Форум » Город » Пути господни.. Тут не при чем - Галата, ночь » Ответить

Пути господни.. Тут не при чем - Галата, ночь

Брайан Джефферсон: Где-то по пути от дома госпожи ди Барди до сарайчика, признанного жилищем брави Джефферсона

Ответов - 16

Брайан Джефферсон: Брайан шел по темной улочке, стараясь передвигаться как можно незаметнее. Вроде бы и тихо, но незамеченный не окажется лежащим в канаве с ножом в боку и не встретит день сидящим на колу. Осторожность и еще раз осторожность. Редкие патрули не замечали ночного путника. Джефферсон выбрал один из самых длинных и безопасных маршрутов. Здесь было только два участка без ответвлений и хорошо освещаемых. Но таких участков не миновать. Вообще, двойник императора надеялся сегодня еще и поспать, а то государственные дела и интриги - государственными делами и интригами, а вот здоровый, пусть и короткий сон - это святое. Особенно, когда ты не рискуешь проснуться в котле с кипящим маслом, а вместо дамочки, с которой угораздило уснуть - увидеть рожу черта, подкидывающего полешки в костерок, на котором стоит твой котел. Бывало, конечно, приходилось не спать по три дня к ряду, но кто ж захочет повторять такие фортели добровольно? Дважды брави едва ли не был замечен турками, которые слишком расслабились, считая, что в Галате никто не оказывает сопротивление и не пытается лихорадочно придумать, как бы избавиться от всех трех сотен тысяч воинов Аллаха. Эта часть города сейчас была на разворошенный клубок змей, которые шипят, кусают кого попало, пытаются оказаться первее, запутывая других еще сильнее. Интриги, интриги и еще раз интриги. Они поднимают и губят государства. Но, как показывает практика, гораздо быстрее и действеннее государства разрушаются третью миллиона отборных солдат и полководцев. Убийца переходил основную дорогу в квартале аристократов, как вдруг...

Заганос-паша: ... Если хитроумный Махмуд-паша, нынешний Второй визир, предпочитал передвигаться по городу в сиянии факелов, сопровождаемый выкриками "Дорогу!", янычар-ага, нынешний Садр-азам, более любил услаждать свой слух криками перепуганных внезапным появлением баше врагов, и освещать его заревом разгорающегося пожара. Страх, который и без того внушали беспощадные львы ислама всей Европе, он справедливо полагал таким же оружием, как тяжелые сабли или пушки, превратившие в развалины неприступные стены города. И страх этот вызывался в сердцах суеверных латинян еще и тем, что большие отряды, а иногда и огромные армии сарацин появлялись и исчезали, как призраки, послушные только приказу своего командира и воле правителя. Вот и сейчас он возвращался в Галату в тишине и под покровами мрака не потому, что потерпел поражение и стремился сокрыть краску гнева или стыда - нет, слава Великого визира, покорителя величайшего города мира, должна была воссиять лишь ярче после того, как он явится перед Мехмедом и поднесет ему страшный трофей, который сейчас его доверенное лицо, черный невольник, нес тщательно спеленутым в алый шелковый плащ. Заганос-паша был слишком воином и черезчур недавно - любовником прекрасной киры Анны, чтобы сейчас, в минуту подготавливаемого триумфа, размышлять о прекрасных очах и нежных ланитах румийской пэри. Единственным, что занимало его мысли - как, во всяком случае, он желал себе внушить - была грядущая честь, обещанная ему и положенная как вдохновителю и завоевателю победоносного похода. Окруженный плотной стеной янычар, безмолвный, словно окаменевший в ожидании обещанного величия, грек направлял вороного вверх по галатским улицам; веки его были полузакрыты, словно воин дремал в седле, тогда как перед глазами проносились, одно за другим, видения сотен и сотен трупов, вывозимых за стены неутомимой похоронной командой. Картины эти не пугали его. Они давно уже стали привычными, почти столь же привычными, как вид его младших товарищей, близких, как собственные дети, неподвижно распростертых на земле - обожженных, разорванных ядрами, пораженных стрелами и пулями врага, их, юных, поцелованных смертью прямо в ясные, молодые глаза. Он не испытывал к мертвым грекам, своим единокровникам, ненависти и гнева - одно лишь глухое удовлетворение, тем, что они наконец угомонились и больше не угрожают его истинным братьям, подлинным родным. Так он ехал, окруженный двумя рядами лиц, живых и мертвых, когда прямо перед строем янычар из темноты вынырнул человек.

Брайан Джефферсон: Доли мгновений на размышление. Брайан не поддался панике - многочисленный отряд догонит пешего в любом случае, сколь бы быстрым и юрким не оказался этот самый пеший. Во всяком случае сейчас, когда они собраны. "Турки. Причем с кем-то важным.." Узнать в темноте Второго визиря, которого Джефферсон, обычный честный житель Константинополя, если пару раз видел.. Хотя какие пару раз? Сниться визирь ему не снился, а быть официально представленными им не довелось. Несколько размах крыльев не тот, да и профессии несколько отличаются, хоть и сводятся к одному. Так вот, узнать Заганос-пашу он не мог, но рассудил по сопровождению, что отвесить немалый поклон стоит, раз уж бежать бесполезно. Что он и сделал в дальнейшем. "Что за вечер такой? Турки без факелов, всяческие важные дядьки.. Спина вон уже затекла поклоны отвешивать.. Пора выбираться обратно в Англию, к дедушкам и бабушкам.."- однако мысли остаются мыслями и никому не дано их узнать, пока дурной язык их не выскажет. Уж за чем, за чем, а за языком убийца следить умел. Надежда на то, что высокородный, без сомнения, господин торопится и не станет обращать внимания на припозднившегося по пути домой путника все же тлела в сердце его, а разум его лихорадочно пытался найти выход из положения. Двадцать, или сколько их тут, воинов - это не два молодых янычара. "Свезло так свезло.." А еще хотелось надеяться, что в темноте высокородный господин не заметит сходства встреченного человека с покойным ныне императором, если он в курсе, как тот выглядел.


Заганос-паша: Говорят, понятия "быстро" нет в двух языках: том, на котором переговаривались между собой народы, воздвигшие Хоровод великанов - и то верно, как можно создать такую громаду второпях?- и том, который сейчас рождался, как море из полноводных рек, из множества притекавших к нему наречий, в берегах расцветшей Османской империи. Особа того ранга, которой гость из северных земель осмелился перейти дорогу, должна была проявлять поспешность еще мене других; однако, как не неторопливо было его продвижение, телохранители и верные солдаты не потерпели бы, что кто-то осмелился встать на его пути. Завидев врага (а кем мог быть не-мусульманин в глазах окружавших агу головорезов, вкушавших запретный хмель победы?) один из баше сделал стремительный шаг вперед и самым жестоким образом отшвырнул склонившегося латинянинв с пути, по которому намеривался проследовать султанский визирь.

Брайан Джефферсон: Воину, толкнувшему убийцу, силы было явно не занимать. Поэтому Брайан специально как можно более неловко упал, еще и для того, чтобы сабля, которую он не снял с пояса, выдвигаясь на сопровождение кира Фомы из убежища брави, не брякнула о мостовую. Ведь если турки увидят при европейце оружие - завтра голове этого европейца лежать и пылиться на этой самой мостовой, только уже перед дворцом. -Прошу простить меня за мою дерзость, о, высокородный господин,- заныл Джефферсон гнусавым голосом. Уж искусству лицемерия он был обучен в достаточной степени, что объяснялось некоторыми нюансами выбранной им профессии. При этом он пытался неловко отползти от основной дороги на обочину.- Я лишь задержался у мужа дочери и возвращался домой.. Джефферсон зарыдал во весь голос так искренне, что даже выступай он в кочующем с места на место цирке, ему бы непременно поверили. Хотя у турецких воинов с чувственностью было всегда туговато. Все это время Брайан кутался в плащ, чтобы, не приведи господь, не показать свою саблю, за которую он отдал столь хорошие деньги, что можно было бы себе устраивать пиры с неплохим вином и закуской в течение трех или четырех месяцев. Настоящий "дамасск" ценится всеми воинами. Правда в последнее время было очень много подделок, но уж в чем, в чем, а в оружии, которое обеспечивает сохранность собственной жизни в непредвиденных случаях встреч с патрулями, брави разбирался настолько, чтобы подделку отличить от оригинала.

Сагад: Мысли аги, поставленного теперь так высоко, как мог только мечтать человек, взятый по налогу кровью, возможно, и витали теперь в облаках, подсвеченных то золотым светом славы, то багровым светом созревающей в душе мести. Однако, рядом с Заганос-пашой все еще находился телохранитель, которому были незнакомы страсти, сжигающие теперь душу Великого визиря. Сагад, черный евнух, пожалуй, был одним из редко встречающихся образцов раба, лишенного не только возможности оставить потомство, но и честолюбия, в подобных людях часто замещающего прочие чувства. Казалось, все его чувства переплавились, обратившись в одну-единственную беспредельную преданность хозяину, которым был не султан, а восседающий в эту минуту на коне грек, бывший таким же рабом, что и он, и ставший вторым человеком в величайшей империи мира. Именно ему, чернокожему гиганту, чей устрашающий облик был скрыт ночною тьмой, принадлежала та рука, что немилосердно отшвырнула с пути садр-азама жалкого человечка, вздумавшего помешать его возвращению в новый дом. Но вместо того, чтобы убраться с глаз долой, латинянин вздумал лишь более отвлекать на себя внимание советника, занятого государственными делами: дурень повалился под ноги янычарам, затрудняя движение, и - как знать - не подавая ли знак сообщникам, неведомым убийцам, готовящим засаду на Заганос-пашу. Одним движением нубиец сгреб латинянина за подмышки и рывком поднял. И уже выпуская из мощных рук, способных разорвать надвое пасть дикого льва, почувствовал под одеждой твердую сталь.

Брайан Джефферсон: "Здоровяк. Здоровяк, что чернее ночи. Мавр. Он-то что у турок забыл?" Вопрос остался без ответа. А приподнятый за подмышки убийца. который в этот вечер мечтал о несбыточном - добраться до дома без случайных и ненужных встреч, быстро прикинул шанс, что мощный африканец, к слову, забритый наголо, что могло значить.. А, неважно в данном случае. Так вот, прикинул, каков шанс того, что чернокожий здоровяк не заметит под плащом саблю в ножнах. По идее бы не должен был, однако... Однако когда он отпустил брави на землю и собирался уже было отпустить того с миром - или к Богу, кто их разберет, этих янычар - руки не убрал и не расслабил. и руки эти были в районе пояса Джефферсона. "Дурацкая ночка.." Любой православный, еретик, католик и прочая-прочая, в общем, любой, не принадлежавший к войску победителя, если был застигнут с оружием турками приравнивался к вооруженному, что естественно, преступнику, которого тотчас стоило обезглавить. Это все Брайан знал. Ситуация складывалась щекотливая. Можно даже сказать - до крайности нелепая и смешная, если бы не было так грустно. Наемник пнул носком правой ноги под коленку левой ноги мавра и рванулся прочь, намереваясь все же попробовать скрыться с места преступления, коим считалась неосторожность попасться с оружием туркам. Но для начала нужно было вырваться из этих черных граблей, что держали до этого попрочнее капкана. Мгновения растянулись так, что казалось, будто время остановилось.

Сагад: Из груди араба вырвалось рычание. Не из-за того, что острая боль, пронзившая ногу, заставила его колено с хрустом ослабнуть: как видно, удар был нанесен не наобум, из желания хоть как-то освободиться, но выполнен человеком, понимающим, как можно свалить даже сильнейшего противника. Но черный евнух смог достичь того положения, которое занимал при ага-паше, не только потому что помогал тому умыкать беззащитных девиц или же умел ловко накинуть тем мешок на голову в момент, когда замечал пресыщение в его стальных глазах. Кроме прочих достоинств Сагад обладал силой буйвола и выносливостью хорошо выдресированного борзого пса: невзирая на боль, которая заставила бы любого другого корчиться в судорогах и от которой у него самого побежали по спине и вискам не то что капли - струи горячего пота, он не выпустил своей жертвы, огромной рукой намертво вцепившись в найденное оружие, как раз в том месте, где - по его соображениям - рукоять входила в плоские ножны. Рванув саблю на себя он выпученными глазами уставился на незнакомца. Первая шеренга янычар, скорее инстинктом почуявших, чем понявших, что происходит что-то дурное, сделала шаг вперед.

Брайан Джефферсон: Глядя, как выходит из ножен прекрасная дамасская сталь превосходного качества, Джефферсон едва ли не всхлипнул от досады. Чертов посланец, такой же черный, как сам черт, выхватил самое дорогое, что было у убийцы. То, за что он работал два года. ущемляя себя во всем - от еды до компонентов ядов, в одежде и во всем, что требовало каких-либо денежных затрат. И этот мавр, посланник Преисподней, умудрился вытащить самое дорогое всему существу Брайана - его саблю. Хотелось кинуться на этого турецкого приспешника и выдавить ему глаза, намотать теплые, дымящиеся паром кишки на собственный кулак и заставить негра мерить их шагами. Хотелось выковырять тупой ложкой сердце из груди этого здоровяка и съесть его, пока оно еще бьется. Хотелось выгрызть кадык янычара, чтобы тот захлебнулся в собственной крови. Но желания, как известно, частенько расходятся с реальностью, причем, диаметрально противоположно. Как бы прискорбно это не звучало. Поэтому за доли мгновений ум брави нашел верное решение - бежать. Бежать без оглядки по темным улочкам этого проклятого всеми богами города. Бежать так, как не смогут бегать облаченные в свои доспехи янычары турецкого войска. Тело же начало приводить в жизнь принятое решение. Значительно медленнее, но все же этого должно было хватить, чтобы успеть рвануть в переулок до того, как турки решат вынуть луки и пустить в расход неудачливого путника, все еще лелеявшего надежду поспать после ночных приключений. На ходу он пытался избавиться от ножен к сабле.

Заганос-паша: Эта медлительность роковым образом сказалась на положении замешкавшегося убийцы: кольцо янычар сомкнулось за его спиной, отрезая пути к побегу. Бесшумно и стремительно, как то воспитано было в них десятилетиями упражнений и годами военных походов, баше вышли на новую позицию, позволяющую им одновременно защитить своего господина и не позволить жертве ускользнуть. Подобно натасканным псам, подвывающим от предчувствия скорой поживы, дети славян, ромеев и прочих народов, некогда воспитанные в вере Христа, теперь глазели на своего бывшего единоверца, ожидая лишь первого знака, кивка или легкого свиста, который был для них сигналом к охоте. И то, что жертва была опасна (а своим звериным чутьем они ощущали эту опасность), лишь обостряло грядущую радость. Однако Заганос-паша не торопился в очередной раз угостить свою свору. Утомленный несколькими часами, проведенными в опустевшем, провонявшем гарью и трупами городе, ага янычар впал в странное оцепенение. Неподвижные, безмолвные свидетели победы, ее трофеи и жертвы вновь обступили его со всех сторон, переполнив по самое горло отвращением к смерти и жаждой нового вызова. Но кто мог бросить такой вызов ему, стоящему на первой ступени после правителя полумира? - Ла. ....Рука эфиопа, лежащая поверх ножен сабли, разжалась.

Брайан Джефферсон: Брайан сделал глубокий вдох и медленный выдох. Складывалось впечатление, что эти турки получали приказы через самого Аллаха. Иначе чем можно объяснить столь слитные действия в группе? Хотя, может быть муштра давала о себе знать.. Джефферсону это было неведомо. План побега с треском проваливался в глубокие бездны Преисподней, где сгорал в бушевавшем там пламени. В темноте можно было разглядеть общие черты каждого из отряда. И ни одного раскосого лица в нем не было. Латиняне, славяне, ромеи. Ни одного турецкого воина. Именно турецкого по расе, а не по принадлежности жизни Империи. Турки не гнушались перевоспитанием христиан. И только выигрывали на том - даже после сражения армия пополнялась сначала полонянами, а потом и воинами. Верными и преданными. Скорее всего каждый из янычар - евнух. Если не каждый, то преобладающее большинство. -Ла,- коротко приказал господин на коне. По одеждам его нельзя было бы спутать с европейцем. Но вот лицо... Тем не менее, негр отпустил ножны и саблю. Последняя в свою очередь с тихим шелестом вошла в первые, скрыв обратно свой клинок. Приготовившийся уже к смерти брави удивился. Однако виду пытался не подать. Теперь у него оставалось его оружие и он не собирался уходить в мир иной один. Если уж закрутится бой. -Господин изволил поглумиться напоследок?- хрипло спросил убийца, произнося слова так, чтобы слышать, если сзади вдруг кто сделает шаг, чтобы нанести удар в спину рано расслабившемуся британцу.- Но тогда господин должен знать, что в случае чего я не уйду один на тот свет..- он говорил по-турецки, заменяя слова, которые не знал несколькими более примитивными или схожими по смыслу. Все же не зря папаша-торговец заставлял учиться объясняться на нескольких языках. Метательный нож уже сидел в левой ладони. Однако метнуть его еще успеется. Вряд ли у турецких янычар руки движутся быстрее, чем у константинопольских убийц. Джефферсон вопросительно смотрел на пашу. Кланяться и просить помилования сейчас - умереть на коленях. "Может хоть что-нибудь вроде суда богов устроят.. Как язычники."

Заганос-паша: Искаженная османская речь пленника не дала Заганос-паше возможности прочувствовать всю двусмысленность сказанного. Для него вопрос о последних мгновениях жизни относился к кому угодно, только не к нему - человеку, одетому броней власти и окутанному в мантию своего величия. Однако, внезапная перемена из плаксивого труса в человека, дерзнувшего посмотреть аге-паше прямо в глаза лучше обнаженного клинка подсказала, что перед ним - не просто заблудившийся купчик, вышедший к молоденькой проститутке, а нечто более опасное и, возможно, заслуживающее внимания. И осторожности. - Плохо начал - хорошо продолжаешь,- с улыбкой, которую можно было бы назвать ледянящей, столько в ней было привычки распоряжаться чужими жизнями и сознания собственной безнаказанности, проговорил Заганос-паша. Он не покинул седла, но бросил поводья, тут же подхваченные одним из огланов: вороной переступил с ноги на ногу, но только покорно склонил голову, как будто благородное животное понимало, сколь важного седока дано ему теперь носить. - Для воина главное не то, как он прожил свою жизнь, а то, с кем и как он встретит свою смерть. Ты - воин,- не спрашивая, а утверждая, не оставляя путей к отрицанию и возражению, продолжал грек. Прозрачные серые глаза, почти бесцветные в темноте, смотрели на незнакомца с легким прищуром. - Если ты воин, зачем ты пытался выдать себя за кого-то другого?

Брайан Джефферсон: -Достойная смерть - хорошее завершение достойной жизни. Глупая смерть - не самый лучший исход. Так что же может быть достойного в том, чтобы погибнуть в борьбе против двадцатикратно превосходящего противника? Для вас, воинов Османской Империи, любой латинянин или ромей, носящий при себе оружие, не важно, с целью ли обороны от мародеров или для красоты - враг,- о том, что брави носил оружие ни для того, ни для другого, Джефферсон не стал распространяться. Улыбка визиря могла бы, наверно, заставить обливаться холодным потом тысячи спин, однако если потерять контроль над собой в этой ситуации, то какая могла быть речь о том, чтобы взять всю ситуацию под свой контроль? Матовый клинок метательного ножа, зажатого в левой руке, не давал бликов, поэтому даже самый зоркий глаз не должен был заметить один из основных козырей убийцы в этом разговоре, если вдруг что-то пойдет не так. То, что Заганос-паша не дал команду убить на месте путника, отчетливо говорило, что нынешнее поведение было единственно верным в сложившейся ситуации. Единственно верным для Брайана. То, что наемника не закололи сразу же на месте, как только окружили, давало надежду на то, что и эту ночь удастся пережить. И встретить рассвет не в кандалах. -Один против двадцати. Все двадцать в доспехах. Многовато, даже если не учитывать, что все двадцать знают, с какой стороны держаться за меч...- онне развел трагично руки, как бы того требовал момент - не хватало еще засветить зажатый в руке козырь.- А если учесть.. Никакой бог не поощряет самоубийства. Эффект от речи мог бы быть большим, не замирай брави посреди фразы, пытаясь подобрать слова или их эквивалент на османском языке. Разговаривай они на ромейском или даже, черт бы с ним, на языке англичан и валлийцев, паузы эти были бы минимальными и менее заметными. Но, как говорится, будь у бабушки черенок, она была бы дедушкой. Этнический британец с напряжением ожидал реакции благородного господина и наверняка не последнего лица среди турецких вельмож. И реакция эта в единой степени была важна сейчас для великого визиря и для хорька Брайана.

Заганос-паша: Одним из главных умений царедворца, а также того, перед чьим именем летит далеко впереди легкокрылая слава, заставляя трепетать от восторга сердца друзей и замирать от страха - сердца врагов, всегда должен уметь использовать слухи и сказки, что, словно падальщики, сопровождают стремительно бегущего вперед льва. Кружение этих сателлитов незаметно для почитателей, и, даже если становится явно их глазу, не затмевало сияния основного светила - врагам же казалось черной тучей, сгущающейся вокруг молнии громовержца. Потому ага-паша лишь удовлетворенно улыбнулся в ответ на рассуждения пленника, в глазах которого османы были такой же карой небесной, как и для любого другого неверного, уже стоящего на коленях перед плахой. Узнай он о прочих догадках гяура, они повеселили бы его еще больше. Но, несмотря на удовольствие, что доставил ему своими словами летинец, новый садр-азам не собирался превращать их краткое знакомство в обмен любезностями. Тронув коня пяткой, он пустил благородное животное шагом вокруг группы янычар, собравшихся вокруг пленника; когда тот проговорил последнюю фразу, черная бровь янычара взлетела. - Для нас, воинов Османской империи, враг - тот, кто посмел поднять оружие против султана,- уронил он веско, поворачивая вороного и усаживаясь в седле тем манером, что тюрки заимствовали от своих недавних гонителей - монгол: одна нога легла поперек седла, став опорой для локтя. Наклонившись чуть вбок, словно восседал на ширазском ковре за чашей вина, Заганос-паша уставился на незнакомца темными немигающими глазами. Но голос его был мягким и сладким, как то вино, что подают в кофейнях города роз, в нарушение запрета Аллаха и Пророка: - Носить оружие - право мужчины. Если конечно он умеет держать его в руках.

Брайан Джефферсон: Провоцировать убийцу - заведомо гиблое дело, если имеешь дело с профессионалом. Брайан причислял себя к вышеозначенным профессионалам. Поддаваться на провокации - для бездумных рубак и спесивых юнцов. Опытные и знающие себе цену брави не кидаются на каждого встречного-поперечного с кулаками или с саблейнаголо лишь за то, что тот усомнился в способности их этими самыми кулаками или саблей размахивать. Порой приходилось терпеть и большие оскорбления с почтительной улыбкой на лице. И с такой же улыбкой через какие-то несколько недель вскрывать глотку недавнему заказчику. Это просто работа. Вспыльчивые на ней долго не задерживаются. Но сейчас была несколько иная ситуация, где одно неверное слово или даже неверно понятая фраза могла означать неминуемую смерть. И не важно, сколько перед этим уйдет в сады Аллаха его верных детей. Жизнь одна. -Уж не желает ли почтенный воин султана сказать, будто бы кто-то из здесь присутствующих носит оружие не по праву?- оскорбленность в голосе и в поведении Джефферсона удалась на славу. Он даже за рукоять сабли схватился, будто порываясь немедля ее изъять из ножен и покрошить в мелкую стружку сначала дерзкого мусульманина на коне, потом коня. а потом и отвести душу на янычарах, щедро окрашивая мостовую чужой кровью.- А еще говорят, что у мужчины оружие - его тело, а не сабля, висящая на поясе. "Сейчас начнется.." Брави мысленно прикинул на всякий случай, как извернется при броске ножа в предводителя янычар и кого тут же ударит саблей, прежде чем турки успеют сообразить, что визир уже шлепает по пути к своему Богу. Хотя существовала вероятность, и не малая, что убийца отправится в ад до того, как успеет поставить точку в жизни воина на коне.

Заганос-паша: Запад есть Запад, Восток есть Восток,- скажет поэт многое множество лет спустя. Потом подумает и прибавит что-то про то, что этим мирам вовек не суждено встретиться, пока Аллах, Милостивый, Милосердный, не решит, что настала пора взыскать с сынов бренной земли за все их провинности. Но дело не только в том, что сладостной Мекке не след стоять рядом с прогнившим Римом, и чаше Джамшида не перелиться в последнюю чашу Христа. То, что оскорбило бы любого, кто носит крест, могло лишь рассмешить тех, кто покрывал голову чалмой, а законные забавы детей Пророка назывались у их ревнивых соседей самым страшным грехом. Так произошло и на этот раз. Незнакомец, попытавшийся обнажить оружие против вельмож-венетов или геновцев, был бы немедленно схвачен, как заговорщик - но прошедшие годы сурового послушания и пережившие два месяца ада под стенами Города лишь забавлялись отваге немногих оставшихся, но бессильных ифранджей. Называйся восседающий на коне воин подестою или дожем, он, несомненно, пришел бы в неописуемый гнев от столь ярко выраженного непослушания - но Заганос-паша более чем кто-либо умел оценить и безрассудную отвагу, горящую в сердце воина, и мгновенный холодный расчет, по которому сразу, среди любой темноты опознаются себе подобные. К тому же его самого ждала слишком большая награда, чтобы предаваться теперь спору с неизвестным, возможно, обезумевшим от отчаяния человеком. ... Гортанный смех разорвал тишину улицы, не потревоженную ни треском пылающих факелов, но окриками стражи, ни криками любопытных. Один только шум вод, катившийся не столь далеко за белыми стенами, служил аккомпанементом для этого звука. Откинувшись в седле, ухватившись за острое колено, чтобы не потерять равновесия, новый садр-азам хохотал, как если бы незнакомец потешил его остроумнейшей эпиграммой или забористой бесхитростной шуткой - искрой, рожденной неприхотливым походным костром. Смех этот был не злым, а почти по-мальчишески задорным; утирая глаза рукой с тускло блеснувшим в лунном отсвете смарагдом, он вновь обратился к виновнику остановки. - Так ты... хочешь сразиться?- вельможа кое-как сумел отдышаться и приветственно повел рукою вокруг себя, словно приглашая неизвестного воина выбрать противника. Глаза его лихорадочно заблестели, как будто бы на мгновение можно было предположить, что латинянин отважится бросить вызов ему самому,- и, главное, что он, новый глава Дивана, соблаговолит этот вызов безрассудно принять.



полная версия страницы