Форум » Город » К тому, кто может жалость проявлять, верней снисходит божья благодать » Ответить
К тому, кто может жалость проявлять, верней снисходит божья благодать
Филомена: 31 мая 1453, дом Бальдуччи, ночь После эпизода «Спасибо этому дому - пойдем к другому»
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Тахир ибн Ильяс: - Да подожди ты, глупая женщина!- толкая Пьетро вперед, на манер бесчувственной подпорки, например, своей трости, лекарь доковылял до двери. В отличие от Филомены, шептавшей кире Анне со страстью заговорщицы, он ничуть, кажется, не заботился о спящем слуге, способном в любую минуту продрать глаза. Вытянув шею, насколько позволяля тяжелая, невероятных размеров чалма, он припал к дверям и только что не обнюхал замочную скважину, от коей, конечно, не имел спасительной отмычки. Внезапно престарелый блюститель здоровья и душевного спокойствия Заганос-паши остановился и повернулся в сторону стены, выходившей на улицу. Никаких окон на ней не наблюдалось, но сейчас это, кажется, было меньшим, что могло бы остановить ушлого ширазца. Не нужно было обладать хитроумием Соломона, ни прозорливостью Даниила, чтобы понять: еще минута - и он ринется за подмогою, ожидавшей его на улице в лице двух десятков крепких мужчин - и дальше может произойти все, что угодно.
Анна Варда: Ворчание скрипучего голоса старого Тахира, сопровождаемые причитаниями верной Филомены стали для Анны слаще музыки ангельских арф. Сорвавшись с места, она жадно приникла к запертой двери, вновь безнадежно дергая за ручку. Увы, она не могла сыскать даже крохотной щелочки, чтобы увидеть своих друзей. Только голос и слух были ей подмогой. - Кир Луиджи запер меня здесь, - проговорила Анна, и от воспоминаний о коварстве генуэзца кровь снова бросилась ей в лицо. - Он согласился отпустить меня, а потом запер. - Ах он, выкормыш латинский... - и еще более сильное слово сорвалось с губ благочестивой няньки, и она торопливо перекрестилась. Мерный рокот храпа, сотрясавший стены, прекратился, и из ниши выдвинулась грузная фигура Джакомо. - Кто здесь и по какому праву? - медленно выговаривая слова, спросил страж. - Это ты мне скажи, охальник! - Филомена живо развернулась к италийцу, грозно метя в грудь охранника пухлым указательным пальцем. - По какому праву, госпожа моя, царского ромейского рода под замком сидит, аки тать? - Так это... - Джакомо растерялся от напора ромейки и такого потока обвинений, - хозяин приказал. Беда была в том, что хозяин ничего не приказал, что делать, если под дверь к охраняемой девице явятся ее пылающие гневом слуги.
Тахир ибн Ильяс: Тахир ибн Ильяс отметил про себя слово "царского", употребленное старой ромейкой, и мысленно похвалил себя за прозорливость и хитрость. Не то чтобы он считал, что лучшим дополнением у чалме Великого визиря станет невидимый, но ощутимой след золотой диадемы, венчающий главу басилевсов - но, безусловно, супруга высокого рода, словно клеймо на мече, говорила о качестве выплавляемой стали. Дешевая сабля переламывается в первом бою и беспородная кобылица портит породу - тогда как наследство, что заложил мастер или заводчик, прокладывает борозды на мраморной плите вечности. Вдохновленный своим открытием, он с небывалой энергией принялся трясти и толкать дверь, за которой скрывалась пленная девица, словно надеялся, что какие-нибудь высшие силы сжалятся над старческой немощью - или, как знать, что на тысячный раз неуступчивое железо само отступит под напором человека. Убедившись, что ничто не помогает, он повернулся к охраннику, обрушившись на того с такой смелостью, что недавно проснувшийся детина опешил. - Где ключ?- прерывая и причитания Филомены, и жаркий шепот почуявшей освобождение пташки, требовательно прикрикнул ширазец на Джакомо.- Доверь тебе, ротозею, хозяйское добро, ты и его потеряешь,- а как же потом кладовые? Отворяй, надо нам... эээ... ну в общем, хозяина твоего надо кой-чем поздравить. Отворяй немедленно, слышишь? Возможно, окажись на Тахире не чалма, а вполне себе европейское платье, страж Анны Варда подчинился бы приказу без единой заминки - такая сила убеждения изливалась сейчас из тщедушного тельца лекаря. Но диковинный вид ли или все-таки страх перед сарацинами, не столь и давно учинившими погром и бесчестье во владеньях хозяина, заставили Джакомо опомниться. - А ты вообще кто такой?- задал он извечный вопрос, который появляется даже у хороших друзей после бутыли-другой.- Чего раскомандовался? Вот как сейчас кликну хозяина - вылетишь отсюда вместе с этой старой сводней! Пошли, пошли мимо!
Филомена: Филомена набрала в грудь воздуху, чтобы поведать неотесанному олуху не только о титулах Тахира ибн Ильяса (о которых ромейская рабыня имела представление самое туманное), но и во всех подробностях разъяснить Джакомо, кто он таков и вся его родня до седьмого колена. Но эта замечательная филиппика умерла в груди старой ромейки, так и не появившись на свет: Джакомо по дурости своей не поймет всех тонкостей красочной греческой речи, а то же самое и с равной силой произнести на италийском наречии Филомена не могла. К тому же, сравнив стати двух противников - петуха и медлительного быка - она не могла не признать их неравенство, потому следовало пустить в ход хитрость. - Как же ты не признал почтеннейшего дядюшку супруги господина Торнато? - укоризненно прицокнула языком служанка. - Память у тебя отшибло или зрение отказало, что позабыл, как хозяин привечал его да за стол усаживал, винами, яствами потчевал? - дав Джакомо осознать степень его нерадивости, Филомена продолжила. - Племянница, госпожа Торнато прихворнула на новом месте, помощь ей надобна, и помощь из рук женских. Кира Анна сведуща в тех делах, да вот беда - сыскать ее никак не могли, пока сюда не завернули...
Тахир ибн Ильяс: Разумеется, к сьеру Андреа Джакомо и испытывал, пусть и не слишком глубокое, но все же достаточное почтение. Человек тот был пока молодой, со своими странностями, да еще, вон, притащил какую-то сарацинскую девицу, которую приспичило, как говорили, ему именовать своей супругой (не сегодня-завтра женится, вот людей насмешит) - но его, как и всех других слуг, удерживало от откровенных издевок то понимание, что все происходящее - грехи молодости, а, стало быть, молодой Торнато, рано или поздно, возьмется за ум и со временем будет такой же идол, как и его дядюшка. Потому ответ, данный им, был одновременно и правдивым и предусмотрительным. - Так нет у меня ключей-то,- почесав голову и делая честнейшее из лиц, какие мог изобразить, пробормотал верный сторож.- Хозяин приказал тут сидеть, а выпускать ли, когда, и кто за кирой должен прийти - про то не сказывал. Слова эти заставили ширазца нахмуриться: впрочем, противник, с которым они столкнулись на сей раз, уже неоднократно проявил великую мудрость и предусмотрительность, так что ожидать от него, что латинец просто отдаст желаемый приз, не приходилось. - Стало быть, ключи у твоего хозяина, так?
Анна Варда: - Так, - с готовностью подтвердил Джакомо, радуясь, что спорный вопрос разрешен в его пользу. А польза была в том, что верному слуге не придется разрываться между двух господ да получать выволочку - при любом раскладе кто-то да останется недоволен. Пусть уж разбираются меж собой сами. Несмотря на великаний рост и силу Джакомо скромно полагал себя человеком маленьким. Тем временем Анна, в недоумении и недовольстве от непонятной нерасторопности, проявляемой ее приближенными, нетерпеливым возгласом напомнила о себе. Филомена, тут же подскочив к дверям, принялась было объяснять очевидное, но Анна прервала служанку. - Ключи у кира Луиджи, не доверяет он их никому, - проговорила ромейка. - Тебе ли не знать, Филомена, ведь немало ты высказывала сомнений и поношений другу кира Михаила. - И скажете, неправа я оказалась? - вскинулась рабыня. - Другу! Я бы еще добавила, но воздержусь, ибо добрая я христианка и к злословью причастной быть не желаю.
Тахир ибн Ильяс: Ширазец скривился, как будто проглотил лимон, посыпанный кардамоном, бадьяном и тем жгучим черным перцем, что заставляет рыдать даже самых больших любителей острого. Сказать правду, он бы с великим удовольствием засунул столь экзотическое лакомство в глотку помянутого негоцианта, да еще бы добавил на заглатку парочку унций расплавленного свинца - но увы! под рукой, как назло, не было сейчас ни первого, ни второго. Однако же про себя старый лекарь поклялся как-нибудь насолить негодяю, осмелившемуся держать взаперти супругу могущественного Заганос-паши. Воспоминания о любимом ученике навели его на новую мысль. - Во что,- делая знак Филомене отойти, а латинцу держаться на расстоянии, он зашептал, вытянув тощую, ровно как у куренка, шею и непрестанно дергая себя за бороду, видимо, от слишком большого волнения. - А что ты теперь скажешь, кто неправ оказался?- тоном торжественно-обвиняющим вопросил он, морща крючковатый нос, словно полководец, выигравший сражение, когда уже никто не надеялся на победу.- Кто заставил нашу голубку броситься под этот жестокий кров прямо из сладких объятий ее господина? М? Жила бы сейчас во дворце и не знала б ни в чем заботы; супруга Садр-Азама это не какая-то бесправная пленница взаперти у христ... бессовестного торгаша? Что делать-то собираешься? Кого позовешь на помощь?
Анна Варда: Анна только покачала головой и невольно улыбнулась: несмотря на общую беду, Филомена и старый Тахир все норовили переспорить друг друга, не желая уступить ни пяди, ни одного колкого слова. - Филомена сделает то, что прикажу ей я, ее госпожа, - строго напомнила она спорщикам о довлеющей злобе дня. - Прикажу же я ей вот что... - ромейка умолкла, собираясь с духом перед шагом, как некогда перед дверью к свободе, распахнутой Заганос-пашой для его пленницы. Благодарная жестокому случаю, что ни Тахир-баба, ни рабыня не могут видеть ее лица и яркого румянца на зардевшихся щеках, Анна продолжала. - Здесь нет у меня под рукой ни пера, ни бумаги, добрая моя Филомена, поэтому мой голос станет пером, а твоя память пергаментом. Ты вернешься к Мехмет-паше и скажешь, что если он желает видеть меня, то ему следует поторопиться, но что я заклинаю его не чинить ни зла, ни расправы над обитателями этого дома. Скажешь... - для последующих слов ромейке понадобилось все ее мужество, - скажешь, что я хочу видеть его, - почти прошептала она. - Печатью же и подписью послужит... вот, - через узкую щель под дверью Анна протолкнула подаренное ей кольцо, и в широкой ладони Филомены сумрачно блеснул синий сапфир.
Тахир ибн Ильяс: За время, пока она говорила, пока с невидимых губ срывались слова прозрения - слова уже не девы, но жены, не только подчиненной мужу, но и имеющей власть призывать и подчинять его сладкими объятиями, ширазец стоял неподвижно,- лишь неторопливыми кивками подтверждая свое удовольствие и согласие со всем, что слетало сейчас не столько с языка Анны, сколько, как мнилось, из ее сердца. Воистину, строптивой девице понадобилось много времени, как впервые взнузданной кобылице, чтоб прекратить кусать ласкающую ее руку всадника - но, слава Аллаху, это произошло не столь поздно, чтобы ошибки, вызванные ее неразумием, сделались непоправимыми. Надобно отметить также, что, отнюдь не чуждый тщеславием, лекарь с каждым мгновением, что звучали сладостные речи, приобретал, казалось, пару пальцев в высоту (а, может, и в ширину), так что, когда драгоценный перстень с тихим звуком выкатился из-под створок двери, более всего напоминал индюка, растопырившего во все стороны роскошное оперение. - Слушай, слушай, что твоя госпожа сказала. Очувствовалась, хвала Аллаху! Давай мне перстень - дедушка побежит, как молодым гонцам и не снилось. Так и быть, спасет вас всех... ну-ка, давай сюда.
Филомена: Покуда Тахир ибн Ильяс раздувался от важности и якобы одержанной им победы, Филомена утирала скупые слезы. Так голубица могла просить ястреба о помощи или невинный ягненок уповать на защиту льва, как ее госпожа возлагала призрачную надежду на проклятого турка. Однако рабыня была готова повиноваться, поскольку латинянин Бальдуччи представлялся ей волком, алчущим поживы, или охотником, расставившим силки, но никак не добрым самаритянином. - Не дам, - рука с перстнем быстро сжалась и была упрятана за спину. - Мне поручено слова госпожи передать, я послужу ей пергаментом, а не твоя высушенная шкура, - тут Филомена сообразила, что пергаменту понадобится верный гонец, сиречь способ добраться до сановного турка, и милостиво добавила. - Вместе пойдем.
Тахир ибн Ильяс: - Да сейчас, и побежал уж! Неси седло,- ширазец с досадой отдернул желтую, костлявую руку, как будто кольцо, в котором он без труда признал любимую драгоценность своего воспитанника, как виноград в басне Эзопа, никогда не интересовало мимо проходящую лисицу.- Как же ты пойдешь с нами, старая?- мстительно заблестевшие глазки смотрели на гречанку, удостоенную столь высокой чести. И это после всех-то бед, после того, как она собственными руками увела молодую жену из опочивальни мужа! Да ей бы задрать подол и высечь на площади, да еще поверх для памяти уксусом спрыснуть! - Ведь тебя, ровно кадушке, разве что по мостовой катить! И кто станет сторожить в доме? Мало что этому врагу Аллаха удумается?- спохватившись, перс понизил голос, перейдя на греческий, еще более замудрено книжный.- Хотя и толку от тебя... только что пробоину в трюме затыкать, или на башню вместо муэдзина поставить - сейчас своим кукареканьем весь город разбудишь!
Филомена: Ладони Филомены загорелись от желания сбить чалму заносчивому ширазцу, но поручение госпожи и данное ею кольцо спасли загривок старца от обращения, подобающего лишь нерадивым отрокам. - И то верно, - с притворным вздохом рабыня потупила голову, однако ж рукою продолжала крепко сжимать перстень. - Какая польза от меня, кроме как заверить подлинность слов моей госпожи. Ты прокаркаешь не в пример лучше, и голос твой с женским щебетаньем сравнится, и поверит господин твой тебе первому, и не подумает, что ты присочинил все для каких-то неведомых целей... Иди мил-человек, ступай, - ласково пропела Филомена и внезапно без предупреждения возвысила глас с пронзительной силой. - А ежели не поверит, тогда что? - прошипела она и притопнула для верности ногой. - За мной прибежишь, да поздно будет!
Тахир ибн Ильяс: На мгновение Тахир-баба оказался перед нелегким выбором: с одной стороны, дорога вместе со сварливой спутницей, которая, ему казалось, вполне могла бы потягаться с целым курятником, с другой - необходимость оставить молодую супругу Мехмет-паши без присмотра. Случись что, надумай этот бесстыжий торговец, как намеревался, учинить бегство в дальние края - каким образом ему удастся быстро узнать об этом? Кто поддержит строптивую девицу в ее беде? На первый вопрос ответ, конечно, имелся: как ни хитер был латинец, едва ли у него бы достало ловкости покинуть жилище, не обратив на себя внимание бравых баше, коих, отказавшись от пышности, можно было оставить в охранении возле дома. Второй же вопрос заставил его с хитрецой прищуриться и сделать жесто, как будто бы отряхивающий простертое перед ним на уровне живота невидимое покрывало. - Ну-ка, отойди, отойди, старая лошадь. Мне надо задать твоей госпоже только один вопрос - а ты не подслушивай, потому как разговор будет не для твоих ушей, а между лекарем и подопечной. С этими словами ширазец решительно повернулся к гречанке местом, которое прямо-таки провоцировало ее выказать неуважение его мудрости и пожилым летам и которое некоторые философы считают вечным источником не только неприятностей, а и мыслей для большинства человечества; проще говоря - совершил разворот кормой. - Ну-ка, скажи, милая,- нагибаясь к замочной скважине, многие века служащей двуногим петухам источником знаний куда более верным, чем все библиотеки мира,- что еще дедушка должен передать твоему мужу, который уже, убей меня гневом Аллаха, не взвидел белого света и не находит себе покоя? Для чего ты внезапно пожелала видеть того, кого всеми силами изгоняла от себя, когда представлялась возможность?
Анна Варда: Воистину, Тахир ибн Ильяс был мудрецом, приняв меры предосторожности против ромейской рабыни, ибо услышь Филомена наглый вопрос лекаря, тот непременно бы схлопотал увесистый удар по оскорбительной части своего костлявого тела. Таков был бы ответ служанки, но не госпожи. Преодолев понятную для девицы стыдливость, Анна ответила просто и безыскусно, не поминая более о предосудительном поведении самого Заганос-паши, занятие более чем бесполезное в беседе с наставником, ослепленном привязанностью к ученику. - Если покой ему подле меня, пусть придет за ним. Если свет видит рядом со мной, пусть приходит. Большего тебе не скажу, - глухим, словно бы отяжелевшим от слез и горя голосом проговорила Анна. - Если он желает услышать ответ, пусть приходит за ним.
Тахир ибн Ильяс: Довольная улыбка появилась на губах ширазца при этих словах. Но завистник напрасно стал бы искать в ней злобного торжества или польщенного тщеславия, которое так хочется приписать неправеднику, торжествующему над невинностью: нет, на губах лекаря играл, казалось, луч света, почти столь же чистый, как чиста была душа, в немногих словах вверившая ему свои грезы. - Аллах да благословит тебя, дитя!- растроганно проговорил перс, прикасаясь к двери с чувством, которое трудно было назвать иначе, чем благоговение. Казалось, в эту минуту грубо вытесанная деревянная плита наполнилась живым теплом девичьего дыхания и трепетала, как ромейка, скрытая за этой прочной преградой. - И да ниспошлет он моим старческим ногам столько проворства, сколько не знают все дворцовые скороходы. Пойдем, старая,- поворачиваясь к Филомене и сердито хлюпая носом, чтобы чтобы хоть как-то объяснить повлажневшие глаза, сурово велел он.
полная версия страницы