Форум » Город » Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь » Ответить
Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь
Тахир ибн Ильяс:
Ответов - 53, стр:
1 2 3 All
Тахир ибн Ильяс: Если ранее хитрость человека, с которым его столкнула судьба, и в коварную власть которого брошена была теперь бедняжка Михримах, не оставляла сомнения, то теперь все случившееся начинало казаться ширазскому лекарю злокозненным и отлично осуществленным планом. Это невзрачный человек, показавшийся на входе лишь спесивым торговцем, по окончании своей речи уже представлялся Тахиру коварным чудовищем, обманом завладевшим двумя хрупкими девами, вверенными его попечению. Надо ли говорить, что Андреа Торнато тоже серьезнейшим образом пострадал в его глазах, превратившись в пособника этого латинского кровопийцы, если не по взаимному согласию, то по своей доверчивости. И это следовало выяснить прежде, чем мчаться открывать глаза юноше, который мог стать как помощником, так и противодействием в деле освобождения двух несчастных девиц. - Это так,- наклоняя голову в знак согласия и словно бы подтверждая жертву, принесенную Михримах, оповестил он собеседника.- Однако, мне показалось, что препятствовать взаимному чувству, возникшему между двумя подданными светлейшего и благороднейшего султана Мехмеда, да ниспошлет на его голову всемилостивейший Аллах тысячи благоденствий и да осыплет он его своими милостями,- не есть вещь, угодная Творцу. Тем более, что намерения вашего родича мне показались честны,- бесцветные глаза с прищуром блеснули на Бальдуччи.- Что же до богатства, то мало ли бедствующих и нуждающихся в браке обретали поддержку и счастье, что позволяло им поправить свои дела и достичь высокого положения? Таких ибн Ильяс с трудом удержался от похвальбы о том, что его слова, через уши его любимого воспитанника, могут с весьма большой легкостью достигнуть престола султана - однако же решил, что в данном случае раскрывать перед коварным латинцем свои возможности будет не ко времени и неуместно. Давать плеть в руки глупцу - значит подставить ему собственную спину.
Луиджи Бальдуччи: Мессер Луиджи мог бы в свою очередь ответить, что следует различать честность и простоту, когда честность проистекает от неумения лгать и скудости воображения. По мнению генуэзского купца в его родиче самым опасным образом соединялось первое и второе. Умная и волевая женщина сумела бы выправить этот недостаток или же направить его на благие цели, но от новоиспеченной супруги сьера Торнато мессер Луиджи не ожидал ни того, ни другого. Однако старец высказал предположение, которое весьма пришлось по вкусу хитрому торговцу. Мысль, в зачатке своем прячущая самые мрачные прогнозы на будущее. Надо лишь обнажить их перед проницательным взором собеседника. - Вы совершенно правы, мессер, - лучезарно улыбнулся Бальдуччи, - когда надеетесь на привет и поддержку семьи Торнато. Без сомнения при виде кротости и красоты вашей племянницы их сердца растрогаются и возрадуются за сына, и содержание его будет увеличено сообразно новым его нуждам. Я сам, - вдохновенно воскликнул генуэзец, - напишу моему свойственнику и добавлю мой негромкий голос в пользу молодых.
Тахир ибн Ильяс: В том, какими будут эти реляции, Тахир ибн Ильяс, человек опытный и обладающий - по линии покойного брата - достаточно большим числом бедных и очень бедных родственников, чьи имущественные притязания возрастали по мере увеличения колен, проходивших между ними и усопшим. Нет, почтенный друг хаджи Низамеддина не был ни жадным ни злым человеком, во всяком случае, если к тому не было причины - но, если бы попросили его, мог бы поведать о претендентах весьма многое и в превосходных степенях. Послание, которым же готов был, по собственному признанию, разродиться латинянин, наверняка содержало бы такие эпитеты и сравнения, что самые ядовитые писатели эпиграмм, которыми, как и создателями божественно-прекрасных газелей, изобиловал обласканный солнцем и благословленный Аллахом Шираз, от зависти наверняка удавились бы на кисее собственной чалмы. - Не забудьте непременно добавить туда и мои комплименты в адрес вашего драгоценного родственника,- ласковым голосом, улыбаясь со всею отпущенной сладостью изрек он.- Который был настолько благороден, что сочетался с моей племянницей браком по исламскому обычаю, чему есть свидетели, и нарек ее своей супругой перед нашим светлейшим имамом, который отмечает за этот брак перед Аллахом. Последний выпад был направлен в самое слабое звено тех цепей, которыми коварный латинец мог опутать новобрачных, и звучал почти как угроза, яд, заточенный в корзину с финиковыми ягодами. Даже далекому от богословских прений человеку было довольно известно, что католики порицают и не допускают браков с муслимами куда строже, чем дети ислама хранят завет брачевать своих девиц только с единоверцами. Проступок же Андреа был тем более ужасен, что он сам являлся священнослужителем, и, значит, ответить за подобное мог бы в десять раз строже, чем обычный прихожанин, по глупости или недомыслию решившийся нарушить одну из важнейших заповедей своей церкви.
Луиджи Бальдуччи: - Напишу всенепременно, - чуть ли не клятвенно заверил старца Бальдуччи. - Ничто не радует отца больше, чем слова похвалы в адрес сына. Обещание дано было с легкостью и чистосердечно, поскольку любое письмо из павшего города прибыло бы в Венецию не ранее самого предмета письма, отправлявшегося туда же. Не намерен был мессер Луиджи, вопреки подозрениям Тахира-бабы, и злословить - сильнее клеветы молодому дьякону могли повредить факты, изложенные сухим и беспристрастным языком летописца. Помутившийся от горя рассудок юноши попал в тенета коварных обольщений мусульманки. В глубине души генуэзец испытывал к Андреа сочувствие - тем большее, чем отдаленнее было их сродство, - и в другое время непременно бы отсоветовал ему уезжать из Константинополя, становившимся прибежищем и не для таких странных союзов, и свить семейное гнездо подальше от родины. После же, когда очарование первых радостей супружества померкнет, Андреа вернулся бы в родные пенаты в одиночестве, ничем не огорчив отца с матерью, и навещал бы оставленную супругу по мере надобности. Мессер Луиджи знавал немало негоциантов, с полным удобством державших дома и «жен» во всех городах, где им приходилось подолгу бывать по делам торговым. Но что-то подсказывало сьеру Бальдуччи, что его юный родич не оценит сей здравый совет. - Сердце мое поистине обливается кровью, а очи застилает мрак, - меж тем не унимался торговец, прижимая пухлые ладони к груди. - Многое я с превеликим удовольствием предложил бы молодой чете, но юный Андреа так горд, - сокрушенно покачал головой он, - что примет от меня самую малость и будет полностью зависеть от отца. Ведь - приоткрою вам тайну - родство наше, хоть и близкое, но не кровное: старший брат Андреа сочетался браком с двоюродной племянницей моей жены. А эти венецианцы так строги и щепетильны в межродственных отношениях... Мессер Луиджи замолк в полном расстройстве - перспектива с его слов для новобрачных и впрямь вырисовывалась мрачная. Претенденту с подобным финансовым положением, наберись тот наглости и неразумия просить руки дочери самого Бальдуччи, генуэзец указал бы на дверь через пять минут, а то и раньше.
Тахир ибн Ильяс: Последние слова торговца заставили старика нетерпеливо ерзнуть на своем месте: сам того не подозревая (или подозревая?) родственник жениха, верней, уже мужа, мессер Луиджи Бальдуччи высказал предложение, которое было весьма по душе родственнику молодой жены Андреа. И причиной тому было не только выказанное им сочувствие к влюбленным, в которое, сказать правду, старик не очень-то верил, но то, что тот дал повод сделать предложение, отказаться от которого для торговца - значило бы проявить свою глупость. - Быть может... вы бы смогли написать уважаемому родителю нашего молодожена другое письмо?- со всей мягкостью и проницательностью, что отпустила ему природа, проговорил он, устремляя на негоцианта пристальный взгляд.- Ежели род его действий таков же, каков и ваш, почтенный человек должен понять, что глупо складывать все яйца в одну корзину, и что оставить связи в великом городе, уже существующие, и те которые еще только могут быть установлены. Кто бы ни был таинственный покровитель, на помощь которого ваш родственник уповает, дабы отправиться на родину... едва ли его милость может сравниться с милостью Великого визиря.
Луиджи Бальдуччи: Левая бровь торговца, кустистая и редкая, поползла вверх - гримаса, более эффектная при бровях густых и соболиных. В чем корысть старика помешать отъезду юной четы, мессер Луиджи видел ясно. На склоне лет Тахир ибн Ильяс позабыл извечный закон, что девица с самого своего рождения отрезанный ломоть, предназначенный уйти в другую семью. Правда, в памяти проскользнули намеки на неприятности Андреа в родной Венеции, из-за которых он и отправился за море. - Мог бы, - согласился Бальдуччи. - Написать я все могу, бумага и чернила примут любой совет в отличие от человека. Но когда это письмо попадет в руки старшего Торнато? Ни Венеция, ни Генуя еще не знают о переменах, постигших Константинополь. Поэтому воспринять мой совет остаться должен прежде всего сам Андреа, а уж я позабочусь представить это решение в наиболее выгодном свете перед его родственниками. Генуэзец подумал, что дело это совсем нетрудное: на фоне пожарищ и крови, пролитой от отрубленной головы Карло Торнато, возвращение младшего сына, даже сочетайся тот браком с хромой ослицей, станет событием радостным.
Тахир ибн Ильяс: Торговец принялся юлить и это послужило добрым знаком в глазах почтенного ширазца. Улыбнувшись в бороду он с наивными видом задал вопрос, призванный разметать укрепления противника в пух и прах: - Отправить одно письмо вместо другого - не более сложно, чем отослать самого юного имама с его юной супругой,- ласковый голос был полон скрытого яда, как будто бы старик ни единой секунды, ни одного мгновения не подозревал о том, что разгадал коварные планы собеседника и принял его затруднения за чистую монету. Внезапно перед ширазцем забрезжил выход, который мог бы спасти если не всех несчастных девиц, вверенных его попечению, то, говоря высоким языком любителей шахмат, обратить пешку в дамки и выиграть партию одной перестановкой фигур. - Приказ выпустить из порта какое-либо судно может исходить от двух людей, наделенных достаточной властью. Первый - это, разумеется, наш светлейший султан; второй же - Великий визирь, благородный Заганос Мехмет-паша. Если не ошибаюсь, ты хорошо знаком с ним?
Луиджи Бальдуччи: Если в начале разговора Тахир-баба был уязвлен отсутствием угощения, то мессер Луиджи в это мгновение возрадовался пустому столу. Ведь держи он в зубах халву или пряник, имя Заганос-паши отторгло бы губительную крошку в дыхательное горло несчастного торговца, а наполни он рот вином, упомянутое имя направило бы смертоносный глоток в легкие. Даже теперь Бальдуччи поперхнулся и закашлялся. - Знаком, - с достоинством проронил он, мол, высокими знакомствами хвастать не приучен, еще и не с такими приходилось знаться, - как знаком и с Шехабэддин-пашой, с которым у меня условлена встреча. В очень скором времени. Бальдуччи думалось, что он сделал весьма ловкий ход, дав понять, что уже втерся в доверие при султанском дворе.
Тахир ибн Ильяс: Подобно тому, как имя нового Садр-азама заставило прерваться дыхание в груди хитроумного негоцианта, имя Шэхабеддин-паши аналогичным образом едва не вынудило прочистить горло и его престарелого собеседника. Перс, не столь дальние предки которого вводили в смущение величайших воинов Греции и муголов, как уже неоднократно упоминалость, недолюбливал евнухов вообще и верховного белого евнуха, наперсника султана Мехмеда, в частности. Трудно сказать, что было тому первопричиной: происхождение ли от одного корня, часто порождающее в людях дружбу, но еще чаще - смертельную вражду; старость ли, которой свойственно скрываемое, но вполне понятное недоверие к молодости; или же главным злом для честного, хотя и весьма искуссного в сокрытии правда Тахира казалась жестокая, лживая и двуличная натура нового Румели-паши. Сам Сулейман ибн Дауд, муж, как известно, обладавший немалым разумением и понятием, едва ли сумел бы понять, какая из этих причин заставляла ширазца недолюбливать своего соотечественника почти так же страстно, как тот ненавидел умудренного опытом лекаря. Однако сейчас наставник Заганос-паши оказался в сложном положении человека, не знающего, с какой стороны от него в траве угнездилась змея, готовая впиться в его желтые ноги. С одной стороны казалось очень возможным, что Шэхабеддин освободил пленника по недомыслию и из водившейся за ним, презираемой янычар-агой склонности к деньгам; с другой же подобная махинация могла явиться результатом совместного и весьма хитроумного плана, который любое неосторожное слово могло разрушить. Поэтому старый Тахир выбрал путь третий, покудова не причиняющий ущерба имени и репутации его смертельного врага, который - старик был в этом уверен - в самом скорейшем будущем проявит свою змеиную сущность и справится с очернением собственного имени лучше, чем все его хулители вместе взятые. - Шэхабеддин-паша - высокий вельможа, и ему доступны многие тайные коридоры и неизвестные прочим пути к ушам нашего повелителя, всемилостивейшего султана Мехмеда,- произнес он степенно, начиная в который раз симметрично располагать складки своего запылившегося одеяния.- И, конечно же, весьма скоро, когда наш повелитель соизволит отвернуться от дел войны, вознаградить своих воинов, возвести в сан нового Великого визиря, распределить трофеи, принять иноземных послов, провести переговоры, скрепить договоры о мире, и возвратиться в столицу - о да, весьма скоро, не позднее чем к концу лета его слова, наконец, достигнут слуха нашего всесильного султана. Если такой человек дал тебе слово, можно, конечно, не сомневаться, что, как только повелитель соизволит обратить взор на свой гарем, просьбы его смотрителя будут рассмотрены... Главное для тебя - не упустить момента и вовремя напомнить Шэхабеддин-паше о себе, для чего тебе прийдется последовать за ним в Эдирне и уже там добиться аудиенции. Да, обладая таким поручителем, в империи можно, конечно же, справиться с твоим делом относительно быстро... всего за каких-то полгода.
Луиджи Бальдуччи: На эти полные скрытого яда слова Бальдуччи улыбнулся с превосходством человека, знающего куда больше собеседника. Что ему были угрозы о проволочке исполнения обещаний Шахин-паши, если он не заручился ни одним из них? Все равно что грозить падением цен на зерно крестьянину, у которого весь урожай пожрала саранча. Впрочем, предупреждение - ложное или искреннее - торговец сохранил в тайниках своей памяти на недалекое будущее. - Полгода - это действительно небыстрый срок, - промолвил мессер Луиджи, важно покачав головой, - однако мой родственник теперь может полагаться не только на скромного генуэзца, чьи силы и возможности имеют зримый предел, но и на куда более влиятельных родичей своей супруги, которые захотят способствовать счастью монны Михримах, как я - счастью сьера Торнато. Он беспокойно шевельнулся в кресле, но не судьба юных влюбленных потревожила душу и тело италийского купца - хитроумные сделанные массивные песочные часы, выставленные на столе и содержащие в своем стеклянном чреве два часа человеческого времени, напоминали об оставленной без должного присмотра Анне Варда. Замок был надежен, ключ спрятан у него на поясе, а преданные слуги не посмеют прийти на помощь неразумной девице, но все же Бальдуччи было далеко до полного успокоения. Прислужник, которому он впопыхах велел стать на страже, был не слишком умен. С одной стороны, это не потребовало от хозяина пространных объяснений своему приказу, с другой подтачивало уверенность в надежности тюремщика.
Тахир ибн Ильяс: Побежденный красноречием негоцианта, да, может быть еще несколько утомленный обилием разливавшейся вокруг иноземной речи, Тахир ибн Ильяс не сразу сообращил, что героем пространных словоизлияний негоцианта стал не султан и не Великий визирь, а его собственная скромная, сильно потрепанная жизнью персона. Но спросить впрямую о том, чье покровительство повезло снискать латинянину, было несколько унизительно для достоинства того, кто не без оснований почитал себя изворотливейшим и первейшим умом если не при дворе султана, то в окружении янычар-аги,- однако, другого выхода лекарь не видел. И все же, прежде чем проявить интерес к вопросу, столь его занимавшему, ширазец выдержал паузу, за время которой пытался угадать имя неизвестного благодетеля, на коего полагался юный имам. Казалось невероятным, что со вчерашнего вечера, когда многострадальная голова хафиза, получившая столь жестокий и коварный удар от ныне беседовавшего с ангелами сообщника Филомены, и до сегодняшнего утра, когда нога опекуна Михримах и радетеля о семейном счастье садр-азама впервые переступила порог дома, латинский негоциант мог бы сыскать покровителя, способного не уступить в могуществе двоим уже перечисленным. Первый, кого благодетельная память подсунула ибн Ильясу, был, конечно же, отставленный ныне Халиль-паша, с которым (стены имеют уши, и во дворце много и часто шептались о взятках, будто бы получаемых тем от византийских купцов) почтенного Луиджи Бальдуччи могли связывать какие-то давнишние обязательства. Однако падение вельможи было достаточно гласным, чтобы об этом еще не пронюхал такой старый лис - и, в любом случае, если тот полагается на Халиля, жестокое разочарование настигнет генуэзца слишком скоро. Махмуд-паша тоже едва ли рискнул бы так скоро раздавать налево-направо свои обещания: пораженный в самое сердце возвышеньем ненавистного соперника, этот тигр наверняка теперь метался по отведенной ему клетке, призывая все кары Аллаха и все мучения иблиса на голову счастливца. На союз с генуэзцем он отважился бы только в том случае, если бы тот располагал какими-то доказательствами проступков паши Заганоса, могущими свалить соперника с высоты, на которую тот внезапно вознесся - а, при всем желании, похищение ромейской девицы едва ли перевесило бы военные заслуги аги на весах султана. Нет, сейчас Махмуд Ангел был неопасен для Заганос-паши, и, по своей осторожности, он не стал бы обременять себя обещаниями, неисполненье которых могло бы повредить ему более, чем сопернику. И в этот момент смысл сказанного дошел до него. - Благоволение высоко стоящего человека есть милость небес для страждущих и уповающих,- проговорил ширазец с важностью вали, подающего голос от вверенной ему провинции в высоком Диване.- А просьбы и стенания их - напоминания для власть имущих о том, что все мы, великие и малые - в руках Аллаха. Один он дает и один он отнимает. Как и вы, я готов употребить всю имеющуюся власть на благо молодоженов, однако же, почтенный, желательно было бы мне услыхать от самого вашего племянника и его супруги о том, чего им желательно.
Луиджи Бальдуччи: Маленькие глазки торговца сощурились, углубив сеточку морщин у висков. По мнению сьера Бальдуччи, в деле столь деликатном и тонком, как собственная будущность, к мнению молодых людей следовало прислушиваться в последнюю очередь. На что Господом даны этим неразумным умудренные опытом и сединами родичи, спрашивается? Мессер Луиджи в рассеянности пощипывал бороду, поскольку в предприимчивом уме генуэзца начал складываться некий план. Неважно, из чьих рук он получит вожделенное разрешение на отплытие, и название какого судна будет проставлено в вожделенном документе. Лишь бы оно было. - Желание моего племянника - прежде всего находиться подле любезной его сердцу супруги, - медленно начал Бальдуччи. - Мысли и желания вашей прелестной родственницы известны вам лучше, чем мне, однако полагаю, что они не слишком отличны от образа мыслей мессера Андреа. Во всем остальном сьер Торнато готов всячески прислушиваться к моему скромному суждению, - заявил торговец с ничем не оправданной уверенностью. - Но даже если он поддастся увещеваниям остаться в Константинополе, его душа не будет спокойна, пока он не отправит весть о себе родным в Венецию. А так как дела моего торгового предприятия требуют скорого путешествия в Италию, - с великолепной небрежностью обронил он, - то капитан моего корабля, человек надежный и проверенный, вполне способен выступить в роли Меркурия и вестника счастливого события.
Тахир ибн Ильяс: Как не старался старый лис, латинский негоциант утаить от проницательного взора собеседника свои нечистые тайны, непомерная спесь, присущая всем людям этого сословия, выдала головой все его тайные планы. Вот значит, что задержало столь почтенного на вид человека в обители Румели-паши, и вовсе не турецкой жестокости, столь поносимой людьми Книги, и не непомерной жадности евнуха (хотя зная его Тахир-баба не сомневался, что милость султанского любимца обошлась недешево) - а единственно тем, что он, еще не зная о поступке племянника, хотя, возможно, догадываясь о его чувствах и намерениях, решил поторопить того с выездом из Константиние. Однако, следовало вызнать еще что-нибудь о коварных планах нового родича, чтобы потом представить их наивной душе Андреа во всей первозданной черноте. - Румели-паша, да смилуется над ним Аллах, весьма большой вельможа,- произнес старик сухо, изображая почтительный наклон головы в адрес султанского любимца, которого, по правде говоря, считал едва ли не самым вредным человеком из окружения Мехмеда.- Полагаю, ваше знакомство с ним весьма прочно и продолжительно, если он согласился пойти на такой риск и даровать вам обещание пропускного ярлыка.
Луиджи Бальдуччи: - Риск? - негоциант позволил себе выразить деликатное беспокойство. - Простите, мессер, мое косноязычие, которое и ввело вас в заблуждение. Я развею его. Ярлыка у меня нет, - простодушно признался сьер Бальдуччи. - Откровенно говоря, я намеревался хлопотать о пропуске, но теперь учтивость не позволяет обременять этой почетной просьбой никого, кроме вас. В ваших и только ваших руках находится будущее молодой четы и скорое отцовское благословение Андреа и его избраннице, с которым не замешкает старший Торнато, едва лишь глаза его увидят мое письмо.
Тахир ибн Ильяс: Каким именно будет это "благословение", в чем оно будет заключаться и чем окончится, искушенный в нравах латинцев и их отношении к детям Пророка Тахир догадался практически сразу. Сперва свекровь, подколодная змея, что раздает по праздникам милостыни на на грош, а требует поминать ее в молитвах всю жизнь, станет причитать о том, что любимый сын не сыскал себе "достойную" жену, и что ее внуки будут выношены и рождены в лоне какой-то сарацинки, что лицом черна, да как свинья грязна, того и гляди, сына в свою нечистую веру утянет, береги только простыни, чтобы чернотою своей не измазала. Затем присоединятся все девицы и молодые жены из рода, не столько из опасения за душу Андреа, сколько за то, чтобы новая сноха не была и в своих иноземных, странных нарядах красивее их, чтобы мужья и женихи не заглядывались бы на ее редкую красоту, не сравнивали бы яркую иноземную птицу с ними, прискучившими ханжами и квочками. Затем их мужья, сообразившие, что можно урвать кусок от еще не рожденных наследников, пеняя Андреа на то, что те рождены-де не от законной жены, а от какой-то недостойной наложницы (если Михримах останется тверда в вере), потребуют лишить "ублюдков" законной доли наследства. И уж совсем под конец поднимет голову глава семейства, сообразив, что выгодная женитьбы, которая могла бы обогатить семейство и упрочить его положение в родном городе. Так что в самом лучшем случае свои поздравления члены славной фамилии встретят новую сноху с натянутыми улыбками и приветствиями сквозь зубы. Внезапная мысль, словно молния озарила разум почтенного лекаря. Еще незабвенные полководцы древности говорили, что бить врага нужно лишь по его слабому месту - а что было слабее у купца, чем его мошна и его торговые сделки. - Аллах да сподобит своего недостойного раба принять верное и взвешенное решение!- воздевая руки, провозгласил он преувеличенно-громкую мольбу. Потом сделал вид, что задумался, озадаченный некой тайной, и в конце концов взглянул на геновца с сомнением. - Однако же, должен признаться, человек я в торговых делах помышляющий столь мало, что для обустройства оного счастия непременно мне нужен будет ваш добрый совет,- доверительно произнес он, придвигаясь к краю сидения, словно желая сократить расстояние между собеседниками и тем самым лишить любопытные уши возможности проникнуть в тайну, которую собирался поведать. - Дело в том, что все состояние почтенного хаджи Низамеддина, отца супруги вашего достойного родственница, заключается в редких и драгоценных книгах, много значащих для мусульманина, но совершенно бесполезных для мира, где проживают дети Пророка Исы. Разумеется, я готов поспособствовать тому, чтоб эти сокровища были переданы знатокам в кратчайшие сроки и деньги переданы сей достойной наследнице... также я готов, разумеется, ссудить ее некоей суммой из причитающейся мне доли. Однако, полностью передать Михримах все ей причитающееся едва ли получится ранее чем через год или два... если мы, конечно же, не хотим продешевить и отдать то, что стоит целое состояние за бесценок первому встречному нищему. Согласится ли почтенный отец молодожена и ваш благородный родственник содержать у себя невестку указанный срок, опираясь единственно мое честное слово. Правда, я уже стар...- лекарь сопроводил последние слова тяжелым вздохом и сокрушенно развел руками, словно признавая немощность в деле, чье разрешение было всецело в руках Аллаха.
Луиджи Бальдуччи: Почтенный Тахир-баба рисковал: будь генуэзский негоциант столь невежественен, темен и дик, какими ширазский лекарь высокомерно полагал всех людей Книги, то вымышленная библиотека хаджи Низамеддина впечатлила бы его не больше, чем свинью - брошенный в ее корм жемчуг. На деле же мессер Луиджи не понаслышке знал, сколько можно выручить за редкостную книжицу от какого-либо ценителя. Пять лет назад торговец с большой выгодой распорядился греческим трактатом, доставшимся ему за совершенный бесценок, не продав, как то можно было бы подумать, а по ниспосланному свыше наитию преподнеся в дар высокопоставленному лицу, чем снискало от того лица благосклонность и репутацию человека понимающего. По стечению обстоятельств, сьер Бальдуччи вскоре оказался втянут в тяжбу, грозящую многими хлопотами и затратами, решение которой находилось во власти указанного лица. Собиратель редкостей не остался неблагодарным к своему дарителю, и с тех пор уважение мессера Луиджи к древним книгам окрепло и приумножилось. Редкие книги! При словах Тахира ибн Ильяса в глазах торговца промелькнул алчный огонек, и он шевельнулся в кресле, чтобы приблизиться к собеседнику и хранимой им тайне. - Право, вы обидите меня и моего родича, - бархатным голосом промурлыкал генуэзец, - если поспешите с продажей дорогих книг. Дорогих сердцу монны Михримах, разумеется. В спешке нет никакой необходимости, мессер.
Тахир ибн Ильяс: Пожалуй, даже со стороны мудреца, к каковым причислял себя - и не без основания - ширазский лекарь, было самонадеянно пытаться обыграть торговца на его поле. но, к сожалению, даже великие умы время от времени совершают промашки, иной раз куда более гениальные чем успехи - и похоже, на сей раз Тахир ибн Ильяс пополнил собою списки славных мужей, попавшихся, как незабвенная птичка, когда их коготок угодил в ловчие сети. И все же плох тот кулик, что не попытается бороться за свою жизнь даже когда над ним безжалостная рука охотника уже затягивает прытко скользящий узел. - Да возблагодарит Аллах вас и ваших потомков и в нынешнем веке и в грядущем!- лекарю очень хотелось прибавить, что, дабы получить эту благодарность, почтенному торговцу придется перед смертью принять ислам, но он удержался от этой прискорбной шутки. Воздев руки, самозваный родственник Михримах еще некоторое время громогласно призывал неисчислимые щедроты всевышнего на голову собеседника. Даже у человека самого простодушного чрезмерная сладость этих молений заставила бы через некоторое время ощутить вкус оскомины, что говорить о прожженном негоцианте, на вкус и запах отличающем настоящую золотую монету от фальшивой. Луиджи Бальдуччи после этого потока должен был ощутить нестерпимую жажду и желание совершить омовение, хотя бы просто из страха, что кому-то взбредет в голову вывалить сверху два мешка перьев. И с ними Тахир ибн Ильян не замедлился. - Да усладит и обезопасит он путь столь достойного покровителя. что, пренебрегая опасностью и несчастьем, согласен преодолеть превратности путешествия по бурному морю, кишащему чудовищами и пиратами - и все это только затем, чтобы доставить приданое несчастной сироте, бедной девочке Михримах. Сколь много оклеветали недостойные бескорыстных и отважных сыновей гордого Рима! Один лишь вопрос, почтенный друг мой,- бесцветные глаза лекаря прищурились, с мальчишеским задором устремляясь в глаза Бальдуччи.- Вы планируете каждый раз прибывать за новой партией на своем корабле, или же предпочтете дождаться, когда я продам всю библиотеку, состоящую примерно из трех сотен томов?
Луиджи Бальдуччи: Мессер Луиджи изумленно выкатил глаза и размашисто всплеснул пухлыми ладонями, подметая широкими рукавами подлокотники кресла. - Почтеннейший мессер воображает, - с горделивостью и с некоторым высокомерием возразил он, - что в моем распоряжении какая-нибудь жалкая рыбацкая лодка? Потребуется всего лишь одно путешествие, чтобы библиотека хаджи Низамеддина перекочевала на италийские берега, и о дальнейшей ее судьбе позабочусь я, как позаботится о судьбе монны Михримах ее супруг. И к их приезду, клянусь, я сумею подкрепить красоту вашей племянницы для свекра полновесным золотом. В просвещенной Италии сыщется немало ценителей древних мудрецов, и чем древнее, тем лучше, - важно добавил торговец, вновь огладив свою бороду.
Тахир ибн Ильяс: Такой наглости Тахир ибн Ильяс не мог перенести даже от латинца. Да за кого, в самом деле, они, эти побежденные, себя нынче принимают? Нет бы смиренно бухнуться на колени и смиренно вымаливать о прощении - нет, он не только собирается увезти Михримах, а еще и украсть из сиротского дома то, что принадлежало почтенному задже Низамеддину! Теперь уже ширазец разъярился не на шутку. И позволил себе то, что не следовало бы позволять не то что сейчас, а никогда и не при каких обстроятельствах. - Почтенный господин желает компенсировать сокровищами моего друга те деньги, что ему прийдется отдать за киру Анну ее уважаемому супругу?- даже и не пытаясь скрыть ядовитую злость, охватившую его от слов генуэзца, проговорил он.
Луиджи Бальдуччи: Если до того, фигурально выражаясь, противники кружили друг напротив друга, соизмеряя силу и стати, то теперь хилый старец нанес могучий удар, пригвоздивший Луиджи Бальдуччи к креслу, где тот восседал горделиво. Лицо генуэзца посерело и вытянулось, однако он быстро опомнился. - Не понимаю, какое отношение имеет монна Анна к нашей беседе. Более того, - голос торговца окреп и налился возмущением, - считаю крайне неуместным упоминать имя дочери моего друга в подобном тоне, мессер. В подобающие сроки супруг для монны Анны найдется, а сейчас несчастная сирота горько оплакивает мать и отца, и бесчеловечной жестокостью будет досаждать ей планами сватовства и замужества.
полная версия страницы