь, что мог подобный инструмент делать среди запущенного жилища; тонкие пальцы уже потянулись к грифу, словно желая вознаградить беглеца ощущением дорогого, гладкого дерева - однако, Фома вовремя остановился, напомнив себе, что пришел сюда не на поэтический вечер. Повернувшись к незнакомцу, он царственным движением, впитанным всеми детьми императрицы Елены с молоком этой властной, рожденной для венца - земного и небесного - женщины скинул берет и расстегнул плащ. - Слова ваши, мессер, говорят о том, что вы узнали меня,- сбрасывая бархатную накидку на руку и небрежно швыряя ее на выщербленных от времени стул, изрек он. Казалось, что пространство дома раздвинулось от этого движения с некоторым почтением, словно признавая высокородного гостя; тряхнув золотыми кудрями, деспот морейский продолжил свою речь.- И, раз вы меня узнали, едва ли вы пребываете в недоумении, что заставило сына басилевса почтить вас своим визитом. Не ваши умения мне потребны,- смешок показал, что для проницательного ромея не составило труда угадать род заработка хозяина,- но то, что вы сами знаете о себе и то, что сейчас для Константинополя дороже всего. Он остановился, не поясняя своей мысли, позволяя собеседнику задать себе нужный вопрос.
Брайан Джефферсон: Нужные вопросы были заданы самому себе Брайаном еще в тот момент, когда он признал в незнакомце-франте особу, родственную по крови императора Византии. Именно поэтому Джефферсон не сбежал и не оставил Фому наедине со своим бархатным костюмом на улочках Торгового квартала. -Не будем играть, Ваша Светлость, в игры, где полутон может означать что-то такое...- Убийца не закончил мысль, а вдруг резко переменил тему: -Вам нужна моя внешность, кир Фома. Мне же терять особо нечего, кроме жизни. Поэтому Ваш план, общий вид которого, безусловно, угадать не так уж сложно, если сложить факты один к одному и глянуть со стороны. Лишь общий вид, не более, но этого достаточно, чтобы выводы были сделаны. Я готов рискнуть ради воистину королевской награды. Брайан снял свой плащ и небрежно кинул его на топчан. Плащ этот следовало отмыть от крови. От взора убийцы не ускользнули отдернутые от лютни руки деспота Морейского. Будто бы наказанный ребенок, тянущий руки к конфете, но окрикнутый суровым отцом. Вернее так было бы, если бы Палеолог был ближе к произведению искусства, выполненного рукой мастера в своем деле. -Однако,- продолжал Джефферсон,- мы оба понимаем, что без Вашей помощи, кир Фома, мне никак не удастся достигнуть поставленной задачи, которая, если меня не обманывает мое сознание, состоит в том, чтобы выдать меня за императора Константина, судьба которого мне покуда неизвестна. Брави плавно прошагал к углу, в котором стояла заветная лютня. Пыль была и на ней. -Кир не против, если я потерзаю струны и слух кира?- спросил он, стирая пыль с грифа и деки инструмента. Про то, как инструмент попал к наемнику, рассказ был отдельный. Представляясь бродячим музыкантом можно узнать много чего и проникнуть много куда. А какой же уважающий музыкант будет ходить с хламом? Это все равно, что опытный воин пойдет в бой с тупым бронзовым мечом, хотя деньги позволяют ему купить настоящий дамасский меч, сработанный лучшим мастером в оружейном деле. Воины помешаны на хорошем оружии ибо от этого зависит их жизнь и этим оружием они зарабатывают на нее, а у музыкантов явно видно помешательство на инструменте, в игре на котором они совершенствуются. Ловкие и сильные пальцы крепко и одновременно нежно держали дорогущее изделие из дерева с серебряными струнами.
Фома Палеолог: Проницательность убийцы не изумила князя, как не изумило его и требование награды. Что взять с людей, которые нарушают все христианские заповеди, греша против дальних и ближних, чужаков в любой стране? Что ж, по крайней мере это избавляет их обоих от излишних церемоний: быть может, не слишком приятно, но очень полезно знать, что сердце твоего собеседника невозможно тронуть ни слезами, ни благом государства, ни долгом перед государем, чей хлеб ты ешь и чьему величию служишь. Хотя... известно ли таким людям о подобном? Разве не их руками, руками богоотступников и цареубийц, происходили страшные, противные самому миропорядку дела? Чем лучше этот человек был, чем тот, чья рука пронзила благородное сердце императора, поднявшегося на защиту своего дома? Разве дрогнула бы его рука отрубить голову, некогда увенчанную диадемой, как это делали турки, чтобы поднести ее на блюде торжествующему повелителю? Насмешка судьбы? Козни нечистого? Падение дома Палеологов? Начало конца? - Прошу,- белая рука, словно подбитая птица, коротко взметнулась вверх и упала. Зачем было демонстрировать подобный талант перед клиентом, деспот не слишком-то понимал, но счел за лучшее, если руки незнакомца будут заняты струнами инструмента, а не натянутыми мышцами на его собственной шее.
Брайан Джефферсон: Музыка - это тоже своего рода инструмент, помогающий добиться определенных целей. За прекрасной музыкой можно спрятать препоганейший текст песни и мелодия скроет этот явный недостаток. Музыку слушают все, просто одним нравится одно, другим - другое, а третьим, что удивительно - третье. Вот только сейчас Брайан не пытался скрыть что-либо за звуками, извлекаемыми пальцами из натянутых струн. Он просто соскучился по своей лютне. Ведь может же быть у бездушного убийцы что-то для того, что у других зовется душой? Нет, ну правда, короли расслабляются, постоянно напиваясь, ездят на охоту, чтобы отдохнуть от дворцовой праздности, устраивают турниры, пиры, ходят в бордель или бордель приезжает к ним, укуриваются гашишем или опием. А что делать тому, чей разум должен быть всегда чист? Алкоголь не приносит облегчения, ведь красное вино напоминает кровь. А если копнуть гулбже, оно кровью и является. Пролил кровь - выпил кровь. Паскудно все это. А вот лютня... Она давала отдохнуть, одурманивая не так, как алкоголь или наркотики. От этого дурмана было гораздо легче избавиться. Но к этому привыкаешь, как привыкают курить опий заядлые посетители курилен. Фома молчал. Молчал и Брайан. Интересно было бы послушать посулы Палеолога, которые бы должны были убедить убийцу окончательно перейти на сторону греков, рисковать жизнью ради призрачной надежды на освобождение Константинополя от захватчиков... Но это было бы лишним. Есть цель, есть награда. Что еще надо? Рисковать жизнью пятнадцать лет по мелочам и в конце жизни отказаться от попытки оторвать самый жирный кусок в своей жизни в случае успеха? В случае провала в худшем из возможных вариантов его голова будет подана на золотом блюде Великому Визирю. А пальцы тихонько дергали струны и прижимали их к грифу. Джефферсон молчал, а лютня звучала. "Что он скажет? Узнаем.."
Фома Палеолог: Убийца играл вполне недурно. Не так, может быть, как сладкоголосые евнухи при италийских или же европейских дворах, но вполне искусно для человека, не обученного высокому искусству гармонии. Да и откуда? Спасибо, хоть его искусство не режет уши, как у иных "умельцев", что бренчат на расстроенных струнах, побираясь по кабакам. Сказать правду, хозяин дома владел благородным искусством весьма и весьма достойно - вот только деспот морейский вовсе не был сейчас благорасположен, чтоб к этому искусству прислушиваться. Начало беседы, способной решить судьбу судьбу Византии, судьбу всей свободной еще Греции, судьбы мира - возможно - отодвигалось... из-за чего? Того, что какой-то бродяга вздумал потренькать на лютне? Возможно, в другое время Фома дал бы себе труд сдержаться, помятуя о своем царском роде и той снисходительности, что должен высший выказывать низшим. Но теперь каждая минута могла оказаться ровокой - и задержка решения не дававшей ему покоя задачи сводила его с ума. - Как видно, дела у подданных моего августейшего брата не так уж и плохи... по крайней мере у тех, кому посчастливилось обрести спасение в этой части города,- отозвался он, нервно разминая тонкие длинные пальцы, не отягощенные сейчас ни украшениями, ни оружием.- В то время как греки на другой стороне складывали головы, обитатели Галаты продолжают предаваться излишествам и удовольствиям... даже и теперь, когда город во власти турок. Что же вы не поделили с этими новыми господами, если их появление и убийство сотен христиан оставляет вас равнодушным?
Брайан Джефферсон: Брайан остановился. Ладонь прижала струны, погасив дрожание струн в один момент. -Видите ли, Ваше Высочество,- начал убийца.- Всему в мире есть цена. Даже героизму. В большинстве случаев героизму цена - смерть и вечное забвение. Не больше. Но и не меньше. Ваш брат, сходство с которым заставляет меня лишний раз задуматься о благопристойности моей матушки, исключение из этого правила. Я - нет. Так чего же мне переживать, что турки вырезали весь город, но меня не тронули? Я заставил горожан взяться за оружие? Нет. Я препятствовал им покинуть город, когда это было возможно? Нет. Я резал им глотки и отрубал головы? Нет. Это сделали турки. Моя совесть уже не первый год утоплена в крови, поэтому она не подает признаков жизни. Захлебнулась. Что мне еще остается? Резать турок по одному? Без малого три сотни тысяч отборных головорезов? Смешно. Молиться Господу нашему Богу? В этом городе есть люди, чья душа гораздо чище. С чего бы создателю прислушиваться к молитвам того, чьи руки по плечи в крови? А если я не могу ничем помочь, так для чего ж я буду сотрясать воздух? Джефферсон отложил прекрасный инструмент в сторону и встал с грубосколоченной табуретки, на которую сел за два мгновения до того. Он знал, что Фома никому не простит тех слов, что произнес брави. Никому, кроме своего брата, который предпочитал удар честной стали яду слов. Нет, Константин умел говорить красиво. Только слова те не были ядом. Они были бальзамом, что, проливаясь, растекались и изгоняли страх из сердец воинов, заставляя идти за своим Императором в пекло безнадежного боя. И заставляли обретать бессмертие. Что такого было в Константине, чего не было в остальных? Быть может, Божий Дар? Как знать. Но что-то такое было в нем. Брайан знал и то, что порой лучше сказать правду прямо в лицо, а не пускаться в бездну риторики, питая самолюбие власть предержащих. Поражения заставляют взглянуть на свои силы более свежо, если ты не способен трезво взглянуть на окружающие тебя обстоятельства через призму собственной мнимой непобедимости. -Однако я не побежал, как крыса с тонущего корабля, из Константинополя,- он наклонил голову в знак почтения, несмотря на резкий тон речи.- В свете сегодняшних событий я вижу, что можно приложить усилия для превращения победы азиатов в безоговорочное поражение.
Фома Палеолог: Слова безымянного убийцы вызывали у деспота морейского два противоположных чувства. С одной стороны гнев за то, что какой-то бродяга осмеливался порицать действия и решения императора - вещь, немыслимая сама по себе в стране, где богоизбранность государя не подвергалась сомнению даже после его отложенной и никогда не состоявшейся коронации. Это противоречило всему, что знали и на что опирались государи мира, было кощунством, бунтом против божественных заповедей, против благодати, сходивших на тех, кто возлагал на себя благословенный венец. Услышь он такой разговор еще полгода назад, деспот первым бы приказал позвать палача. Но... мысли, дерзко высказанные в лицо, были его собственными мыслями, и богохульство, гнездившееся в сердце латинянина - его собственным богохульством. Хуже того - пробудившееся в сердце не бездомного бродяги, а брата, наследника, последнего в роде, этот мятеж был наихудшим предательством. Кто без греха - первым кинь камень,- сказал некогда тот, кто сам не избежал соблазнов и слабостей этого мира; так неужели грешный, томимый честолюбием и искушаемый слабостью Фома имел право осуждать того, кто высказал правду, как бы горька она не была? Но правду эту могли знать только его мать и его брат. - Решение басилевса неоспоримо,- произнес деспот морейский сурово, как будто не осуждал сам еще недавно безумных поступков державного брата.- Древние стены эти никогда не покорялись врагам по доброй воле... хотя и были взяты вашими единоверцами, в нарушение христианского долга. Как видно, дух предательства не покинул латинский квартал и по сей день, если его обитатели так легко приписывают себе в заслугу то, что является их прямым долгом. Вы не покинули город? Но разве к тому были возможности? Вы не отдавали приказов браться за оружие? Конечно же, латинцам легче было бы оправдать собственную трусость, если бы греки сложили его - но даже среди латинцев нашлись те, кто до последнего оборонял нашу столицу. Или вам уже безразлично, будет ли над этими землями царить крест или полумесяц? Что те, кто удерживает у себя Гроб Господень будут торжествовать и в месте, где упокоился Святой крест*? Что последняя частица райского сада будет безвозвратно утеряна? Однако, не радуйтесь, следующей целью их может стать Рим - и тогда все, кто отказал в помощи граду Константина, восчувствуют Гнев Господень во граде Святого Петра! Разгоряченный собственными речами, Фома не заметил, что глаза его мечут молнии, а руки, вдвойне белые в сравнении с черным бархатом его одеяния, сами собой сжались в кулаки. Даже последняя фраза незнакомца, хоть и коснулась его слуха, не остановила потока этого гнева. Спохватившись, он остановился, бледный, дрожащий, перед своим случайным собеседником, чувствуя к нему одновременно презрение и величайшее расположение. Воистину, призрак брата, а может, и дух Господень сотворил нечто странное: именно здесь, именно сейчас деспот морейский, сын императора, мог дать волю своему гневу с большей искренностью, чем когда-либо еще. - Мой брат предпочел умереть, но не сдаться,- проговорил он, принуждая себя возвратиться к теме беседы и внутренне содрогаясь от того, что выдает эту кощунственную тайну едва ли не первому встречному.- А он, как никогда нужен сейчас... чтоб превратить триумф осман в самое сокрушительное поражение. * по преданию, Елена, мать Константина Великого, обнаружила одну из перекладин Животворящего Креста Господня. Дальнейшие сведения об этом артефакте разнятся; некоторые говорят, что он был переправлен в Антиохию, но наиболее вероятно, что она привезла его в Константинополь. Елена нашла ту половину креста, что была сотворена из "евиного древа" - одного из двух стволов Древа познания, произроставшего, как понятно, в Райском саду.
Брайан Джефферсон: Чего еще стоило ожидать от спесивого аристократа? Когда его тычут носом, как нашкодившего котенка, его, брата некоронованного императора Византийской Империи! Его! Того, кто одним лишь взглядом мог еще какие-то пять дней назад обречь на казнь любого жителя города вне зависимости от родовитости. Его! Того, кто с детства не знал нужды ни в чем и привык лишь указывать другим. Тем больше был его гнев, чем выше было его положение и чем сильнее бессилие. Брайан усмехнулся про себя. Вот уж действительно, у того кто заправляет там наверху, распоряжаясь жизнями смертных, чувство юмора очень своеобразно. Еще неделю назад всесильный превращался в пораженного бессилием обычного человека. Странное чувство юмора у творцов. -Ваш брат, кир, решил атаковать ворота своим собственным лбом,- холодно произнес брави.- Хотя не мне об этом судить. Бог нам всем судья. Джефферсон прошел к лазу в погреб и исчез там на несколько мгновений, после чего появился с тушкой вяленого кальмара и ковшом вина. -Тем не менее, именно эта его черта и сделала его легендой при жизни. Его репутацию можно использовать для того, на чем он споткнулся в роковой момент,- убийца не выказал удивления от невольно выданной братом императора новости. Новости, о которой не стоило знать никому, кроме тех, кто уже знал. Новости о смерти Императора Константина Палеолога. Рука не дрогнула, когда он разливал вино по простым кружкам. Как не дрогнула она и тогда, когда он начал резать кальмара.- Для изгнания мусульман со священной земли. Одна из кружек, наполненных вином наполовину, умостилась рядом с аристократом. -Не сочтите за наглость, но я полезен вам, кир Фома. Более того, я необходим для осуществления богоугодного дела. Как необходимы мне ваши знания. Это было предложение сделки. Сделки обоюдовыгодной. Сделки, которая может стать поводом для резкого поворота Истории. И весьма циничной сделки. Но оно того стоило.
Фома Палеолог: Первым порывом - даже не после слов, брошенных убийцей, а после этого вина, после твердого, насмешливого его тона - встать и уйти, выплеснув напиток в наглую, ухмыляющуюся физиономию. Деспот даже собрался, словно почувствовал меж ребрами сталь - он в этом не сомневался - припрятанного кинжала, которым тот не попустит отплатить за подобное. Но остановил Фому даже не страх, не опасение здесь же, теперь же распрощаться с жизнью, и не несомненная полезность того, что предложено, без уговором принесено было ему сейчас на серебряном блюде тем человеком, которого он и не знал, как зазвать на свою сторону, а то, что сказанное им было правдой. Правдой, которую сам он так и не осмелился бы сказать вслух. И все же руки князя не коснулась наполненного сосуда, как не коснулись, казалось, его царственной чести оскорбительные слова наглеца, как не запятнали черный бархат и сгинувший пурпур его одежд грязь этой нищей обители. Спокойно, с внезапно пробудившимся неколебимым сознанием собственного достоинства он выслушал предложение, стоившее бы головы собеседнику, а теперь не только взаимно выгодное, но и лихорадочно ожидаемое - выслушал и наклонил голову, словно снисходительно соглашался с его словами. - Investigabiles viae Domini*. Будь мой брат жив,- повторил он, вторично проговариваясь в столь катастрофической новости, на которую убийца, видимо, в силу маломыслия, даже не обратил внимания,- я бы скорее дал отрубить себе правую руку, чем прибег к столь недостойному обману. Однако благие дела, случается, делаются через немалое зло. А теперь помолчите немного, дайте мне помолиться о грехе, в который ввергли меня слабость и козни недругов, и о том, чтобы брат мой из небесных высей, где он принимает мученический венец, не наслал на своего недостойного брата гнев и кару Господа нашего. И с решимостью, контрастировавшей и почти гротескной в сочетании с выставленным угощением, деспот вышел в свободную часть помещения и опустился на колени. Белокурая голова наклонилась и быстрый шепот - на родном, не на латинском языке - полился с его губ. * неисповедимы пути Господни
Брайан Джефферсон: -На все воля Божия,- отстраненно произнес убийца, отставив кружку. И цинизму есть предел. О, нет, Брайана не мучили угрызения совести и не снились ему лица невинно убиенных им христиан и мусульман. Или не совсем невинно. Однако сколь бы не был безграничен цинизм, спокойно пить вино во время искренней молитвы отпрыска царственного рода Джефферсон не стал. Он видел, сколь бессильна ярость Фомы. Однако такое бессилие порой толкает даже самых праведных на необдуманные шаги. Лишь Великим мудрецам дано было сдержать этот порыв. И, похоже, Палеологи были Великими. Фоме достался живой ум и божественное самообладание. Константину - божественный дар убеждения и львиная храбрость. Вдвоем они бы могли, как говорят в народе - "Свернуть горы", но в связи с определенными обстоятельствами они так и не совершили этого. Джефферсон вышел из сарайчика, чтобы не мешать престолонаследнику возносить молитвы. Пока Палеолог делал необходимое для него, брави решил заняться тем, что было необходимо для единственно важного человека в его жизни - для себя самого. Весть о смерти императора из первых рук была достаточно важна. Значит, пока будет кипеть дело, что они задумали, хитрый Лис не соберется убрать лишнего претендента на трон. Однако, лишь только и как только турки потерпят поражение и будут изгнанны, если судьба будет благосклонна к британцу, Фома обязательно решит избавиться от ненужного псевдо-брата. В этом сомневаться не приходилось. Если даже святые Папы Римские подсиживали предшественников, чтоб заполучить вожделенный трон. Значит следовало быть готовым. Убийца облокотился на грязную стену сарайчика, заменяющего неприхотливому брави жилье, и вдохнул свежий ночной воздух. Трупный смрад не доносился до Галаты в ночное время. -На все воля Господня, тут уж не поспоришь,- усмехнулся он криво.- Только не следует забывать, кто правит на земле. И делать из этого выводы...- последние фразы он почти прошептал. Внезапное озарение поразило разум наемника. Да, сделка уже заключена, пусть и Фома не в восторге от этого. Вернее внешне всячески старается подчеркнуть, что не в восторге. Значит, теперь следовало подумать о подготовке плацдарма для свержения турецкой власти. Четкий план начал вырисовываться в голове профессионала и он довольно хмыкнул. "Что ж.. Посмотрим, как вам поможет ваш Аллах..."
Фома Палеолог: Молитва успокоила душу Фомы, хотя и не внесла порядка в его мысли; пожалуй даже, задуманное с таким дерзостным размахом, с таким кощунственным самомнением сейчас пугало его еще более, чем до начала общения с Богом. Кто был он? Сын, покинувший свою мать, брат, не бунтовавший, правда, против старшего, но и не всегда согласный с его мыслями, а теперь еще втайне дерзающий помышлять о троне... Убийца ошибался, предполагая, что Фома уже теперь лелеет замыслы по его устранению. Одержимый своими терзаниями, воспитанный с мыслью, что все должны угождать и стремиться к исполнению его желаний, князь Ахеи далек был от соображения, что бродяга, которого он своей волей вызовет на свет для роли Константина - только роли, не больше, и, как с античных времен, за роль актер должен был получить две платы: золото и презрение - может стать неудобным или опасным настолько, что его нужно будет устранить насильственным путем. Как ради блага Византии двойник басилевса должен был появиться на сцене, так ради же ее блага он должен был безропотно позволить опустить над собой занавес - только занавес, но не погребальное полотно. Разумеется, позднее, взвесим в порассудив, учтя все соображения вроде шантажа, болтливых языков и самой мысли, что кто-то чужой проник в его страшную тайну, деспот морейский должен, обязан был проникнуться мыслью, что самым дешевым способом будет устранить избранного актера со сцены; однако, в этом случае дешевым не значило простым. Совершенно не значило. Но пока, после очистительной молитвы, государственная мудрость еще не вполне овладела разумом младшего из сыновей императора, пока ее место занимало лишь почти бескорыстное желание спасти свою родину, Грецию, и без того сполна познавшую удары чужеземцев с Востока и Запада. Фома поднялся с колен почти умиротворенным, совладавшим с терзающими его демонами настолько, насколько доступно было для человека его положения - но внезапно самый воздух в доме убийцы, казалось, насыщенный криками и дыханием его жертв, сделался непереносим для князя ахейского. Подхватив плащ, он едва ли не бегом бросился к выходу, выскочил наружу и там словно споткнулся о фигуру прислонившегося к стене брави; вид его возмутил наследника Палеологов, но одновременно вернул ему присутствие духа. Выпрямившись, он подошел к безымянному двойнику брата, одарив того взглядом настолько прямым и твердым, какого, возможно, никогда не было и у Константина. - Нам нужно обдумать дальнейший план действий. Полагаю, нелишним будет согласовать наши действия... а заодно выяснить все, что вы знаете и чего не знаете о... покойном императоре.
Брайан Джефферсон: Прислушивающийся к ночным звукам Брайан услышал быстрые шаги, эхом отдающиеся внутри его временного приюта. Слишком торопливо шел Фома к выходу, будто бы не аристократ идет, а крестьянин какой по нужде торопится и боится не успеть. Однако на пороге, завидев Джефферсона, Фома чинно приосанился. То ли не донес, то ли отлегло... Убийца же тем временем отлепился от стены и сконцентрировал внимание на спешно подходящем брате покойного императора. Дважды Палеолог сказал о смерти своего брата, как видно посчитав, будто брави тугой на ухо. Как оказалось, хитрец пытался перехитрить сам себя, не учитывая, что у любого профессионального наемного убийцы память едва ли хуже, чем у заправского книгочея или удачливого купца, ведь удача - это искусство постоянного анализа и верных расчетов. Повторил престолонаследник весть о смерти брата и в третий раз. Если бы перед убийцей был какой-нибудь торговец средней руки, то Брайан скорее всего начал бы активно жестикулировать и мычать, как немой. Ибо только глухонемому можно повторить три раза то, до чего можно дойти и с первого. Будь Джефферсон менее благоразумен и хладнокровен, он непременно бы ухмыльнулся и прокомментировал не самым лестным образом сей факт. Однако годы учат терпению. А терпение аристократов вещь гораздо более непостоянная, нежели направление ветра в открытом море. Не стоит играть с огнем. Может пригреть, а может и спалить. -Будем считать, что я практически ничего не знаю о вашем брате, кир. Я знаю лишь, что он был невероятно храбр и бескомпромиссен. Знаю, что у нас схожая внешность, но разные голоса. Знаю, что он пользовался небывалым расположением всех сословий в городе и во всей Империи. Он так же прямо посмотрел в глаза Фоме, показывая, что пресмыкаться не собирается ни за какие сокровища мира. Чем он хуже тех, кого восславляют в легендах? Чем он хуже воинов? Воины так же льют кровь невинных. Воины так же топят свою совесть в крови. Так чем же он хуже? За головы невинных не назначают награды, значит... Значит, что стыдиться свой профессии его не заставит и сам Господь Бог, спустись он на землю и начни перечислять все грехи наемника. А он не спустится. Потому что ему самому стыдно должно быть. Лукавый? Нет, трезвая логика.
Фома Палеолог: Молитва произвела и еще одну перемену в настроении Фомы: он вдруг почувствовал бесконечную усталость. Немудрено для человека, который в три дня сделал и выслушал столько, сколько иные могли не свершить и не услышать за половину жизни. И вот теперь он почувствовал острую, тяжкую усталость, захотелось упасть лицом вниз на темную, рыхлую землю, и забыться, может статься, что и навсегда. Оттолкнуть от себя окружавший кошмар. Проснуться. Умереть. Постричься в монахи, чтобы стряхнуть с плеч вдруг показавшееся непосильным бремя. Виновата в этом, конечно, была не только усталость. Облик брата, расплывчато повторенный в незнакомце, имени которого деспот так и не услышал - потому что тот не назвал или потому что сам не спросил? - сыграла с ним дурную шутку. В далеком детстве их разделяло слишком многое, сыновей своих мать Ипомония, в миру императрица Елена, никогда родительским теплом не баловала, так что обычные братние ссоры и драки, когда старший вступается за младшего, были им неизвестны. И вот теперь немилосердная природа отыгралась на "доне Томаззо": знакомый облик, сердцем призывали довериться, а разум кричал, что это только обман, и человек рядом с ним - вдвойне чужой. Еще более чужой, чем обступавшие его со всех сторон латиняне с их сладкими посулами и клятвами преданности. - Я тоже не знал своего брата. Или не хотел верить в то, что знаю. В то, что он может быть настолько безумен, что рискнет дразнить льва в его собственном логове. В то, что он может быть настолько самоотвержен, что сам возглавит оборону погибшего города. В то, что он может быть настолько жесток, что оставит нас нести бремя его великодушия и тяготиться памятью его величия и собственного ничтожества. Один его безрассудный поступок перечеркнул судьбы тысяч людей. Но не лучше ли страшный конец, чем бесконечный страх? Он остановился рядом с собеседником и закинул голову, пытаясь понять, где заканчиваются окружающие деревья и дома, а где - черное, отчего-то беззвездное небо. - Думаю, вы понимаете, зачем нужен мне сейчас двойник императора,- оставив свои астрологические изыскания, деспот вновь повернулся к безымянному. Это было дико и странно: разговор в темноте, с человеком, похожим на тень мертвого; словно говоришь с призраком. Верно ли говорится, что мертвые не лгут? Он не назвал своих целей, желая услышать чужие мысли. Его время говорить еще наступит. Где-то невдалеке раздались шаги патруля и по стенам домов разлилось предостерегающее мерцание. Но Фому мало волновали сейчас турки, во всяком случае те, что шли по улицам города. Тень старшего брата стояла с ним рядом, и он желал слышать, что она напророчит ему. В смерти Константина он хотя бы не был виноват.
Брайан Джефферсон: Брайан коротко кивнул. Они не были на собрании дипломатов, когда все восхищаются красноречием чужим, но более своим. Это деловой разговор. Во всяком случае так относился к этому Джефферсон. Турки. Турки повсюду, но вот в чем счастье, а быть может в этом же кроется и горе - большинство из них не знает даже пары слов на любом языке, кроме их родного. Этого непонятного языка, знать который дано лишь подданным Османской Империи и тем, кто решит заморочить свою голову изучением этой мешанины звуков. Брайан не то, чтобы не желал знать этого наречия, но особым желанием углубляться в познание турецкого не горел. Он и так знал достаточно, благодаря папочке, который считал, что удачливый торговец должен разговаривать на самых распространенных языках. Хотя бы примитивно. -Не лишним будет пояснить отдельно, дабы не возникло неловких ситуаций с недопониманием с обеих сторон. Сделаю лишь робкое предположение: киру Фоме нужен двойник погибшего брата для того, чтобы вселить вдохновение в жителей Византийской Империи. И потребовать возвращения долгов с должников Империи, ведь когда погибает Император, все стремятся в первую очередь эти долги аннулировать, говоря на языке торговцев. Убийца выказал излишне наличие у него соображения. Все же для себя выгоднее порой притворяться обычной марионеткой в руках искусного кукловода, чтобы шкура была поцелее. Однако он недостаточно владел информацией, чтобы знать, как отреагирует на тупого исполнителя сам аристократ. Ведь у любой медали есть две стороны, как и у любой палки - два конца. С одной стороны с сообразительным исполнителем можно не волноваться, что он по глупости своей испортит дело. С другой стороны - чем выше ставки, тем удобнее пользоваться обычным инструментом, чтобы самому избегнуть участи врагов, против которых создал союз. Слов назад не воротишь. Но и большего брави пока что решил не говорить.
Фома Палеолог: Фома вновь сдвинул брови - не так, как раньше, без гнева или тревоги, но все же сдвинул. Хотя... кто не знал о том, что за внешней пышностью императорского дворца стоит генуэзское и венецианское золото? Не на свои, а на чужие деньги Палеологи вот уже который год нанимали охрану, покупали драгоценности и лошадей, содержали дворцы и великолепных любовниц - кому, как не жителю латинского, торгового квартала, было и знать об этом. Разве не отсутствовала в Византии сильная армия, способная еще поразить врагов? Разве не разрушались, как красота некогда блиставшей девицы, и не приходили в упадок роскошные парки и здания? Разве не отъел турецкий лев все кругом, словно части туши, оставив лишь сердце и потроха? Хотя... теперь он проглотил и сердце. Не десятками, а сотнями лет правители Византии, второго Рима, жили в надежде на то, что некогда их спасет Воля Божья и заинтересованность всего христианского мира. Жили, как живут в италийских дворцах разодетые щеголи, облаченные в парчу - и не имеющие в кошельке и медной монеты. Словно хозяин места на базаре, разве не давали они в аренду то Генуе, то Венеции удобные гавани и право считать себя главными в этом городе? Теперь пришло время расплаты. Но этих мыслей и этих сомнений, появившихся у него после разговора с тенью брата - разговора бессловестного, но оттого лишь более внятного душе - своему земному собеседнику Фома, разумеется, не поведал. Куда удобнее было считать, что выросший среди торговцев незнакомец просто пользуется понятными ему словами "приход" и "расход", чем предполагать, что он с такой простотой вывел на божий свет (хотя какой тут свет?) то, что они упорно не желали замечать. Да и как ему было иначе, ведь свой товар надо продать, а товаром нынче стала и его смекалка. - Именно так, кир,- титулуя собеседника на греческий манер, ведь отныне ему предстояло называться именно таким образом, согласился деспот Мореи с предположением.- И, как любая легенда, вселяющая вдохновение, эта не должна быть слишком телесной. Впрочем, я думаю, быть невидимым и неслышимым вас нет нужды учить. И прежде всего я должен предупредить вас, что это умение вам потребуется, когда вы решитесь навестить меня в моем новом доме. Доме графини ди Барди, любовницы моего брата...
Брайан Джефферсон: Брайан стоял и ждал. Ждал того, что могло и не прийти через долгие часы после начала. Он ждал, что Фома поведает ему нечто полезное о его брате. Попробует быстро сказать манеру ведения себя при тех или иных обстоятельствах: за столом, наедине с подданными, будучи под хмелем или же в случае серьезности. Нет. Этого он не дождался. И мог бы ждать еще сто лет, но пока аристократу не скажешь этого прямо, он и не подумает рассказать. А когда скажешь, он сморщится в презрении к тебе и наверняка подумает, что эти низкородные не могут и пару слов сказать в изящной манере. Что ж, это их видение мира. Это их мнимое право привитое мнимой высокорожденностью. Скажи брави, что все в этом мире равны и одинаково легко убиваемы. ему тут же сложили бы костерок побольше и выбрали бы хворост посырее. чтоб больше мучался от едкого дыма и пострадал побольше. Да, в редкие времена правда была ценным товаром. Однако и Джефферсон не рвался занять место нового мессии, доносящего свою религию до масс. У него был свой взгляд на мир. И взгляд этот он никому не навязывал. Все в мире продается, вопрос лишь в цене. И нет ничего бессмертного. Даже подвиги стираются из памяти столь быстро, сколь скоро насыпается бархан в пустыне во время пыльной бури. И все же крупицу того, что было необходимо знать убийце Палеолог все же обронил. Не стоило быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, почему же нельзя заявиться с фанфарами и торжественным маршем в особняк графини. Уж кто-кто, а она-то быстро вычислит, что Брайан настолько же император, насколько турки - католики. Наемник продал свою внешность взамен... Он не знал даже, получит ли он взамен хоть что-нибудь, кроме бритвы по горлу или удавки на шею. Однако, игра стоила свеч. А свечи стоили того, чтобы быть зажженными. Назад пути уже нет. Хотя.. Если убить сейчас брата погибшего императора, то никто уже не найдет ни убийцу, ни даже тело престолонаследника. Но это было бы непрофессионально. Тем более он уже согласился. -Уж можете не сомневаться в моих навыках, кир,- сухо произнес сын сожженного торговца.
Фома Палеолог: Задетый подобной неучтивостью от какого-то уличного босяка Фома слегка наклонил голову, не столько соглашаясь со словами собеседника, сколько с легкой насмешкой давая тому понять, что едва ли у того оставался другой выбор. Уж больно хвастливо заявил он о себе и своими речами и своей дорогой лютней: по мнению князя, человеку его ремесла следовало быть скромнее и несколько угодливее. Гордость к лицу благородному господину, а не тому, кого призывают, чтобы вычистить грязь и затем побыстрее сбыть из дому, словно завшивевшего пса - пока не настанет час снова поманить золотой костью. Италийские брави - да, те знали свое дело, и спины из были гибкими не только когда надо было проникнуть через дымоход в дом намеченной жертвы. Эх, что ж за беда-то такая: вечно иностранное во всем лучше своего. Так что безымянный двойник императора не просто должен был постараться - он обязан был постараться оправдать те надежды и осуществить те замыслы, которые зародились в изобретательной голове ромея. Да, именно так. Это - не император, не мой брат, повторил он себе, выпрямляясь и отряхивая некстати вдруг налетевшую слабость, как отряхнул бы листья, прилипшие во время дождя к кромке плаща. Роль этого человека - не более, чем роль пешки в умелых руках шахматисти: переставлять ее на один ход, бить ею других, пожертвовать ей, если случится - вот судьба, которую Фортуна предначертала этому странному союзу. - Если бы я усомнился в них, не покупал бы ваши услуги,- холодно бросил он, озираясь и зябко поведя плечами.- А теперь соблаговолите подать мне мой плащ и проводить меня до дома графини. Завтра я жду вас к себе... неузнанным. Если вы так ловки, как сулите, это не вызовет у вас каких-нибудь затруднений.
полная версия страницы