Форум » Город » Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь » Ответить

Спасибо этому дому - пойдем к другому - 31 мая, ночь

Тахир ибн Ильяс:

Ответов - 53, стр: 1 2 3 All

Тахир ибн Ильяс: Неизвестно, желал ли геновец своими словами задеть именно Тахира ибн Ильяса, Заганос-пашу или же всех муслимов сразу,- или же это отозвалась в нем ненависть, снедающая обычно человека, привыкшего к почету и внезапно претерпевшего унижение, ненависть ли побежденного, неприязнь ли последователя Исы к детям того, кому дано было знать более позднее Слово Божье... По здравом размышлении и хотел, и задел, и даже, как некий чародей, совокупил с коротких надменных словах все дурное, чем могла похвалиться и его нация, и люди той веры, к коей он принадлежал (веры в бесконечное могущество денег) - но только, сам тому изумляясь, ширазец, достаточно уже успевший наслушаться собеседника, не только не возмутился, а вовсе нашел в себе силы перенести очередную нападку - а затем закатил глаза к небу, словно бы изумляясь чему-то новому и неузнанному. - Воистину, сколь многое множество в людях содержится клеветы и всякого зла! И сколь причудлив сотвооенный Господом нашим, милостивым Аллахом, свет! Мне говорили, что ваша вера не дозволяет вам многоженство - однако же слова ваши теперь разъясняют, что дозволяет она не многоженство, а многомужество. Надо ли понимать так, что то заповедал вам ваш Пророк, коего вы почитаете Господом, и коий водил за собою одну Марию из Магдалы, и к ней, кроме себя, еще двенадцать мужей-апостолов. Так ли? Бесцветные глаза старика были полны, казалось, самого искреннего удивления. - Но и в таком деле, почтенный, потребуется мне ваша помощь. Вижу я, у вас не то, что у нас: скажем, ежели я подберу Михримах еще одного мужа, царской или какой иной крови - как мне снестись тогда с вами, чтобы уведомить мессера Торнато о таком выборе?

Луиджи Бальдуччи: Почтенный мессер Луиджи сначала не понял, о чем толкует надоедливый старик. Не понял он и по второму разу, поскольку уразуметь сказанное означало признать, что над уважаемым торговцем нагло издеваются. И подоплекой насмешке служит именно то, чем уронила себя его подопечная в плену у турок. Вдохнув и мысленно перечислив имена упомянутых двенадцати апостолов для успокоения забурлившей крови, сьер Бальдуччи принудил себя ответить с не меньшим простодушием. - Мессер изволит шутить, - проговорил он натянуто. - Не знаю, что вы слышали про наши обычаи, однако вера наша дозволяет жене брать второго мужа только после смерти первого, да и то... - негоциант покачал головой, как бы осуждая нескорбящих до конца жизни вдов совокупно и по отдельности.

Тахир ибн Ильяс: Клочковатая борода ширазца торчала сейчас вперед с такой гордостью, как будто это на ней был начертан знаменитый девиз янычар: "Мы приносим тебе победу!". В его душе в этот миг, как павлиний хвост, переливалось всеми цветами радуги довольство: еще бы! какое блестящее торжество одержит он сейчас над своим спесивым противником. И, главное, с какими трофеями вернется, ведь стоит раскрыть неблагодарному Андреа все тайны, какие он выудил из бессовестного латинянина, мальчишка немедленно просто обязан раскаяться и признать правоту и первенство воли милостивого Аллаха: не ехать в свой окаянный город! - Ну, стало быть,- пытаясь скрыть прямо-таки распиравшее его лакование, основательным и победительным тоном проговорил ширазец, упираясь желтыми ручками в костлявые колени,- стало быть, покуда первый супруг Анны-ханым еще жив, недозволительно ей помышлять о втором браке. И, стало быть, приданое, вверенное вашим заботам, следует незамедлительно передать моему господину, Великому визирь, благородному Заганос-паше.


Луиджи Бальдуччи: Противу ожидания, сьер Бальдуччи не подался назад от воинственного напора Тахира ибн Ильяса, хотя выпад старца привел мысли торговца в полное замешательство, отчего те порскнули вразные стороны, словно мыши при виде кота. Следовало ли понимать, что монна Анна по глупости или по принуждению в минувшую ночь обвенчалась с Заганос-пашой по турецкому обычаю? Учитывая возвышение второго визиря, мессер Луиджи не находил в том ничего невероятного – история знала немало примеров, когда худородные воины победившего войска укрепляли и украшали свои родословные древа, породняясь с высокородными и богатыми семьями побежденных и тем самым придавая видимость законности грабежам и захватам. - Супруг, вот как? – переспросил Бальдуччи с перекошенным лицом, и его пышная бородка также неуступчиво вздернулась вверх. – Отчего же Заганос-паша отослал назад свою супругу в дом ее отца? Больше того… - генуэзец остановился и благоразумно проглотил признание, что возвращение Анны Варда было частью заключенной между ними сделки, и что обращению дочь ромейского вельможи подвергалась самому неуважительному и постыдному.

Тахир ибн Ильяс: Вопрос, заданный латинцем, оказался затруднителен для лекаря, но по причинам иным, чем опекун Анны Варда мог предположить. О нет, не смущение или стыд за поступок любимца сдерживало старого Тахира, а единственно нежелание посвящать постороннего в то, что произошло в темноте супружеской спальни, нежелание уронить честь девицы, что поддалась на уговоры глупой испуганной служанки и непонятные хитрости глупца. С другой стороны, персу было неизвестно, в какие подробности успели посвятить купца ушлые слуги и сама ромейка, поэтому он предпочел дать ответ весьма уклончивый, хотя и правдивый: - Кира Анна сама пожелала вернуться под ваш кров, поскольку беспокоилась, что, когда сыщутся ее родные, отсутствие девицы будет воспринято ими как знак ее гибели, а ваше неумение объяснить где она - как небрежение доверием, коим вас почтил ее почтенный отец,- этот удар отравленным кинжалом ширазец нанес с особенным удовлетворением, внутренне радуясь при мысли, как сжалось все внутри у алчного пройдохи.

Луиджи Бальдуччи: - Гм, - глубокомысленно произнес торговец. Святое Евангелие призывает своих последователей не судить опрометчиво, и сьер Бальдуччи чтил сей завет в числе первых, а потому не поспешил уличить во лжи или оспорить утверждение, идущее вразрез с уже сложившимся у него мнением. Если бы почтенный Тахир-баба мог догадаться, что его слова еще больше уронили киру Анну в глазах ее опекуна, поскольку доказывали наличие у похищенной девицы свободы поступать, как ей благоугодно, и ставили под сомнение сам факт похищения! Впрочем, согласно евангельскому совету мессер Луиджи приказал себе не торопиться. Если чужеземный брак, пусть даже по принуждению был заключен, то по наивности своей монна Анна могла считать себя связанной столь же крепко, как и венчанием в христианской церкви, и потому похититель на короткий срок уступил женской попечительности о близких. - Мне известна доброта и благородство дочери моего друга, - с чувствительным вздохом и едва ли не с растроганными слезами ответил италиец. - И лучшего способа утешить мою тревогу монна Анна сыскать не могла. Сердце и глаза мои возрадовались, узрев ее вновь в моем доме. Слезы и дрожание голоса были непритворны: звук запираемого за монной Анной замка сейчас зазвучал в ушах негоцианта не победными фанфарами, а похоронным звоном. Если поверить старику, то не свою ценность он припрятал, а чужую, и на мгновенье сьер Бальдуччи почувствовал себя весьма неуютно, а отполированное и согретое теплом его седалища кресло приобрело сходство с раскаленной сковородой.

Тахир ибн Ильяс: Как это часто случается, лучшие порывы Бальдуччи были истолкованы собеседником превратно - однако на сей раз причиной была не злонамеренность или предвзятость его ученого собеседника (ну или была, но лишь отчасти). Тахир ибн Ильяс попросту не поверил словам негоцианта, который только что позволил себе в непочтительном тоне отозваться о браке своей воспитанницы - а теперь готов был пролить крокодиловы слезы, изображая растроганного опекуна. Но сейчас это было и к лучшему. - Теперь, когда вы убедились, что дочь вашего покровителя и супруга Великого визиря не пострадала ни телом, ни духом, полагаю, у вас нет причин препятствовать ее возвращению киры Анны в объятия супруга?

Луиджи Бальдуччи: Сьер Бальдуччи досадливо скосил взгляд на руку, в порыве прижатую к груди и символизирующую предельную искренность генуэзца. Восточная витиеватость нового свойственника Андреа сменилась прямолинейностью почти неприличной и солдафонской. - Препятствовать? Мне? - негоциант протестующе выставил перед собой ладони, отпираясь от любых поползновений приписать ему недобрые мысли и поступки. - Мною движет лишь забота о благополучии вверенной моему попечению девицы, как вами чаяния о счастье вашей племянницы, - с самым невинным видом ввернул он. - Ежели Заганос-паша отправил монну Анну обратно, а он высказал при мне такое намерение и пожелание, то вправе ли мы по вашим же законам содействовать ее желанию присоединиться к нему? - Мессер Луиджи вновь глубоко вздохнул. - Право, сущее наказание быть отцом взрослой дочери. Меж тем извилистый разум италийца лихорадочно продумывал способы выхода из ловушки, в которую он увлек не только ромейку, но и, как оказалось, себя самого.

Тахир ибн Ильяс: Самолюбие ширазца и без того уже было достаточно уязвлено временной (о, он был уверен, что временной) сдачей позиций в сражении, имя которому был Михримах, чтобы со спокойствием дать уложить себя на щит еще и в битве за новую твердыню. Поэтому он нанес последний удар, пустив в ход силу, к коей еще не прибегал и которая, в его представлении, должна была сокрушить все форпосты противника, подобно урбановой пушке. Прищурившись, лекарь взглянул на соперника в славном искусстве плетенья словес самым исполненным патоки взглядом, и вопросил голосом, источающим миро, словно икона в поверженной церкви: - Почтенный желает, чтобы Великий визирь нанес ему еще один визит?

Луиджи Бальдуччи: Бальдуччи выдвинулся вперед и торжествующе вопросил, перейдя от мирных переговоров к военным: - Еще один? Стало быть, вы признаете и подтверждаете то, что отрицал первый визись в разговоре со мною и сьером Торнато? Что именно он со своими присными напал и разграбил мой дом? Благодарю, друг мой, завтра перед султаном я призову вас в свидетели по моей жалобе.

Тахир ибн Ильяс: Ширазец коварно усмехнулся. Если его противник желал уязвить его подобным уколом, он сильно просчитался. Почесав жидкую бороду, Тахир ибн Ильяс принялся качать головой с прискорбным видом, как будто проговорился о чем-то важном и ценном. - Так ваши слуги сокрыли от вас... очень жаль. Нет, прошу, не накладывайте наказание на этих достойных людей! Мой господин, действительно, уже ступал под ваш кров,- наклоняясь вперед, лекарь смотрел на генуэзца уже с торжествующим видом, предвкушая, с какого трона сейчас опрокинет уже предвкушающего победу торговца.- Не далее как сегодня Заганос Мехмет-паша почтил своим визитом сей дом и высказал бесспорное и непререкаемое намерение увидеть свою молодую супругу нынче же ночью на брачном ложе. Конечно же, мне следовало предупредить о том ранее... но я не подумал о том, что домочадцы ваши дерзнут скрыть от вас столь важное дело.

Луиджи Бальдуччи: - Может ли такое быть? - прошептал потрясенный сьер Бальдуччи и с горечью признался сам себе, что может. Нет кота - пируют мыши. - Негодяи! - с чувством воскликнул он. Впрочем, предосудительное и достойное всякого осуждения поведение домочадцев занимало ум торговца не долее минуты. Позже он строго взыщет с Маттео Джелотти, так некстати оглохнувшего и ослепшего и вообще куда-то запропастившегося. Другой вопрос был интереснее: насколько лжив язык старого мошенника. То, что лжив - не вызывало сомнения, но больше или меньше в данную минуту? Турок мог свободно дать слово купцу в одном, а девицу уверить в совершенно противоположном. Тени, подсмотренные в алькове, не давали мессеру Луиджи отказаться от своих первоначальных умозаключений от неожиданного возвращения киры Анны. - Стало быть, ваш господин во второй раз проник сюда, как вор! Честный человек приходит открыто и не прячет своего лица, - жестоко отрубил генуэзец, позволив гневу и досаде говорить вместо рассудка. Опасное обвинение, которое может быть передано первому визирю и обернуться против самого обвинителя, как уже случилось однажды. - Нет! Монна Анна останется здесь, пока «супруг» не явится за ней сам, - язвительная улыбка сьера Бальдуччи явственно показывала, как мало торговец верит в такую возможность и еще меньше заверениям Тахира ибн Ильяса.

Тахир ибн Ильяс: Всего, чего сьеру Луиджи не удавалось достичь на протяжении целой беседы, он снискал одним словом. Морщинистое лицо старого Тахира побагровело, затем побледнело, а затем пошло пятнами, которые заставили бы любого сведущего в высоком искусстве врачевания человека опасаться за его здоровье. Без сомнения, именно это онемение и спасло старого негодяя-латинца от немедленной расправы, а отнюдь не слабое телосложение или физическая дряхлость ширазца - в противном случае Бальдуччи почуял бы на своем хребте, а, может, и на физиономии, тяжесть известной палки лекаря гораздо быстрее, чем успел сосчитать до двух. Теперь же она послужила иному: выпрямившись, насколько ему позволяла больная спина, и метнув на врага взгляд, от которого бы замерли даже самые стойкие из янычаров, ширазец бросил с надменностью, отпущенной природой и многими веками всем потомкам Кира и Дария: - Мой господин, Великий визирь и ага-паша великого и осыпанного милостью небес султана Мехмеда уже три дня как полновластный господин и хозяин в этом городе. Ему не требуется дозволение ни греческого архонта, ни латинского торговца, чтобы входить или выходить из их домов, конфисковывать их имущество или брать в жены и наложницы их девиц. Ты горько раскаешься в своих неосторожных словах, чужеземец, ибо если раньше я желал склонить благородного Заганос-пашу к милости над твоей седой бородой, то теперь первый подам голос за наказание. Пади на колени перед своим богом и молись, потому что казни, какая тебя ждет, еще не видели в этом городе. И да проклянет Аллах твой дом и дни твоих детей до седьмого колена! Вскинув голову так, что огромный тюрбан заколебался над головой, словно купол грозящего вот обрушиться минарета, ширазец направился к двери, всем видом показывая непреклонное и остановимое разве только с жизнью желание поскорее покинуть дом, где его господину было нанесено столь тяжкое оскорбление.



полная версия страницы