Форум » Город » К тому, кто может жалость проявлять, верней снисходит божья благодать » Ответить
К тому, кто может жалость проявлять, верней снисходит божья благодать
Филомена: 31 мая 1453, дом Бальдуччи, ночь После эпизода «Спасибо этому дому - пойдем к другому»
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Филомена: Меж тем, забытая почти всеми старая Филомена изнывала под дверью, за которой велся спор двух почтенных мужей, двух опекунов, можно даже сказать, прибегая к преувеличению и громкому слову, - двух частей света и религий. Дом, принадлежавший императорскому советнику, был построен на века и на совесть, и потому Филомена при всем желании не могла ничего услышать из поучительной беседы двух новоявленных родственников поневоле. Верная служанка боялась всего: и промедления, грозящего неясными и неисчислимыми бедами ее госпоже, и боялась отлучиться на поиски, выпустив из поля зрения латинского купца. Час, проведенный сьером Бальдуччи и Тахиром-бабой с разной степенью удовольствия, стал для Филомены истинной пыткой. Надо ли удивляться, что едва загнутый носок туфли ширазского лекаря занесся над порогом, как рабыня подскочила к нему, подхватила под локоть, якобы желая помочь и поддержать. - Ну? - выдохнула она, нетерпеливо и тревожно подрагивая губами.
Тахир ибн Ильяс: Читателю, бывшему свидетелем высокоученой беседы между представителями Запада и Востока - беседы, которую вернее было бы назвать препирательством - что даже столь скупо выраженное беспокойство показалось ему излишне докучающим. В ответ на простой вопрос ширазец разразился целым потоком цветастой брани, к большому счастию Филомены, преимущественно на персидском языке, оставив тем самым своей новой собеседнице и сообщнице шанс не понять всей силы своих выражений... или по крайней мере сделать вид, что она их не поняла. Где-то между проклятием десятому поколению семейства Бальдуччи до конца дней выносить отвратительно благоухающий помет вонючего запаршивевшего козла, над которым в глубоком детстве надругался последний нищий гяур, страдающий скудоумием и расстройством желудка - и восхвалением самого Генуэзца, место в голове которого и занял тот самый помет, лекарь остановился. - Ну а ты?- взгляд, обращенный на Филомену, был едва ли не грозным.- Тебе удалось разыскать нашу голубку?
Филомена: Вместо ответа Филомена поникла головой - униженная поза горестного отчаяния плохо подходила плотной и величавой фигуре ромейки. Дурное настроение Тахира-баба, выплеснутое потоком малопонятной брани, красноречиво свидетельствовало о поражении перса в схватке с латинянином. Дурная новость, к которой служанка готовилась да готова не была, так как в глубине души надеялась на бойкий язык, напор и почетное положение турецкого лекаря, кои если не пристыдят, то припугнут Луиджи Бальдуччи. - Что толку? - попыталась оправдаться она. - Коли госпожа не вернулась, то она под замком, а коли латинский купец не вывел тебе киру Анну под руку, то не раскаялся он в своем злодействе. Разыщем, так и словечком перемолвиться не сумеем, - крупная слеза скатилась по морщинистой щеке.
Тахир ибн Ильяс: Старая поговорка про молоко и воду, как видно, была известна также и персам, во всяком случае Таихр ибн Ильяс отреагировал на нее так же, как и любой северный варвар, не знающий благородного языка Низами и Хафиза. Слезы, проливаемые Филоменой, подействовали на него куда сильней укоров и угроз мессера Бальдуччи: не успела она разрыдаться на плече у почтенного старца, исторгая громогласные причитания о том, что лучше бы-де ее отправили в полк к молодым янычарам и дали ей окончить жизнь христовой мученицей, грудью встретившей врага, как он решительно топнул ногой, показывая одновременно решимость не уступить козням врага, и власть, которую высокомудрый мужчина имеет над скудоумной и слабодушной женщиной. - Ничего-ничего, рано вы похоронили старого Тахира. Аллах свидетель, я не хотел гневить его, но стыд и позор будет моим сединам, ежели позволю увести твою хозяйку, словно кобылу из стойла Мехмет-паши. Головы врагов наших да примут на себя весь гнев Всевышнего! Пусть заплешивеют и поростут коростой те, кто вздумал отнять жену у правоверного мусульманина, разлучить живых супругов сразу после первой брачной ночи! Нынче же твоя госпожа будет спасена - а сей нечестивый лихоимец получит свое, не в том, так в этом мире, так что останется лишь кряхтеть да почесывать свое седалище, чьи советам внимает он охотнее голоса разума и чье смердение почитает за благоухание роз! Не будь я Тахир ибн Мансур ибн Мухаммад ибн Ахмад ибн Юсуф ибн Ильас, если не доберусь до этого старого лиса и не подпалю ему под хвостом так, что он с визгом будет метаться в своей норе! Где могут прятать твою госпожу?
Филомена: Строгий окрик вразумил рабыню быстрее увещеваний. Встрепенувшись, она заметалась меж четырьмя сторонами света и еще четырьмя их промежутками, откладываемого на итальянских портуланах* в виде лучистой розы ветров. - Сюда! Нет, туда! - Филомена тянула за рукава халата Тахира ибн Ильяса с ретивостью, несшей нешуточную угрозу одеянию ширазского лекаря. Наконец, добрая женщина немного успокоилась, чтобы указать пальцем в сторону кладовых. Мрачных подвалов, которыми славился дворец ромейских цезарей, в скромном домике горожанина не было, но служанка не забыла зловещих пророчеств старика "за косу и в подпол" и избрала местом вероятного заточения Анны наиболее близкое по смыслу место. * карты морских побережий. Они были ориентированы по странам света, в центре карты находилась роза ветров, от которой шли тонкие линии — деление на румбы.
Тахир ибн Ильяс: Отсутствие мрачных подвалов и тяжко шагающей стражи, пуще любого дракона или же Джинна стерегущей пленницу кира Луиджи, было лишь вопросом воображения - а на его скудость соотечественник создателей знаменитых "Дивана" и "Бустана" пожаловаться не мог. Казалось, что перед его глазами уже замелькали трещащие факелы в руках неумолимой стражи, затрещало разбрызгиваемое во все стороны масло, принялись метать искры отточенные кончики копий и секир. Простой визит за непокорной женой в мгновение ока обратился волнующим, почти сказочным приключением, в котором отважным героям предстояло спасти зачарованную пленницу - ни больше ни меньше. И значения, что вершителям подвига было уже глубокой за тот возраст, когда совершаются во имя безумств юности самые невиданные дела, и что за воротами их ждала целая армия помощников, не имело. Обо всех этих мелочах новоявленных Рустем предпочел просто забыть. Крадучись, вытянув шею, как гусь, прячущийся от рыскающего по двору повара, лекарь на цыпочках направился в сторону, указанную рабыней.
Анна Варда: ...Уже второй раз за короткое время Анна оказывалась взаперти в комнате, забитой чужим скарбом. Сбив кулачки о неподатливую дверь и охрипнув от крика, на который некому было отозваться, ромейка с досадой пнула мягкой туфелькой туго спеленутый чьими-то рачительными руками тюк. В какой-то мере Луиджи Бальдуччи поступил схоже с Мехмет-пашой, приравняв наследницу гордого рода к бессловесной вещи без воли и желаний. Купец не стал ни спорить, ни уговаривать строптивую подопечную, просто запер - и это было унизительно. Затуманенный злыми слезами ярости взгляд Анны упал на сундук, покрытый тонким слоем пыли. Не там ли хранилась казна Михаила Варда, которой заманил ее сюда коварный латинянин? Однако проверить это было невозможно - сундук был крепко заперт, и не в женских силах было одолеть замок его без ключа. Брезгливо поморщившись, Анна набросила на грязную крышку один из шелковых отрезов. Край ткани развернулся и упал на пол, ничуть не более чистый, чем сундук, и Анна присела на облагороженное сиденье, мрачно подперев подбородок руками. Негодяй прикажет ей и ночевать здесь без малейших удобств? В чем Анна была уверена, так в том, что рано или поздно дверь распахнется. Маленькая комната мало смахивала на камеру, куда узников бросали умирать от голода и забвения. Дверь распахнется, и... Дальнейшее ромейка представляла себе смутно.
Филомена: ...Увы, спасители ромейской девы от латинского растолстевшего дракона были не так близки к заветной двери (хотя и не так далеко - в пределах одного и того же дома). Кладовые, известные Филомене и куда она вела старого Тахира, находились близ кухни и служили нуждам хозяйственным и приземленным. Ранее, до начала осады, путников привели бы сюда дразнящие запахи, но ныне уныние и запустение царили там, где прежде было пиршество для глаз и желудка, а внушительный замок охранял всего лишь остатки муки и проса. Тощий полосатый кот бросился под ноги рабыне и с громким урчанием принялся тереться о ноги, выпрашивая подачку. Едва не упав, Филомена разразилась приглушенной бранью. - Чтоб тебя мыши в углу заели! - сплюнула она в сердцах. - Чуть сердце не остановилось. Ничуть не смутившись, животное тонко и вопросительно мяукнуло.
Тахир ибн Ильяс: Как известно, ислам почитает кошек не в пример больше, чем суровые христианские проповедники: как известно, кошка была любимым животным Пророка, и ученые люди уже много веков спорят, кто, собственно, из великих пожертвовал рукавом любимого одеяния: Будда, Мохаммед или же царь династии Хань - и, разумеется, каждая из сторон считает, что первенство в столь благородном и богоугодном деле принадлежит именно ей. Поэтому Тахир ибн Ильяс лишь покачал головой в ответ на брань, слетевшую в языка ромейки, и, с кряхтением, наклонившись, подобрал ни в чем не повинное животное. - Всегда у вас так,- философски изрек он, бросая на Филомену взгляд упрекающий и одновременно покровительственный.- Виноват бессильный и слабый, а на голову истинного виновника не обрушивается ничего, кроме дождя почестей и выгод. Не я ли предупреждал твою госпожу, что не следует доверяться этому торговцу, человеку злодейскому и вероломному. И что же? Если бы она вняла словам мудрости, нынче же мы бы уже вкушали блаженный сон во дворце Заганос-паши. А теперь?
Филомена: "Так ли блажен сон вдоме врага и пленителя?" - так могла бы возразить строптивая рабыня, однако ж, прожив на белом свете без малого полвека, Филомена выучилась различать время, когда можно дать волю ядовитому языку, а когда лучше придушить рвущееся искреннее слово. До кота ли ей сейчас и - какая непочтительность - до первого ли визиря, если на отчаянный стук и громкие призывы кира Анна ничем не откликнулась? - Ох, горе мне, позор на мою седую голову! - причитала служанка. - Госпожа, госпожа, отзовитесь верной своей рабе, иначе умрет она тут же от горя, что не уберегла, и на кого вы потом полагаться будете? Филомене вторило пронзительное мяуканье кухонного кота на руках своего заступника. Подняв острую мордочку к Тахиру-бабе и устремив на него немигающий взгляд желтых глаз, он самозабвенно месил лапами грудь старика. Производимый шум привлек еще одно живое существо. Из арки коридора, ведущего в кухню, выглянул Пьетро, потирая глаза, туманные ото сна, но уже искрящиеся неуемным любопытством. - Потеряли чего, тетушка Филомена? - спросил нахальный юнец. - Или ужин был скуден, да будет стыдно нашему скареде-хозяину? - Сгинь, бесовское отродье! - звенящим от сдерживаемого желания отвесить дерзкому мальчишке оплеуху отрезала Филомена, но тут же передумала. - Нет, стой! Отвечай, только лгать не вздумай: видел ли ты вечером госпожу мою, киру Анну? Глаза Пьетро округлились. - А... Так все видели монну Анну нынче вечером, когда она вернулась от поганых язычников... Ай! - Пьетро присел, все же схлопотав подзатыльник тяжелой рукой ромейской служанки.
Тахир ибн Ильяс: Засопев как кузнечная кадка, в которую именитый мастер только что сбросил добела раскаленный, сплетенный из многих кос, существующий только в его воображении дамасский клинок (кот на руках тотчас же присоединился к этому действу, а потом молнией прыснул из старческих рук), ширазец выступил из-за спины ромейки, позволяя невоздержанному юнцу разглядить и свою чалму, и редкую бороду, и халат - словом, все признаки, по которым даже столь невежественное отродье могло без труда отличить мусульманина. "Поганый язычник" тоже не стал церемониться с говорливым латинцем и, не успел тот прийти в устойчивое положение после чувствительного приложения ромейской руки, ухватил паренька за ухо, крепко воткнув в него желтые, но еще весьма крепкие ногти. - Достойный отрок,- произнес он по-италийски, компенсируя боль сладостию тона, от которого у любого человека немедленно бы засвербело в горле,- Разве твои родители не обучали тебя с почтением и уважением относиться к старости, и с благодарностью принимать любую науку от тех, чьи года хотя бы на десяток превыше твоих? Или, быть может, ты страдаешь болезнию глухоты и не расслышал, что спросила тебя эта достойная женщина? Знай тогда, что Аллах Милостивый привел тебя к величайшему торжеству в жизни, ибо перед тобой стоит личный лекарь главнокомандующего янычар и Великого визиря Османской империи - мужа и воина, который мог бы одним мановеньем руки стереть в порошок и тебя и весь этот дом, как обрушил свой гнев на весь сей непокорный город. Ежели твоя хворость,- когти перса еще сильнее вцепились в и без того покрасневшее ухо Пьетро, заставляя выступить на коже капельки крови,- не дозволяет тебя хорошенько разобрать ее слова, я могу излечить тебя в считанные мгновения. Или, может быть, ты расслышал ее хорошо, но не в силах ответить, где госпожа Анна, в силу поразившей тебя хворости немоты?- свободная рука лекаря сделала угрожающее движение, будто бы тот намеревался схватить наглого мальчишку за губы или его нечестивый язык.
Филомена: - Уюй-юй! - Пьетро извивался, как червь, вытащенный из темного убежища под камнем на белый свет. Перечень титулов ширазкого лекаря звучал, словно список казней египетских, и одна из них напала на бедного Пьетро прямо сейчас. - Нет у меня родителей, сирота-а-а-а я. А учили меня тому, что ежели хозяин по каким-то своим надобностям шествует с девицей, то не спрашивать, куда и зачем. "Достойная женщина" за спиной Тахира-бабы приосанилась, с мрачным торжеством наблюдая за экзекуцией. Но все ж наклонилась к разошедшемуся персу и тихо проговорила по-гречески: - Пусти мальчонку-то, без уха оставишь. Впрочем, ромейка была наготове, чтобы ухватить мальчишку за ворот, если тот вздумает дать стрекача - судя по вырвавшимся словам, ему было что поведать встревоженным старикам.
Тахир ибн Ильяс: Если бы наглец попался старому лекарю где-нибудь в коридорах султанского дворца в Эдирне, то подобный проступок завершился бы в лусшем случае поркой. Еще бы! оскорбить по недомыслию величайшего из полководцев, задеть его супругу своей непочтительностью, а его слугам и родственникам выказать неповиновение! Впрочем, судьба мальчишки была бы едва ли намного легче и здесь, в стенах чужого дома, если бы не смягчающее обстоятельство, а именно - важные вести, которые от него можно было бы получить. Именно это соображение заставило перса немного ослабить хватку: не настолько чтобы несчастный, осмелившийся дерзить ему и вполне могущий дать стрекача, вырвался, но и не до такой степени, чтобы по окончании разговора напоминал лань, чудом вырвавшуюся из когтей разъяренного тигра. - Скажи же мне, бедная сиротка,- голосом, продолжающим источать мед и патоку, пробормотал он в многострадальное ухо,- известно ли тебе, где в настоящий момент находится благородная супруга Заганос Мехмет-паши, кира Анна?
Филомена: Тяжелое дыхание над его собственным ухом подсказало старцу, что Филомена с нетерпением, превосходящим его, жаждет услышать ответ из уст злокозненного отрока. - Знать не знаю, ведать не ведаю, клянусь святой Мадонной, - пискнул несчастный и перекрестился по латинскому обычаю, однако на полпути худая смуглая ручонка замерла, а ее обладатель испуганно воззрился на чалму лекаря, уверенный, что за такую приверженность святой вере злой нехристь не только оборвет ему ухо, но и руку отгрызет подобно злому волку из сказок. - Пусть так, - вмешалась Филомена, спасая Пьетро от новой кары, - скажи тогда, где ты видел хозяина и киру Анну? - Там, - махнул растопыренной ладонью изнемогающий Пьетро куда-то на северо-восток, - наверху, возле кладовой, где сьер Бальдуччи особо дорогие ценности прячет. При слове "кладовая" Филомена встрепенулась и победоносно посмотрела на Тахиру-бабу. Так она была права в своем предположении!
Тахир ибн Ильяс: Ширазец поймал ее взгляд, но не торопился пока выпускать трофейное ухо, обдумывая, какую еще пользу можно извлечь из столь удачно попавшегося в цепкие руки пленника. Конечно, немедленно заставлять его читать шахаду или же клясться седой бородой отца и честью почившей матери было бессмысленно,- но обратить беспутного отрока в свою веру можно было и иными, более тонкими способами. - Твой хозяин, верно, решил, что может укрыть супругу и избранницу моего господина от его взора, но эта мысль столь же безумная, как пытаться сокрыть тайные и постыднае прегрешения от всевидящего ока Аллаха,- наставительно произнес он, понемногу ослабляя хватку и позволяя собеседнику прийти из полусогнутого положения в предписанное человеку прямоходящее.- Те же, кто поможет Великому визирю вернуть давно искомое, получат от него награждение, равное величине его радости. Кроме того, доброе дело не останется незамеченным в грядущей жизни и в будущем,- палец свободной руки важно поднялся с воздух, словно Тахир-баба вещал замирающим от волнения ученикам в медресе святую истину, запечатленную и засвидетельствованную в хадисе. Внушительность этой картины, правда, немного была скомпрометирована местом и временем происходящего, но, в конце концов, где еще обращать заблудших и возвращать не видящих света этому самому свету, как не в гнезде порока? Затем, неожиданно сменив гнев на милость, а речи строго пастыря на образ старика, пекущегося о любимой внучке, повредившей коленку в розовом саду, из которого она выгоняла белую козочку, он задал вопрос: - Скажи, добродетельный юноша: кто-нибудь стережет покой этой ромейской девицы?
Филомена: Скосив глаза на кончик носа, Пьетро напряг весь свой умишко - о, ничто так не пробуждает память ленивого отрока, как крепкая хватка на ухе, истина, отлично известная любому учителю. - Джакомо хозяин потом позвал, - выдавил он и со слезой в голосе взмолился. - Да пустите уже, пустите! Я больше не буду! - Это порученец латинянина, - шепотом подсказала Филомена, - детина ростом и силой горазд, а умом награжден поменьше. Все сделает, что хозяин прикажет, аки пес цепной.
Тахир ибн Ильяс: Рука ширазца наконец совершенно выпустила многострадальное ухо юноши,- однако, если тот думал, что это было сигналом к возможному спасению и бегству, жестокое разочарование очень скоро стало бы его уделом. Едва освободив поврежденный член, старик тут же с не меньшей силой вцепился в рукав куртки несчастного юноши, только теперь сполна осознавшего, что вырваться из объятий захватчиков (равно как и вырвать город, за который столь ревностно обещали биться и папа, и дожи и еще сотня благородных мужей, ныне пребывающих на почтительном удалении) будет не так просто. - О добродетельный юноша,- решив, видимо, действовать в соответствии с поговоркой о паршивой овце, Тахир ибн Ильяс склонился головой к голове пленника, и даже самый благонастроенный к обладателю чалмы хафиза человек не мог бы поручиться, что объятия эти были приятны. Как ни прискорбно признать, но дыхание пожившего на восьмом десятке мужчины не благоухало розами, несмотря на его происхождение, да и само тело, утомленное многочисленными дорогами, облаченное все в тот же халат, в котором с утра ширазец вышел из дома, не напоминало ароматов, разлитых вокруг мавзолея Саади. Но выходи у бедняги, вынужденного вкушать эти непрошенные парфюмерные изыски, попросту не было: разве что закричать караул или же попытаться вырваться из собственной шкуры. - Не окажешь ли ты мне в любезности проводить пожилого человека и эту достойную женщину туда, где мы могли бы найди достойную всяческого почета и уважения киру Анну?
Филомена: Пьетро только хлопал глазами, внимая витиеватой речи Тахира ибн Ильяса. Ухо болело, словно обожженное огнем, и обидеть отказом гневливого старика не хотелось, однако италийское наречие, используемое ученым лекарем, изобиловало столь мудреными литературными словечками, что Пьетро понимал едва ли половину. В усердии наморщив лоб, мальчишка засопел, а затем с мольбой перевел взгляд на Филомену. - Я ж со всем старанием, только чегой-то я не понял... - Веди к тайной кладовой хозяина, - смилостивилась рабыня, верно уловив затруднения отрока. - Да чего идти-то тут, - затараторил Пьетро, воспрянув оттого, что просьба оказалась легко выполнимой, - по лесенке на верхний этаж, потом за угол, после по коридорчику и подле полотна с мордой страхолюдной как раз оно и будет. Выдохнул и осекся - Филомена глядела на него строго и колюче. - Твой язык да вместо веревки бы в лабиринт к быкозверю - враз бы хватило и еще осталось подпоясаться, - припечатала она. - Веди, кому говорят. ...Путь, как и говорил Пьетро, оказался краток, но извилист, и вскоре маленькая процессия очутилась в коротком коридоре. Стену прикрывал гобелен с изображенными на нем львами, один из которых повернул к зрителю голову с оскаленной пастью. Как всегда, Пьетро зачарованно уставился на белоснежные и острые зубы зверя и попятился, побледнев - из пасти вырывалось тихое, но весьма грозное рычание. - А-а-а-а... - просипел он, потеряв и бойкость, и голос. Рычание дополнилось характерным носовым присвистом, и Пьетро приметил подошвы больших сапог, выглядывающие из затененной ниши. Верный Джакомо исправно нес порученную службу. Новый залп раскатистого храпа огласил окрестности.
Тахир ибн Ильяс: Даже если бы мальчишка вдруг обрел способность говорить... нет, вопить и кричать, словно трубы, якобы обрушившие стены могучего города Ариха*, ну или хотя бы просто поднимать павших... в просторные ниши, с точки зрения народа Израилева вполне способные послужить в качестве могил, ему бы не удалось этого сделать. Желтая старческая рука упала на его рот, не давая произнести ни звука; быть может, ы ней недоставало силы, присущей носителям красных кафтанов, но зато в движении чувствовался немалый опыт. Еще бы! сколько раз старику приходилось вправлять разбитые кости и шить раны - а то и, в особо тяжелых случаях, принимать роды у женщин, решивших подарить миру свое очередное дитя в походах и войнах, посреди голой степи или в непроходимых лесах. Это было неправильно, но так оно было. Словом, Тахиру ибн Ильясу удалось перехватить инициативу и лишить Пьетро голоса прежде, чем тот успел перебудить всю округу. Затем с неожиданной живостью он повернулся к Филомене и прошептал заговорщицким шепотом. - Что стоишь? Ищи! * Ариха - мусульманское название Иерихона.
Анна Варда: Меры предосторожности, принятые заговорщиками, были не настолько тщательными, чтобы приравнять их к бесплотным духам. Но стоило ли сожалеть, если легкий шум выдал их не врагу, а той, кого они разыскивали. - Кто здесь? - раздался звонкий напряженный девичий голос. С проворством, странным для такой крупной фигуры, Филомена подскочила ближней из двух дверей, выходящим в небольшой коридор. - Госпожа, госпожа... - голос служанки балансировал на тонкой грани, сбиваясь с тихого шепота из опасений пробудить охранника на радостный и ликующий возглас. - Здесь верная раба ваша и лекарь турецкий, которые с ног сбившись вас разыскивали. Юный их италийский проводник упоминания не удостоился.
Тахир ибн Ильяс: - Да подожди ты, глупая женщина!- толкая Пьетро вперед, на манер бесчувственной подпорки, например, своей трости, лекарь доковылял до двери. В отличие от Филомены, шептавшей кире Анне со страстью заговорщицы, он ничуть, кажется, не заботился о спящем слуге, способном в любую минуту продрать глаза. Вытянув шею, насколько позволяля тяжелая, невероятных размеров чалма, он припал к дверям и только что не обнюхал замочную скважину, от коей, конечно, не имел спасительной отмычки. Внезапно престарелый блюститель здоровья и душевного спокойствия Заганос-паши остановился и повернулся в сторону стены, выходившей на улицу. Никаких окон на ней не наблюдалось, но сейчас это, кажется, было меньшим, что могло бы остановить ушлого ширазца. Не нужно было обладать хитроумием Соломона, ни прозорливостью Даниила, чтобы понять: еще минута - и он ринется за подмогою, ожидавшей его на улице в лице двух десятков крепких мужчин - и дальше может произойти все, что угодно.
Анна Варда: Ворчание скрипучего голоса старого Тахира, сопровождаемые причитаниями верной Филомены стали для Анны слаще музыки ангельских арф. Сорвавшись с места, она жадно приникла к запертой двери, вновь безнадежно дергая за ручку. Увы, она не могла сыскать даже крохотной щелочки, чтобы увидеть своих друзей. Только голос и слух были ей подмогой. - Кир Луиджи запер меня здесь, - проговорила Анна, и от воспоминаний о коварстве генуэзца кровь снова бросилась ей в лицо. - Он согласился отпустить меня, а потом запер. - Ах он, выкормыш латинский... - и еще более сильное слово сорвалось с губ благочестивой няньки, и она торопливо перекрестилась. Мерный рокот храпа, сотрясавший стены, прекратился, и из ниши выдвинулась грузная фигура Джакомо. - Кто здесь и по какому праву? - медленно выговаривая слова, спросил страж. - Это ты мне скажи, охальник! - Филомена живо развернулась к италийцу, грозно метя в грудь охранника пухлым указательным пальцем. - По какому праву, госпожа моя, царского ромейского рода под замком сидит, аки тать? - Так это... - Джакомо растерялся от напора ромейки и такого потока обвинений, - хозяин приказал. Беда была в том, что хозяин ничего не приказал, что делать, если под дверь к охраняемой девице явятся ее пылающие гневом слуги.
Тахир ибн Ильяс: Тахир ибн Ильяс отметил про себя слово "царского", употребленное старой ромейкой, и мысленно похвалил себя за прозорливость и хитрость. Не то чтобы он считал, что лучшим дополнением у чалме Великого визиря станет невидимый, но ощутимой след золотой диадемы, венчающий главу басилевсов - но, безусловно, супруга высокого рода, словно клеймо на мече, говорила о качестве выплавляемой стали. Дешевая сабля переламывается в первом бою и беспородная кобылица портит породу - тогда как наследство, что заложил мастер или заводчик, прокладывает борозды на мраморной плите вечности. Вдохновленный своим открытием, он с небывалой энергией принялся трясти и толкать дверь, за которой скрывалась пленная девица, словно надеялся, что какие-нибудь высшие силы сжалятся над старческой немощью - или, как знать, что на тысячный раз неуступчивое железо само отступит под напором человека. Убедившись, что ничто не помогает, он повернулся к охраннику, обрушившись на того с такой смелостью, что недавно проснувшийся детина опешил. - Где ключ?- прерывая и причитания Филомены, и жаркий шепот почуявшей освобождение пташки, требовательно прикрикнул ширазец на Джакомо.- Доверь тебе, ротозею, хозяйское добро, ты и его потеряешь,- а как же потом кладовые? Отворяй, надо нам... эээ... ну в общем, хозяина твоего надо кой-чем поздравить. Отворяй немедленно, слышишь? Возможно, окажись на Тахире не чалма, а вполне себе европейское платье, страж Анны Варда подчинился бы приказу без единой заминки - такая сила убеждения изливалась сейчас из тщедушного тельца лекаря. Но диковинный вид ли или все-таки страх перед сарацинами, не столь и давно учинившими погром и бесчестье во владеньях хозяина, заставили Джакомо опомниться. - А ты вообще кто такой?- задал он извечный вопрос, который появляется даже у хороших друзей после бутыли-другой.- Чего раскомандовался? Вот как сейчас кликну хозяина - вылетишь отсюда вместе с этой старой сводней! Пошли, пошли мимо!
Филомена: Филомена набрала в грудь воздуху, чтобы поведать неотесанному олуху не только о титулах Тахира ибн Ильяса (о которых ромейская рабыня имела представление самое туманное), но и во всех подробностях разъяснить Джакомо, кто он таков и вся его родня до седьмого колена. Но эта замечательная филиппика умерла в груди старой ромейки, так и не появившись на свет: Джакомо по дурости своей не поймет всех тонкостей красочной греческой речи, а то же самое и с равной силой произнести на италийском наречии Филомена не могла. К тому же, сравнив стати двух противников - петуха и медлительного быка - она не могла не признать их неравенство, потому следовало пустить в ход хитрость. - Как же ты не признал почтеннейшего дядюшку супруги господина Торнато? - укоризненно прицокнула языком служанка. - Память у тебя отшибло или зрение отказало, что позабыл, как хозяин привечал его да за стол усаживал, винами, яствами потчевал? - дав Джакомо осознать степень его нерадивости, Филомена продолжила. - Племянница, госпожа Торнато прихворнула на новом месте, помощь ей надобна, и помощь из рук женских. Кира Анна сведуща в тех делах, да вот беда - сыскать ее никак не могли, пока сюда не завернули...
Тахир ибн Ильяс: Разумеется, к сьеру Андреа Джакомо и испытывал, пусть и не слишком глубокое, но все же достаточное почтение. Человек тот был пока молодой, со своими странностями, да еще, вон, притащил какую-то сарацинскую девицу, которую приспичило, как говорили, ему именовать своей супругой (не сегодня-завтра женится, вот людей насмешит) - но его, как и всех других слуг, удерживало от откровенных издевок то понимание, что все происходящее - грехи молодости, а, стало быть, молодой Торнато, рано или поздно, возьмется за ум и со временем будет такой же идол, как и его дядюшка. Потому ответ, данный им, был одновременно и правдивым и предусмотрительным. - Так нет у меня ключей-то,- почесав голову и делая честнейшее из лиц, какие мог изобразить, пробормотал верный сторож.- Хозяин приказал тут сидеть, а выпускать ли, когда, и кто за кирой должен прийти - про то не сказывал. Слова эти заставили ширазца нахмуриться: впрочем, противник, с которым они столкнулись на сей раз, уже неоднократно проявил великую мудрость и предусмотрительность, так что ожидать от него, что латинец просто отдаст желаемый приз, не приходилось. - Стало быть, ключи у твоего хозяина, так?
Анна Варда: - Так, - с готовностью подтвердил Джакомо, радуясь, что спорный вопрос разрешен в его пользу. А польза была в том, что верному слуге не придется разрываться между двух господ да получать выволочку - при любом раскладе кто-то да останется недоволен. Пусть уж разбираются меж собой сами. Несмотря на великаний рост и силу Джакомо скромно полагал себя человеком маленьким. Тем временем Анна, в недоумении и недовольстве от непонятной нерасторопности, проявляемой ее приближенными, нетерпеливым возгласом напомнила о себе. Филомена, тут же подскочив к дверям, принялась было объяснять очевидное, но Анна прервала служанку. - Ключи у кира Луиджи, не доверяет он их никому, - проговорила ромейка. - Тебе ли не знать, Филомена, ведь немало ты высказывала сомнений и поношений другу кира Михаила. - И скажете, неправа я оказалась? - вскинулась рабыня. - Другу! Я бы еще добавила, но воздержусь, ибо добрая я христианка и к злословью причастной быть не желаю.
Тахир ибн Ильяс: Ширазец скривился, как будто проглотил лимон, посыпанный кардамоном, бадьяном и тем жгучим черным перцем, что заставляет рыдать даже самых больших любителей острого. Сказать правду, он бы с великим удовольствием засунул столь экзотическое лакомство в глотку помянутого негоцианта, да еще бы добавил на заглатку парочку унций расплавленного свинца - но увы! под рукой, как назло, не было сейчас ни первого, ни второго. Однако же про себя старый лекарь поклялся как-нибудь насолить негодяю, осмелившемуся держать взаперти супругу могущественного Заганос-паши. Воспоминания о любимом ученике навели его на новую мысль. - Во что,- делая знак Филомене отойти, а латинцу держаться на расстоянии, он зашептал, вытянув тощую, ровно как у куренка, шею и непрестанно дергая себя за бороду, видимо, от слишком большого волнения. - А что ты теперь скажешь, кто неправ оказался?- тоном торжественно-обвиняющим вопросил он, морща крючковатый нос, словно полководец, выигравший сражение, когда уже никто не надеялся на победу.- Кто заставил нашу голубку броситься под этот жестокий кров прямо из сладких объятий ее господина? М? Жила бы сейчас во дворце и не знала б ни в чем заботы; супруга Садр-Азама это не какая-то бесправная пленница взаперти у христ... бессовестного торгаша? Что делать-то собираешься? Кого позовешь на помощь?
Анна Варда: Анна только покачала головой и невольно улыбнулась: несмотря на общую беду, Филомена и старый Тахир все норовили переспорить друг друга, не желая уступить ни пяди, ни одного колкого слова. - Филомена сделает то, что прикажу ей я, ее госпожа, - строго напомнила она спорщикам о довлеющей злобе дня. - Прикажу же я ей вот что... - ромейка умолкла, собираясь с духом перед шагом, как некогда перед дверью к свободе, распахнутой Заганос-пашой для его пленницы. Благодарная жестокому случаю, что ни Тахир-баба, ни рабыня не могут видеть ее лица и яркого румянца на зардевшихся щеках, Анна продолжала. - Здесь нет у меня под рукой ни пера, ни бумаги, добрая моя Филомена, поэтому мой голос станет пером, а твоя память пергаментом. Ты вернешься к Мехмет-паше и скажешь, что если он желает видеть меня, то ему следует поторопиться, но что я заклинаю его не чинить ни зла, ни расправы над обитателями этого дома. Скажешь... - для последующих слов ромейке понадобилось все ее мужество, - скажешь, что я хочу видеть его, - почти прошептала она. - Печатью же и подписью послужит... вот, - через узкую щель под дверью Анна протолкнула подаренное ей кольцо, и в широкой ладони Филомены сумрачно блеснул синий сапфир.
Тахир ибн Ильяс: За время, пока она говорила, пока с невидимых губ срывались слова прозрения - слова уже не девы, но жены, не только подчиненной мужу, но и имеющей власть призывать и подчинять его сладкими объятиями, ширазец стоял неподвижно,- лишь неторопливыми кивками подтверждая свое удовольствие и согласие со всем, что слетало сейчас не столько с языка Анны, сколько, как мнилось, из ее сердца. Воистину, строптивой девице понадобилось много времени, как впервые взнузданной кобылице, чтоб прекратить кусать ласкающую ее руку всадника - но, слава Аллаху, это произошло не столь поздно, чтобы ошибки, вызванные ее неразумием, сделались непоправимыми. Надобно отметить также, что, отнюдь не чуждый тщеславием, лекарь с каждым мгновением, что звучали сладостные речи, приобретал, казалось, пару пальцев в высоту (а, может, и в ширину), так что, когда драгоценный перстень с тихим звуком выкатился из-под створок двери, более всего напоминал индюка, растопырившего во все стороны роскошное оперение. - Слушай, слушай, что твоя госпожа сказала. Очувствовалась, хвала Аллаху! Давай мне перстень - дедушка побежит, как молодым гонцам и не снилось. Так и быть, спасет вас всех... ну-ка, давай сюда.
Филомена: Покуда Тахир ибн Ильяс раздувался от важности и якобы одержанной им победы, Филомена утирала скупые слезы. Так голубица могла просить ястреба о помощи или невинный ягненок уповать на защиту льва, как ее госпожа возлагала призрачную надежду на проклятого турка. Однако рабыня была готова повиноваться, поскольку латинянин Бальдуччи представлялся ей волком, алчущим поживы, или охотником, расставившим силки, но никак не добрым самаритянином. - Не дам, - рука с перстнем быстро сжалась и была упрятана за спину. - Мне поручено слова госпожи передать, я послужу ей пергаментом, а не твоя высушенная шкура, - тут Филомена сообразила, что пергаменту понадобится верный гонец, сиречь способ добраться до сановного турка, и милостиво добавила. - Вместе пойдем.
Тахир ибн Ильяс: - Да сейчас, и побежал уж! Неси седло,- ширазец с досадой отдернул желтую, костлявую руку, как будто кольцо, в котором он без труда признал любимую драгоценность своего воспитанника, как виноград в басне Эзопа, никогда не интересовало мимо проходящую лисицу.- Как же ты пойдешь с нами, старая?- мстительно заблестевшие глазки смотрели на гречанку, удостоенную столь высокой чести. И это после всех-то бед, после того, как она собственными руками увела молодую жену из опочивальни мужа! Да ей бы задрать подол и высечь на площади, да еще поверх для памяти уксусом спрыснуть! - Ведь тебя, ровно кадушке, разве что по мостовой катить! И кто станет сторожить в доме? Мало что этому врагу Аллаха удумается?- спохватившись, перс понизил голос, перейдя на греческий, еще более замудрено книжный.- Хотя и толку от тебя... только что пробоину в трюме затыкать, или на башню вместо муэдзина поставить - сейчас своим кукареканьем весь город разбудишь!
Филомена: Ладони Филомены загорелись от желания сбить чалму заносчивому ширазцу, но поручение госпожи и данное ею кольцо спасли загривок старца от обращения, подобающего лишь нерадивым отрокам. - И то верно, - с притворным вздохом рабыня потупила голову, однако ж рукою продолжала крепко сжимать перстень. - Какая польза от меня, кроме как заверить подлинность слов моей госпожи. Ты прокаркаешь не в пример лучше, и голос твой с женским щебетаньем сравнится, и поверит господин твой тебе первому, и не подумает, что ты присочинил все для каких-то неведомых целей... Иди мил-человек, ступай, - ласково пропела Филомена и внезапно без предупреждения возвысила глас с пронзительной силой. - А ежели не поверит, тогда что? - прошипела она и притопнула для верности ногой. - За мной прибежишь, да поздно будет!
Тахир ибн Ильяс: На мгновение Тахир-баба оказался перед нелегким выбором: с одной стороны, дорога вместе со сварливой спутницей, которая, ему казалось, вполне могла бы потягаться с целым курятником, с другой - необходимость оставить молодую супругу Мехмет-паши без присмотра. Случись что, надумай этот бесстыжий торговец, как намеревался, учинить бегство в дальние края - каким образом ему удастся быстро узнать об этом? Кто поддержит строптивую девицу в ее беде? На первый вопрос ответ, конечно, имелся: как ни хитер был латинец, едва ли у него бы достало ловкости покинуть жилище, не обратив на себя внимание бравых баше, коих, отказавшись от пышности, можно было оставить в охранении возле дома. Второй же вопрос заставил его с хитрецой прищуриться и сделать жесто, как будто бы отряхивающий простертое перед ним на уровне живота невидимое покрывало. - Ну-ка, отойди, отойди, старая лошадь. Мне надо задать твоей госпоже только один вопрос - а ты не подслушивай, потому как разговор будет не для твоих ушей, а между лекарем и подопечной. С этими словами ширазец решительно повернулся к гречанке местом, которое прямо-таки провоцировало ее выказать неуважение его мудрости и пожилым летам и которое некоторые философы считают вечным источником не только неприятностей, а и мыслей для большинства человечества; проще говоря - совершил разворот кормой. - Ну-ка, скажи, милая,- нагибаясь к замочной скважине, многие века служащей двуногим петухам источником знаний куда более верным, чем все библиотеки мира,- что еще дедушка должен передать твоему мужу, который уже, убей меня гневом Аллаха, не взвидел белого света и не находит себе покоя? Для чего ты внезапно пожелала видеть того, кого всеми силами изгоняла от себя, когда представлялась возможность?
Анна Варда: Воистину, Тахир ибн Ильяс был мудрецом, приняв меры предосторожности против ромейской рабыни, ибо услышь Филомена наглый вопрос лекаря, тот непременно бы схлопотал увесистый удар по оскорбительной части своего костлявого тела. Таков был бы ответ служанки, но не госпожи. Преодолев понятную для девицы стыдливость, Анна ответила просто и безыскусно, не поминая более о предосудительном поведении самого Заганос-паши, занятие более чем бесполезное в беседе с наставником, ослепленном привязанностью к ученику. - Если покой ему подле меня, пусть придет за ним. Если свет видит рядом со мной, пусть приходит. Большего тебе не скажу, - глухим, словно бы отяжелевшим от слез и горя голосом проговорила Анна. - Если он желает услышать ответ, пусть приходит за ним.
Тахир ибн Ильяс: Довольная улыбка появилась на губах ширазца при этих словах. Но завистник напрасно стал бы искать в ней злобного торжества или польщенного тщеславия, которое так хочется приписать неправеднику, торжествующему над невинностью: нет, на губах лекаря играл, казалось, луч света, почти столь же чистый, как чиста была душа, в немногих словах вверившая ему свои грезы. - Аллах да благословит тебя, дитя!- растроганно проговорил перс, прикасаясь к двери с чувством, которое трудно было назвать иначе, чем благоговение. Казалось, в эту минуту грубо вытесанная деревянная плита наполнилась живым теплом девичьего дыхания и трепетала, как ромейка, скрытая за этой прочной преградой. - И да ниспошлет он моим старческим ногам столько проворства, сколько не знают все дворцовые скороходы. Пойдем, старая,- поворачиваясь к Филомене и сердито хлюпая носом, чтобы чтобы хоть как-то объяснить повлажневшие глаза, сурово велел он.
полная версия страницы