Спасибо этому дому - пойдем к другому

Форум » Город » Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь » Ответить

Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь

Тахир ибн Ильяс:

Ответов - 53, стр: 1 2 3 All

Тахир ибн Ильяс: ... В девичьих покоях не было часов, но и не нужно было смотреть на них, чтоб понять: кира Анна, нареченная супруга Мехмет Заганос-паши, отсутствует слишком долго. И без того разговор этот был, как казалось старому Тахиру, не необходимым: обретя мужа, женщина обязана отчетом только ему, а если сомневается - никому другому, как своему отцу. И пусть дочь Варда проводила своего богом данного господина жестокими словам - старый ширазец не сомневался, что делами своими она сумеет искупить оскорбление, нанесенное без умысла, а единственно по женскому недомыслию. Но делать это было нужно быстро, пока зерна гнева еще не окончательно проросли и не дали всходов в раненном сердце ага янычар, погубив другие, столь нежные всходы. Пушки, отточенные клинки, воинская слава, честь, воздаваемая первому полководцу - то были гурии, которых мог заслушаться любой мужчина, и один робкий голос должен был звучать слишком близко, чтоб заглушить это искусительное пение. Под силу ли то было ромейке - лекарь не мог угадать. Мог только надеяться, что еще не поздно. Если б кто-нибудь спросил длиннобородого, убеленного сединами старика, почему и от чего желает он спасти своего любимого ученика, что угрожает ему и зачем он желает оградить Великого визиря от того, что любой почитал бы за честь и счастье - он не сумел бы ответить. Но и борода и плешь, что сменила некогда буйные кудри под огромной чалмой, не были заслужены им просто так: не на все вопросы можно дать ответ на человеческом языке. ... Хмуро взглянув на Филомену, сидевшую неподалеку с видом идола в иных, не освещенных исламом землях, он произнес с сомнением: - Долго что-то...

Филомена: Старая рабыня вздохнула: за неподвижным морщинистым лицом таились переживания, которым впору было изливаться в суетливой беготне и метаниях по комнате. С тех пор, как Анна отослала ее, сердце у Филомены было не на месте и все валилось из рук. Сундук с вещами госпожи был уложен кое-как, и Филомена со стыдом готова была к тому, что там не достанет дюжины наиболее важных для девицы мелочей. - Долго, - встревоженно согласилась она, не подумав, что подобное согласие, выраженное без условий и ехидных оговорок, может так изумить почтенного старца, что у того случится сильное сердцебиение или иная какая хворь. - Надо бы сходить... - с несчастным видом произнесла служанка, однако с места не сдвинулась, не решаясь нарушить приказание хозяйки или поссорить ее с чванливым латинянином.

Тахир ибн Ильяс: Ширазец, возможно, и удивился бы, если бы его ум не занимала куда более важное дело: в эту минуту он как раз пытался прикинуть, какие бы найти словеса, чтобы, отправив гонца, побудить Заганос-пашу вмешаться в беду, которая, как он был уже почти убежден, произошла в этом доме. Самым беспроигрышным казалось ему сообщить новому Визирю о неожиданном нападении - но что в ответ мог учудить и без того раздосадованный воитель, оставалось только догадываться, причем догадки эти были не самыми радужными. И Аллах был бы с противным латинянином, который с такой ловкостью отбил у лекаря доверие и слух молодого имама - но бедную Михри, которая пока еще ни в чем не провинилась и не сделала ничего дурного, подвергать такой опасности, как набег янычар, он совсем не хотел. В том же, что Мехмет-паша бросится на выручку посмевшей не подчиниться ему женщины, старый Тахир уже не был так уверен. Мысль Филомены показалась ему вполне дельной - вот только в том, что зажиточный торговец станет отчитываться безродной рабыне, лекарь испытывал очень большое сомнение. - Куда тебе, женщина! Разве что до кухни дойдешь, да и то как бы в бока не вытолкали,- перс тяжко вздохнул, понимая, что, скорее всего, всю тяжесть переговоров ему придется принять на себя. Конечно же, сплетни слуг зачастую знать куда как полезно, однако же теперь времени дожидаться, пока свежие вести просочатся из господских комнат по щелям, не оставалось. И разве он не представитель нации, победившей и воцарившейся в завоеванном городе? И разве за дверями не ждут его два десятка отчаянных воинов. - Как зовут хозяина-то этого?- лекарь сделал попытку выпрямиться, насколько позволяла больная спина и насколько это было возможно для человека его возраста.- Делать нечего, пойду выручать твою хозяйку, хотя она и упряма, как горная серна. А все ты, старуха!- со внезапной грозой в голосе прикрикнул он, тряхнув своей клюкой, словно грозя отходить ромейку за глупое и приведшее к таким неприятностям дело.

Филомена: Филомена вскинулась было, да вовремя прикусила язык. Не время сейчас для споров, пусть турок и глупость отпустил несусветную, а главное - несправедливую. Одним словом, турок. Однако ж рабыне пришли на ум, наличие коего оспаривал сварливый ширазец, те же соображения, что и ему. Голос служанки, женщины и чужачки, для латинян что клекот курицы - голову свернуть да и в похлебку, вот и весь разговор. Пусть же гласом филомениной тревоги станет почтенный лекарь, коли не лжет, что печется о благе киры Анны. - Бальдуччи, - тщательно выговаривая чужеземные звуки, проговорила рабыня. - Луиджи по крестильному имени, стало быть, кир Луиджи, как называла его госпожа. Дела вел с ее отцом, какие - то мне неведомо, и прозывался другом киру Михаилу. Но то было, пока Константинополь стоял крепко, а дворец базилевса полнился богатствами, - не удержалась она от скептического замечания, рожденного простонародным недоверием к людям чужой веры, чужого языка и чужих обычаев.

Тахир ибн Ильяс: Голова в огромной чалме покачивалась: перс внимательно вслушивался в каждое слово служанки, внезапно поняв, что почти ничего не знает об избраннице своего господина. Что она была хороша собой - бесспорно, умна - может быть, что еще не знала себя и что сердце ее, маленькое женское сердце отозвалось на обрушившуюся на нее страсть Заганос-паши - страсть, которая напугала бы или по крайней мере, заставила задуматься более здравую и зрелую женщину - да, и этого нельзя было отрицать. Но чем жила ее семья, о чем молится она по вечерам своему богу, и что именно вызвало в холодном убийце эту самую необузданную страсть - Тахир ибн Ильяс, душеврачитель и философ, не имел ни малейшего представления. И уж подавно, не имел представления о том, зачем латинцу было удерживать у себя девицу, коль скоро ему было определенно и ясно заявлено, что девица находится под покровительство сановного турка. Надеялся на выкуп? Смешно. Играл своей собственной жизнью? Имел какие-то тайные планы? Желал выместить на девице обиды? Или нашел для себя покровителя более высокого, который мог бы защитить его от гнева Великого визиря? Невозможно. - А зачем, скажи-ка ты мне, хозяину сдалась твоя госпожа?- задал лекарь вопрос без обиняков, поглаживая жиденькую бороду и сверля Филомену бесцветными глазами.- Приданое у нее, что ли, большое, или, может, с кем-то обручена из латинцев? Только смотри, не скрывай, а то все равно ведь узнаю,- он посмотрел на рабыню уже без прежней грозности, но все еще достаточно сурово, чтобы не вздумала путать и петлять, выговаривая хозяйку. - Таиться от меня нечего, дело прошлое: если что было, я до Мехмет-паши не донесу. Но знать должен непременно,- важно и значительно прибавил он, воздевая к небесам длинный, пожелтелый от времени палец.

Филомена: Задумалась тут и Филомена. Тайн от нее у Анны не было, но существуют тайны, в которые отец до поры дочь не посвящает. И длиннолицый управляющий проговорился о каких-то планах своего хозяина, торговца... Впрочем, чего не знаем - того и нету, все остальное ветром принесло. На том стояли, стоим и стоять будем. Филомена сделала строгое лицо, словно уже давала отчет Господу и ангелам Его в Судный день. - Нечего тут знать, - проворчала служанка. - Хозяин мой древних и знатных ромейских кровей, и дочь свою должен был отдать за такого же, - сверкнула старуха глазом на лекаря. - И сыскал было уже, да жених помер скоропостижно. Так и осталась моя Анна помолвленной, да не венчанной, - вздохнула она. Не венчанной оставаться госпоже Филомены и впредь, хоть и станет она мужней женою турку. - Стало быть, скрывать и сказать мне нечего, - заключила ромейка, однако понизила голос для признания. - Но глаза и уши у меня есть, чтобы примечать и слышать. От того, как дом поставлен и как хозяйство ведется, многое, если не все, можно вывести о господине. Так вот, на хозяйство италиец отпускает денег без запасу и отчета требует ежедневного. И до осады господский стол был ненамного богаче сегодняшнего, а прислуга вообще перебивалась с хлеба на воду. Вот и смекай сам, зачем латинянину моя госпожа, коли казна хозяйская ему доверена.

Тахир ибн Ильяс: Седые усы ширазца были, конечно же, не столь уж обширны, чтоб, следуя в поговорке, мотать на них услышанное, но и вестей-то он от старой ромейки услышал с гулькин нос. Но зато эти крупинки были на вес чистого золота, ведь из них напрямую явствовало, что латинянин мог быть весьма нечист на руку, а также могло явствовать, что тот мог рассчитывать прикрыть браком какие-то недостачи или, напротив, использовать его, чтобы наложить руку на предполагаемые богатства древнего рода. И то, насколько раздосадовало хитреца внезапное появление претендента, не посчитавшегося с его тщательно продуманными планами. Но, если с любым из своих соплеменников торговец мог бы управиться через своих подручных, живых ли или сделанных из золота - надежнейших слуг, которых можно отправить куда угодно, доверив им самое страшное дело - то теперешний враг был ему не по зубам. Больше того: как успел понять перс из предыдущих разговоров, у Бальдуччи хватило глупости явиться с жалобой на Заганос-пашу, а, значит, нажить в его лице смертельного врага. - Так-так,- проговорил лекарь, пожевывая бороду, с сомнением глядя на собеседницу, преданность которой в его глазах внезапно подверглась сомнению.- И ты, зная про все это, ее свела от мужа, чтоб кинуть прямо в пасть... этого крокодила? Ну, ты умна, женщина...

Филомена: Ромейка тяжело сопнула носом и бросила на ширазца убийственный взгляд. - Если б хозяин твой окаянный... - начала Филомена, обвиняюще тыча пальцем в Тахира, но затем бессильно махнула рукой, едва не задев лекаря по длинному носу. - Что толку сидеть, как на тризне, да вспоминать, кто как и чего! - сердито проговорила рабыня. - Не стряслось еще ничего, а коли стряслось, тем паче нечего сидеть сложив руки! Говори сразу, пойдешь или нет, - притопнула она ногой. - Нет, так я сама... И пусть ножами меня потом режут, - Филомена самоотверженно закатила глаза и приподняла объемистый зад от сиденья.

Тахир ибн Ильяс: - Сиди, сиди,- нельзя было сказать, что Тахир ибн Ильяс прикрикнул на ромейку, но иными словами его интонацию было словно определить. Виданное ли дело, чтобы женщина лезла в мужские дела, да еще срамила Великого визиря! Ишь ты, расходилась, посланница мира, вчера вечером-то ни мгновения не задумалась, как тому громиле приказать его, почтенного человека, к кому даже султаны прислушивались, затаив дыхание, избить, словно бродягу в кабацкой драке - а теперь "ничего не стряслось"? Так бы и приложил поперек спины чем-нибудь, чтобы вся заколыхалась, от макушки до пят - да вон хоть этой клюкой! Однако же, правота слов рабыни на время отвратила от ее головы и иных частей тела суровое наказание, уже уготованное ей: решительно качнув чалмой, которая, казалось, вот-вот должна была перевесить его сухое старческое тело, ширазец направился к дверям с решительностью, не сулившей его вероятному противнику ничего хорошего. Примерно так должен был выглядеть пророк Муса, направляющийся чтобы усовестить фараона, а то и сам сын Майрам, обличающий торговцев, нагло затесавшихся в мечеть, чтобы продавать там картинки с непристойными изображениями, вино и не менее запретную мусульманам свинину. Однако уже на самом пороге почтенный наставник Мехмет-паши сообразил, что в доме, кроме столовой и комнат, где нашли свой приют кира Анна и бедняжка Михримах, в эту минуту, как он надеялся, пребывавшая в моленьях Аллаху, милостивому и милосердному, с просьбой укрепить ее в вере и дать ей сил противостоять искусу заблуждения,- и, остановившись, повернул голову к Филомене. - Иди, иди... а куда идти-то?

Филомена: На этот законный вопрос у Филомены был единственный ответ. Кабинет Бальдуччи, где рабыня покинула госпожу. Если кира Анна там, то они со стариком перепугались напрасно, словно квохчущие наседки. Ежели нет, то турок призовет генуэзца к ответу. Все просто. - Я провожу, - посуровев, будто женщина не слабой Ромеи, а гордой Спарты, рабыня шагнула следом за ширазцем. ... Знакомый путь не занял и пяти минут, мог занять и вдвое меньше, если бы годков у Филомены и Тахира было поменьше, а резвости в ногах побольше. Наконец, остановившись у двери темного дерева, ромейка сказала: - Здесь.

Тахир ибн Ильяс: Ширазец едва успел привести в порядок одежды, еще утром бывшие такими нарядными и свежими, а сейчас уже напитавшимися дорожной пылью, что он принес сюда из дома Михримах, и тревогой, осевшей на его плечи уже здесь. В Османской империи, случалось, платье переменяли до десяти раз ко дню, примеряя роскошный аксамитовый кафтан - для торжества, легкое сукно - для частного разговора, а неподвижную, тяжкую, словно башня, отделанную мехом и расшитую золотом парчу - для визитов к покровителям и во дворец. Сейчас, конечно, Тахир ибн Ильясу требовалось всего лишь приструнить торговца, впавшего в испуг и отчаяние - однако и тут следовало бы соблюдать меру, сочетая приличную пышность, призванную дать понять, что перед Луиджи Бальдуччи предстал не просто безвестный старик, но воспитатель Великого визиря, с достойною сдержанностью, чтобы хитрец, умудрившийся снова заполучить райскую птицу, ту, что Мехмет-паша настойчиво желал видеть в своем алькове, не счел себя задетым и подавленным чужой пышностью. Это на Западе люди выставляют свои богатства к случаю и без случая, а на Востоке, особенно в стране столь богатой традициями, как сладостные земли Персии, одеться некстати порой еще хуже, чем позабыть совершать пятидневный намаз. Как объяснить этим варварам, почему один муслим может носить черную чалму, другой - зеленую, третьему положен тюрбан ослепительно-белого цвета... как донести до дикарей всю тонкость и изящество, вложенную царями и мудрецами в многослойные луковицы одежд. Но что стоят эти рассуждения, если шанса осуществить их все равно нет? Лекарь лишь одернул халат, щелчками счищая невидимую пыль, набившуюся в меховую оторочку - явно недостаточную для такого случая. По счастью или же к неудаче, слуги, чтобы доложить о его прибытии, близко не оказалось - и перс решительно толкнул дверь, намереваясь предстать перед латинцем в роли требователя и грозного судии.

Луиджи Бальдуччи: Заперев надежно монну Анну, генуэзец поспешил вернуться к другому своему сокровищу, поневоле оставленному без пригляду в кабинете. Слуги сьера Бальдуччи прослужили своему господину не один год и с улицы взяты не были, однако ротозей - первый помощник вора, и ларцу с отсчитанным выкупом не стоило оставаться в одиночестве более необходимого и вынужденного времени. Воротившись, рачительный хозяин не поленился проверить хитрый замок шкатулки, впрочем монеты внутри проверил на глаз, не сверяя с тщательностью сумму - как уже было сказано, мессер Луиджи был о прислуге хорошего мнения. Следовало также решить, как поступить с Анной Варда. Потайная комната могла служить надежным хранилищем для бумаг, драгоценностей, золота с серебром, но не для живой девицы, которая при тонкой фигурке и малом аппетите все ж нуждалась в еде, питье и прочих удобствах. К тому же отец трех дочерей и многие лета супруг знал, что чем меньше ромейке придется провести времени в маленькой комнатке с единственным слепым окошком, тем лучше и спокойнее она воспримет известие о неминуемом браке. Немного поразмыслив, торговец добавил в ларец еще две тысячи - в помощь скорейшему отплытию своего судна. Кораблем сьера Торнато мессер Луиджи решил пренебречь, памятуя об обнаружившихся странностях своего родича. А ну как тот вместо послушания и содействия отпустит девицу Варда при первом удобном случае? А не отпустит, осмелится вступить в пререкания? Он едва успел замкнуть крышку ларца, как дверь без стука распахнулась, и перед Бальдуччи появился дядюшка новоиспеченной супруги Андреа. - Мессер? - генуэзец успешно справился с изумлением, найдя простое объяснение появлению старца. - Неужели слуги в этом доме настолько обленились, что не нашлось никого проводить вас в покои вашей племянницы? Клянусь, я велю всыпать палок каждому лентяю!

Тахир ибн Ильяс: Пожалуй, ни один военачальник верхом на горячем скакуне, в ушах которого сверкали изумруды, а на груди - благородные лалы, ни один падишах, шествующий во дворец на изогнутой, как арка, спине слона не чувствовал большей, чем старый перс, решимости поразить и посрамить врага, потребовав у него двойного отчета: за исчезновение киры Анны и за то смятение, что внес его молодой родственник в душу и разум дочери Низамеддин-паши. С какого из двух вопросов начать, ширазец до сих пор колебался: первое грозило перерасти в ссору и требовало настойчивого напора,- второе же, напротив, невыполнимо было без должной деликатности и почти змеиной изворотливости. К тому же, пока он полагал Андреа Торнато единственным представителем фамилии, а, стало быть, человеком, которого можно понемногу вовлечь в круг правоверных, открыв для него сияние учения Пророка, да благословит и приветствует его Аллах!- в сердце уроженца города роз жила надежда не только отстоять свою подопечную от отсупа, но и обогатить исламское общество человеком возвышенного ума и немалого состояния. Какой это был бы триумф: оказаться первым, кто обратит иноверца к свету не по принуждению и не под угрозой немедленной смерти, но только словами мудрости, и, может быть, немного, чарами женских ласк! Какое это было бы поучение для маловерных! Какой пример сомневающимся! Однако, молодой имам обманул его ожидания, прежде всего - скрыв правду о собственной семье и том, что был человеком подневольным; второй раз - сочетавшись с Михримах браком по мусульманским обычаям, то есть будто бы проявив лояльность к ее вере; третий же состоял в той настойчивости, которую этот на вид сдержанный юноша проявил, когда зашла речь о том, чтобы вывезти Михримах в христианские земли. Сказать правду, дело это казалось старому Тахиру замедомо проигрышным - и все же, по здравом размышлении он решился начать именно с него, согласившись про себя с высказанным Филоменой: если что-то случилось, то оно уже произошло. А в том, что касалось Михримах, еще возможно было отвратить надвигающуюся беду. - Доброго вечера, почтенный,- обратился ширазец к хозяину дома с тем выражением лица, какое можно было трактовать одновременно как сдержанную доброжелательность и скорбную сдержанность. - Могу ли я нарушить ваше уединение в связи с важным и неотложным делом?

Луиджи Бальдуччи: - Мой дом и я в вашем распоряжении, мессер, - степенно ответил Бальдуччи, хотя в душе посетовал на законы гостеприимства, не позволяющие выставить назойливого старика за дверь. Впрочем, если тот пришел обсудить с ним передачу приданого молодой жены, как со старшим и мудрым родственником, то дело и впрямь было и важным, и неотложным ввиду поспешности совершения брака. В Италии имущественные вопросы решались до того, как нареченным дозволялось впервые увидеть друг друга, а у турок, похоже, был принят совершенно обратный обычай, что не так удивительно, ведь привержены они привычке вкушать пищу на полу, как животные или дикари, а не по-людски за столом. Додумав до этой мысли, мессер Луиджи взглянул на свой кабинет иными глазами и понял, что гостю будет здесь не слишком удобно. Ни подушек, ни мягкого ковра. Генузец повел рукой - плавное движение окончилось на стуле, на котором ранее сидела Анна Варда. Выточенный из темного дерева, высокой и заостренной кверху прямой спинкой, твердыми подлокотниками, всеми своими словно устремленными ввысь прямыми линиями этот предмет меблировки напоминал обращенные к небесам католические соборы, по выражению одного из поэтов, способные служить футлярами для деревьев.

Тахир ибн Ильяс: То, что почтенный негоциант не произнес вслух ни одного из соображений, посетивших его, было истинным благом, ибо избавило его от доброй сотни вопросов, которые прыткий ширазец бы не преминул задать. Вот только были бы они не столь приятными, как предполагал уроженец Геновы, ибо, действительно, касались бы приданого и состояния, и не одной Михри, единственным богатством которой, кроме старого дома в мусульманском квартале и белого кота, была только страстная, так обманчиво сулившая всем радость любовь к Андреа. Но - мир в благородном семействе был сохранен молчанием мессера Луиджи, и Тахир ибн Ильяс, проследив жест негоцианта, понял, что ему предлагается принять сидячее положение на высоком стуле, который видом и очертаниями напомнил ширазцу какое-нибудь остроумное пыточное приспособление. Однако же отказаться было невежливо, и мудрый старец, которому, видимо, сам Аллах в эти дни поручил быть мостом между двумя верами и посланцем едва установившегося мира, проковылял, опираясь на клюку, к указанному месту... не хотелось бы верить, упокоения своего седалища. Телодвиженья и звуки, сопровождавшие его обустройства на стуле, заслуживали бы, конечно же, отдельной главы в хрониках современников, причем им можно было бы смело дать наименование, отзывавшее к Житиям христианских мучеников, со смирением пристраивавшихся на кресте. Однако же, дело кончилось отнюдь не так прискорбно, как в случае со святой Екатериной или апостолом Андреем: водрузив седалище, костлявую спину и чалму на предложенное место, наученный опытом лекарь не стал на сей раз предпринимать попыток втянуть туда же свои желтые ноги. Впрочем, они и так оказались в центре обозрения мессера Луиджи, ибо опасающийся за свою жизнь старец как мог далее отодвинулся от края, отчего его ступни повисли почти в локте над полом, болтаясь, как у малолетнего, впервые посаженного за обеденный стол. Выдержав паузу, призванную сгладить - он это чувствовал - несколько комичное впечатление от своего водворения - лекарь выдержал паузу, а затем обратил на собеседника прозрачные глаза. - Полагаю, вы догадываетесь, о чем пойдет речь, почтенный.

Луиджи Бальдуччи: Приняв преувеличенно скромный вид, генуэзец многозначительно закивал. Чем скорее он разделается с неожданным посетителем, тем быстрее освободит свое время. - Дело важное и неотложное, мессер, я понимаю, - с серьезной физиономей произнес он, - касается вашей племянницы? О ком и о чем еще можно думать в день ее свадьбы? Попросите ли вы дать характеристику нраву сьера Торнато или его имущественному положению, на все я отвечу с превеликой охотой, и ответы не посрамят чести моего родственника.

Тахир ибн Ильяс: Касательно чести молодого имама, как надеялся старый Тахир, не было основания к беспокойству: во всяком случае пока, если не считать намерения перевезти Михримах в латинские земли, он вел себя, как подобает воспитанному и ученому юноше. Оно конечно, поинтересоваться его семейством, о котором ширазец, по старческой ли забывчивости или от пережитых треволнений, немногое помнил, было весьма полезно - а потому лекарь лишь медленно наклонил голову, вовремя вспомнив, что именно этот жест христиане используют при согласии. Состояние же нового родича, если конечно, духовное родство, основанное на купле-продаже книг из императорской библиотеки сошло бы за кровную близость, дающую право персу почитать себя опекуном молодой супруги Андреа, теперь волновало старика куда больше,- ведь, наместо обеспеченного и уважаемого человека, который волен был сам принимать решения о прошлом и будущем, дочь хаджи Низамеддина получила в супруги (так теперь мыслилось растревоженному ширазцу) лишенного достоянья нахлебника, не имевшего даже собственного дома. Но мало того, этот неокрепший еще мужчина, по-видимому, находился под сильным влиянием своего дядюшки или же обладал завидной способностью к притворству, потому что благорасположение, столь щедро выказываемое им Тахиру в доме покойного друга, теперь вдруг обернулось неуместным для столь неопытного существа упрямством. Не рассчитывая более на откровенность Андреа, который дал ясно понять, что желает пренебречь советами родственника невесты, старый философ надеялся услышать о планах семейства от того, кто, видимо, руководил и направлял его членов - и чутье царедворца, да и просто разумного человека, указывало ему на то, что этим человеком является старый лис по имени Луиджи Бальдуччи. - Полагаю, почтенный, что вести себя так же, как мы бы поступили в случае сговора, будет крайней нелепостью,- начал он, покашливая и косясь на пол, с высокого стула казавшийся недостяжимо ушедшим вниз, как будто какой-то проказник-джинн вдруг вознес лекаря в горние надземные выси.- Но я всемерно уповаю, что столь достойный человек не станет пытаться извлечь выгоду из чувств, согревающих юные сердца и вынуждающие их с нетерпением торопить время. Великий Хафиз, да благословит его Аллах и приветствует, сказал так...- Тахир-баба уже приготовился воздеть было руку и поразить собеседника образцом изящнейшей газели, но для того, чтобы произвести этот поучительный и призывающий ко вниманию жест, следовало отпустить резной подлокотник, а к этому старец, не обладавший ни мужеством Рустема, ни отвагою Феридуна, не был нимало готов. - Впрочем, подозреваю, что время насладиться поэзией еще будет,- пробормотал он недовольно, тверже вцепляясь в ручки и еще глубже забираясь на сиденье.- Сказал и сказал. Полагаю, что вы, уважаемый, сумеете усладить мой слух музыкой еще более сладостной.

Луиджи Бальдуччи: «Сказал и шут бы с ним», - с прискорбным отсутствием почтения к великому Хафизу подумал сьер Бальдуччи, ставивший поэзию не слишком высоко, а декламирование вирш считавший особо изощренной пыткой. - Стихи и песни хороши в урочное время, - соединив вместе кончики пальцев, пророкотал торговец, - однако и лира и лютня немы без натянутых струн, стало быть, первичен вещественный материал, потому обратимся к вещам существенным, - мессер Луиджи тщательно откашлялся. - Сьер Торнато является сыном уважаемого в Генуе и Венеции негоцианта, чье положение и в торговле, и в совете города незыблемо. Племянницу вашу ожидает жизнь безбедная и полная радостей, поскольку Андреа не только приятен ликом, но и мягок характером. Уверен, раскаяться ей не придется, а придется ответить на дары супруга собственными, чтобы и у него не было повода пожалеть.

Тахир ибн Ильяс: Примерно такого вступления и ожидал старый Тахир. Кичливого и наглого торговца, рассевшегося посреди кофейни, и расположившего умащенную без меры розовым маслом, выкрашенную хной бороду поверх набитого брюха, видно, а, главное, слышно, куда дальше, чем воина или ученого мужа. Но каким же тихим этот самый господин бывает, когда вельможа в сияющих тканях шествует мимо, словно тигр в диких лесах, или когда военачальник, стремительный, словно пущенная стрела, несется на чистокровном скакуне, подобно льву! Нет, бесспорно, торговля на Востоке всегда пользовалась уважением, и сам Тахир ибн Ильяс лично знавал нескольких весьма достойных торговцев, поставлявших ему старинные книги, отроков-чтецов или загадочные безделушки, которыми так любили развлекать себя древние колдуны и мудрецы - но сравнить этих людей с безбожными латинянами, что наживают сокровища, позабыв советы собственного Пророка, никак не мог. Разве бы пригласили они почитаемого человека, тем более родственника, к серьезной беседе, не предложив ему чаю или кальян, не полюбопытствовав, не утомился ли он, чтимый за свои ученые заслуги, после долгой и трудной дороги, не желает ли он отдохнуть и развлечь себя пением и танцами, а то и глотком-другим знаменитого ширазского вина? Разве бы стал восхвалять достоинства своего племянника прежде, чем воздал бы хвалу драгоценной его супруге, которая сделала честь их семье, войдя в него молодой госпожой, будущей матерью хозяйских детей? Эх, да что говорить! Недружелюбная кичливость латинянина настроила Тахира, доселе лишь в меру настороженного, на такой же почти враждебный лад. Поджав свои тонкие губы, так что куцая борода выставилась вперед подобно короткому мечу храброго воина, он отвечал, тем не менее, голосом сладким, словно вино, так и не предложенное ему мессером Бальдуччи: - Про то, что Венеды и Генова - города торговые и богатые, слугам светлейшего и благороднейшего султана Мехмеда ведомо лучше прочих. Венеды каждый год исправно испрашивают его великодушного дозволения на льготную торговлю в пределах империи (которое он им в небесной милости своей благородно дарует) и подносят ему богатые подарки. Правда, последнее время, как говорят, дела их несколько ухудшились из-за появившихся в ближних к нам водах пиратов, да и колонии свои Светлейшая теряет одну за другой. Что же до Геновы, то милостивому султану и через него нам, недостойным, известно, сколь великие прибытки она получает в Руме от торговли зерном... вернее, получала,- не без злорадства прибавил он, блеснув взглядом на собеседника.- Однако я не сомневаюсь, что она быстро наверстает упущенное за счет других колоний, даже если милостивый султан пожелает нынче отобрать у нее право торговли. Если бы подобные речи вел грек, можно было бы смело сказать, что последняя фраза была коварной парфянской стрелой: кому как не мессеру Луиджи было известно, что Константинополь оставался последним и основным форпостом некогда могущественной державы во всем Средиземном море. Сочтя, что пока яда в адрес собеседника будет достаточно, лекарь счел возможным вернуться к ранее прерванной теме. - Моя семья... и семья Михримах не принадлежит к торговому сословию, однако, в Империи люди учености - а таким был ее покойный родитель, ходжа Низамеддин, удостоившийся четырежды посетить Мекку и быть приглашенным в Каабу лично ее Хранителем - пользуются большим уважением и, при желании, могут скопить огромные богатства. Впрочем, ученые люди, как вы, полагаю, знаете, без состояния не могут достичь даже сколько-нибудь порядочных успехов в своем деле. Ловко - как ему показалось - уйдя таким образом от необходимости откровенно рассказать собеседнику о бедственном положении почтенного семейства Михримах, лекарь с улыбкой посмотрел на торговца, ожидая от него вопросов или же комментариев к сказанному.

Луиджи Бальдуччи: Внимая этому потоку завуалированного и откровенного самовосхваления, мессер Луиджи погладил бороду - как всегда, когда в голову генуэзцу приходила какая-либо мысль. Брак, не скрепленный по церковному обряду, в сущности не являлся таковым и с легкостью мог быть аннулирован, пока не стало слишком поздно. Но Андреа Торнато из глупого упрямства и похвального понятия о чести не мог отказаться от данного сгоряча сарацинской девице слова. На девицу же, а тем паче на ее говорливого дядюшку, такое ограничение наложено не было. Как слышал Бальдуччи, мусульманка могла быть выдана замуж бессчетное количество раз без ущерба для своего доброго имени, если на то будет согласие мужчин ее семьи. - Ваши слова поразили меня и заставили задуматься, - с обеспокоенным видом промолвил хозяин дома. - Если ученые люди у вас приравнены к самому уважаемому дворянскому сословию, то сьер Торнато взял жену не по чину. Происходит он из богатой и почтенной семьи, но не будучи первенцем и наследником имени, может рассчитывать на наследство самое малое. Племянница ваша могла бы выйти замуж за дворянина своей веры, а теперь ей придется довольствоваться... - негоциант огорченно махнул рукой. - Средств Андреа едва ли хватит дабы возместить упущенные монной Михримах возможности. Я потому все это говорю вам, - добавил он полушепотом, - что ваши седины и многомудрое лицо внушают неодолимое доверие.

Тахир ибн Ильяс: Если ранее хитрость человека, с которым его столкнула судьба, и в коварную власть которого брошена была теперь бедняжка Михримах, не оставляла сомнения, то теперь все случившееся начинало казаться ширазскому лекарю злокозненным и отлично осуществленным планом. Это невзрачный человек, показавшийся на входе лишь спесивым торговцем, по окончании своей речи уже представлялся Тахиру коварным чудовищем, обманом завладевшим двумя хрупкими девами, вверенными его попечению. Надо ли говорить, что Андреа Торнато тоже серьезнейшим образом пострадал в его глазах, превратившись в пособника этого латинского кровопийцы, если не по взаимному согласию, то по своей доверчивости. И это следовало выяснить прежде, чем мчаться открывать глаза юноше, который мог стать как помощником, так и противодействием в деле освобождения двух несчастных девиц. - Это так,- наклоняя голову в знак согласия и словно бы подтверждая жертву, принесенную Михримах, оповестил он собеседника.- Однако, мне показалось, что препятствовать взаимному чувству, возникшему между двумя подданными светлейшего и благороднейшего султана Мехмеда, да ниспошлет на его голову всемилостивейший Аллах тысячи благоденствий и да осыплет он его своими милостями,- не есть вещь, угодная Творцу. Тем более, что намерения вашего родича мне показались честны,- бесцветные глаза с прищуром блеснули на Бальдуччи.- Что же до богатства, то мало ли бедствующих и нуждающихся в браке обретали поддержку и счастье, что позволяло им поправить свои дела и достичь высокого положения? Таких ибн Ильяс с трудом удержался от похвальбы о том, что его слова, через уши его любимого воспитанника, могут с весьма большой легкостью достигнуть престола султана - однако же решил, что в данном случае раскрывать перед коварным латинцем свои возможности будет не ко времени и неуместно. Давать плеть в руки глупцу - значит подставить ему собственную спину.

Луиджи Бальдуччи: Мессер Луиджи мог бы в свою очередь ответить, что следует различать честность и простоту, когда честность проистекает от неумения лгать и скудости воображения. По мнению генуэзского купца в его родиче самым опасным образом соединялось первое и второе. Умная и волевая женщина сумела бы выправить этот недостаток или же направить его на благие цели, но от новоиспеченной супруги сьера Торнато мессер Луиджи не ожидал ни того, ни другого. Однако старец высказал предположение, которое весьма пришлось по вкусу хитрому торговцу. Мысль, в зачатке своем прячущая самые мрачные прогнозы на будущее. Надо лишь обнажить их перед проницательным взором собеседника. - Вы совершенно правы, мессер, - лучезарно улыбнулся Бальдуччи, - когда надеетесь на привет и поддержку семьи Торнато. Без сомнения при виде кротости и красоты вашей племянницы их сердца растрогаются и возрадуются за сына, и содержание его будет увеличено сообразно новым его нуждам. Я сам, - вдохновенно воскликнул генуэзец, - напишу моему свойственнику и добавлю мой негромкий голос в пользу молодых.

Тахир ибн Ильяс: В том, какими будут эти реляции, Тахир ибн Ильяс, человек опытный и обладающий - по линии покойного брата - достаточно большим числом бедных и очень бедных родственников, чьи имущественные притязания возрастали по мере увеличения колен, проходивших между ними и усопшим. Нет, почтенный друг хаджи Низамеддина не был ни жадным ни злым человеком, во всяком случае, если к тому не было причины - но, если бы попросили его, мог бы поведать о претендентах весьма многое и в превосходных степенях. Послание, которым же готов был, по собственному признанию, разродиться латинянин, наверняка содержало бы такие эпитеты и сравнения, что самые ядовитые писатели эпиграмм, которыми, как и создателями божественно-прекрасных газелей, изобиловал обласканный солнцем и благословленный Аллахом Шираз, от зависти наверняка удавились бы на кисее собственной чалмы. - Не забудьте непременно добавить туда и мои комплименты в адрес вашего драгоценного родственника,- ласковым голосом, улыбаясь со всею отпущенной сладостью изрек он.- Который был настолько благороден, что сочетался с моей племянницей браком по исламскому обычаю, чему есть свидетели, и нарек ее своей супругой перед нашим светлейшим имамом, который отмечает за этот брак перед Аллахом. Последний выпад был направлен в самое слабое звено тех цепей, которыми коварный латинец мог опутать новобрачных, и звучал почти как угроза, яд, заточенный в корзину с финиковыми ягодами. Даже далекому от богословских прений человеку было довольно известно, что католики порицают и не допускают браков с муслимами куда строже, чем дети ислама хранят завет брачевать своих девиц только с единоверцами. Проступок же Андреа был тем более ужасен, что он сам являлся священнослужителем, и, значит, ответить за подобное мог бы в десять раз строже, чем обычный прихожанин, по глупости или недомыслию решившийся нарушить одну из важнейших заповедей своей церкви.

Луиджи Бальдуччи: - Напишу всенепременно, - чуть ли не клятвенно заверил старца Бальдуччи. - Ничто не радует отца больше, чем слова похвалы в адрес сына. Обещание дано было с легкостью и чистосердечно, поскольку любое письмо из павшего города прибыло бы в Венецию не ранее самого предмета письма, отправлявшегося туда же. Не намерен был мессер Луиджи, вопреки подозрениям Тахира-бабы, и злословить - сильнее клеветы молодому дьякону могли повредить факты, изложенные сухим и беспристрастным языком летописца. Помутившийся от горя рассудок юноши попал в тенета коварных обольщений мусульманки. В глубине души генуэзец испытывал к Андреа сочувствие - тем большее, чем отдаленнее было их сродство, - и в другое время непременно бы отсоветовал ему уезжать из Константинополя, становившимся прибежищем и не для таких странных союзов, и свить семейное гнездо подальше от родины. После же, когда очарование первых радостей супружества померкнет, Андреа вернулся бы в родные пенаты в одиночестве, ничем не огорчив отца с матерью, и навещал бы оставленную супругу по мере надобности. Мессер Луиджи знавал немало негоциантов, с полным удобством державших дома и «жен» во всех городах, где им приходилось подолгу бывать по делам торговым. Но что-то подсказывало сьеру Бальдуччи, что его юный родич не оценит сей здравый совет. - Сердце мое поистине обливается кровью, а очи застилает мрак, - меж тем не унимался торговец, прижимая пухлые ладони к груди. - Многое я с превеликим удовольствием предложил бы молодой чете, но юный Андреа так горд, - сокрушенно покачал головой он, - что примет от меня самую малость и будет полностью зависеть от отца. Ведь - приоткрою вам тайну - родство наше, хоть и близкое, но не кровное: старший брат Андреа сочетался браком с двоюродной племянницей моей жены. А эти венецианцы так строги и щепетильны в межродственных отношениях... Мессер Луиджи замолк в полном расстройстве - перспектива с его слов для новобрачных и впрямь вырисовывалась мрачная. Претенденту с подобным финансовым положением, наберись тот наглости и неразумия просить руки дочери самого Бальдуччи, генуэзец указал бы на дверь через пять минут, а то и раньше.

Тахир ибн Ильяс: Последние слова торговца заставили старика нетерпеливо ерзнуть на своем месте: сам того не подозревая (или подозревая?) родственник жениха, верней, уже мужа, мессер Луиджи Бальдуччи высказал предложение, которое было весьма по душе родственнику молодой жены Андреа. И причиной тому было не только выказанное им сочувствие к влюбленным, в которое, сказать правду, старик не очень-то верил, но то, что тот дал повод сделать предложение, отказаться от которого для торговца - значило бы проявить свою глупость. - Быть может... вы бы смогли написать уважаемому родителю нашего молодожена другое письмо?- со всей мягкостью и проницательностью, что отпустила ему природа, проговорил он, устремляя на негоцианта пристальный взгляд.- Ежели род его действий таков же, каков и ваш, почтенный человек должен понять, что глупо складывать все яйца в одну корзину, и что оставить связи в великом городе, уже существующие, и те которые еще только могут быть установлены. Кто бы ни был таинственный покровитель, на помощь которого ваш родственник уповает, дабы отправиться на родину... едва ли его милость может сравниться с милостью Великого визиря.

Луиджи Бальдуччи: Левая бровь торговца, кустистая и редкая, поползла вверх - гримаса, более эффектная при бровях густых и соболиных. В чем корысть старика помешать отъезду юной четы, мессер Луиджи видел ясно. На склоне лет Тахир ибн Ильяс позабыл извечный закон, что девица с самого своего рождения отрезанный ломоть, предназначенный уйти в другую семью. Правда, в памяти проскользнули намеки на неприятности Андреа в родной Венеции, из-за которых он и отправился за море. - Мог бы, - согласился Бальдуччи. - Написать я все могу, бумага и чернила примут любой совет в отличие от человека. Но когда это письмо попадет в руки старшего Торнато? Ни Венеция, ни Генуя еще не знают о переменах, постигших Константинополь. Поэтому воспринять мой совет остаться должен прежде всего сам Андреа, а уж я позабочусь представить это решение в наиболее выгодном свете перед его родственниками. Генуэзец подумал, что дело это совсем нетрудное: на фоне пожарищ и крови, пролитой от отрубленной головы Карло Торнато, возвращение младшего сына, даже сочетайся тот браком с хромой ослицей, станет событием радостным.

Тахир ибн Ильяс: Торговец принялся юлить и это послужило добрым знаком в глазах почтенного ширазца. Улыбнувшись в бороду он с наивными видом задал вопрос, призванный разметать укрепления противника в пух и прах: - Отправить одно письмо вместо другого - не более сложно, чем отослать самого юного имама с его юной супругой,- ласковый голос был полон скрытого яда, как будто бы старик ни единой секунды, ни одного мгновения не подозревал о том, что разгадал коварные планы собеседника и принял его затруднения за чистую монету. Внезапно перед ширазцем забрезжил выход, который мог бы спасти если не всех несчастных девиц, вверенных его попечению, то, говоря высоким языком любителей шахмат, обратить пешку в дамки и выиграть партию одной перестановкой фигур. - Приказ выпустить из порта какое-либо судно может исходить от двух людей, наделенных достаточной властью. Первый - это, разумеется, наш светлейший султан; второй же - Великий визирь, благородный Заганос Мехмет-паша. Если не ошибаюсь, ты хорошо знаком с ним?

Луиджи Бальдуччи: Если в начале разговора Тахир-баба был уязвлен отсутствием угощения, то мессер Луиджи в это мгновение возрадовался пустому столу. Ведь держи он в зубах халву или пряник, имя Заганос-паши отторгло бы губительную крошку в дыхательное горло несчастного торговца, а наполни он рот вином, упомянутое имя направило бы смертоносный глоток в легкие. Даже теперь Бальдуччи поперхнулся и закашлялся. - Знаком, - с достоинством проронил он, мол, высокими знакомствами хвастать не приучен, еще и не с такими приходилось знаться, - как знаком и с Шехабэддин-пашой, с которым у меня условлена встреча. В очень скором времени. Бальдуччи думалось, что он сделал весьма ловкий ход, дав понять, что уже втерся в доверие при султанском дворе.

Тахир ибн Ильяс: Подобно тому, как имя нового Садр-азама заставило прерваться дыхание в груди хитроумного негоцианта, имя Шэхабеддин-паши аналогичным образом едва не вынудило прочистить горло и его престарелого собеседника. Перс, не столь дальние предки которого вводили в смущение величайших воинов Греции и муголов, как уже неоднократно упоминалость, недолюбливал евнухов вообще и верховного белого евнуха, наперсника султана Мехмеда, в частности. Трудно сказать, что было тому первопричиной: происхождение ли от одного корня, часто порождающее в людях дружбу, но еще чаще - смертельную вражду; старость ли, которой свойственно скрываемое, но вполне понятное недоверие к молодости; или же главным злом для честного, хотя и весьма искуссного в сокрытии правда Тахира казалась жестокая, лживая и двуличная натура нового Румели-паши. Сам Сулейман ибн Дауд, муж, как известно, обладавший немалым разумением и понятием, едва ли сумел бы понять, какая из этих причин заставляла ширазца недолюбливать своего соотечественника почти так же страстно, как тот ненавидел умудренного опытом лекаря. Однако сейчас наставник Заганос-паши оказался в сложном положении человека, не знающего, с какой стороны от него в траве угнездилась змея, готовая впиться в его желтые ноги. С одной стороны казалось очень возможным, что Шэхабеддин освободил пленника по недомыслию и из водившейся за ним, презираемой янычар-агой склонности к деньгам; с другой же подобная махинация могла явиться результатом совместного и весьма хитроумного плана, который любое неосторожное слово могло разрушить. Поэтому старый Тахир выбрал путь третий, покудова не причиняющий ущерба имени и репутации его смертельного врага, который - старик был в этом уверен - в самом скорейшем будущем проявит свою змеиную сущность и справится с очернением собственного имени лучше, чем все его хулители вместе взятые. - Шэхабеддин-паша - высокий вельможа, и ему доступны многие тайные коридоры и неизвестные прочим пути к ушам нашего повелителя, всемилостивейшего султана Мехмеда,- произнес он степенно, начиная в который раз симметрично располагать складки своего запылившегося одеяния.- И, конечно же, весьма скоро, когда наш повелитель соизволит отвернуться от дел войны, вознаградить своих воинов, возвести в сан нового Великого визиря, распределить трофеи, принять иноземных послов, провести переговоры, скрепить договоры о мире, и возвратиться в столицу - о да, весьма скоро, не позднее чем к концу лета его слова, наконец, достигнут слуха нашего всесильного султана. Если такой человек дал тебе слово, можно, конечно, не сомневаться, что, как только повелитель соизволит обратить взор на свой гарем, просьбы его смотрителя будут рассмотрены... Главное для тебя - не упустить момента и вовремя напомнить Шэхабеддин-паше о себе, для чего тебе прийдется последовать за ним в Эдирне и уже там добиться аудиенции. Да, обладая таким поручителем, в империи можно, конечно же, справиться с твоим делом относительно быстро... всего за каких-то полгода.

Луиджи Бальдуччи: На эти полные скрытого яда слова Бальдуччи улыбнулся с превосходством человека, знающего куда больше собеседника. Что ему были угрозы о проволочке исполнения обещаний Шахин-паши, если он не заручился ни одним из них? Все равно что грозить падением цен на зерно крестьянину, у которого весь урожай пожрала саранча. Впрочем, предупреждение - ложное или искреннее - торговец сохранил в тайниках своей памяти на недалекое будущее. - Полгода - это действительно небыстрый срок, - промолвил мессер Луиджи, важно покачав головой, - однако мой родственник теперь может полагаться не только на скромного генуэзца, чьи силы и возможности имеют зримый предел, но и на куда более влиятельных родичей своей супруги, которые захотят способствовать счастью монны Михримах, как я - счастью сьера Торнато. Он беспокойно шевельнулся в кресле, но не судьба юных влюбленных потревожила душу и тело италийского купца - хитроумные сделанные массивные песочные часы, выставленные на столе и содержащие в своем стеклянном чреве два часа человеческого времени, напоминали об оставленной без должного присмотра Анне Варда. Замок был надежен, ключ спрятан у него на поясе, а преданные слуги не посмеют прийти на помощь неразумной девице, но все же Бальдуччи было далеко до полного успокоения. Прислужник, которому он впопыхах велел стать на страже, был не слишком умен. С одной стороны, это не потребовало от хозяина пространных объяснений своему приказу, с другой подтачивало уверенность в надежности тюремщика.

Тахир ибн Ильяс: Побежденный красноречием негоцианта, да, может быть еще несколько утомленный обилием разливавшейся вокруг иноземной речи, Тахир ибн Ильяс не сразу сообращил, что героем пространных словоизлияний негоцианта стал не султан и не Великий визирь, а его собственная скромная, сильно потрепанная жизнью персона. Но спросить впрямую о том, чье покровительство повезло снискать латинянину, было несколько унизительно для достоинства того, кто не без оснований почитал себя изворотливейшим и первейшим умом если не при дворе султана, то в окружении янычар-аги,- однако, другого выхода лекарь не видел. И все же, прежде чем проявить интерес к вопросу, столь его занимавшему, ширазец выдержал паузу, за время которой пытался угадать имя неизвестного благодетеля, на коего полагался юный имам. Казалось невероятным, что со вчерашнего вечера, когда многострадальная голова хафиза, получившая столь жестокий и коварный удар от ныне беседовавшего с ангелами сообщника Филомены, и до сегодняшнего утра, когда нога опекуна Михримах и радетеля о семейном счастье садр-азама впервые переступила порог дома, латинский негоциант мог бы сыскать покровителя, способного не уступить в могуществе двоим уже перечисленным. Первый, кого благодетельная память подсунула ибн Ильясу, был, конечно же, отставленный ныне Халиль-паша, с которым (стены имеют уши, и во дворце много и часто шептались о взятках, будто бы получаемых тем от византийских купцов) почтенного Луиджи Бальдуччи могли связывать какие-то давнишние обязательства. Однако падение вельможи было достаточно гласным, чтобы об этом еще не пронюхал такой старый лис - и, в любом случае, если тот полагается на Халиля, жестокое разочарование настигнет генуэзца слишком скоро. Махмуд-паша тоже едва ли рискнул бы так скоро раздавать налево-направо свои обещания: пораженный в самое сердце возвышеньем ненавистного соперника, этот тигр наверняка теперь метался по отведенной ему клетке, призывая все кары Аллаха и все мучения иблиса на голову счастливца. На союз с генуэзцем он отважился бы только в том случае, если бы тот располагал какими-то доказательствами проступков паши Заганоса, могущими свалить соперника с высоты, на которую тот внезапно вознесся - а, при всем желании, похищение ромейской девицы едва ли перевесило бы военные заслуги аги на весах султана. Нет, сейчас Махмуд Ангел был неопасен для Заганос-паши, и, по своей осторожности, он не стал бы обременять себя обещаниями, неисполненье которых могло бы повредить ему более, чем сопернику. И в этот момент смысл сказанного дошел до него. - Благоволение высоко стоящего человека есть милость небес для страждущих и уповающих,- проговорил ширазец с важностью вали, подающего голос от вверенной ему провинции в высоком Диване.- А просьбы и стенания их - напоминания для власть имущих о том, что все мы, великие и малые - в руках Аллаха. Один он дает и один он отнимает. Как и вы, я готов употребить всю имеющуюся власть на благо молодоженов, однако же, почтенный, желательно было бы мне услыхать от самого вашего племянника и его супруги о том, чего им желательно.

Луиджи Бальдуччи: Маленькие глазки торговца сощурились, углубив сеточку морщин у висков. По мнению сьера Бальдуччи, в деле столь деликатном и тонком, как собственная будущность, к мнению молодых людей следовало прислушиваться в последнюю очередь. На что Господом даны этим неразумным умудренные опытом и сединами родичи, спрашивается? Мессер Луиджи в рассеянности пощипывал бороду, поскольку в предприимчивом уме генуэзца начал складываться некий план. Неважно, из чьих рук он получит вожделенное разрешение на отплытие, и название какого судна будет проставлено в вожделенном документе. Лишь бы оно было. - Желание моего племянника - прежде всего находиться подле любезной его сердцу супруги, - медленно начал Бальдуччи. - Мысли и желания вашей прелестной родственницы известны вам лучше, чем мне, однако полагаю, что они не слишком отличны от образа мыслей мессера Андреа. Во всем остальном сьер Торнато готов всячески прислушиваться к моему скромному суждению, - заявил торговец с ничем не оправданной уверенностью. - Но даже если он поддастся увещеваниям остаться в Константинополе, его душа не будет спокойна, пока он не отправит весть о себе родным в Венецию. А так как дела моего торгового предприятия требуют скорого путешествия в Италию, - с великолепной небрежностью обронил он, - то капитан моего корабля, человек надежный и проверенный, вполне способен выступить в роли Меркурия и вестника счастливого события.

Тахир ибн Ильяс: Как не старался старый лис, латинский негоциант утаить от проницательного взора собеседника свои нечистые тайны, непомерная спесь, присущая всем людям этого сословия, выдала головой все его тайные планы. Вот значит, что задержало столь почтенного на вид человека в обители Румели-паши, и вовсе не турецкой жестокости, столь поносимой людьми Книги, и не непомерной жадности евнуха (хотя зная его Тахир-баба не сомневался, что милость султанского любимца обошлась недешево) - а единственно тем, что он, еще не зная о поступке племянника, хотя, возможно, догадываясь о его чувствах и намерениях, решил поторопить того с выездом из Константиние. Однако, следовало вызнать еще что-нибудь о коварных планах нового родича, чтобы потом представить их наивной душе Андреа во всей первозданной черноте. - Румели-паша, да смилуется над ним Аллах, весьма большой вельможа,- произнес старик сухо, изображая почтительный наклон головы в адрес султанского любимца, которого, по правде говоря, считал едва ли не самым вредным человеком из окружения Мехмеда.- Полагаю, ваше знакомство с ним весьма прочно и продолжительно, если он согласился пойти на такой риск и даровать вам обещание пропускного ярлыка.

Луиджи Бальдуччи: - Риск? - негоциант позволил себе выразить деликатное беспокойство. - Простите, мессер, мое косноязычие, которое и ввело вас в заблуждение. Я развею его. Ярлыка у меня нет, - простодушно признался сьер Бальдуччи. - Откровенно говоря, я намеревался хлопотать о пропуске, но теперь учтивость не позволяет обременять этой почетной просьбой никого, кроме вас. В ваших и только ваших руках находится будущее молодой четы и скорое отцовское благословение Андреа и его избраннице, с которым не замешкает старший Торнато, едва лишь глаза его увидят мое письмо.

Тахир ибн Ильяс: Каким именно будет это "благословение", в чем оно будет заключаться и чем окончится, искушенный в нравах латинцев и их отношении к детям Пророка Тахир догадался практически сразу. Сперва свекровь, подколодная змея, что раздает по праздникам милостыни на на грош, а требует поминать ее в молитвах всю жизнь, станет причитать о том, что любимый сын не сыскал себе "достойную" жену, и что ее внуки будут выношены и рождены в лоне какой-то сарацинки, что лицом черна, да как свинья грязна, того и гляди, сына в свою нечистую веру утянет, береги только простыни, чтобы чернотою своей не измазала. Затем присоединятся все девицы и молодые жены из рода, не столько из опасения за душу Андреа, сколько за то, чтобы новая сноха не была и в своих иноземных, странных нарядах красивее их, чтобы мужья и женихи не заглядывались бы на ее редкую красоту, не сравнивали бы яркую иноземную птицу с ними, прискучившими ханжами и квочками. Затем их мужья, сообразившие, что можно урвать кусок от еще не рожденных наследников, пеняя Андреа на то, что те рождены-де не от законной жены, а от какой-то недостойной наложницы (если Михримах останется тверда в вере), потребуют лишить "ублюдков" законной доли наследства. И уж совсем под конец поднимет голову глава семейства, сообразив, что выгодная женитьбы, которая могла бы обогатить семейство и упрочить его положение в родном городе. Так что в самом лучшем случае свои поздравления члены славной фамилии встретят новую сноху с натянутыми улыбками и приветствиями сквозь зубы. Внезапная мысль, словно молния озарила разум почтенного лекаря. Еще незабвенные полководцы древности говорили, что бить врага нужно лишь по его слабому месту - а что было слабее у купца, чем его мошна и его торговые сделки. - Аллах да сподобит своего недостойного раба принять верное и взвешенное решение!- воздевая руки, провозгласил он преувеличенно-громкую мольбу. Потом сделал вид, что задумался, озадаченный некой тайной, и в конце концов взглянул на геновца с сомнением. - Однако же, должен признаться, человек я в торговых делах помышляющий столь мало, что для обустройства оного счастия непременно мне нужен будет ваш добрый совет,- доверительно произнес он, придвигаясь к краю сидения, словно желая сократить расстояние между собеседниками и тем самым лишить любопытные уши возможности проникнуть в тайну, которую собирался поведать. - Дело в том, что все состояние почтенного хаджи Низамеддина, отца супруги вашего достойного родственница, заключается в редких и драгоценных книгах, много значащих для мусульманина, но совершенно бесполезных для мира, где проживают дети Пророка Исы. Разумеется, я готов поспособствовать тому, чтоб эти сокровища были переданы знатокам в кратчайшие сроки и деньги переданы сей достойной наследнице... также я готов, разумеется, ссудить ее некоей суммой из причитающейся мне доли. Однако, полностью передать Михримах все ей причитающееся едва ли получится ранее чем через год или два... если мы, конечно же, не хотим продешевить и отдать то, что стоит целое состояние за бесценок первому встречному нищему. Согласится ли почтенный отец молодожена и ваш благородный родственник содержать у себя невестку указанный срок, опираясь единственно мое честное слово. Правда, я уже стар...- лекарь сопроводил последние слова тяжелым вздохом и сокрушенно развел руками, словно признавая немощность в деле, чье разрешение было всецело в руках Аллаха.

Луиджи Бальдуччи: Почтенный Тахир-баба рисковал: будь генуэзский негоциант столь невежественен, темен и дик, какими ширазский лекарь высокомерно полагал всех людей Книги, то вымышленная библиотека хаджи Низамеддина впечатлила бы его не больше, чем свинью - брошенный в ее корм жемчуг. На деле же мессер Луиджи не понаслышке знал, сколько можно выручить за редкостную книжицу от какого-либо ценителя. Пять лет назад торговец с большой выгодой распорядился греческим трактатом, доставшимся ему за совершенный бесценок, не продав, как то можно было бы подумать, а по ниспосланному свыше наитию преподнеся в дар высокопоставленному лицу, чем снискало от того лица благосклонность и репутацию человека понимающего. По стечению обстоятельств, сьер Бальдуччи вскоре оказался втянут в тяжбу, грозящую многими хлопотами и затратами, решение которой находилось во власти указанного лица. Собиратель редкостей не остался неблагодарным к своему дарителю, и с тех пор уважение мессера Луиджи к древним книгам окрепло и приумножилось. Редкие книги! При словах Тахира ибн Ильяса в глазах торговца промелькнул алчный огонек, и он шевельнулся в кресле, чтобы приблизиться к собеседнику и хранимой им тайне. - Право, вы обидите меня и моего родича, - бархатным голосом промурлыкал генуэзец, - если поспешите с продажей дорогих книг. Дорогих сердцу монны Михримах, разумеется. В спешке нет никакой необходимости, мессер.

Тахир ибн Ильяс: Пожалуй, даже со стороны мудреца, к каковым причислял себя - и не без основания - ширазский лекарь, было самонадеянно пытаться обыграть торговца на его поле. но, к сожалению, даже великие умы время от времени совершают промашки, иной раз куда более гениальные чем успехи - и похоже, на сей раз Тахир ибн Ильяс пополнил собою списки славных мужей, попавшихся, как незабвенная птичка, когда их коготок угодил в ловчие сети. И все же плох тот кулик, что не попытается бороться за свою жизнь даже когда над ним безжалостная рука охотника уже затягивает прытко скользящий узел. - Да возблагодарит Аллах вас и ваших потомков и в нынешнем веке и в грядущем!- лекарю очень хотелось прибавить, что, дабы получить эту благодарность, почтенному торговцу придется перед смертью принять ислам, но он удержался от этой прискорбной шутки. Воздев руки, самозваный родственник Михримах еще некоторое время громогласно призывал неисчислимые щедроты всевышнего на голову собеседника. Даже у человека самого простодушного чрезмерная сладость этих молений заставила бы через некоторое время ощутить вкус оскомины, что говорить о прожженном негоцианте, на вкус и запах отличающем настоящую золотую монету от фальшивой. Луиджи Бальдуччи после этого потока должен был ощутить нестерпимую жажду и желание совершить омовение, хотя бы просто из страха, что кому-то взбредет в голову вывалить сверху два мешка перьев. И с ними Тахир ибн Ильян не замедлился. - Да усладит и обезопасит он путь столь достойного покровителя. что, пренебрегая опасностью и несчастьем, согласен преодолеть превратности путешествия по бурному морю, кишащему чудовищами и пиратами - и все это только затем, чтобы доставить приданое несчастной сироте, бедной девочке Михримах. Сколь много оклеветали недостойные бескорыстных и отважных сыновей гордого Рима! Один лишь вопрос, почтенный друг мой,- бесцветные глаза лекаря прищурились, с мальчишеским задором устремляясь в глаза Бальдуччи.- Вы планируете каждый раз прибывать за новой партией на своем корабле, или же предпочтете дождаться, когда я продам всю библиотеку, состоящую примерно из трех сотен томов?

Луиджи Бальдуччи: Мессер Луиджи изумленно выкатил глаза и размашисто всплеснул пухлыми ладонями, подметая широкими рукавами подлокотники кресла. - Почтеннейший мессер воображает, - с горделивостью и с некоторым высокомерием возразил он, - что в моем распоряжении какая-нибудь жалкая рыбацкая лодка? Потребуется всего лишь одно путешествие, чтобы библиотека хаджи Низамеддина перекочевала на италийские берега, и о дальнейшей ее судьбе позабочусь я, как позаботится о судьбе монны Михримах ее супруг. И к их приезду, клянусь, я сумею подкрепить красоту вашей племянницы для свекра полновесным золотом. В просвещенной Италии сыщется немало ценителей древних мудрецов, и чем древнее, тем лучше, - важно добавил торговец, вновь огладив свою бороду.

Тахир ибн Ильяс: Такой наглости Тахир ибн Ильяс не мог перенести даже от латинца. Да за кого, в самом деле, они, эти побежденные, себя нынче принимают? Нет бы смиренно бухнуться на колени и смиренно вымаливать о прощении - нет, он не только собирается увезти Михримах, а еще и украсть из сиротского дома то, что принадлежало почтенному задже Низамеддину! Теперь уже ширазец разъярился не на шутку. И позволил себе то, что не следовало бы позволять не то что сейчас, а никогда и не при каких обстроятельствах. - Почтенный господин желает компенсировать сокровищами моего друга те деньги, что ему прийдется отдать за киру Анну ее уважаемому супругу?- даже и не пытаясь скрыть ядовитую злость, охватившую его от слов генуэзца, проговорил он.

Луиджи Бальдуччи: Если до того, фигурально выражаясь, противники кружили друг напротив друга, соизмеряя силу и стати, то теперь хилый старец нанес могучий удар, пригвоздивший Луиджи Бальдуччи к креслу, где тот восседал горделиво. Лицо генуэзца посерело и вытянулось, однако он быстро опомнился. - Не понимаю, какое отношение имеет монна Анна к нашей беседе. Более того, - голос торговца окреп и налился возмущением, - считаю крайне неуместным упоминать имя дочери моего друга в подобном тоне, мессер. В подобающие сроки супруг для монны Анны найдется, а сейчас несчастная сирота горько оплакивает мать и отца, и бесчеловечной жестокостью будет досаждать ей планами сватовства и замужества.

Тахир ибн Ильяс: Неизвестно, желал ли геновец своими словами задеть именно Тахира ибн Ильяса, Заганос-пашу или же всех муслимов сразу,- или же это отозвалась в нем ненависть, снедающая обычно человека, привыкшего к почету и внезапно претерпевшего унижение, ненависть ли побежденного, неприязнь ли последователя Исы к детям того, кому дано было знать более позднее Слово Божье... По здравом размышлении и хотел, и задел, и даже, как некий чародей, совокупил с коротких надменных словах все дурное, чем могла похвалиться и его нация, и люди той веры, к коей он принадлежал (веры в бесконечное могущество денег) - но только, сам тому изумляясь, ширазец, достаточно уже успевший наслушаться собеседника, не только не возмутился, а вовсе нашел в себе силы перенести очередную нападку - а затем закатил глаза к небу, словно бы изумляясь чему-то новому и неузнанному. - Воистину, сколь многое множество в людях содержится клеветы и всякого зла! И сколь причудлив сотвооенный Господом нашим, милостивым Аллахом, свет! Мне говорили, что ваша вера не дозволяет вам многоженство - однако же слова ваши теперь разъясняют, что дозволяет она не многоженство, а многомужество. Надо ли понимать так, что то заповедал вам ваш Пророк, коего вы почитаете Господом, и коий водил за собою одну Марию из Магдалы, и к ней, кроме себя, еще двенадцать мужей-апостолов. Так ли? Бесцветные глаза старика были полны, казалось, самого искреннего удивления. - Но и в таком деле, почтенный, потребуется мне ваша помощь. Вижу я, у вас не то, что у нас: скажем, ежели я подберу Михримах еще одного мужа, царской или какой иной крови - как мне снестись тогда с вами, чтобы уведомить мессера Торнато о таком выборе?

Луиджи Бальдуччи: Почтенный мессер Луиджи сначала не понял, о чем толкует надоедливый старик. Не понял он и по второму разу, поскольку уразуметь сказанное означало признать, что над уважаемым торговцем нагло издеваются. И подоплекой насмешке служит именно то, чем уронила себя его подопечная в плену у турок. Вдохнув и мысленно перечислив имена упомянутых двенадцати апостолов для успокоения забурлившей крови, сьер Бальдуччи принудил себя ответить с не меньшим простодушием. - Мессер изволит шутить, - проговорил он натянуто. - Не знаю, что вы слышали про наши обычаи, однако вера наша дозволяет жене брать второго мужа только после смерти первого, да и то... - негоциант покачал головой, как бы осуждая нескорбящих до конца жизни вдов совокупно и по отдельности.

Тахир ибн Ильяс: Клочковатая борода ширазца торчала сейчас вперед с такой гордостью, как будто это на ней был начертан знаменитый девиз янычар: "Мы приносим тебе победу!". В его душе в этот миг, как павлиний хвост, переливалось всеми цветами радуги довольство: еще бы! какое блестящее торжество одержит он сейчас над своим спесивым противником. И, главное, с какими трофеями вернется, ведь стоит раскрыть неблагодарному Андреа все тайны, какие он выудил из бессовестного латинянина, мальчишка немедленно просто обязан раскаяться и признать правоту и первенство воли милостивого Аллаха: не ехать в свой окаянный город! - Ну, стало быть,- пытаясь скрыть прямо-таки распиравшее его лакование, основательным и победительным тоном проговорил ширазец, упираясь желтыми ручками в костлявые колени,- стало быть, покуда первый супруг Анны-ханым еще жив, недозволительно ей помышлять о втором браке. И, стало быть, приданое, вверенное вашим заботам, следует незамедлительно передать моему господину, Великому визирь, благородному Заганос-паше.

Луиджи Бальдуччи: Противу ожидания, сьер Бальдуччи не подался назад от воинственного напора Тахира ибн Ильяса, хотя выпад старца привел мысли торговца в полное замешательство, отчего те порскнули вразные стороны, словно мыши при виде кота. Следовало ли понимать, что монна Анна по глупости или по принуждению в минувшую ночь обвенчалась с Заганос-пашой по турецкому обычаю? Учитывая возвышение второго визиря, мессер Луиджи не находил в том ничего невероятного – история знала немало примеров, когда худородные воины победившего войска укрепляли и украшали свои родословные древа, породняясь с высокородными и богатыми семьями побежденных и тем самым придавая видимость законности грабежам и захватам. - Супруг, вот как? – переспросил Бальдуччи с перекошенным лицом, и его пышная бородка также неуступчиво вздернулась вверх. – Отчего же Заганос-паша отослал назад свою супругу в дом ее отца? Больше того… - генуэзец остановился и благоразумно проглотил признание, что возвращение Анны Варда было частью заключенной между ними сделки, и что обращению дочь ромейского вельможи подвергалась самому неуважительному и постыдному.

Тахир ибн Ильяс: Вопрос, заданный латинцем, оказался затруднителен для лекаря, но по причинам иным, чем опекун Анны Варда мог предположить. О нет, не смущение или стыд за поступок любимца сдерживало старого Тахира, а единственно нежелание посвящать постороннего в то, что произошло в темноте супружеской спальни, нежелание уронить честь девицы, что поддалась на уговоры глупой испуганной служанки и непонятные хитрости глупца. С другой стороны, персу было неизвестно, в какие подробности успели посвятить купца ушлые слуги и сама ромейка, поэтому он предпочел дать ответ весьма уклончивый, хотя и правдивый: - Кира Анна сама пожелала вернуться под ваш кров, поскольку беспокоилась, что, когда сыщутся ее родные, отсутствие девицы будет воспринято ими как знак ее гибели, а ваше неумение объяснить где она - как небрежение доверием, коим вас почтил ее почтенный отец,- этот удар отравленным кинжалом ширазец нанес с особенным удовлетворением, внутренне радуясь при мысли, как сжалось все внутри у алчного пройдохи.

Луиджи Бальдуччи: - Гм, - глубокомысленно произнес торговец. Святое Евангелие призывает своих последователей не судить опрометчиво, и сьер Бальдуччи чтил сей завет в числе первых, а потому не поспешил уличить во лжи или оспорить утверждение, идущее вразрез с уже сложившимся у него мнением. Если бы почтенный Тахир-баба мог догадаться, что его слова еще больше уронили киру Анну в глазах ее опекуна, поскольку доказывали наличие у похищенной девицы свободы поступать, как ей благоугодно, и ставили под сомнение сам факт похищения! Впрочем, согласно евангельскому совету мессер Луиджи приказал себе не торопиться. Если чужеземный брак, пусть даже по принуждению был заключен, то по наивности своей монна Анна могла считать себя связанной столь же крепко, как и венчанием в христианской церкви, и потому похититель на короткий срок уступил женской попечительности о близких. - Мне известна доброта и благородство дочери моего друга, - с чувствительным вздохом и едва ли не с растроганными слезами ответил италиец. - И лучшего способа утешить мою тревогу монна Анна сыскать не могла. Сердце и глаза мои возрадовались, узрев ее вновь в моем доме. Слезы и дрожание голоса были непритворны: звук запираемого за монной Анной замка сейчас зазвучал в ушах негоцианта не победными фанфарами, а похоронным звоном. Если поверить старику, то не свою ценность он припрятал, а чужую, и на мгновенье сьер Бальдуччи почувствовал себя весьма неуютно, а отполированное и согретое теплом его седалища кресло приобрело сходство с раскаленной сковородой.

Тахир ибн Ильяс: Как это часто случается, лучшие порывы Бальдуччи были истолкованы собеседником превратно - однако на сей раз причиной была не злонамеренность или предвзятость его ученого собеседника (ну или была, но лишь отчасти). Тахир ибн Ильяс попросту не поверил словам негоцианта, который только что позволил себе в непочтительном тоне отозваться о браке своей воспитанницы - а теперь готов был пролить крокодиловы слезы, изображая растроганного опекуна. Но сейчас это было и к лучшему. - Теперь, когда вы убедились, что дочь вашего покровителя и супруга Великого визиря не пострадала ни телом, ни духом, полагаю, у вас нет причин препятствовать ее возвращению киры Анны в объятия супруга?

Луиджи Бальдуччи: Сьер Бальдуччи досадливо скосил взгляд на руку, в порыве прижатую к груди и символизирующую предельную искренность генуэзца. Восточная витиеватость нового свойственника Андреа сменилась прямолинейностью почти неприличной и солдафонской. - Препятствовать? Мне? - негоциант протестующе выставил перед собой ладони, отпираясь от любых поползновений приписать ему недобрые мысли и поступки. - Мною движет лишь забота о благополучии вверенной моему попечению девицы, как вами чаяния о счастье вашей племянницы, - с самым невинным видом ввернул он. - Ежели Заганос-паша отправил монну Анну обратно, а он высказал при мне такое намерение и пожелание, то вправе ли мы по вашим же законам содействовать ее желанию присоединиться к нему? - Мессер Луиджи вновь глубоко вздохнул. - Право, сущее наказание быть отцом взрослой дочери. Меж тем извилистый разум италийца лихорадочно продумывал способы выхода из ловушки, в которую он увлек не только ромейку, но и, как оказалось, себя самого.

Тахир ибн Ильяс: Самолюбие ширазца и без того уже было достаточно уязвлено временной (о, он был уверен, что временной) сдачей позиций в сражении, имя которому был Михримах, чтобы со спокойствием дать уложить себя на щит еще и в битве за новую твердыню. Поэтому он нанес последний удар, пустив в ход силу, к коей еще не прибегал и которая, в его представлении, должна была сокрушить все форпосты противника, подобно урбановой пушке. Прищурившись, лекарь взглянул на соперника в славном искусстве плетенья словес самым исполненным патоки взглядом, и вопросил голосом, источающим миро, словно икона в поверженной церкви: - Почтенный желает, чтобы Великий визирь нанес ему еще один визит?

Луиджи Бальдуччи: Бальдуччи выдвинулся вперед и торжествующе вопросил, перейдя от мирных переговоров к военным: - Еще один? Стало быть, вы признаете и подтверждаете то, что отрицал первый визись в разговоре со мною и сьером Торнато? Что именно он со своими присными напал и разграбил мой дом? Благодарю, друг мой, завтра перед султаном я призову вас в свидетели по моей жалобе.

Тахир ибн Ильяс: Ширазец коварно усмехнулся. Если его противник желал уязвить его подобным уколом, он сильно просчитался. Почесав жидкую бороду, Тахир ибн Ильяс принялся качать головой с прискорбным видом, как будто проговорился о чем-то важном и ценном. - Так ваши слуги сокрыли от вас... очень жаль. Нет, прошу, не накладывайте наказание на этих достойных людей! Мой господин, действительно, уже ступал под ваш кров,- наклоняясь вперед, лекарь смотрел на генуэзца уже с торжествующим видом, предвкушая, с какого трона сейчас опрокинет уже предвкушающего победу торговца.- Не далее как сегодня Заганос Мехмет-паша почтил своим визитом сей дом и высказал бесспорное и непререкаемое намерение увидеть свою молодую супругу нынче же ночью на брачном ложе. Конечно же, мне следовало предупредить о том ранее... но я не подумал о том, что домочадцы ваши дерзнут скрыть от вас столь важное дело.

Луиджи Бальдуччи: - Может ли такое быть? - прошептал потрясенный сьер Бальдуччи и с горечью признался сам себе, что может. Нет кота - пируют мыши. - Негодяи! - с чувством воскликнул он. Впрочем, предосудительное и достойное всякого осуждения поведение домочадцев занимало ум торговца не долее минуты. Позже он строго взыщет с Маттео Джелотти, так некстати оглохнувшего и ослепшего и вообще куда-то запропастившегося. Другой вопрос был интереснее: насколько лжив язык старого мошенника. То, что лжив - не вызывало сомнения, но больше или меньше в данную минуту? Турок мог свободно дать слово купцу в одном, а девицу уверить в совершенно противоположном. Тени, подсмотренные в алькове, не давали мессеру Луиджи отказаться от своих первоначальных умозаключений от неожиданного возвращения киры Анны. - Стало быть, ваш господин во второй раз проник сюда, как вор! Честный человек приходит открыто и не прячет своего лица, - жестоко отрубил генуэзец, позволив гневу и досаде говорить вместо рассудка. Опасное обвинение, которое может быть передано первому визирю и обернуться против самого обвинителя, как уже случилось однажды. - Нет! Монна Анна останется здесь, пока «супруг» не явится за ней сам, - язвительная улыбка сьера Бальдуччи явственно показывала, как мало торговец верит в такую возможность и еще меньше заверениям Тахира ибн Ильяса.

Тахир ибн Ильяс: Всего, чего сьеру Луиджи не удавалось достичь на протяжении целой беседы, он снискал одним словом. Морщинистое лицо старого Тахира побагровело, затем побледнело, а затем пошло пятнами, которые заставили бы любого сведущего в высоком искусстве врачевания человека опасаться за его здоровье. Без сомнения, именно это онемение и спасло старого негодяя-латинца от немедленной расправы, а отнюдь не слабое телосложение или физическая дряхлость ширазца - в противном случае Бальдуччи почуял бы на своем хребте, а, может, и на физиономии, тяжесть известной палки лекаря гораздо быстрее, чем успел сосчитать до двух. Теперь же она послужила иному: выпрямившись, насколько ему позволяла больная спина, и метнув на врага взгляд, от которого бы замерли даже самые стойкие из янычаров, ширазец бросил с надменностью, отпущенной природой и многими веками всем потомкам Кира и Дария: - Мой господин, Великий визирь и ага-паша великого и осыпанного милостью небес султана Мехмеда уже три дня как полновластный господин и хозяин в этом городе. Ему не требуется дозволение ни греческого архонта, ни латинского торговца, чтобы входить или выходить из их домов, конфисковывать их имущество или брать в жены и наложницы их девиц. Ты горько раскаешься в своих неосторожных словах, чужеземец, ибо если раньше я желал склонить благородного Заганос-пашу к милости над твоей седой бородой, то теперь первый подам голос за наказание. Пади на колени перед своим богом и молись, потому что казни, какая тебя ждет, еще не видели в этом городе. И да проклянет Аллах твой дом и дни твоих детей до седьмого колена! Вскинув голову так, что огромный тюрбан заколебался над головой, словно купол грозящего вот обрушиться минарета, ширазец направился к двери, всем видом показывая непреклонное и остановимое разве только с жизнью желание поскорее покинуть дом, где его господину было нанесено столь тяжкое оскорбление.

полная версия страницы