Форум » Город » Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь » Ответить
Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь
Тахир ибн Ильяс:
Ответов - 53, стр:
1 2 3 All
Тахир ибн Ильяс: ... В девичьих покоях не было часов, но и не нужно было смотреть на них, чтоб понять: кира Анна, нареченная супруга Мехмет Заганос-паши, отсутствует слишком долго. И без того разговор этот был, как казалось старому Тахиру, не необходимым: обретя мужа, женщина обязана отчетом только ему, а если сомневается - никому другому, как своему отцу. И пусть дочь Варда проводила своего богом данного господина жестокими словам - старый ширазец не сомневался, что делами своими она сумеет искупить оскорбление, нанесенное без умысла, а единственно по женскому недомыслию. Но делать это было нужно быстро, пока зерна гнева еще не окончательно проросли и не дали всходов в раненном сердце ага янычар, погубив другие, столь нежные всходы. Пушки, отточенные клинки, воинская слава, честь, воздаваемая первому полководцу - то были гурии, которых мог заслушаться любой мужчина, и один робкий голос должен был звучать слишком близко, чтоб заглушить это искусительное пение. Под силу ли то было ромейке - лекарь не мог угадать. Мог только надеяться, что еще не поздно. Если б кто-нибудь спросил длиннобородого, убеленного сединами старика, почему и от чего желает он спасти своего любимого ученика, что угрожает ему и зачем он желает оградить Великого визиря от того, что любой почитал бы за честь и счастье - он не сумел бы ответить. Но и борода и плешь, что сменила некогда буйные кудри под огромной чалмой, не были заслужены им просто так: не на все вопросы можно дать ответ на человеческом языке. ... Хмуро взглянув на Филомену, сидевшую неподалеку с видом идола в иных, не освещенных исламом землях, он произнес с сомнением: - Долго что-то...
Филомена: Старая рабыня вздохнула: за неподвижным морщинистым лицом таились переживания, которым впору было изливаться в суетливой беготне и метаниях по комнате. С тех пор, как Анна отослала ее, сердце у Филомены было не на месте и все валилось из рук. Сундук с вещами госпожи был уложен кое-как, и Филомена со стыдом готова была к тому, что там не достанет дюжины наиболее важных для девицы мелочей. - Долго, - встревоженно согласилась она, не подумав, что подобное согласие, выраженное без условий и ехидных оговорок, может так изумить почтенного старца, что у того случится сильное сердцебиение или иная какая хворь. - Надо бы сходить... - с несчастным видом произнесла служанка, однако с места не сдвинулась, не решаясь нарушить приказание хозяйки или поссорить ее с чванливым латинянином.
Тахир ибн Ильяс: Ширазец, возможно, и удивился бы, если бы его ум не занимала куда более важное дело: в эту минуту он как раз пытался прикинуть, какие бы найти словеса, чтобы, отправив гонца, побудить Заганос-пашу вмешаться в беду, которая, как он был уже почти убежден, произошла в этом доме. Самым беспроигрышным казалось ему сообщить новому Визирю о неожиданном нападении - но что в ответ мог учудить и без того раздосадованный воитель, оставалось только догадываться, причем догадки эти были не самыми радужными. И Аллах был бы с противным латинянином, который с такой ловкостью отбил у лекаря доверие и слух молодого имама - но бедную Михри, которая пока еще ни в чем не провинилась и не сделала ничего дурного, подвергать такой опасности, как набег янычар, он совсем не хотел. В том же, что Мехмет-паша бросится на выручку посмевшей не подчиниться ему женщины, старый Тахир уже не был так уверен. Мысль Филомены показалась ему вполне дельной - вот только в том, что зажиточный торговец станет отчитываться безродной рабыне, лекарь испытывал очень большое сомнение. - Куда тебе, женщина! Разве что до кухни дойдешь, да и то как бы в бока не вытолкали,- перс тяжко вздохнул, понимая, что, скорее всего, всю тяжесть переговоров ему придется принять на себя. Конечно же, сплетни слуг зачастую знать куда как полезно, однако же теперь времени дожидаться, пока свежие вести просочатся из господских комнат по щелям, не оставалось. И разве он не представитель нации, победившей и воцарившейся в завоеванном городе? И разве за дверями не ждут его два десятка отчаянных воинов. - Как зовут хозяина-то этого?- лекарь сделал попытку выпрямиться, насколько позволяла больная спина и насколько это было возможно для человека его возраста.- Делать нечего, пойду выручать твою хозяйку, хотя она и упряма, как горная серна. А все ты, старуха!- со внезапной грозой в голосе прикрикнул он, тряхнув своей клюкой, словно грозя отходить ромейку за глупое и приведшее к таким неприятностям дело.
Филомена: Филомена вскинулась было, да вовремя прикусила язык. Не время сейчас для споров, пусть турок и глупость отпустил несусветную, а главное - несправедливую. Одним словом, турок. Однако ж рабыне пришли на ум, наличие коего оспаривал сварливый ширазец, те же соображения, что и ему. Голос служанки, женщины и чужачки, для латинян что клекот курицы - голову свернуть да и в похлебку, вот и весь разговор. Пусть же гласом филомениной тревоги станет почтенный лекарь, коли не лжет, что печется о благе киры Анны. - Бальдуччи, - тщательно выговаривая чужеземные звуки, проговорила рабыня. - Луиджи по крестильному имени, стало быть, кир Луиджи, как называла его госпожа. Дела вел с ее отцом, какие - то мне неведомо, и прозывался другом киру Михаилу. Но то было, пока Константинополь стоял крепко, а дворец базилевса полнился богатствами, - не удержалась она от скептического замечания, рожденного простонародным недоверием к людям чужой веры, чужого языка и чужих обычаев.
Тахир ибн Ильяс: Голова в огромной чалме покачивалась: перс внимательно вслушивался в каждое слово служанки, внезапно поняв, что почти ничего не знает об избраннице своего господина. Что она была хороша собой - бесспорно, умна - может быть, что еще не знала себя и что сердце ее, маленькое женское сердце отозвалось на обрушившуюся на нее страсть Заганос-паши - страсть, которая напугала бы или по крайней мере, заставила задуматься более здравую и зрелую женщину - да, и этого нельзя было отрицать. Но чем жила ее семья, о чем молится она по вечерам своему богу, и что именно вызвало в холодном убийце эту самую необузданную страсть - Тахир ибн Ильяс, душеврачитель и философ, не имел ни малейшего представления. И уж подавно, не имел представления о том, зачем латинцу было удерживать у себя девицу, коль скоро ему было определенно и ясно заявлено, что девица находится под покровительство сановного турка. Надеялся на выкуп? Смешно. Играл своей собственной жизнью? Имел какие-то тайные планы? Желал выместить на девице обиды? Или нашел для себя покровителя более высокого, который мог бы защитить его от гнева Великого визиря? Невозможно. - А зачем, скажи-ка ты мне, хозяину сдалась твоя госпожа?- задал лекарь вопрос без обиняков, поглаживая жиденькую бороду и сверля Филомену бесцветными глазами.- Приданое у нее, что ли, большое, или, может, с кем-то обручена из латинцев? Только смотри, не скрывай, а то все равно ведь узнаю,- он посмотрел на рабыню уже без прежней грозности, но все еще достаточно сурово, чтобы не вздумала путать и петлять, выговаривая хозяйку. - Таиться от меня нечего, дело прошлое: если что было, я до Мехмет-паши не донесу. Но знать должен непременно,- важно и значительно прибавил он, воздевая к небесам длинный, пожелтелый от времени палец.
Филомена: Задумалась тут и Филомена. Тайн от нее у Анны не было, но существуют тайны, в которые отец до поры дочь не посвящает. И длиннолицый управляющий проговорился о каких-то планах своего хозяина, торговца... Впрочем, чего не знаем - того и нету, все остальное ветром принесло. На том стояли, стоим и стоять будем. Филомена сделала строгое лицо, словно уже давала отчет Господу и ангелам Его в Судный день. - Нечего тут знать, - проворчала служанка. - Хозяин мой древних и знатных ромейских кровей, и дочь свою должен был отдать за такого же, - сверкнула старуха глазом на лекаря. - И сыскал было уже, да жених помер скоропостижно. Так и осталась моя Анна помолвленной, да не венчанной, - вздохнула она. Не венчанной оставаться госпоже Филомены и впредь, хоть и станет она мужней женою турку. - Стало быть, скрывать и сказать мне нечего, - заключила ромейка, однако понизила голос для признания. - Но глаза и уши у меня есть, чтобы примечать и слышать. От того, как дом поставлен и как хозяйство ведется, многое, если не все, можно вывести о господине. Так вот, на хозяйство италиец отпускает денег без запасу и отчета требует ежедневного. И до осады господский стол был ненамного богаче сегодняшнего, а прислуга вообще перебивалась с хлеба на воду. Вот и смекай сам, зачем латинянину моя госпожа, коли казна хозяйская ему доверена.
Тахир ибн Ильяс: Седые усы ширазца были, конечно же, не столь уж обширны, чтоб, следуя в поговорке, мотать на них услышанное, но и вестей-то он от старой ромейки услышал с гулькин нос. Но зато эти крупинки были на вес чистого золота, ведь из них напрямую явствовало, что латинянин мог быть весьма нечист на руку, а также могло явствовать, что тот мог рассчитывать прикрыть браком какие-то недостачи или, напротив, использовать его, чтобы наложить руку на предполагаемые богатства древнего рода. И то, насколько раздосадовало хитреца внезапное появление претендента, не посчитавшегося с его тщательно продуманными планами. Но, если с любым из своих соплеменников торговец мог бы управиться через своих подручных, живых ли или сделанных из золота - надежнейших слуг, которых можно отправить куда угодно, доверив им самое страшное дело - то теперешний враг был ему не по зубам. Больше того: как успел понять перс из предыдущих разговоров, у Бальдуччи хватило глупости явиться с жалобой на Заганос-пашу, а, значит, нажить в его лице смертельного врага. - Так-так,- проговорил лекарь, пожевывая бороду, с сомнением глядя на собеседницу, преданность которой в его глазах внезапно подверглась сомнению.- И ты, зная про все это, ее свела от мужа, чтоб кинуть прямо в пасть... этого крокодила? Ну, ты умна, женщина...
Филомена: Ромейка тяжело сопнула носом и бросила на ширазца убийственный взгляд. - Если б хозяин твой окаянный... - начала Филомена, обвиняюще тыча пальцем в Тахира, но затем бессильно махнула рукой, едва не задев лекаря по длинному носу. - Что толку сидеть, как на тризне, да вспоминать, кто как и чего! - сердито проговорила рабыня. - Не стряслось еще ничего, а коли стряслось, тем паче нечего сидеть сложив руки! Говори сразу, пойдешь или нет, - притопнула она ногой. - Нет, так я сама... И пусть ножами меня потом режут, - Филомена самоотверженно закатила глаза и приподняла объемистый зад от сиденья.
Тахир ибн Ильяс: - Сиди, сиди,- нельзя было сказать, что Тахир ибн Ильяс прикрикнул на ромейку, но иными словами его интонацию было словно определить. Виданное ли дело, чтобы женщина лезла в мужские дела, да еще срамила Великого визиря! Ишь ты, расходилась, посланница мира, вчера вечером-то ни мгновения не задумалась, как тому громиле приказать его, почтенного человека, к кому даже султаны прислушивались, затаив дыхание, избить, словно бродягу в кабацкой драке - а теперь "ничего не стряслось"? Так бы и приложил поперек спины чем-нибудь, чтобы вся заколыхалась, от макушки до пят - да вон хоть этой клюкой! Однако же, правота слов рабыни на время отвратила от ее головы и иных частей тела суровое наказание, уже уготованное ей: решительно качнув чалмой, которая, казалось, вот-вот должна была перевесить его сухое старческое тело, ширазец направился к дверям с решительностью, не сулившей его вероятному противнику ничего хорошего. Примерно так должен был выглядеть пророк Муса, направляющийся чтобы усовестить фараона, а то и сам сын Майрам, обличающий торговцев, нагло затесавшихся в мечеть, чтобы продавать там картинки с непристойными изображениями, вино и не менее запретную мусульманам свинину. Однако уже на самом пороге почтенный наставник Мехмет-паши сообразил, что в доме, кроме столовой и комнат, где нашли свой приют кира Анна и бедняжка Михримах, в эту минуту, как он надеялся, пребывавшая в моленьях Аллаху, милостивому и милосердному, с просьбой укрепить ее в вере и дать ей сил противостоять искусу заблуждения,- и, остановившись, повернул голову к Филомене. - Иди, иди... а куда идти-то?
Филомена: На этот законный вопрос у Филомены был единственный ответ. Кабинет Бальдуччи, где рабыня покинула госпожу. Если кира Анна там, то они со стариком перепугались напрасно, словно квохчущие наседки. Ежели нет, то турок призовет генуэзца к ответу. Все просто. - Я провожу, - посуровев, будто женщина не слабой Ромеи, а гордой Спарты, рабыня шагнула следом за ширазцем. ... Знакомый путь не занял и пяти минут, мог занять и вдвое меньше, если бы годков у Филомены и Тахира было поменьше, а резвости в ногах побольше. Наконец, остановившись у двери темного дерева, ромейка сказала: - Здесь.
Тахир ибн Ильяс: Ширазец едва успел привести в порядок одежды, еще утром бывшие такими нарядными и свежими, а сейчас уже напитавшимися дорожной пылью, что он принес сюда из дома Михримах, и тревогой, осевшей на его плечи уже здесь. В Османской империи, случалось, платье переменяли до десяти раз ко дню, примеряя роскошный аксамитовый кафтан - для торжества, легкое сукно - для частного разговора, а неподвижную, тяжкую, словно башня, отделанную мехом и расшитую золотом парчу - для визитов к покровителям и во дворец. Сейчас, конечно, Тахир ибн Ильясу требовалось всего лишь приструнить торговца, впавшего в испуг и отчаяние - однако и тут следовало бы соблюдать меру, сочетая приличную пышность, призванную дать понять, что перед Луиджи Бальдуччи предстал не просто безвестный старик, но воспитатель Великого визиря, с достойною сдержанностью, чтобы хитрец, умудрившийся снова заполучить райскую птицу, ту, что Мехмет-паша настойчиво желал видеть в своем алькове, не счел себя задетым и подавленным чужой пышностью. Это на Западе люди выставляют свои богатства к случаю и без случая, а на Востоке, особенно в стране столь богатой традициями, как сладостные земли Персии, одеться некстати порой еще хуже, чем позабыть совершать пятидневный намаз. Как объяснить этим варварам, почему один муслим может носить черную чалму, другой - зеленую, третьему положен тюрбан ослепительно-белого цвета... как донести до дикарей всю тонкость и изящество, вложенную царями и мудрецами в многослойные луковицы одежд. Но что стоят эти рассуждения, если шанса осуществить их все равно нет? Лекарь лишь одернул халат, щелчками счищая невидимую пыль, набившуюся в меховую оторочку - явно недостаточную для такого случая. По счастью или же к неудаче, слуги, чтобы доложить о его прибытии, близко не оказалось - и перс решительно толкнул дверь, намереваясь предстать перед латинцем в роли требователя и грозного судии.
Луиджи Бальдуччи: Заперев надежно монну Анну, генуэзец поспешил вернуться к другому своему сокровищу, поневоле оставленному без пригляду в кабинете. Слуги сьера Бальдуччи прослужили своему господину не один год и с улицы взяты не были, однако ротозей - первый помощник вора, и ларцу с отсчитанным выкупом не стоило оставаться в одиночестве более необходимого и вынужденного времени. Воротившись, рачительный хозяин не поленился проверить хитрый замок шкатулки, впрочем монеты внутри проверил на глаз, не сверяя с тщательностью сумму - как уже было сказано, мессер Луиджи был о прислуге хорошего мнения. Следовало также решить, как поступить с Анной Варда. Потайная комната могла служить надежным хранилищем для бумаг, драгоценностей, золота с серебром, но не для живой девицы, которая при тонкой фигурке и малом аппетите все ж нуждалась в еде, питье и прочих удобствах. К тому же отец трех дочерей и многие лета супруг знал, что чем меньше ромейке придется провести времени в маленькой комнатке с единственным слепым окошком, тем лучше и спокойнее она воспримет известие о неминуемом браке. Немного поразмыслив, торговец добавил в ларец еще две тысячи - в помощь скорейшему отплытию своего судна. Кораблем сьера Торнато мессер Луиджи решил пренебречь, памятуя об обнаружившихся странностях своего родича. А ну как тот вместо послушания и содействия отпустит девицу Варда при первом удобном случае? А не отпустит, осмелится вступить в пререкания? Он едва успел замкнуть крышку ларца, как дверь без стука распахнулась, и перед Бальдуччи появился дядюшка новоиспеченной супруги Андреа. - Мессер? - генуэзец успешно справился с изумлением, найдя простое объяснение появлению старца. - Неужели слуги в этом доме настолько обленились, что не нашлось никого проводить вас в покои вашей племянницы? Клянусь, я велю всыпать палок каждому лентяю!
Тахир ибн Ильяс: Пожалуй, ни один военачальник верхом на горячем скакуне, в ушах которого сверкали изумруды, а на груди - благородные лалы, ни один падишах, шествующий во дворец на изогнутой, как арка, спине слона не чувствовал большей, чем старый перс, решимости поразить и посрамить врага, потребовав у него двойного отчета: за исчезновение киры Анны и за то смятение, что внес его молодой родственник в душу и разум дочери Низамеддин-паши. С какого из двух вопросов начать, ширазец до сих пор колебался: первое грозило перерасти в ссору и требовало настойчивого напора,- второе же, напротив, невыполнимо было без должной деликатности и почти змеиной изворотливости. К тому же, пока он полагал Андреа Торнато единственным представителем фамилии, а, стало быть, человеком, которого можно понемногу вовлечь в круг правоверных, открыв для него сияние учения Пророка, да благословит и приветствует его Аллах!- в сердце уроженца города роз жила надежда не только отстоять свою подопечную от отсупа, но и обогатить исламское общество человеком возвышенного ума и немалого состояния. Какой это был бы триумф: оказаться первым, кто обратит иноверца к свету не по принуждению и не под угрозой немедленной смерти, но только словами мудрости, и, может быть, немного, чарами женских ласк! Какое это было бы поучение для маловерных! Какой пример сомневающимся! Однако, молодой имам обманул его ожидания, прежде всего - скрыв правду о собственной семье и том, что был человеком подневольным; второй раз - сочетавшись с Михримах браком по мусульманским обычаям, то есть будто бы проявив лояльность к ее вере; третий же состоял в той настойчивости, которую этот на вид сдержанный юноша проявил, когда зашла речь о том, чтобы вывезти Михримах в христианские земли. Сказать правду, дело это казалось старому Тахиру замедомо проигрышным - и все же, по здравом размышлении он решился начать именно с него, согласившись про себя с высказанным Филоменой: если что-то случилось, то оно уже произошло. А в том, что касалось Михримах, еще возможно было отвратить надвигающуюся беду. - Доброго вечера, почтенный,- обратился ширазец к хозяину дома с тем выражением лица, какое можно было трактовать одновременно как сдержанную доброжелательность и скорбную сдержанность. - Могу ли я нарушить ваше уединение в связи с важным и неотложным делом?
Луиджи Бальдуччи: - Мой дом и я в вашем распоряжении, мессер, - степенно ответил Бальдуччи, хотя в душе посетовал на законы гостеприимства, не позволяющие выставить назойливого старика за дверь. Впрочем, если тот пришел обсудить с ним передачу приданого молодой жены, как со старшим и мудрым родственником, то дело и впрямь было и важным, и неотложным ввиду поспешности совершения брака. В Италии имущественные вопросы решались до того, как нареченным дозволялось впервые увидеть друг друга, а у турок, похоже, был принят совершенно обратный обычай, что не так удивительно, ведь привержены они привычке вкушать пищу на полу, как животные или дикари, а не по-людски за столом. Додумав до этой мысли, мессер Луиджи взглянул на свой кабинет иными глазами и понял, что гостю будет здесь не слишком удобно. Ни подушек, ни мягкого ковра. Генузец повел рукой - плавное движение окончилось на стуле, на котором ранее сидела Анна Варда. Выточенный из темного дерева, высокой и заостренной кверху прямой спинкой, твердыми подлокотниками, всеми своими словно устремленными ввысь прямыми линиями этот предмет меблировки напоминал обращенные к небесам католические соборы, по выражению одного из поэтов, способные служить футлярами для деревьев.
Тахир ибн Ильяс: То, что почтенный негоциант не произнес вслух ни одного из соображений, посетивших его, было истинным благом, ибо избавило его от доброй сотни вопросов, которые прыткий ширазец бы не преминул задать. Вот только были бы они не столь приятными, как предполагал уроженец Геновы, ибо, действительно, касались бы приданого и состояния, и не одной Михри, единственным богатством которой, кроме старого дома в мусульманском квартале и белого кота, была только страстная, так обманчиво сулившая всем радость любовь к Андреа. Но - мир в благородном семействе был сохранен молчанием мессера Луиджи, и Тахир ибн Ильяс, проследив жест негоцианта, понял, что ему предлагается принять сидячее положение на высоком стуле, который видом и очертаниями напомнил ширазцу какое-нибудь остроумное пыточное приспособление. Однако же отказаться было невежливо, и мудрый старец, которому, видимо, сам Аллах в эти дни поручил быть мостом между двумя верами и посланцем едва установившегося мира, проковылял, опираясь на клюку, к указанному месту... не хотелось бы верить, упокоения своего седалища. Телодвиженья и звуки, сопровождавшие его обустройства на стуле, заслуживали бы, конечно же, отдельной главы в хрониках современников, причем им можно было бы смело дать наименование, отзывавшее к Житиям христианских мучеников, со смирением пристраивавшихся на кресте. Однако же, дело кончилось отнюдь не так прискорбно, как в случае со святой Екатериной или апостолом Андреем: водрузив седалище, костлявую спину и чалму на предложенное место, наученный опытом лекарь не стал на сей раз предпринимать попыток втянуть туда же свои желтые ноги. Впрочем, они и так оказались в центре обозрения мессера Луиджи, ибо опасающийся за свою жизнь старец как мог далее отодвинулся от края, отчего его ступни повисли почти в локте над полом, болтаясь, как у малолетнего, впервые посаженного за обеденный стол. Выдержав паузу, призванную сгладить - он это чувствовал - несколько комичное впечатление от своего водворения - лекарь выдержал паузу, а затем обратил на собеседника прозрачные глаза. - Полагаю, вы догадываетесь, о чем пойдет речь, почтенный.
Луиджи Бальдуччи: Приняв преувеличенно скромный вид, генуэзец многозначительно закивал. Чем скорее он разделается с неожданным посетителем, тем быстрее освободит свое время. - Дело важное и неотложное, мессер, я понимаю, - с серьезной физиономей произнес он, - касается вашей племянницы? О ком и о чем еще можно думать в день ее свадьбы? Попросите ли вы дать характеристику нраву сьера Торнато или его имущественному положению, на все я отвечу с превеликой охотой, и ответы не посрамят чести моего родственника.
Тахир ибн Ильяс: Касательно чести молодого имама, как надеялся старый Тахир, не было основания к беспокойству: во всяком случае пока, если не считать намерения перевезти Михримах в латинские земли, он вел себя, как подобает воспитанному и ученому юноше. Оно конечно, поинтересоваться его семейством, о котором ширазец, по старческой ли забывчивости или от пережитых треволнений, немногое помнил, было весьма полезно - а потому лекарь лишь медленно наклонил голову, вовремя вспомнив, что именно этот жест христиане используют при согласии. Состояние же нового родича, если конечно, духовное родство, основанное на купле-продаже книг из императорской библиотеки сошло бы за кровную близость, дающую право персу почитать себя опекуном молодой супруги Андреа, теперь волновало старика куда больше,- ведь, наместо обеспеченного и уважаемого человека, который волен был сам принимать решения о прошлом и будущем, дочь хаджи Низамеддина получила в супруги (так теперь мыслилось растревоженному ширазцу) лишенного достоянья нахлебника, не имевшего даже собственного дома. Но мало того, этот неокрепший еще мужчина, по-видимому, находился под сильным влиянием своего дядюшки или же обладал завидной способностью к притворству, потому что благорасположение, столь щедро выказываемое им Тахиру в доме покойного друга, теперь вдруг обернулось неуместным для столь неопытного существа упрямством. Не рассчитывая более на откровенность Андреа, который дал ясно понять, что желает пренебречь советами родственника невесты, старый философ надеялся услышать о планах семейства от того, кто, видимо, руководил и направлял его членов - и чутье царедворца, да и просто разумного человека, указывало ему на то, что этим человеком является старый лис по имени Луиджи Бальдуччи. - Полагаю, почтенный, что вести себя так же, как мы бы поступили в случае сговора, будет крайней нелепостью,- начал он, покашливая и косясь на пол, с высокого стула казавшийся недостяжимо ушедшим вниз, как будто какой-то проказник-джинн вдруг вознес лекаря в горние надземные выси.- Но я всемерно уповаю, что столь достойный человек не станет пытаться извлечь выгоду из чувств, согревающих юные сердца и вынуждающие их с нетерпением торопить время. Великий Хафиз, да благословит его Аллах и приветствует, сказал так...- Тахир-баба уже приготовился воздеть было руку и поразить собеседника образцом изящнейшей газели, но для того, чтобы произвести этот поучительный и призывающий ко вниманию жест, следовало отпустить резной подлокотник, а к этому старец, не обладавший ни мужеством Рустема, ни отвагою Феридуна, не был нимало готов. - Впрочем, подозреваю, что время насладиться поэзией еще будет,- пробормотал он недовольно, тверже вцепляясь в ручки и еще глубже забираясь на сиденье.- Сказал и сказал. Полагаю, что вы, уважаемый, сумеете усладить мой слух музыкой еще более сладостной.
Луиджи Бальдуччи: «Сказал и шут бы с ним», - с прискорбным отсутствием почтения к великому Хафизу подумал сьер Бальдуччи, ставивший поэзию не слишком высоко, а декламирование вирш считавший особо изощренной пыткой. - Стихи и песни хороши в урочное время, - соединив вместе кончики пальцев, пророкотал торговец, - однако и лира и лютня немы без натянутых струн, стало быть, первичен вещественный материал, потому обратимся к вещам существенным, - мессер Луиджи тщательно откашлялся. - Сьер Торнато является сыном уважаемого в Генуе и Венеции негоцианта, чье положение и в торговле, и в совете города незыблемо. Племянницу вашу ожидает жизнь безбедная и полная радостей, поскольку Андреа не только приятен ликом, но и мягок характером. Уверен, раскаяться ей не придется, а придется ответить на дары супруга собственными, чтобы и у него не было повода пожалеть.
Тахир ибн Ильяс: Примерно такого вступления и ожидал старый Тахир. Кичливого и наглого торговца, рассевшегося посреди кофейни, и расположившего умащенную без меры розовым маслом, выкрашенную хной бороду поверх набитого брюха, видно, а, главное, слышно, куда дальше, чем воина или ученого мужа. Но каким же тихим этот самый господин бывает, когда вельможа в сияющих тканях шествует мимо, словно тигр в диких лесах, или когда военачальник, стремительный, словно пущенная стрела, несется на чистокровном скакуне, подобно льву! Нет, бесспорно, торговля на Востоке всегда пользовалась уважением, и сам Тахир ибн Ильяс лично знавал нескольких весьма достойных торговцев, поставлявших ему старинные книги, отроков-чтецов или загадочные безделушки, которыми так любили развлекать себя древние колдуны и мудрецы - но сравнить этих людей с безбожными латинянами, что наживают сокровища, позабыв советы собственного Пророка, никак не мог. Разве бы пригласили они почитаемого человека, тем более родственника, к серьезной беседе, не предложив ему чаю или кальян, не полюбопытствовав, не утомился ли он, чтимый за свои ученые заслуги, после долгой и трудной дороги, не желает ли он отдохнуть и развлечь себя пением и танцами, а то и глотком-другим знаменитого ширазского вина? Разве бы стал восхвалять достоинства своего племянника прежде, чем воздал бы хвалу драгоценной его супруге, которая сделала честь их семье, войдя в него молодой госпожой, будущей матерью хозяйских детей? Эх, да что говорить! Недружелюбная кичливость латинянина настроила Тахира, доселе лишь в меру настороженного, на такой же почти враждебный лад. Поджав свои тонкие губы, так что куцая борода выставилась вперед подобно короткому мечу храброго воина, он отвечал, тем не менее, голосом сладким, словно вино, так и не предложенное ему мессером Бальдуччи: - Про то, что Венеды и Генова - города торговые и богатые, слугам светлейшего и благороднейшего султана Мехмеда ведомо лучше прочих. Венеды каждый год исправно испрашивают его великодушного дозволения на льготную торговлю в пределах империи (которое он им в небесной милости своей благородно дарует) и подносят ему богатые подарки. Правда, последнее время, как говорят, дела их несколько ухудшились из-за появившихся в ближних к нам водах пиратов, да и колонии свои Светлейшая теряет одну за другой. Что же до Геновы, то милостивому султану и через него нам, недостойным, известно, сколь великие прибытки она получает в Руме от торговли зерном... вернее, получала,- не без злорадства прибавил он, блеснув взглядом на собеседника.- Однако я не сомневаюсь, что она быстро наверстает упущенное за счет других колоний, даже если милостивый султан пожелает нынче отобрать у нее право торговли. Если бы подобные речи вел грек, можно было бы смело сказать, что последняя фраза была коварной парфянской стрелой: кому как не мессеру Луиджи было известно, что Константинополь оставался последним и основным форпостом некогда могущественной державы во всем Средиземном море. Сочтя, что пока яда в адрес собеседника будет достаточно, лекарь счел возможным вернуться к ранее прерванной теме. - Моя семья... и семья Михримах не принадлежит к торговому сословию, однако, в Империи люди учености - а таким был ее покойный родитель, ходжа Низамеддин, удостоившийся четырежды посетить Мекку и быть приглашенным в Каабу лично ее Хранителем - пользуются большим уважением и, при желании, могут скопить огромные богатства. Впрочем, ученые люди, как вы, полагаю, знаете, без состояния не могут достичь даже сколько-нибудь порядочных успехов в своем деле. Ловко - как ему показалось - уйдя таким образом от необходимости откровенно рассказать собеседнику о бедственном положении почтенного семейства Михримах, лекарь с улыбкой посмотрел на торговца, ожидая от него вопросов или же комментариев к сказанному.
Луиджи Бальдуччи: Внимая этому потоку завуалированного и откровенного самовосхваления, мессер Луиджи погладил бороду - как всегда, когда в голову генуэзцу приходила какая-либо мысль. Брак, не скрепленный по церковному обряду, в сущности не являлся таковым и с легкостью мог быть аннулирован, пока не стало слишком поздно. Но Андреа Торнато из глупого упрямства и похвального понятия о чести не мог отказаться от данного сгоряча сарацинской девице слова. На девицу же, а тем паче на ее говорливого дядюшку, такое ограничение наложено не было. Как слышал Бальдуччи, мусульманка могла быть выдана замуж бессчетное количество раз без ущерба для своего доброго имени, если на то будет согласие мужчин ее семьи. - Ваши слова поразили меня и заставили задуматься, - с обеспокоенным видом промолвил хозяин дома. - Если ученые люди у вас приравнены к самому уважаемому дворянскому сословию, то сьер Торнато взял жену не по чину. Происходит он из богатой и почтенной семьи, но не будучи первенцем и наследником имени, может рассчитывать на наследство самое малое. Племянница ваша могла бы выйти замуж за дворянина своей веры, а теперь ей придется довольствоваться... - негоциант огорченно махнул рукой. - Средств Андреа едва ли хватит дабы возместить упущенные монной Михримах возможности. Я потому все это говорю вам, - добавил он полушепотом, - что ваши седины и многомудрое лицо внушают неодолимое доверие.
полная версия страницы