Форум » Город » "Суета сует и всяческая суета" - 31 мая, дом подесты, полдень » Ответить
"Суета сует и всяческая суета" - 31 мая, дом подесты, полдень
Зоя: Место: Галата, дом подесты, третий этаж Время: с 12 до часа дня
Ответов - 78, стр:
1 2 3 4 All
Зоя: И была ночь, наполненная ласками, и было утро, встреченное в умиротворении, и наступил день, который Зое предстояло провести в одиночестве, ибо ее господин и повелитель отбыл, чтобы непременно быть при султанской особе. Насколько ромейка могла судить, Махмуд-паша остался доволен ею, равно как и она - им. По-гречески он говорил бегло и уверенно, его легко было рассмешить, и Зоя могла лишь вознести благодарственную молитву - другого хозяина нечего было и желать. Сундук с платьями занял ее надолго, она меряла вещь за вещью, пьянея от неизведанной прежде роскоши, наверчивала на себя немыслимые сочетания цветов, напяливала иноземные одежды, как придется, упиваясь тем, что теперь все это будет служить лишь к ее украшению - подобно этому изрядно захмелевший пития уже не разбирает вкуса выпитого, обращая внимание лишь на крепость. Наконец, Зоя пресытилась нарядами, не в последнюю очередь потому, что прошлой ночью уже выбрала лучший из них, природную наготу, искреннюю и бесстыдную. Послонявшись бездельно по комнате, она набросила на голову покрывало и попробовала расхаживать, придерживая его край у лица, подобно тому, как это делали мусульманки. Особенно Зое нравилось, как изящно при этом у нее оттопыривался мизинец. Решительно, такому зрелищу требовалась благодарная публика, и ромейка решила немного прогуляться по дому, уверенная, что теперь она выглядит как дочь ислама и ни одному турку не придет в голову задеть ее словом или действием.
Эва Пере и Кабрера: Эва вышла из комнаты, и снова на какое-то мгновение оказалась среди пестрого разнообразия. Осман, за которым она следовала, вел ее вверх по лестнице на третий этаж, где было менее оживленно. Каталонка по дороге бросала взгляды по сторонам, размышляя о том, как можно выбраться из дворца, который стал тюрьмой. Конечно, просто сидеть и ждать своей участи Эва не собиралась. Тем более что-то ей подсказывало, что участь будет незавидна, учитывая, что ее будет определять тот, о ком у каталонки уже сложилось определенное и далеко не радужное мнение. Подходя к комнате, возле которой остановился осман, жестом показавший на дверь, куда видимо ей следовала зайти, каталонка бросила взгляд в другой конец коридора. Именно там вдалеке она увидела женскую фигурку, которая была, чуть ли не полностью укутана в белоснежное покрывало, из-под которого мелькало сиреневое платье. Естественно Эва приняла эту женщину за османку, что вызвало любопытство, учитывая, что женщин иноземок она не видела. Даже уже начинали одолевать мысли о том, что среди этих захватчиков вообще женщин нет и что от того они так набрасываются на бедных женщин покоренных городов и совсем не умеют с ним и обращаться. Глупая, конечно, мысль, но она в какое-то мгновение посетила каталонку, хотя сейчас развеялась. Однако при всем желании, получше рассмотреть женщину, Эва вошла в комнату, когда увидела не слишком довольное лицо ее провожатого. Прямоугольная комната с высоким потолком, встретила ее солнечным светом, который проникал через окна. Посреди комнаты перпендикулярно к стене стояла кровать с легким балдахином, поддерживаемым четырьмя тонкими резными стойками. В основании кровати располагался широкий цоколь, использовавшийся и как прикроватная скамья. Справа от входа в углу стоял небольшой столик с табуреткой, а слева у стены большой сундук, крышка которого была открыта. На небольшом выступе у окна красовалась фаянсовая ваза с растением, а другая разбитая лежала на полу. Эва сделала несколько шагов и остановилась, оглядываясь по сторонам. Наконец, она осталась одна и могла оплакать свою утрату, а так же могла подумать, что ей делать дальше. По крайней мере, Эва собиралась это сделать.
Зоя: Тем временем Зоя, угнетенная женщина завоеванной империи, продолжала осматривать временную резиденцию паши Заганоса. Ей, конечно, все было в диковинку, но бывшая циркачка поразительно быстро научилась морщить носик при виде вещей, которые еще неделю назад казались бы ей достойными ангелов и Богородицы в златотканом уборе. Турки еще не успели сменить убранство настолько, чтобы дом до последнего камешка выглядел османским, а потому больше всего обстановка напоминала ромейке лавку старьевщика, куда всего было натащено с миру по нитке. Собственно, новоиспеченная наложница Махмуда-паши замечательно смотрелась на этом фоне, сорока в павлиньих перьях, с любопытством косящая глазенками-бусинками на чужие побрякушки. Стоило Зое завидеть девушку в сопровождении черного слуги, как она живо вспомнила окровавленные простыни, которые по приказу старого турка бережно припрятали в недрах какого-нибудь сундука. Не была ли она той, что сбежала из постели Заганоса? Нечего и говорить, что любопытство, овладевшее Зоей, сделало бы честь и жене Лота - та лишь окаменела, взглянув на запретное, а вот патрикий мог бы изобрести казнь менее быструю и куда более чувствительную. Сделав вид, что рассматривает из окна внутренний двор, Зоя дождалась, пока чернокожий ушел, оставив свою подопечную в одной из комнат, причем не счел нужным запереть дверь. На цыпочках подкравшись к ней, ромейка осторожно потянула за ручку, однако не оценила легкости, с какой дверь поддавалась даже легчайшему прикосновению - и через мгновение Зоя уже стояла на пороге, лихорадочно соображая, что бы умного сказать в оправдание своего появления. - Мир тебе, - наконец промолвила она, невольно перенимая и царственную ленцу, и приветствие, подслушанное у Махмуда. - Меня зовут... Чалыкушу.
Эва Пере и Кабрера: Эва стояла в комнате, а вокруг ее окружала тишина, лишь только откуда-то издалека едва можно было различить чуждую речь, которую приносил легкий ветерок из окна. Казалось, не прошло и мгновения, как она осталась одна, но послышался звук открывающейся двери. Эва резко обернулась, ожидая увидеть кого угодно, но не ту, которую некоторое время назад наблюдала в коридоре. Черные глаза каталонки пристально смотрели на столь необычное для ее взора явление. Светлая кожа, серые глаза, которые лишь и оставались открытыми. Это была молодая девушка, говорившая хорошо на греческом. Эва подумала, что, быть может, это и вовсе не османка, но та представилась, и имя было-таки дивным, необычным и даже немного забавным на слух. Оно же убедило Эву, что, наверное, все же перед нею чужеземка. Что же до фразы про мир, то не понятно было то ли это такое приветствие, то ли все насмешка. Поэтому каталонка решила не заострять на ней внимания. По имени же не понятно было, какое положение занимала эта Чалыкушу. Служанка ли она, или у османов благородные имеют одно лишь имя? - Приветствую Вас, - ответила Эва, слегка наклонив голову в знак приветствия. Жестом, словно она по-прежнему была у себя в доме и принимала гостью, пригласила девушку войти, потому как не разговаривать же на пороге. – Мое имя Эва Хулиа и Кабрера, - представилась Эва, ожидая, что неожиданная гостья озвучит причину своего появления, продолжая на нее пристально смотреть.
Зоя: Для маневра с дверью покрывало пришлось отпустить, чтобы освободить руку, и теперь оно лежало на плечах Зои - возращать его на место ромейка сочла излишним, ибо разговаривать было удобней не через тряпку. Странно было думать, что еще совсем недавно дочь Анфима не могла бы безнаказанно поднять глаз в присутствии знатной девицы, а теперь могла беззастенчиво ее разглядывать, хоть пока не надоест. То, что имя Эвы связывалось с именем аги янычар, вызывало у Зои острое желание непременно найти какой-нибудь изъян во внешности или поведении девушки. Решив, что та слишком уж смугла, чтобы быть красивой, Зоя успокоилась и взглянула на новую знакомую уже благожелательнее. - Тебя поселил здесь Заганос-паша? - полюбопытствовала Зоя, охотно перешагивая порог и уже без приглашения усаживаясь на единственную табуретку.
Эва Пере и Кабрера: Каталонка наблюдала за Чалыкушу. Наверное, знай Эва, что перед нею простая ромейка, то ее поведением вызвало порицание каталонки. Однако сейчас девушка воспринималась как османка, а кто ж знает, что там у этих варваров принято и, быть может, для них это вполне нормально. К тому же по большей части чье-то поведение сейчас каталонку волновало менее всего, если только не несло ей угрозы, учитывая ситуацию, в которой та находилась. Эва присела на цоколь, на котором располагалась кровать, и который по совместительству служил скамьей. Черные глаза пристально смотрели на лицо, что теперь было открыто. Девушка была миленькой внешне и во многом являла контраст с каталонкой, начиная от цвета кожи и заканчивая одеянием. Чалыкушу была одета в светлые одеяния, которые могли ассоциироваться с веселием и беззаботностью, а Эва же облачена в черное, словно была воплощением скорби в этой комнате. - Поселил? – Едва заметная грустная усмешка затерялась в уголках губ. Если плен можно назвать тем, что ее поселили, то значить так оно и есть. – Я не знаю кто такой Заганос-паша. Это ведь имя? - Еще одно чудное для произношения имя. По крайней мере, Эва решила, что это имя. – Впрочем, как и не знаю имени того, кто привез меня сюда, - каталонка окинула взглядом комнату. – А кто такой этот Заганос-паша? Как он выглядит? – Может быть, это действительно и был тот осман, что привез ее сюда? Зачем она спрашивала то, что ее почти и не волновало? Наверное, просто чтобы иметь хоть какое-то понимание, неопределенность и неизвестность угнетают порою сильнее прочих вещей.
Зоя: Вопрос девушки ненадолго обескуражил Зою, совершенно уверенную в том, что перед ней - благородная наложница Заганоса. Хотя... если сама она сменила двух мужчин меньше, чем за трое суток, ничуть не удивительно, что патрикий мог отыскать себе новую женщину. И тут тот самый голос, который некогда уговаривал Еву вкусить запретного плода, шепнул Зое, что было бы недурно сыграть с пашой злую шутку, пусть и за чужой счет. - Господин Заганос - это советник самого султана, - она даже прикрыла глаза, будто ослепленная блеском чужого величия. - Очень важный человек. Архонт! - Зоя подняла палец, призывая оценить недосягаемую высоту, на которой находился паша. - Командует десятью тысячами солдат, злющих, как собаки на пустыре. У него нос вот эдакий, - палец изогнулся крючком, при взгляде на который любой стервятник на лету издох бы от зависти. - А глаза - как два куска льда, вот поглядит, и мурашки по спине забегают.
Эва Пере и Кабрера: Каталонка отметила у своей собеседницы богатую жестикуляцию, которая была порою забавна. Например, изображение носа того самого Заганос-паши вызвало у Эвы улыбку, хоть и едва заметную. Что же до самого описания, то оно подходило пленителю каталонки. Разве не он сравнивал себя с Богом в порыве безумия? А значить вполне мог быть человеком, наделенным не малой властью, как тот же советник султана. Стоит так же вспомнить, как перед ним кланялись все остальные. Разве не он отдавал указания воинам в ее доме? И разве не ему султан доверил довершить все начатое? Да и взгляд у османа был таким, что от него мурашки порою пробегали. Хотя все же для Эвы глаза его не ассоциировались со льдом, скорее со сталью. Впрочем, кто знает, быть может, все сказанное Чалыкушу могло относиться и к кому-то другому. - Злющих, - только тихо повторила каталонка, на мгновение словно задумавшись о чем-то своем, а точнее вспомнив, как те самые солдаты расправлялись с мужчинами в их доме. Слегка тряхнув головою, словно прогоняя нахлынувшие воспоминания, Эва вновь устремила свой взгляд на собеседницу. Османка в описании Заганос-паши использовала понятия более свойственные ромеям, как-то «архонт». Конечно, скорее всего, чтобы донести до каталонки суть, по крайней мере, так решила Эва. - Скажи, Чалыкушу, а кем являешься ты? И откуда ты? – Говорила Эва спокойно, доброжелательно. Она пока задавала вполне обычные вопросы для первого знакомства, желая определить, насколько может быть ей полезна османка, точнее есть ли у нее полезные сведения, которые хотела узнать Эва.
Зоя: Пробил час славы безвестной циркачки с Аркадиевого форума, дочери медвежьего вожатого и уличной плясуньи. Горделиво приосанившись, Зоя прижала к груди покрывало, чтобы оно легло красивыми складками, как у статуи, и возвестила: - Я - походная жена Махмуда-паши! На случай, если собеседница была недостаточно просвещена относительно османских нравов и обычаев, она немедленно пояснила: - У турецких патрикиев есть жены для всякого случая. Вот, например, едет архонт на войну - непременно возьмет с собой одну. Поедет, к примеру, на охоту - прихватит другую. Если у него хорошее настроение - приводят к нему третью. Когда господин в печали - четвертую, чтобы развеселила, значит. В этот момент Зоя говорила с такой убежденностью, будто всего лишь повторяла услышанное вчера от старого турка, который уж наверняка знал, о чем толкует. - Меня прислали сюда, чтобы рассказать тебе о том, как нужно вести себя с господином Заганосом, - доверительно сообщила она, уверенная, что в случае чего сумеет спрятаться от гнева паши за спиной Махмуда.
Эва Пере и Кабрера: Воистину война переворачивает все с ног на голову. Разве могло случиться подобное в мирное время? Чтобы простая циркачка разговаривала с дочерью консула на равных, да еще и давала ей советы, что, скорее всего, должны были сослужить плохую службу? Однако все изменилось, и сейчас уже не только было трудно понять кто враг, а кто друг, но и кто благородных кровей, а кто нет. Даже невозможно было признать дочь Византии в этих османских одеяниях. При словах о походной жене на лице каталонки отразилось удивление. Впервые она слышала подобное и совсем не знала, что означает сие сочетание слов. Османка то ли прочитала это по ее лицу, то ли сама догадалась о скудости познаний каталонки в традициях иноземцев, так как объяснила все сразу. Признаться, чем больше говорила Чалыкушу, тем более потрясенной выглядела Эва. Нет, она, конечно, была наслышана о том, что у варваров принято иметь много жен, но что эти самые жены еще служили каждая для каких-то целей, это потрясло еще больше набожную каталонку. Она перекрестилась при упоминании четвертой жены. Эва отчего-то так растерялась, что ничего и не сказала, хотя в голове вертелось множество мыслей по этому поводу. Впрочем, даже если бы она собралась озвучить их, то не смогла бы, услышав последние слова османки. Глаза каталонки недобро прищурились, и она резко поднялась - Мне все равно, как у вас принято вести себя с известным или нет мне Заганос-пашой, - каталонка начала мерить комнату шагами. Так всегда бывало, когда она злилась или ощущала себя загнанной в угол. Эва в порыве гнева даже махнула ручкой от себя, словно выказывая насколько ей не нужны подобные советы, ведь она не собирается им следовать. – Все равно мою участь будет решать султан, а не этот ваш господин Заганос, - ответила каталонка и глубоко вздохнула. Гнев, подобно морской волне, что нахлынула стремительно на берег, так же стремительно оставил Эву. - И как же себя с ним нужно вести? – Произнесла уже спокойно каталонка, подойдя к одной из четырех резных стоек кровати и проводя по ней пальчиками. Сейчас разум ей подсказал, что если этот Заганос-паша такой влиятельный и даже если это не тот же осман, который ее пленил, то сведения эти лишними не будут. А использовать их или нет, она решит позже. Гнев же плохой советчик.
Зоя: Можно было ожидать, что Эва начнет всерьез гневаться или жалобно расплачется, узнав о необходимости следовать каким-то дикарским обычаям, так что Зоя приготовилась запугивать или ободрять, в зависимости от обстоятельств. Однако собеседница согласилась выслушать ее почти сразу, и ромейка, не ожидавшая подобной сговорчивости, на мгновение растерялась. Однако эту заминку она попыталась выдать за глубокую задумчивость, ради чего нахмурила брови так, что на ее лбу можно было рассмотреть даже некий намек на морщину. - Паша Заганос - очень вспыльчивый человек, - медленно промолвила она, наконец, и будто снова ощутила у губ край чаши с ядовитым питьем. Ох, Йоргос... Если бы Зоя знала что-либо об угрызениях совести, то непременно бы испытала их при мысли о своем верном товарище, но и без того у нее тоскливо защемило сердце. Но подобное настроение сейчас было совершенно неуместным, и воспоминания о Йоргосе усилием воли были отложены на потом - уж больно занятная шалость могла получиться. - Так вот, во-первых, если ты будешь подавать ему что-нибудь, сделай это непременно левой рукой - это по их турецким обычаям значит, что ты выказываешь почтение господину. Попытка Зои поднести Сабиту сапоги таким манером была встречена снисходительным выговором и объяснением, что левая сторона - для нечистого.
Эва Пере и Кабрера: Эва с интересом наблюдала за османкой, у которой была не только богатая жестикуляция, но и мимика. Сейчас собеседница чуть хмурилась, словно пыталась выбрать с чего ей начать. Может быть, Эве и не придется встречаться с этим Заганос-пашой, но с другой стороны, не просто так прислали Чалыкушу к ней. Слова о вспыльчивости снова вернули мысленно каталонку к образу того османа, который привез ее сюда. Сразу вспомнился безумный взгляд, напугавший ее сильнее всего. Наверное, она бы многое отдала, чтобы более с ним не встречаться, как еще больше отдала бы за то, чтобы ее участь решал не султан. Эва все больше верила, может быть и ошибочно, что ее пленитель и есть этот Заганос-паша. Что ж видимо вспыльчивость его распространяется не только на пленных. Каталонка обратилась вслух и слегка нахмурилась после первого совета. Она бы с радостью подала этому осману чашу с ядом от всего сердца, как любому другому из них, а именно так трактовался ею жест описанный османкой. - Левой рукой, то есть словно от всего сердца, - произнесла Эва, и тут же пристальный взгляд устремился на девушку, которую каталонка посчитала за османку, и, кажется, ошибочно. Слух резануло то, что собеседница сказала не «по нашим обычаям», а «по их турецким обычаям». И если Эва не сразу отреагировала, более занятая размышлениями о жесте, то сейчас мысленно удивилась, когда вновь прокрутила в голове ответ собеседницы - Так ты не османка? - В глазах был плохо скрываемый интерес.
Зоя: - Теперь - да, - важно ответила Зоя, вовсе не желая пускаться в рассказ о том, каким извилистым путем дошла она до постели Махмуда-паши. - Но это к делу вовсе не относится, не будем терять времени, вдруг тебя вот прямо сейчас позовут к господину Заганосу. Во-вторых, если при тебе паша вдруг упадет на колени и начнет бить поклоны - ты не пугайся, это не умопомрачение, а время молитвы, - накануне на ромейку неизгладимое впечатление произвело зрелище десятков согнутых янычарских спин и откляченных задов, подходи да пинай. - Ты должна сидеть тихо, как мышь под веником, чтобы ему ангелов не спугнуть. Совет сам по себе был очень хорош, однако Зоя предполагала, будто Эва принадлежит к той породе людей, что после запрета прыгать с крыши немедленно побежит на чердак, чтобы назло убиться, лишь бы сделать по-своему. Если Заганос чудом сдержится, увидев, как ему прислуживают нечистой рукой, наверняка вмешательство в молитву вызовет его безмерную ярость.
Эва Пере и Кабрера: Короткий ответ собеседницы свидетельствовал о том, что не желает она вдаваться в подробности своей жизнь. Эва не стала настаивать, хотя свое любопытство лишь отложила на время. Наверное, не просто говорить о том, как пришлось стать османкой, Эва бы точно не желала говорить о подобном. Впрочем, для себя каталонка была уверена, что ни за что на свете не стала бы ни походной, ни увеселительной, ни еще какой-то там женою и не приняла бы традиции варваров. Конечно, была большая доля вероятности, что она заблуждается. Но, как известно, наши мысли и представления о реальности одно, а сама реальность это совершенно другое. И все же если к Чалыкушу как к османке каталонка относилась с небольшим интересом и не испытывала сильных отрицательных чувств, то к Чалыкушу, которая стала османкой, но не была ею от рождения, она относилась уже с толикой порицания. Однако сии свои мысли и эмоции каталонка постаралась скрыть за маской безразличия и усталости, что было на самом деле не так уж и сложно. - Сомневаюсь, конечно, что прямо сейчас меня куда-то призовут, но я слушаю, - ответила Эва, по-прежнему поглаживая резное дерево пальчиками. Это движение ее словно завораживало и успокаивало. Пока Чалыкушу говорила, воображение каталонки живо рисовала описываемую картину. Хорошо, что ее предупредили, а то она бы действительно приняла за очередной приступ безумия подобное поведение и чего хорошего рванула бы с места. А так значить можно будет просто мирно сидеть, главное закрыть уши, чтобы не слышать всей этой ереси. - Благодарю, что предупредила, теперь действительно не будет повода подумать о безумии. Есть еще что-то, что нужно знать мне? – Эва пока не задавала вопросов, которые ее на самом деле интересовали больше, чем вопрос как ублажить пленителя. Хотя бесспорно и это могло сыграть свою роль и принести пользу.
Зоя: - О ложе господина, - Зоя многозначительно повела бровями, давая понять, что Эве предстоит узнать вещи, долженствующие вызвать ужас и отвращение перед сластолюбием османов. Впрочем, ни Ксар, ни Махмуд не сделали с маленькой циркачкой ничего такого, что та могла бы счесть для себя обидным, а потому все, что она собиралась поведать латинской деве, было самой настоящей выдумкой, отчасти замешанной на наставлениях Харитины, отчасти - на собственных наблюдениях. - У турок мужская снасть такого размера, что в детстве приходится отрезать изрядный кусок, чтобы потом они могли взять женщину и не убить ее этим, - доверительно поведала Зоя, понизив голос до шепота. - Сама понимаешь, радости от такого мало, а в первый раз и совсем скверно - если видала, как на кол сажают, то оно очень похоже. На случай, если Заганос-паша все-таки не будет есть и молиться перед тем, как лечь в постель со своей пленницей, Зоя сочла своим долгом упомянуть и о том, как следует правильно вести себя во время любовных забав.
Эва Пере и Кабрера: Наверное, Эва была еще слишком наивна, раз полагала, что разговор будет касаться лишь особенностей османских традиций и обойдет стороною сокровенные темы. Стоило Чалыкушу только произнести первые слова, как ручка каталонки, что до этого поглаживала деревянную резную стойку кровати, дернулась. Самой Эве показалось, что у нее горят уши. А эта ненастоящая османка совершенно не имела никакого стыда, раз взялась говорить о том, о чем матушка или дуэнья обычно наставляет юную деву перед свадьбой, перед тем как свершится миг, когда муж и жена становятся единым целым не только духовно. По мере того как собеседница ей поведывала о мужских снастях и что с ними делают, при этом не гнушаясь приводить в сравнения колы, глаза Эвы в ужасе стали еще больше, а сама каталонка вспыхнула как маковый цвет и спешно закрыла уши руками - Замолчи! – Резко произнесла она. Бесстыжая девица ей совсем в этот момент стала противна, а то, что Эва успела услышать, так и вообще испугало ее и лишь укрепило желание сделать все возможное и как можно скорее выбраться отсюда, а если не получится, то пустить вход кинжал отца. Ведь именно для того, чтобы дочь не перенесла бесчестия, он вручил его и коли понадобится, то не дрогнет ее рука. Каталонка бросила на Чалыкушу взгляд и, убедившись, что рот той закрыт, убрала руки от ушей. Казалось, что теперь пылают у нее не только уши, но и щеки. - Я не хочу ничего из этого постыдного слышать. Грех это! - Твердо начала она и уже не так уверенно завершила. – Тем более мне это не нужно знать, потому что мне это не грозит, - кого сейчас пыталась убедить и успокоить этой жалкой фразой Эва? Скорее себя, чем Чалыкушу. Каталонка усиленно гнала из мыслей все, что только что ей сказала собеседница и что, по мнению ревностной католички, было истинным грехом, за мысли о котором уже должно гореть в аду. Некоторые из прочитанных ею книг, услышанных проповедей и наставлений заключали в себе мысль, что наилучшим для человека является преодоление страстей и сохранение целомудрия. Именно это способствует спасению. Похоть же и любострастие являются грехом и помехой к нему. Конечно, на страницах тех же прочитанных Эвой книг, что давались ей с разрешения матушки и под надзором духовника, в словах священников было признание отношений между мужчиной и женщиной, но только как средства для продолжения рода. Особо ревностными католиками, к одной из семей которых принадлежала и мать Эвы, супружеский долг воспринимался лишь как обязанность, как нечто неизбежное, но отнюдь не несущее удовольствия и о чем принято молчать. Именно такие мысли прививала донна Мария своей дочери. Поэтому и Эва сейчас имела смутное представление о всех тонкостях взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Так что ее смущение и отрицание подобного разговора было вполне ожидаемо.
Зоя: - Почему же это не грозит? - искренне удивилась Зоя. - Разве ты не знаешь, что турки соберут всех женщин в городе, а потом поделят между собой - возьмут себе в жены? Ты красивая, я думаю, архонт сегодня же придет к тебе. Лучше порадуйся, что досталась такому важному человеку - хотя он может и обменять тебя на что-нибудь полезное. Например, на лошадь или отрез шелка. Все, о чем ромейка говорила, представлялось ей так живо, что она и сама едва не поверила, будто под окнами дворца вот-вот пройдет вереница отборных пленниц, предназначенных для удовлетворения похоти Заганоса. - Или ты хочешь опозориться? Показать себя глупой гусыней? - с деланным безразличием пожала плечами Зоя. - Да пожалуйста. Сама научишься, покричишь, поплачешь....
Эва Пере и Кабрера: Воображение каталонки нарисовало картину, которую описала Чалыкушу. Толпа женщин, которых делят между собой османы, а потом отдают их в обмен на лошадь, кусок шелка или за серебряную ложку. Радости по поводу того, что она досталась какому-то варвару, пусть и важному, каталонка не испытывала. Хотя кто сказала, что она кому-то досталась? Ее судьбу же еще только будут решать. И отчего-то Эве хотелось, чтобы сие решение было принято не в ближайшее время. К тому же ей не особо верилось в слова собеседницы. - Сомневаюсь, что им так уж нужны все женщины в жены. По крайней мере, женщин из моего дома они не трогали, - Эва пыталась произнести эту фразу уверенно, но в конце в голосе засквозило сомнение. Она же ничего не знала о том, что случилось после того, как ее увезли. Хотя все же успокаивала себя, что женщины сейчас оплакивают погибших и они не в плену. А ведь и она должна быть там, поддержать матушку, может быть, единственного родного человека в этих землях. Был еще брат, но жив ли он? Как спасти его? Как найти? Выберутся ли они отсюда целыми и невредимыми? Будут ли много лет спустя сидеть с семьями за праздничным столом и рассказывать о своих приключениях в захваченном городе? Ответы на эти вопросы знал только Бог. - Придет? – Эва отвела взгляд в сторону, чтобы не выдать смесь страха, отчаяния и гнева, которая царила там. – Разве у них не принято давать время тем, кто потерял родных, чтобы оплакать их? – Глупый вопрос. Разве проявили варвары милосердие хоть в чем-то? Зачем ждать от них какого-то чуда, которого все равно не произойдет. И все же надежда на то, что она сумеет выбраться прежде, чем что-то случится, не угасала в юном сердце. Единственное, что прежде каталонка хотела видеть брата, обнять его и почувствовать снова себя защищенной ото всех невзгод. Она же была просто слабой девушкой, которая старалась казаться сильной, пыталась бороться. Хотя любая ее борьба напоминала сражение с сильным ветром, так же тщетно. Только вот она еще этого не осознавала до конца. Что же до последних слов девицы, что не знала границ и смела разговаривать подобным образом, то Эва лишь бросила на нее взгляд полный негодования и постаралась сокрыть свои эмоции ровно до тех пор, пока считала Чалыкушу полезной. Хотя видит Бог, ей стоило труда сдержаться, чтобы не ответить на подобные слова. - Нет позора в том, чтобы остаться верной тому, что заповедовал Господь наш и Сын его, умерший за грехи людские, - только вымолвила каталонка. Внутри же все сжалось, когда Чалыкушу сказала о криках и слезах. Захотелось забиться в самый темный угол, но вместо этого Эва вновь села на прикроватную скамью.
Зоя: Конечно, не было позора в том, чтобы остаться верной кресту, когда разумнее было бы склониться перед полумесяцем. Вот только был ли в этом здравый смысл? Зоя уже успела ощутить выгоду, которую дает имя Аллаха, произнесенное к месту и вовремя. Христос был для нее не ближе, чем император Константин - если задрать голову повыше, чтобы присмотреться хорошенько, можно попросту свернуть шею. В каком-то смысле на Аркадиевом форуме жили язычники, которых вопросы собственной веры беспокоили лишь в том смысле, не будет ли каких хлопот оттого, что ты не поклонился вовремя священнику или иконе. - Я не знаю даже, оплакивают ли они своих, - с досадливой гримаской произнесла Зоя. Ей снова напомнили об утратах, которые должны были раздавить ее, как каменная плита - букашку. Но ромейка была уверена, что ни мать, ни отец, ни брат, ни Йоргос - никто из них не осудил бы ее за отсутствие слез и причитаний. - Паше Заганосу не будет дела до твоей веры, даже если бы ты приносила в жертву младенцев.
Эва Пере и Кабрера: Эва бы не удивилась, узнай она, что у варваров не принято оплакивать мертвых. Однако каталонка твердо решила тянуть время и искать пути спасения. Вот две вещи, которые сейчас были важны. Для начала она решила все же настоять на том, чтобы ей позволили оплакать умерших. Для того же чтобы сие получилось, как минимум не стоило злить османов, а точнее османов вроде того Заганос-паши, о котором говорила собеседница. Как говорится, когда прямая сила не помогает, приходится прибегнуть к хитрости. Тем более что именно в хитрости женщина сильна. Лгать и изворачиваться каталонка не любила и не особо умела, но когда речь идет о выживании и сохранении чести девичьей, то уже не до рассуждений о том, что любишь, а что нет и что умеешь, а что нет. Тем более в некоторых случаях, когда нужно было, Эва скрывала свои мысли и эмоции, впрочем, если в дело вступал ее темперамент, то это было сделать сложнее. Но человек такое существо, которое всему учится. Однако пока все это было лишь в размышлениях, а какой окажется действительность еще предстояло узнать. И хоть верно сказала Чалыкушу нет дела этим османам до ее веры, но до нее есть дело Эве - Ты права, нет и не будет дела, но ведь верят не ради того, что кому-то до этого будет дело. Главное что мне есть дело. – Эва тихо вздохнула, глядя на собеседницу, на лице которой отразилась то ли грусть, то ли досада. Не время было начинать разговоры о вере, тем более кто знает, какой веры придерживалась раньше Чалыкушу. - Впрочем, ты лучше расскажи мне, что разрешено у османов женщинам? Как принято себя вести? И могут ли они, например, выходить за порог дома одни? – Проговорила Эва, за множеством вопросов скрыв главный, который ее интересовал в первую очередь. Все это каталонка постаралась проговорить с выражение легкого интереса и безразличия одновременно. Словно это ее интересовало скорее просто ради знаний.
Зоя: Походило на то, что латинская девица навострилась бежать из этого гостеприимного дома. Иначе бы ей и в голову не пришло спросить такую глупость - только уличная девчонка вроде Зои могла бродить где попало без надзора и охраны даже в мирное время, что уж говорить о нынешней поре. Дочери благородных родителей пристало не выходить, а выезжать из дома - в носилках, чтобы не таращились почем зря, с прислугой - чтобы было кому подать, унести и пойти вон... Или еще, может быть, какая-нибудь прыткая опозорит себя, как ее потом замуж выдавать? - Как и у нас, в доме есть женская половина, - охотно поведала Зоя, - у нас - это у ромеев, значит. Называется по-ихнему гарем. Ходу туда нету ни одному мужчине, кроме хозяина, разве что евнуху. Лицо надо закрывать, когда ходишь по дому, чтобы никто чужой не видел. А зачем тебе за порог-то?
Эва Пере и Кабрера: - За порог? Просто интересно насколько различны наши и их обычаи. У нас же, например, служанка может дом покинуть по поручению господ, – Эва пожала плечиками с видом крайнего безразличия, не выказав, что ответ ее немного расстроил. Из него же стало ясно, что в плане выхода из дома у османов тоже были ограничения и эти ограничения были даже строже. Подумать только, в собственном доме прятать лицо?! Уж явно тогда просто так женщина выйти не может. Этой традиции Эва не могла понять, а может просто и не пыталась. Тем более, сейчас ее внимание было привлечено открывшейся истинной. Оказывается, Чалыкушу была ромейкой. Против воли в уголках губ каталонки появилась усмешка, в которой была и насмешка, и грусть. Однако почему-то сие не слишком ее удивило. Лишь мелькнула мысль о том, что вот и доказательство твердости веры ромеев, которую эта девица променяла. Но тут же сама себя Эва одернула, напомнив, что не стоит так скоропалительно судить, что этой ромейки судья будет только Бог и что по паре туфлей не судят о сапожнике. - Значит, ты ромейка, - это был даже не вопрос, а просто озвученное умозаключение. Едва вымолвив это, каталонка нахмурилась при упоминании гарема, который для нее ассоциировался с вертепом, а уж никак не с женской половиной дома. Однако слушать о подобном месте у нее не было желания пока, так что она даже и не стала вдаваться в подробности, но зато не смогла не поинтересоваться значением причудливого слова, что сорвалось с губ ромейки - Евнух? А это кто такой? – Во взгляде появился огонек любопытства.
Зоя: Не будучи уверенной относительно того, может ли мусульманка низкого происхождения самостоятельно выходить, скажем, на рынок, Зоя предпочла к этой теме более не возвращаться. Во-первых, ей не припоминалось, чтобы по Аркадиевому форуму бродили закутанные с ног до головы турчанки, хоть одни, хоть с телохранителями, а во-вторых, она полагала, что отныне принадлежит к тем счастливицам, которым вообще не нужно ничего делать, кроме как заботиться о своей красоте да развлекать господина. - Евнух? - неосведомленность латинянки в житейских вопросах не переставала поражать Зою. Она и предположить не могла, что столько вещей, казавшихся ей совершенно обыденными и очевидными, окажутся для Эвы в новинку. - Берут мальчонку, обрезают ему по самое не могу то, чем грешат, а потом ставят сторожить чужих женщин, чтобы никакого баловства и в помине не было. Таким даже самая раскрасавица без интересу. На улыбку Зои и выразительный жест, изображающий движение невидимых ножниц, наверняка не мог бы без содрогания взглянуть ни один полноценный мужчина. - Тот чернокожий, что привел тебя сюда - он евнух.
Эва Пере и Кабрера: Чем больше Эва узнавала о нравах османов, тем страшнее ей становилось, и тем сильнее росла неприязнь. Но еще больше ее поразило то, как все это говорила Чалыкушу – эта ее улыбка и выразительный жест, от которого не то что у мужчины, у женщины мурашки по коже пошли, что уж говорить о такой деве как Эва. Она перекрестилась при словах собеседницы - Какой ужас! Они что, правда, это делают? – Эва даже вздрогнула при мысли о подобном, и ей как-то стало жаль этого османа, что ее провожал, похожего на головешку в камине. Даже мелькнула мысль, что, может, поэтому они такие суровые эти османы. Если им всем что-то обрезают кому-то больше кому-то меньше. Может у них и мужчин, способных на продолжение рода не так много? Тогда понятно, почему они столько жен сразу берут. – Воистину варвары, - только и выдохнула Эва. Ненадолго воцарилось молчание, пока каталонка пыталась собраться с мыслями и вернуть душевное равновесие, после услышенного, а после произнесла - Значить, сейчас мы в женской части дома находимся, да? А вообще здесь много женщин? Просто ты первая, кого я увидела, - Эва даже едва заметно улыбнулась Чалыкушу. Хотя улыбка это была скорее из разряда приветливых, но не счастливых.
Зоя: - Вроде как в женской, да, - кивнула Зоя, размышляя, что для нее выгоднее: заверить Эву в том, что здесь больше нет других женщин, достойных общаться с благородной девой, или лучше пообещать, что вскоре здесь будут прочие наложницы Заганоса. - Пока что паша еще не обустроился здесь, да и мой господин будет жить в другом месте - какое ему назначит султан. Я могу помочь тебе, если ты будешь помогать мне, - Зоя вороватым жестом поддернула лиф платья, которое утром надела с превеликими трудами. - Сумеешь ли ты одеть и причесать меня по-латински? А я наряжу тебя так, как это принято у ромеев, - хотя в комнате не наблюдалось сундуков с нарядами, как в спальне, отведенной паше своему гостю, всегда можно было принести что-нибудь оттуда, если Заганоса обуяет внезапный приступ скупости.
Эва Пере и Кабрера: То, что они с ромейкой здесь одни, а именно так поняла ответ Эва, порадовало ее и немного успокоило, хотя в тоже время делало планирование побега сложнее. Все-таки среди множества дев легче затеряться. И пока Эва думала обо всем этом, ромейка произнесла то, что вызвало неподдельный восторг у каталонки. Идея с переодеванием словно была вторым дыханием для задыхающегося гонца, что долго бежал. И то, что и в доме османки закрывают лицо, как делала это Чалыкушу, тоже сейчас уже больше приносило радости. Конечно, если они друг друга оденут в иные одежды, то Эва сможет попытаться выбраться отсюда, притворившись походной женой…Мысль сбилась. Эва чуть нахмурилась, пытаясь вспомнить имя, господина Чалыкушу. Через мгновение просияла: «Конечно, Махмуд-паша, кажется». Однако не стоило торопиться, нужно было все обдумать, а главное разузнать - Я с удовольствием помогу тебе, Чалыкушу, и приму твою помощь, - улыбнулась каталонка и на этот раз улыбка была действительно с проблесками счастья. Человек со стороны мог бы просто трактовать сию радость, как чисто женскую: примерить новые наряды, принарядиться, и вряд ли бы подумал, что из простого предложения о переодевании пленница начнет строить план побега. И пусть она никогда сама не одевалась, но знала, как это делается. Чалыкушу же была такая хрупкая, что и корсет должен был потребовать больших усилий, чтобы стянуть девичий стан. С прической было сложнее, но Эва собиралась выбрать наиболее простую и подходящую. - Это было бы замечательно, никогда не носила ромейской одежды, - мысленно подумалось, что и не носила бы во век, но нужно. На лице же не отразилось и тени сомнения. – Например, можно сегодня вечером или поутру, одним словом, когда ты не будешь нужна своему господину. Махмуд-паше, кажется? - Уточнила на всякий случай каталонка, которая будто стряхнула с себя пепел скорби и оживилась.
Зоя: - Я-то знаю, когда понадоблюсь своему господину, а ты - нет, - засмеялась Зоя. - Негоже будет, если он застанет тебя неприбранной, так что пусть моя очередь будет первая. Принаряжусь и буду до вечера сидеть, чтобы красоту не порушить, - она уже проворно стягивала с волос покрывало. Окончательно уверив себя в том, что отныне и она может отдавать здесь распоряжения, Зоя поспешила приоткрыть дверь и уверенно крикнуть куда-то в пространство: - Эй, ты! Безбородый! Ты нам нужен! Имени евнуха наложница Махмуда-паши не знала, но относительно того, как его окликнуть, колебалась недолго. "Черномазый" было бы совсем обидно, он-то один здесь такой, будто в смоле искупанный, не отмоешься, а вот борода - дело такое... можно и птичьи клеем прилепить, если будет охота. Взяв себе на заметку при случае посоветовать евнуху этот замечательный способ стать мужественнее, Зоя взялась за шнуровку платья.
Сагад: Со стороны пленницы было, конечно, слишком большой дерзостью считать, что личный телохранитель Великого визиря будет являться, как собачонка, по одному ее слову. Великое искусство евнуха состоит в том, чтобы угадывать прихоти господина и предугадывать его малейшие капризы - и лишь для одного этого эта живая, лишенная пола кукла одевает и раздевает, прислуживает и улещает, карает и ждет, чего потребует та или иная капризная фаворитка. Требуется особое чутье, чтобы предвидеть, на кого сегодня падет милостивый взор вельможи, захочется ему веселья или наоборот, грустных песен, или его взор привлечет пламенный, как огонь, танец кобры, во время которого гибкая девичья фигурка вращается, вертится, изгибается и скачет между четырех змеиных голов, сражаясь не столько за одобрение повелителя, сколько за собственную жизнь; некоторые евнухи, особенно из далекой и таинственной страны Синь, даже создали для себя некое подобие касты, тайно правившей империей - но все это никак не касалось чернокожего пленника, который в ответ на Зойкин крик возник на пороге, одним своим видом, казалось, загораживая белый свет. ... Когда его глаза увидели, а память услужливо освежила перед мысленным взором образ бежавшей от Заганос-паши Анны Варда, так неожиданно появившейся возле дома, откуда она была похищена всего лишь сутки тому, Сагад не поверил своим глазам. Любой охотник втайне надеется, что добыча вернется в нору, но величайшей глупостью для самой добычи будет последовать инстинкту, говорящему, что ее спасение - там, где она проводила прежние беззаботные дни. Чернокожий, конечно же, слышал слова визиря, публично отрекшегося от своей страсти к ромейке - но слишком давно состоял он у янчар-аги в услужении, чтобы поверить в его полное безразличие. Поэтому, едва двери дома захлопнулись, скрывая беглянку и ее верную спутницу, арап, что было силы в ногах, пустился во дворец, чтоб принести своему господину вести о том, что птичка, без соизволения ловца покинувшая золоченую клетку, может быть вновь поймана в силок - если не для дальнейшей утехи, то для отмщения. Янычары, стоявшие на посту, сообщили ему, что за высокий гость почтил их своим присутствием, а также, что их хозяин шагнул теперь так высоко, как только могли помыслить рожденные не от султанского семени смертные. Они же поведали, что Мехмет-паша привез для развлечения новую женщину, и что сейчас он принимает у себя если не самого властителя правоверных, то кого-нибудь из его свиты. Смекнув, что не стоит волновать господина рассказом о найденной беглой ромейке, Сагад поднялся на третий этаж, движемый отчасти естественным любопытством и желанием взглянуть на новую наложницу господина, отчасти желанием разузнать как можно больше подробностей. Именно поэтому окрик Зойки коснулся его ушей в то самое время, когда, казалось бы, обязан был потонуть втуне и затеряться без ответа в памяти не владеющих греческим янычаров. ... Итак, он вошел, совершенно бесстрастно посмотрев на разоблачающуются ромейку, а затем кинув грозный, не сулящий ничего доброго взор в сторону Эвы. Донья Эва?
Эва Пере и Кабрера: Эва же поджала губки, едва сдержавшись, чтобы в очередной раз не проявить свой нрав и не заявить, что вообще-то нет у нее тут господ никаких. Мелькнула даже мысль, что может если она будет вся такая ужасная, неопрятная никому до нее и дела не будет. Эва тяжело выдохнула. «И отчего этой Чалыкушу на месте не сидится?» - с недовольством подумала она, и возникло стойкое желание приложить чем-нибудь увесистым девицу, что вот так взяла и порушила, только начавшие формироваться планы, став раздеваться, да еще и кого-то крикнув. Эва предположила, что евнуха и от досады, едва удержалась, чтобы ножкой не топнуть. - Что ты делаешь? Зачем зовешь кого-то? - Всплеснула руками каталонка, подскочив на ноги. - Здесь же нет одежды! - Эва оглянулась по сторонам, и ее взгляд наткнулся на мужчину, чья кожа была немногим светлее ткани ее платья. От неожиданности каталонка даже охнула и попятилась немного назад. Вид у этого мужчины был грозный. Он так смотрела на нее, что той стало не по себе - Почему он так на меня смотрит? – Поинтересовалась тихо Эва, подходя к ромейке. – Скажи ему пусть уйдет! – Вся иллюзия защищенности развеялась в миг. Если за беседой с Чалыкушу Эва успокоилась и даже немного забылась, то сейчас все страхи вернулись, и уже не казалась эта комната безопасным убежищем.
Зоя: Латинянка засуетилась так, будто одежды не было не в комнате, а на ней самой, причем вошедший слуга мог представлять какую-либо опасность для ее целомудрия. Это еще сильнее уверило Зою в ее превосходстве и опытности - конечно, хвалиться собственным бесстыдством было нечего, но дочь Анфима и Харитины вообще имела своеобразные понятия о приличиях. - Принеси из комнаты паши Махмуда... сундук с нарядами, - горделиво расправив плечи, новоявленная госпожа закрыла собой Эву, чтобы та не успела испугаться еще больше. Поначалу Зоя намеревалась просить евнуха доставить им платья, розовенькое с лиловеньким, желтенькое с золотинкой и еще зеленое с красным. Но потом решила, что даже скопец не может разбираться в женских бирюльках достаточно, чтобы в груде пестрых тряпок отыскать именно то, что кире Зое было благоугодно получить.
Сагад: Эфиоп выслушал попытку распоряжения с таким равнодушием, которому позавидовали бы и голые камни Стимбола, о которых так горячо распространялся двумя этажами ниже его владыка. Но сами слова, казалось, не произвели на него малейшего впечатления - и даже самый опытный гадатель на костях или на петушиных внутренностях, с которыми говорливая пленница была знакома и которыми кишели все рынки, от берегов таинственной земли Син до португальских городов, где эти умудренные и благородные люди, как правило, прятались, чтобы не быть сожженными по обвинению в ворожбе, не смог бы наверняка угадать, понял он что-нибудь из ее хвастливого тона или же нет. Пусть все женщины господина были для него на одно лицо - пока, сегодня, он не получал никаких приказов о том, чтобы служить той, кого притащил сюда бродяжка из покоренного города и кто провела ночь, услаждая собой повешенного солдата. Когда одна девица заступила путь другой - и тем на один шаг приблизилась к чернокожему, он недвусмысленным жестом положил руку на эфес своей огромной кривой сабли.
Зоя: Походило на то, что евнух не понимал языка ромеев, но, столкнувшись с непредвиденным затруднением, Зоя не растерялась. В конце концов, ей не раз доводилось видеть, как договаривались продавец и покупатель с помощью трех слов и двух жестов, не говоря уже о тех чудесных случаях, когда немые нищие начинали ругаться на нескольких языках сразу, стоило кому-то окатить их с ног до головы помоями. - Ты, - почти уткнула она палец в широкую грудь негра, - ходить... - уже двумя пальцами Зоя изобразила, как он быстро-быстро перебирает ногами, - ... где Махмуд-паша спать! - сложенные лодочкой ладони были немедленно прижаты к щеке, чтобы показать, чем там занимался турецкий патрикий. Зоя решила не вдаваться в ненужные подробности, хотя изобразить, как они с пашой коротали ночь, тоже было проще простого. - Ты... поднять сундук... - нечто громоздкое и прямоугольное было изображено в воздухе перед носом евнуха. - Тяжелый, кххх! Очень! Нести сюда, - приглашающим жестом обеими руками Зоя помахала от чернокожего к себе. - Быстро идти! - жест повторился, но уже в обратную сторону.
Сагад: Едва различимые на черной коже брови африканца взлетели наверх, когда девица, столь бойко начавшая беседу, до того осмелела, что принялась совать в него пальцем, словно желая проверить, живой ли он человек в действительности, или натерт каким-нибудь пачкающим отваром. По-видимому, эти народы никогда не подозревали, что на земле существуют люди с иными цветми кожи - зато хорошо умели расправляться друг с другом; иначе ее слова и растолковать было нельзя. По-видимости, эти девицы затеяли каверзу, желая извести третью, выдворить ее из дворца, а то и убить, когда соперница будет спать, утомленная ласками господина, а может быть, кого-то из высоких гостей, которых в доме теперь набилось предостаточно. Решив, что настала пора дать понять, что подобные приказы может ему отдавать лишь один человек на земле, африканец провел выразительную черту поперек горла и цокнул языком. У турок характерное цоконье языком со вздергиванием подбородка является жестом отказа, как у нас - мотание головой.
Эва Пере и Кабрера: Чалыкушу резво отдавала указания, ни капли не смутившись, что ее раздевающуюся видел мужчина. Пусть даже это и был тот, кого называли евнухом, если он таковым вообще был, потому как трудно вот так по внешности определить. Эве такое поведение казалось недопустимым и постыдным, даже если у этих османов подобное поощряется. Каталонка внимательно смотрела на мужчину, через плечо Чалыкушу, которая ее загородила. От чего-то ей казалось, что этот осман не очень-то похож на слугу, скорее на стража, особенно когда его рука легла на эфес. Это движение заставило каталонку содрогнуться и с новой силой вспыхнули воспоминания о произошедшем утром. Слова же Чалыкушу словно были пустым звуком для него. По разумению каталонки было бы лучше вообще не звать никого, а сейчас хотя бы не вести себя вызывающе, как делала это Чалыкушу, будто желавшая показать или доказать, что ее слово здесь имеет значение. Однако они обе пленницы, чужеземки для варваров и то, что ромейка делит ложе с каким-то османом, пусть и не последним человеком среди этих варваров, не давало ей гарантии безопасности. Она была пленницей просто в золотой клетке, получавшая какие-нибудь украшения или вещи, когда ее господин был доволен. Такое положение по разумению каталонки было еще более унизительным, чем быть просто пленницей, но сохранившей честь. Эва сейчас осознавала и понимала, что лучше не провоцировать османов, что вспыхивают подобно пламени в камине, если туда прыснуть вино. Путь, конечно, ее нрав не слишком был отличен, но она старалась его контролировать, хотя не всегда это и получалось. Когда же последовал последний жест османа, то Эва уже не могла оставаться безмолвной. Стало страшно, а что если он сейчас возьмет и просто перережет им горло, на это османы способны, а именно так расценила каталонка движение поперек шеи. Площадь, залитая кровью и тела, так и стояли перед взором. Эва чуть вышла из-за спины ромейки, оказавшись сбоку от нее, и положила руку на плечо. - Оставь его, не зли. Мы ведь можем просто пойти в ту комнату, где сундук с нарядами и не придется его туда-сюда таскать, - произнесла спокойно Эва. – Мы же можем пойти? – Взгляд устремился на османа. В голосе не было вызова или надменности, но и не было трепета, скорее небольшая настороженность. Подумалось, что, быть может, он просто не понимает их языка, а пришел, лишь услышав громкий голос Чалыкушу. – Ты нас понимаешь?
Зоя: - Ничего он не понимает, разве ты не видишь! - с досадой ответила вместо евнуха Зоя. Сейчас она горько сожалела о том, что вообще высунула нос из отведенного Махмуду покоя - неужели теперь чернокожий запрет ее вместе с Эвой и разлучит с ненаглядным господином да заветным сундуком? Подобное надругательство безмолвно стерпеть было бы невозможно. - Уйди, постылый! Сами принесем! Движение, которым бывшая циркачка указала слуге на дверь, вышло таким изящным, будто десять поколений Зоиных предков по отцовской и материнской линии занимались исключительно тем, что помавали ручкой, избавляясь от неугодных. Нечаянно получилось почти так же красиво, как оттопыренный мизинец, и Зоя решила при случае отработать этот царственный жест до совершенства.
Сагад: То, что девицы устроили ссору, было понятно и без перевода, и даже было понятно, почему. Не один и не два раза сопровождая своего господина по делам в дома других знатных господ, евнух становился свидетелем ссор между гаремными женщинами, доходившими порой до драк, во время которых избранницы старались нанести друг другу как можно больше уродств и увечий, в стремлении затмить всех конкуренток в борьбе за место в сердце своего повелителя. Тех, кого желали столкнуть с пути, калечили, обваривали кипятком, травили, вызывая у них при помощи пищи или испорченных притираний уродливую красную сыпь; несколько особенно тяжких случаев закончились смертью от укуса болотной гадюки - змеи, по преданию, умертвившей Клеопатру, и потерянным глазом, который ревнивица попросту выколола пряжкой от пояса. Впрочем, бывали и исключения - и, похоже, с одним из них Аллах привел евнуху встретиться на этот раз. Незнакомая девица, что то ли прибыла во дворец вместе с султаном, то ли была доставлена из города, похоже, еще робела своего нового положения: по крайней мере, вела себя куда как скромнее, чем ее товарка, подаренная вчера Заганос-пашой уважаемому господину Махмуду. Зато эта вторая не испугалась бы, похоже, и янычарской орты - и, судя по жесту, после постели второго визиря чувствовала себя здесь, как самая пестрая курица на самом высоком шестке, с горделивым и царственным видом кладущая желтоватое пятно на головы остального птичника. Но птичник - птичником, а дерзкая девчонка, похоже, всерьез считала себя здесь хозяйкой - и это досадное заблуждение, в другой день вызвавшее бы у эфиопа презрительную усмешку, сегодня могло досадить султану, и тем причинить вред Заганос-паше. Не снимая ладони с эфеса, он шагнул вперед, перегораживая выход из комнаты, и еще одним выразительным жестом давая понять, что покинуть комнату девицы смогут только через его труп.
Эва Пере и Кабрера: К сожалению, было похоже на то, что ромейка права и этот мужчина цвета угля не понимал их языка. Эва немного нахмурилась - И зачем ставить стражника, который не понимает самого простого? – Каталонка чуть передернула плечиками. Хотя тут же поразмыслила, что, наверное, в этом есть свой смысл. Если страж не понимает пленного, то им труднее будет сговориться. Хотя вот с этим, кажется, не договорились бы они даже если бы тот начала лопотать на ромейском как на своем родном. И все же теперь из-за этого, количество присутствующих в комнате увеличилось. «Того и гляди здесь скоро весь этот их гарем соберется. Вот и побыла в одиночестве», - мысленно вздохнула Эва, наблюдая между тем за картиной «Царица прогоняет прочь нерадивого слугу». И Чалыкушу с этим свои жестом, точно могла бы позировать для подобной картины, а вот слугу стоило поменять, потому как этот был слишком воинственный, да и не слуга, по крайней мере, для них. В последнем Эва все больше убеждалась. Когда же этот званный, но такой нежеланный гость сделал шаг и дал понять, что теперь выход из комнаты закрыт, каталонка испытала досаду несравнимую ни с чем - Он что теперь будет здесь стоять? – Озвученный вопрос не нуждался в ответе, потому что и так все было очевидно, а значить план побега, который был еще рисован на песке, теперь просто уничтожался порывами сильного ветра. Эва чувствовала, что гнев опять охватывает его, так что на мгновение прикрыла глаза и попыталась взять себя в руки, а после покосилась на Чалыкушу, в надежде, что та что-нибудь сейчас не учудит. Определенно нужно было избавиться от этого стражника. Вопрос только: «Как?».
Зоя: Благоразумие подсказывало, что пора отступить, но тщеславие все-таки взяло верх. После того, как наложница Махмуда-паши всячески подчеркивала свое особое положение в доме, казалось совершенно невозможным признать, будто она не сможет обуздать строптивого слугу. - Он сейчас за сундуком пойдет, - подбоченившись, негромко, но внушительно проговорила Зоя, при этом глядя не на Эву, а на чернокожего, будто тот был брыкливой коровой, только что легким движением опрокинувшей ведро с утренним удоем. - Ты... ходить... в комнату... и нести... сундук! - пантомима повторилась, теперь с еще большим воодушевлением, а в конце Зоя браво подкрутила невидимые усы подсмотренным у Махмуда жестом, скорчила страшную гримасу и пояснила: - Паша злой! Ты не ходить, паша тебя убивать! - черкнув пальцем по горлу, Зоя высунула язык, свела глаза к переносице и свесила голову набок, показывая, как неприглядно после этого будет выглядеть евнух.
Сагад: Ответом на угрозы - а в том, что это были угрозы, доверенный раб Заганос-паши не сомневался ни единого мгновения - была только презрительная усмешка. Женщина, с которой Махмуд-паша соизволил провести одну ночь, похоже, возомнила, что, один раз распахнув двери своего естества, заставит второго визиря также распахнуть перед ней двери благодеяний. Наивное желание. Если бы Сагад умел смеяться - не скалить зубы в бою, бросаясь навстречу врагам, подобно льву в стаю перепуганных зебр, а смеяться, как дети, в легких белых одеждах и пестрых шапочках резвящиеся у порога дома, или как влюбленные, получившие первый поцелуй и взывающие к своей царице - Луне - он, возможно, посмеялся бы над самоуверенностью ромейки. Однако, терять время здесь, охраняя пленниц, чтобы те не попались на глаза и не вызвали гнева юного повелителя, Сагад желал менее всего. Дождавшись, пока нетерпеливая девица прекратит корчить рожи и размахивать руками, эфиоп смерил ее долгим взглядом. Черный, как эбен, палец, описав дугу, уперся почти в нос Зое; длинные, отполированные ногти, концы которых были заострены подобно когтям и казались особенно белыми в сравнении с кожей, едва не оцарапали самый кончик этой горделиво вздернутой кнопки. - Ты,- сказал он по-арабски, тихо и тем тоном, от которого у нахалки должны были побежать по коже мурашки. Затем ладонь так же неторопливо очертила овал в пяди от ее лица, словно затягивая петлю, и клевком указала на пол. - Оставайся здесь. Иначе... Руки чернокожего взлетели вверх, как две невиданных птицы; он отступил, выбросив их вперед, словно затягивая невидимую веревку на шее стоящего на коленях человека, а затем Сагад, наклонившись, проникновенно произнес, щуря красные глаза и улыбаясь с садистской жестокостью. - Ксар.
Зоя: На мгновение Зоя замерла, ее уверенность в том, что никто не осмелится причинить вред собственности Махмуда-паши, несколько поколебалась, когда негр ткнул пальцем ей в лицо. Ишь, какие когти отрастил, небось, не хуже кота царапается... Но это и вполовину не испугало ее так, как угроза отволочь ее обратно к Ксару на аркане - пусть турецкий декарх был добр к своей Чалыкушу, это не могло идти ни в какое сравнение со щедротами, которыми уже осыпал ее визирь султана. Зоя привыкала к хорошему до чрезвычайности быстро, и вовсе не жаждала возвращаться в прежнее свое униженное положение. - Ладно, ладно, - ворчливо промолвила она, стараясь держать голову так же высоко, - ты иди. Мы ждем. Наверное, Анфим испытывал такое же радостное чувство, когда его ученый медведь переставал артачиться и покорно исполнял трюк. Чернокожий все-таки удалился из комнаты, оставив девушек наедине. - Вот видишь, - торжествующе взглянула Зоя на латинянку, - он меня слушается.
Эва Пере и Кабрера: - Я что-то в этом очень сомневаюсь, - ответила каталонка на фразу Чалыкушу о том, что этот осман сейчас пойдет за сундуком. Как же. Видела она, как он уже просто бежит исполнять приказание. Упертость ромейской девицы просто поражала, а, может быть, больше поражало желание дважды повторить одну и ту же ошибку. Хотя сама каталонка недавно вела себя еще более безумно и только чудом еще оставалась цела и невредима. Но истину говорят, что в чужом глазу мы соринку увидим, а в своем, порою, и бревна не замечаем. Видя, как этот осман отреагировал на первую жестикуляцию Чалыкушу, призванную объяснить, что надобно принести сундук, ромейка повторила все то же самое, еще усилив это страшными кривляньями, от которых личико ее приняло очень неприглядное выражение. Странно было и то, что сама же осознающая, что осман ее не понимает, она пыталась это озвучить на ромейском, а не просто объяснить жестами. И самое забавное во всей этой ситуации было то, что и осман начала в ответ объясняться жестами что-то лопоча на своем непонятном языке. Эва же лишь настороженно наблюдала за всей этой сценой. Признаться, сейчас она даже почувствовала легкую усталость, потому как первая половина дня выдалась довольно насыщенной и не столько в физическом плане, сколько в моральном, что порою намного утомительнее. Тем временем эти двое, такие чуждые и дикие ей в своих манерах, закончили свое маленькое представление. Осман вышел из комнаты, что, кстати, Эве пришлось по душе. Все же попытки Чалыкушу показать себя важной птицей, казались скорее забавными, чем производящими впечатление. В другое время, каталонка бы, наверное, сказала что-нибудь колкое на последнюю фразу, но не сейчас. - Вижу, - произнесла Эва с улыбкой, что затерялась в уголках губ. И не понятно было, то ли она всерьез согласилась, то ли в шутку. – Я надеюсь, он совсем ушел? И не нужно более никого звать, чтобы сундуки таскали. Эти османы они дикие, - Эве совсем не хотелось видеть кого-то еще, а тем более такого пугающего как недавний гость. Что ж, кажется, не все пропало, и была возможность, вновь строить планы, подобно тому как ребенок на песке чертит рисунок по памяти. – А этот так и вообще жуткий, - откровенно призналась каталонка.
Зоя: - Да там и пострашнее есть, я тебя уверяю, - Зоя встряхнула головой, отгоняя жуткое видение ногтя и аркана - несмотря ни на что, она все же была испугана и теперь не сразу возвращалась к роли повелительницы гарема. - Видала я их вблизи - волосатые, огромные и вонючие, как только может вонять мужик, который два месяца не слезал с лошади в железах под солнышком, - ромейка наморщила нос, будто снова отчетливо ощутила этот тяжкий дух. - Так что лучше тебе одной за порог не ходить... Сейчас он все доставит, как миленький. Если я паше Махмуду нажалуюсь, ему не сдобровать. Прекрасно понимая, что ее жалоба навредит чернокожему не больше, чем камешек, пущенный по колонне Константина из рогатки, Зоя все же опять не удержалась от похвальбы.
Эва Пере и Кабрера: - Я знаю, успела на них сегодня насмотреться, - вздохнула каталонка, мысленно на мгновение, вернувшись к утру. Пожалуй, впервые за все время Эва была полностью согласна с Чалыкушу. Именно так она и воспринимала османов огромные, грязные и отвратительные. Хотя, конечно, саму каталонку в образе османов больше волновали такие их качества как жестокость, гневливость и тому подобное, чем неприятные запахи, на которые, если постараться, можно внимание не обращать. Однако на описание ромейки каталонка и сама не удержалась, чтобы слегка поморщить носик. - Я и не собиралась, - ответила Эва, и в ее тоне не было и намека на ложь. Конечно, она собиралась ступить за порог одна и не только за порог комнаты, но и этого дома, если будет воля Господа. – Но если мне наскучит сидеть в четырех стенах, ты ведь составишь мне компанию? – Эва улыбнулась, едва изогнув губы. – Проще было бы, конечно, если бы мы сами пошли к сундуку, я бы заодно посмотрела, где ты живешь, но подождем, - согласилась каталонка. Ей было интересно, действительно ли грозный стражник будет тащить сюда сундук, и вообще понял ли он, чего от него требовала Чалыкушу. - Кстати, а в саду здесь гулять разрешается? – Поинтересовалась каталонка, глядя в сторону окна, тем самым сделав попытку вновь понять, насколько здесь ограничена свобода передвижения по дому и за его пределы. Хотя теперь Эва уже не была уверена, что Чалыкушу так уж хорошо разбирается в традициях варваров. Однако все же, наверное, лучше чем она.
Зоя: Попытки Эвы ненавязчиво найти путь к бегству решительно не нравились Зое, у которой при мысли о садах и прогулках возникали пока не самые приятные воспоминания. - Не знаю, не спрашивала, - ответила она почти ворчливо, - охота была между деревьями скакать! А без меня тебя никуда не выпустят, так что сиди себе смирнехонько - сейчас вот сундук принесут, будет чем себя занять. У тебя на лбу все написано, думаешь удрать потихоньку, вижу ведь. Не надейся даже, что я тебе помогать стану. Да если ты хоть шаг из этой комнаты сделаешь, я первая переполох подниму, и такой - в Святой Софии услышат! Зое вовсе не улыбалось быть обвиненной в пособничестве, поэтому предупреждение было совершенно искренним - ромейка твердо намеревалась помешать Эве ускользнуть из рук Заганоса.
Эва Пере и Кабрера: Прямота ромейки сейчас была только на пользу Эве. Ведь если бы Чалыкушу решила все тоже самое, что сказала, осуществить молча, то каталонка не знала бы чего от нее ожидать и, быть может, совершила бы роковую ошибку. Хотя просить о помощи у Эвы даже не было и мысли. Сейчас же каталонка была одновременно и благодарна и зла. Благодарна, ведь теперь она лишь убедилась, что в ромейке ей не найти союзницу и знала, что ту теперь скорее опасаться следует. Зла же от того, что эта девица смела ставить ей преграды на пути к свободе и еще указывать, что делать. Эва отвернулась к окну, так чтобы Чалыкушу не видела ее лица. Только после этого на мгновение позволила себе бурю эмоций. Глаза недобро прищурились, а губы сжались в тонкую линию. Ах, если бы каталонке не нужно было переодеться в ромейскую одежду, то вылетела бы эта ромейка из комнаты только так. Еще не известно кто страшнее был бы тот осман-стражник, что лишь угрожающе смотрел и жестикулировал, или разозленная Эва, которая в порыве гнева иногда могла совершенно потерять голову. В комнате повисла тишина. Сделав глубокий вдох, каталонка произнесла на удивление спокойно, лишь только чуть сжав пальцы в кулачки. Этот жест выдал ее если не злость, то волнение - Каждая птица в клетке мечтает о свободе, но ведь это не всегда означает, что она будет глупо биться о прутья, - озвучила вслух, а мысленно добавила: «Впрочем, если птицелов сам будет неосмотрителен, то его добыча лишь может воспользоваться этим». Эва вновь повернулась к ромейке и уже не было и следа от того гнева, утро ранее исказил черты лица. – Я не настолько глупа, чтобы надеяться на помощь, тем более ромеев, - Эва осеклась. Последние слова против воли слетели с ее губ. Но ведь ромеев в своем несчастье она винила разве чуть меньше, чем османов, хотя разумом и понимала, что нельзя всех судить по поступкам нескольких. – Можешь поберечь свой голос и мои уши, - добавила спокойно Эва и на губах появилась то ли насмешка, то ли улыбка. В самом деле, кто сказал, что этой ромейке нужно знать что она, так или иначе, помогает каталонке? - И что так долго? Можно подумать твоя комната находится в другом конце дома или вообще на другом этаже, - хмыкнула Эва, присаживаясь на скамью вновь.
Зоя: - Сундук тяжелый, одному тащить тяжко, - Зоя предпочла ответить только на последнюю часть Эвиных речей, поскольку сочла, будто латинянка сама не знает, о чем толкует. Свобода! Что это такое? Право удирать от десятка турок, право умереть с голоду, право умереть от случайной стрелы? Если это было свободой, то Зоя предпочитала рабство, и если Эва не понимала очевидных вещей, то лишь потому, что еще не знала и о половине опасностей, подстерегающих женщину без мужчины. Жаль, чернокожий не понимал по-гречески, иначе Зоя непременно остерегла бы его заранее, чтобы он был начеку, если Эва вдруг решится на какую-нибудь непредсказуемую выходку. Хорошо, что она уселась на скамью, а ведь вполне могла и запустить ею в Зою. Пусть та не сомневалась в своей ловкости и готова была спорить на золотой, что увернется, негр мог быть далеко не так подвижен, а кто потом поверит, будто латинянка сама додумалась до подобного...
Эва Пере и Кабрера: Эва в очередной раз подумала, что вообще особого смысла перетаскивать сундук не было, ведь потом его придется тащить обратно. Вряд ли Чалыкушу захочет расставаться со своими нарядами. Похоже, ей вполне нравилось ее положение. - Тогда остается только ждать, делать то тут нечего более, - пожав плечиками, произнесла каталонка, продолжая пристально смотреть на ромейку, которая воплощала собою цербера для Эвы. Что ж даже цербера удалось обхитрить. Впрочем, стоило скоротать время за беседой. Эве к тому же было просто интересно получить ответы на вопросы, которые она и озвучила. - Я вижу, ты довольна своим положением? И давно ли ты стала пленницей, то есть прости походной женой? – Усмешка затерялась в уголках губ. – Мне просто интересно, что могут дать убийцы соплеменников, разрушители столицы родины, пленители и варвары, чтобы человек перестал желать избавления от плена и их общества?
Зоя: Ответный взгляд Зои был исполнен той жалости, с какой зрячий смотрит на слепого, просящего описать ему радугу. Будь это в ее власти, ромейка охотно бы раскрыла Эве глаза, но та, похоже, не готова была поверить на слово, что лучше быть невольницей турка, чем обедом бродячей собаки. - Они дали мне то, что отняли у тебя и у других таких, как ты, - она чуть пожала плечами. - Теперь я тоже знатная особа, потому что туркам плевать на то, кем был мой отец, дед и прадед. Если я сумею увеселять господина и поклонюсь Аллаху, то никто не причинит мне вреда без воли паши Махмуда. А ты? Если паша Заганос передумает и пошлет тебя чистить котлы? Фу-у, твои белые ручки будут по локоть в саже и жире! - Зоя скорчила гримаску, высунув язык, розовый, как запретная для правоверного ветчина.
Эва Пере и Кабрера: И вот тот камень преткновения, та ошибка. Ромейка посмела показать Эве жалость своим взглядом, а горячая натура каталонки, пусть сейчас чуть усмиренная усталостью и разумом, вновь всколыхнулась внутри. Так было сейчас велико желание высказать все той, что готова продать собственного Бога ради мифической знатности. И как любая алчная особа, забыла обо всем, что не имеет цены, так как не соизмеряется златом, которое ты не заберешь с собой в могилу, и не спасет оно твою душу на суде Божьем. Во взгляде мелькнула надменность. Даже будучи пленницей, она сейчас считала себя выше ромейки. И дело было не столько в происхождении, хотя не без этого, сколько в том, что в глазах Эвы Чалыкушу лишилась последней капли уважения, которое если даже было до этого момент, то растворилось. - Всего-то? Знатная особа? – Во взгляде читалась откровенная насмешка. – Что для тебя знатность? Деньги, украшения, послушание слуг, мифическая защищенность? Что ж вор тоже может быть богат, но разве он становится знатным? Послушание слуг? – Эва не стала даже отвечать на этот вопрос, потому что осман, что недавно здесь был, как-то не особо слушался ромейку. В этом было их различие. Ромейка, познавшая бедность и стремящаяся к знатности, что скорее имеет материальное соизмерение, любой ценой и каталонка, не знавшая лишений, а потому относящаяся к материальным благам, как к чему-то обыденному, ставившая прежде ценности духовные, не измеряемые деньгами. Сейчас они были как слепой и глухой. - Но ты права, османам плевать. И что будет, когда ты надоешь своему паше? Он выкинет тебя как ненужную вещь и найдет утешение в новой жене. Предать Бога, и поклониться ложному, только ради материальных благ или знатности, как ты ее понимаешь? – Эва гордо вскинула подбородок, как человек, который ощущает, что за его плечами истина, как человек, у которого за спиной, будто ангел хранитель расправил крылья. - Иисус был сыном плотника и сам плотником, так есть ли в этом что-то постыдное? Лучше чистить котлы, но сохранить истинную веру, честь и достоинство, то что не измеряется деньгами, но то что отличает знатного человека, от простолюдина даже богатого, который за грош готов продаться, - закончила свою речь Эва, понимая, что снова не смогла совладать со своим нравом. И, конечно, так же осознавая, что ее гордость будет уязвлена, если ее сделают служанкой. Однако если выбирать между чисткой котлов с чистой совестью и сердцем и ложем нехристя, то она бы выбрала первое. По крайней мере, сейчас в своих убеждениях она была уверена. С другой стороны, все еще была надежда, что здесь ее держат только ради выкупа. Если же сейчас эта ромейка уйдет, то быть может и к лучшему, а если нет, то значить каталонке в очередной раз повезет. - Впрочем, я полагаю, ты все равно не поймешь меня, как я не могу понять тебя, - подумалось, что лучше бы уже принесли этот злосчастный сундук, тогда бы не коснулись они столь шаткой темы.
Зоя: - Где был Бог, когда турки взяли город? - Зоя подступила ближе, наклонилась, едва не нос к носу столкнувшись с Эвой. - Почему Бог позволил убивать мужчин и насиловать женщин? Если Бог заботится о всех нас, почему же ты сидишь здесь и ждешь, когда паша Заганос задерет тебе подол, а не летишь над Босфором на крыльях добрых ангелов? А? Во взгляде ромейки было что-то сродни ребяческому торжеству над ровесником, который грозился, да не осмелился проглотить живого головастика. В глубине души Зоя понимала, что нехорошо вот этак отзываться о Всевышнем, как бы Его не называли, но опаска эта была вызвана более житейскими соображениями (как бы чего не вышло!), чем почтением к вере, создавшей Византию. На одной чаше весов был крест, на второй - полумесяц, и она решительно перевесила - вот, впрочем, отличное доказательство, что Аллаха стоило бояться больше.
Эва Пере и Кабрера: Эва лишь прищурилась, когда ромейка к ней приблизилась. От подобных речей и возмущения щеки чуть покрылись румянцем. Роптания. Сколько их слышала Эва во время осады, во время захвата города. За что? Почему? От чего именно я? Тысячи вопросов, которые оставались без ответа для живых, но были уже не важны мертвым. В какой-то момент даже у самой Эвы возникли те же вопросы. Однако пока ее вера была еще сильна, быть может, не такая непоколебимая как день назад. - Потому что вы ромеи не все, но многие подписали Унию, а после стали от нее отрекаться, потому что верили в ересь и, быть может, не искупили этот грех до конца, а мы вам помогали, за это нас и покарали. Или, быть может, Бог предлагает нам испытания, а мы должны их преодолеть. Кто мы такие, чтобы судить о замыслах Всевышнего? Не дано познать нам их и даже не стоит. Стоит верить, в Него и то, что любит он своих детей. Отец же не только гладит ребенка по голове, но и подзатыльник дает за провинность, - уже чуть спокойнее ответила каталонка, выплеснув чуть раньше то, что бурлило у нее внутри. В сердце начинал подтачивать червячок сомнения, пока еще не сильно, не ощутимо.
Зоя: Конечно, Зоя слыхала об Унии (где и обсуждают такие предметы, как не на базаре!), даже более того - Анфим разыгрывал с медведем сценку, где косолапый в дурацком колпаке изображал патриарха Григория. Народу нравилось - хотя Аркадиев форум переживал не лучшие времена, медяки щедро падали в шапку, с которой дочь циркача обходила кружок ротозеев. Но было бы большой ошибкой полагать, будто для Зои союз церквей мог быть так же важен, как собственное благополучие. - Подзатыльник, значит? - с ехидным смешком переспросила она. - Тогда, значит, терпи - если думаешь, что заслужила. Это ведь Бог хочет, чтобы ты легла под турка. А за что Он тебе такую оплеуху отвесил, тебе виднее.
Эва Пере и Кабрера: - Глупая, - не сдержавшись, выпалила Эва. – Османы дьявольские создания и Бог их не что иное как сам дьявол, так что то, что я здесь всего лишь испытание, быть может. Я не сказала, что нужно терпеть, испытания нужно преодолевать, например. Впрочем, - Эва махнула ручкой, - что спор вести, проще поговорить о вере с рыбой морской, она хоть будет помалкивать и глупостей не говорить. Не известно, что больше разозлило Эву то, что ромейка продолжала говорить так, будто может понимать божий замысел, или то, что она пыталась обернуть слова каталонки против нее же, а может быть то, что слова ее всколыхнули то, что подавляла Эва – роптания на Бога и непонимание почему на ее долю все это выпало.
Сагад: Неизвестно, как далеко бы завел противниц спор о том, что одной виделось неизбежным, как снег или дождь, с которым бесполезно бороться, и сущая глупость жаловаться, с чему вторая собиралась противостоять с упорством песчинки между двумя жерновами - если бы дверь, притворенная чернокожим, не приоткрылась, впуская в комнату евнуха и сопровождавшего его высокого смуглого юношу, по виду - ровесника обеих пленниц; но до поры этот новый гость предпочел остаться в тени своего провожатого, столь же гигантской, как и сам араб, и остался стоять в проеме, едва различимый под кучей разноцветного тряпья. ... Нового спутника Сагад встретил случайно, в темном углу, и безошибочно признал в нем одного из людей, прибывшего с Махмуд-пашой,- во всяком случае, на том было платье явно с плеча их ночного гостя. Привычный ко всему евнух не счел нужным задумываться, какую роль играл этот молодой красавец при сопернике его господина, тем более, что прочие спутники Ангела, хотя и переглянулись в недоумении, не отважились воспротивиться воле наперсника Заганос-паши. Никто из них не мог угадать, что молодчику, томные глаза и стройные бедра которого, наверняка, способны были вспенить кровь даже столь сдержанного человека, как византиец, предстоит не разделить ложе своего господина, и не предстать перед очами светлейшего султана, а всего-навсего тащить моток пестрых тканей для пленниц. Но, рассудил Сагад, раз девица, потребовавшая этой услуги, принадлежала теперь Мазмуд-паше, то вполне естественно, что наряды для нее должен тащить один из его людей. Особенное удовольствие доставляла ему мысль, что юный любовник наверняка придет в бешенство, когда поймет, кому предназначались уборы, призванные подчеркнуть женскую прелесть соперницы; поэтому в покой, откуда слышались взволнованные голоса, эфиоп ступил едва не с улыбкой на устах... вернее, ступил бы, если бы, как уже известно читателю, мог улыбаться. Сделав несколько шагов и с хитрым прищуром глядя на разгоряченных девиц, в мечтах уже наверняка видевших себя одетыми ярче павлинов и любимых наложниц Сулеймана, "царя пышного и роскошного", он движением головы указал на своего спутника, что от стыда и унижения опустил лицо в драгоценные платья, подобно девушке, ведомой свахой к брачному столу. - Твоё,- обратился он на изломанном греческом к той, что ранее вступила с ним в спор и добивалась всех этих ярких и пестрых тряпок.- Берий. Мойе - уходейт. Твоё - кажи прислужник. Халас! Халас, на северноафриканских диалектах арабского означает "Хватит, довольно".
Зоя: Сомнительно, чтобы после всего, что девушки наговорили друг другу, Эва все еще была согласна заниматься платьем и прической Зои, однако отсылать чернокожего вместе с сундуком обратно было как-то... неловко, чтобы не сказать - боязно. Впрочем, вслух бы этого наложница Махмуда-паши никогда бы не признала, не желая уронить себя в глазах латинской девы. - Смотри, если не все с пола подобрал, обратно ведь пойдешь, - сокрушенно покачала она головой, будто евнух был слабоумным дитятей. - Ступай пока, после позову. Эй! - Зоя даже ногой притопнула, заметив маневры второго османа. - Ты что там, рукава жуешь, как корова? Положи немедленно!
Эва Пере и Кабрера: Маловероятно, чтобы начавшийся разговор привел к чему-то хорошему, ведь Эва и Чалыкушу и так уже много наговорили друг другу и даже лишнего. Так что появление османа на этот раз, пожалуй, вызвало даже радость в сердце каталонки. А вот то, что он пришел не один, насторожило и немного озадачило вначале. Эва вспомнила недавнюю свою мысль о том, что скоро в ее комнате соберется весь гарем. Однако поразмыслив немного, она решила, что первый был стражником, а второй, видимо, слугой, поэтому стражник и привел его. Ромейка же, конечно, сразу устремилась к своим нарядам и начала раздавать указания, будучи натурой, судя по всему, деятельной. Эва поднялась в который раз с лавочки. Что ж теперь ее цель уже была совсем близко, а значить скоро ей не придется терпеть общество девицы, взгляд которой на жизнь не просто разительно отличался от ее, а вызывали в каталонке бурю негодования. Из слов стражника, было ясно, что тот сейчас их покинет, а второй, наверное, следом, только оставит одежду. И глядя на одеяния, размышляя о том, что собирается делать, Эва внезапно чуть побледнела, потому что вдруг ей пришла в голову мысль о том, что ведь, чтобы надеть новое одеяние, придется снять свое, в складках которого до сих пор был спрятан клинок, данный отцом. А значить, нужно будет как-то изловчиться и спрятать его незаметно от Чалыкушу и слуги. Но куда? Каталонка обвела взором комнату. - Пусть на скамью или на кровать положит вещи, - произнесла Эва немного отстраненно.
Озгур: ... Если для пленниц появление нового лица было неожиданностью, то для наследника Орхана вся история с появлением черного невольника была подобна сказке. Махмуд-паша, рассудивший - и справедливость этого рассуждения мог не признать только слепой безумец - что сын Орхана не будет в большей безопасности, оставаясь подле него, чем скитаясь в одиночестве и ежеминутно подвергаясь опасности разоблачения и смерти. О судьбе, постигшей принца Мурада и Асеня, второй визирь не упомянул - и это было последним ударом, надломившим волю принца. С того момента, как нога Ангела и его свиты переступила порог дворца ага янычар, Озгуру казалось, что он - всего-навсего зверь, пойманным в силки хитрым и коварным охотником. Кто мог дать гарантии, что его товарищей и его отца не прирезали где-нибудь в темном переулке, как жертвенных баранов, а его не приволокли в это змеиное гнездо, чтоб насладиться видом поверженного врага - и как знать, может быть, что не им одним. Участь стать наложником султана не пугала правнука Сулеймана, как не пугает обреченного одна или другая уловка палача и ржавые инструменты, которые тот раскладывает перед жертвой в надежде уловить на ее лице испуг или слабодушие. Сейчас ни его жизнь, ни его честь уже не имели значения, важным была лишь возможность отомстить предателю и убийце за несчастье, постигшее его род. Напротив, если бы сейчас кто-то сказал ему, что ценой своего бесчестия он купит возможность пробраться в спальню Фатиха, принц с радостью устремился бы в объятия своего врага, в надежде, что рано или поздно ему представится удобный случай расквитаться за отца и брата. Но, видимо, Махмуд Ангел предвидел это, зная пристрастия своего повелителя: все время, пока он отсутствовал, слуги не спускали с юноши глаз, не давая ему ступить и шагу без сопровождения. Когда чернокожий появился перед ним, сын Орхана готов был к тому, что путь их закончится и возле постели его двоюродного брата, и на берегу реки, с которого быстрые волны смоют кровь и унесут обезглавленное тело соперника. Охрана, как видно, тоже не осмелилась подать голос в ответ на появление чудовища, свирепый и пышный вид которого говорил о близости и особом доверии человека, нынче наделенного высшей в Империи властью; поднявшись, Озгур, имени которого страшный спутник даже не пожелал знать, в молчании последовал навстречу своей судьбе. То, что произошло дальше, вызвало в его сердце изумление и недоверие - и чувство это росло с каждым шагом, что он делал по широкой лестнице, крытой красным, словно пролитая вчера и нынче здесь кровь ковром. Не в силах поверить в происходящее, юноша поминутно спрашивал себя, стал ли жертвой жестокой насмешки - или произошло одно из тех невозможных, но иногда случающихся чудес, что преображают лицо мира и навсегда меняют судьбы людей. Ошеломленный, он молча подчинился требованиям девицы, думая лишь об одном: избежать немедленного разоблачения и донести свою месть до груди того, кому она была предназначена. Груда цветного тряпья упала из его рук на пестрое покрывало кровати - и, не поднимая головы, наследник Орхана застыл, словно в ожидании новых приказов.
Зоя: Не сразу Зоя вспомнила, что должно возмутиться и испугаться, оказываясь с открытым лицом в одной комнате с посторонним мужчиной. Старательно взвизгнув, она обеими руками растянула перед собой белую кисею, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что Чалыкушу со всем тщанием соблюдает османские обычаи, но любопытный блеск глаз не позволял поверить, что ее смятение - не притворство. На самом деле Зоя была изрядно озадачена, не понимая, как следует истолковать поступок негра. То ли он признавал право новоявленной госпожи отдавать распоряжения, для чего предоставил ей слугу чином поменьше, то ли желал оскорбить, притащив на женскую половину одного из людей Заганоса. Даром, что новый турок был совсем молоденький и хорошенький, как картинка - все равно его присутствие нарушало правила, которые должен был блюсти чернокожий евнух. - Ни стыда, ни совести! - возмущенно провозгласила Зоя, без надежды, что ее поймут. - Ты кто такой? Тебя зачем прислали?
Эва Пере и Кабрера: Эва, которая была несколько отрешена, решая важную задачу, а именно, куда припрятать то, чего не должно видеть и что может помочь, наверное, именно поэтому едва не подпрыгнула на месте, когда Зоя взвизгнула, но подпрыгнуть не подпрыгнула, зато вздрогнула и с удивлением наблюдала за ромейкой, которая вдруг стала прикрывать лицо. - Что ты делаешь? – Несколько изумлено, произнесла каталонка, не понимая, чем вызвал этот конкретный осман такую реакцию, она перевела на него взгляд. Юноша же так и стоял не поднимая голову, от чего было трудно разглядеть его лицо, да каталонка особо и не усердствовала, лишь отметив, что этот был примерно их возраста. Сразу вспомнилось о брате, взятом в плен. Она чуть тряхнула головою, прогоняя мысли, которым сейчас было не место. Эва сделала несколько шагов по направлению к кровати. Ее взгляд довольно равнодушно скользил по одежде, она просто пыталась найти среди всего пестрого разнообразия что-то темное.
Озгур: Из-под ресниц, длине которых позавидовала бы любая красавица Византии (счастливое преимущество, освоенное прекрасными дамами, но почти полностью неизвестное мужчинам) Озгур-бей бросил осторожный взгляд на девиц. Слишком обеспокоенный тем, чтобы не быть узнанным, он в первое мгновение удивился, когда первая из них обратилась к нему на греческом, да еще с изрядной примесью простонародного арго. Привычка - великое зло, и ожидать, что один из военачальников султана приблизит к себе полонянку столь низкого происхождения, было бы так же странно, как и найти в алькове паши дочь латинского консула. И все же она была здесь, пусть еще не в самой постели, но всего в двух шагах от нее. Правда, имени девушки сын турецкого принца не вспомнил бы и за престол своего брата, но этого и не требовалось: дочь посла католического короля, ставшая любовницей нехристя - что полнее и больше могло выразить хаос, в который погрузился мир с падением Константинополя? По счастью, дочь дона Пере, занятая перебором одежд, не узнала его самого. Повернувшись так, чтобы его лицо не было залито светом, струившимся в покой через распахнутое окно, Озгур ответил, стараясь, чтоб чистота произношения не выдала в нем уроженца павшей столицы: - Мой господин - благородный визирь Ангел. Я сын его... старого друга,- внезапно взыгравшая гордость не позволила благоразумию взять верх и выдать себя за слугу, по крайней мере не перед этой девицей.- Сейчас он покровительствует мне и взял меня с собой, чтоб я мог служить великому султану Мехмеду Фатиху.
Зоя: Далеко не сразу до Зои дошло, что визирь, носивший вполне ромейское прозвание Ангела, был никем иным, как ее ненаглядным пашой Махмудом. О многом они успели поговорить нынешней ночью, но вот как-то не пришлось к слову упоминание о том, что знатный турок на самом деле был не менее знатным ромеем. Впрочем, в любом случае Анфим и Харитина могли гордиться своей дочерью - как им и мечталось, она делила ложе с важной персоной. - Что же ты бабьи сундуки таскаешь, султанский слуга? - смешок из-за вуали прозвучал совершенно ехидный, уж больно живо слова юноши перекликались с речами, которые только что звучали в этой комнате. Походило на то, что Зою окружают сплошь люди благородные по крови и возвышенные в мыслях, куда не плюнешь - попадешь не в патрикия, так в великомученика.
Эва Пере и Кабрера: Так и не поняв причину странного поведения ромейки, каталонка не особо прислушивалась к разговору, который по сути своей ее вообще мало интересовал. В своей задумчивости она даже пропустила то, что османский юноша назвал какого-то визиря Ангелом (право, какое кощунство!). Однако от ее слуха не ускользнуло имя, что было для нее подобно кинжалу в сердце, яду, вызывающему мучительную смерть, одному из семи смертных грехов, что сжигает изнутри. Не это ли показатель того, что вера в каталонке уступила место ненависти и жажде мести, раз имя врага для нее подобно колоколу, а тот факт, что какого-то визиря называют Ангелом, почти, что пустой звук? Эва довольно резко обернулась, переводя взгляд с одежд на османа, который к счастью говорил на ромейском. - Мехмеду? – Эва отвернулась от кровати полностью и сделала несколько шагов по направлению к юноше, тем самым оказавшись спиною к ромейки и всего в паре шагов от османа. Ее взгляд пристально изучал черты лица. Странное чувство охватило ее, казалось, что она откуда-то знает этого юношу. Но откуда? Определенно его она не видела сегодня утром. Ощущение было из тех, когда встречаешь человека из прошлого. Каталонка чуть нахмурилась, не обращая внимания ни на слова, ни на смешок Чалыкушу. - Так ты направляешься к Мехмеду или он прибудет сюда? – Эва пыталась подобрать слова, чтобы узнать, где сейчас находится Мехмед, и где держат пленников. Невыносимо хотелось знать, хоть что-то связанное с братом. А еще хотелось понять, сколько у нее времени, чтобы организовать побег и совершить его. – Просто мне тоже предстоит с ним встреча, и я хотела бы узнать, не знаешь ли ты как долго его ожидать, или все же меня к нему повезут? – Эва, конечно, слукавила. Она совсем не знала, предстоит ли ей встреча с тем, кого она поклялась убить или ее судьбу решат без нее, что совсем бы не удивило. Каталонка начала издалека. Не задавать же в лоб вопрос? Все время пока Эва говорила, она не отводила взора от лица юноши. И как часто бывает, когда мы усиленно пытаемся вспомнить то не можем, а стоит отвлечься, как тут же память преподносит нам подарок в виде картин из прошлого. Вот и сейчас Эва всего на мгновение отвлеклась мыслями на брата и султана, как тут же перед глазами, словно яркая вспышка, предстала картина. Она увидела этого юношу, чуть моложе, в красивых богатых одеяниях, среди множества людей, увидела себя и в голове прозвучали слова представления: «Принц Озгур, сын принца Орхана. Конечно, это он», - изумленно подумала Эва. Юноша без труда мог понять, что каталонка его узнала, потому что в такие моменты у человека появляется особенный взгляд полный знания и ликования, от того, что все-таки вспомнилось. Уста разомкнулись, и имя уже было готово сорваться с них.
Озгур: Насмешка, пропущенная каталонкой мимо ушей (еще бы, ведь на этот раз острый язычок метил не в нее) не промахнулась по чувствительному сердцу юноши. Как ни убеждал себя Озгур, что главным для него было сейчас затаиться, и что ничто этому не поможет так, как облик скромного слуги, его взгляд метнул молнию, стоило унизительному вопросу ранить его слух. И тут же брат султана горячо пожалел об этом: каталонка скользнула к нему - и вот уже ее глаза округлились, а с губ готово было сорваться непоправимое... - Госпожа желает что-нибудь?- выпрямляясь, и всем своим видом давая понять, что он знать не знает, кто перед ним, громко проговорил он на греческом.- Может быть, это вам подойдет? Выхватив из груды сверкающих тканей какой-то лоскут, он с силой впихнул его в руки дочери консула. Пользуясь этим укрытием, пальцы юноши с горячностью стиснули узкое запястье.
Эва Пере и Кабрера: Имя, что уже было готово сорваться с губ, так и не прозвучало. Каталонка словно онемела и ее глаза по-прежнему смотрели с удивлением, но оно было иного толку. Эва решительно ничего не понимала, все вокруг казалось подобно водовороту непонятных и неизвестных вещей, в котором она уже почти захлебнулась. От чего принц Озгур притворяется слугой? Это был главный вопрос среди множества. Но во всем этом предстояло разобраться позже, потому что все происходило слишком быстро, и не было времени на раздумья, ведь они были в этой комнате не одни. Вот он называет ее госпожой и делает вид, что не узнает, хотя может и правда не узнал, вот он уже сует ей в руки какой-то лоскут, а вот он с силой сжимает ее запястье. Легкая боль вывела Эву из состояния удивления. И пусть она ничего не понимала, но было ясно лишь одно, по крайней мере, она так решила, Озгур просил сохранить его тайну и она это сделала. Всего мгновение и вот уже Эва с насмешкой на губах, смотрит через плечо на ромейку - Право, у османов все слуги такие суетливые и, - снова отворачивается, одновременно высвобождая руку и разворачивая лоскут, который представлял собою тонкое покрывало золотистого цвета, - истину говорят, мужчины понимают в завершенной красоте, но не понимают в отдельных деталях, которые создают ее. Не все, конечно. – Короткий взгляд на Озгура, к которому сейчас было двоякое отношения и в котором Эве еще предстояло более точно разобраться. - Золотистый это не мой цвет, тем более сейчас, - довольно равнодушно уже произнесла Эва, бросая покрывало на кровать. Казалось, уже не обращая на юношу никакого внимания, по крайней мере, не более чем заслуживает обычный слуга. Пусть Озгур был османом, но он был еще и принцем, про которого однажды отец сказал, что если повезет, то он может стать султаном. Отец же для Эвы всегда был человеком, чье мнение в итоге, она считала единственно верным, даже если вначале пыталась спорить. От того было немного неловко, что принц прислуживает. Хотя весь мир, похоже, просто перевернулся с ног на голову.
Озгур: Помимо воли, из груди юноши вырвался вздох облегчения. Узнала или нет его дочь консула, она не стремилась предать гласности присутствие сулейманова правнука в доме его злейшего врага. Хотя... оказалась же она сама здесь. Еще одна ловушка? Юноша почувствовал, как мурашки побежали по его спине. Наверное, величайшей победой его двоюродного брата над Византией и надо все Европой было то, что теперь никто не мог полагаться на вчерашнего друга, и даже на того, с кем делил пищу и кров. До того, как руками османов были сорваны и сброшены под копыта их скакунов кресты с куполов церквей, до того, как обезъязычели звонницы, со всех сторон света видны были сверкающие доспехи армий, готовых ринуться на спасение единоверцев, и не смолкал гул красноречивых посланников. Но грохот османских пушек сделал жителей города глухими к заверениям в дружбе, а дым развеял призраки армий,- а те, кто вчера клялся в верности друг другу, ныне наперебой стремились получить заверения нового владыки. Поступит ли каталонка таким же образом, ведь, как известно, женщина - утлый сосуд, и содержит лишь то, чем ее, в прямом и переносном смысле, наполнил мужчина? Вопрос был лишь в том, кем был этот мужчина: ее отец или новый хозяин. Но в любом случае, стоило рискнуть. - Там, внизу, остались еще наряды и украшения. Если позволите, я принесу.
Эва Пере и Кабрера: Каталонка раздумывала над тем, чтобы предложить ромейки отпустить слугу, который в действительности был принцем. Причин было несколько. Во-первых, желание поскорее расправится с предстоящим делом по преображению ромейки в латинянку, а латинянку в ромейку, а присутствие юноши явно замедляло сие действо. Во-вторых, заметив манеру общения Чалыкушу со слугами, Эва подсознательно стремилась избавить от унижения Озгура, а себя от неловкости того положения, которое будет. Ведь кто знает, стерпит ли то самое унижение принц или не выдержит, и тогда последствия могут оказаться не самыми желательными. Так, что когда юноша, попросил позволение удалиться за нарядами и украшениями, Эва ответила вперед, чем смогла бы ответить ромейка, быть может, приправив свою речь очередной порцией язвительности - Ступай. Не стоит злить твою госпожу, - последнее, конечно, относилось к ромейке, которая было видно, что любит лишний раз подчеркнуть свое возвышенное положение, как она полагала. Каталонка бросила на Озгура взгляд, словно желая поторопить его.
Зоя: Значит, даже так - Эва предназначена не Заганосу, а самому султану! То, что паша Заганос раздаривал своих пленниц кому ни попадя, наводило на невеселые мысли о его мужской силе, что бы там ни утверждал старик и в чем бы ни были перемазаны давешние простыни - если порезать хорошенько палец, льется точно такая же кровь... Заодно Зоя испытала мгновенную зависть к Эве, у которой, по мнению бывшей циркачки, не было ни лица, ни фигуры, достойных внимания государя, тогда как у нее самой... Утешило Зою только то внимание, с каким латинянка прежде выслушала ее ценные советы по поведению с османскими мужчинами. Даже если той и выпадет счастье тешить султана, это будет очень недолго. Несмотря на все эти размышления, от внимания Зои все же не ускользнуло, как изменилось выражение лица Эвы, стоило ей встретиться глазами с турком. Можно было ставить в заклад драгоценный сундук, между этими двумя существовала некая связь, и первое, что приходило в голову - у латинской святоши есть любовник, который не такой турок, каким выглядит... - Постой! А ведь я тебя знаю, - прищурилась Зоя, прибегнув к лучшему способу выведать что-либо, а именно - изобразить полную осведомленность.
Озгур: Юноше стоило большого труда сохранить почтительное выражение лица, когда незнакомка проговорила последнюю фразу. О, как дорого он бы дал, чтоб заглянуть под вуаль, скрывающую ее лицо, чтобы понять, откуда судьбе было угодно нанести ему очередной жестокий удар. Невозможно, чтоб она была из империи: никто из знатных вельмож не брал с собою в поход жен и наложниц, как лезущий в чужой сад за сливами вор не набирает с собою полный куль гранатов. Гречанка? На это было похоже куда как больше. Многие из девиц Византии стали добычей захватчиков в первые же часы, не то что дни после падения города - почему же среди них не могло сыскаться тех, кто принял свой новый жребий если не с радостью, то с покорностью судьбе, постаравшись извлечь из него все возможные выгоды? Проверить это было проще простого. - Не сомневаюсь, что тебе известно мое имя,- с напыщенной важностью проговорил он, важно запахивая полы кафтана и приосаниваясь движением, которое столь часто наблюдал у велеречивых поэтов, приносивших свои творения на суд его отца.- Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури* - человек, имя которого будет жить в веках! И, уперев руку в бок, и обратив вторую к слушателям примерно таким же жестом, который изображен на знаменитой статуе Августа, он продекламировал на фарси: Шейх блудницу стыдил: «Ты, беспутная, пьешь Всем желающим тело свое продаешь!» «Я, – сказала блудница, – и вправду такая, Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?» * полное имя Омара Хайяма.
Эва Пере и Кабрера: Эва за всеми ее насмешками и безразличным выражением лица, на самом деле была внутренне напряжена и собрана, словно ожидала удара с любой стороны. Наверное, именно это обстоятельство позволило ей ни жестом, ни взглядом не выдать, удивление, испытанное от слов, что Чалыкушу знает Озгура, а так же волнение о том, что все эти их с ним действа с покрывалом, переглядываниями и прочим не ускользнуло от ромейки, которая, кто знает, как это все могла понять. С другой стороны даже если она узнала принца, то не было ничего страшного, он же среди своих, хотя почему-то и пытается скрыть свое имя. Непонимание всех обстоятельств тоже позволило наволноваться сильно. Когда же первые эмоции, что закипели внутри, схлынули, то разум тут же подсказал, что вряд ли ромейка знает Озгура, иначе бы не стала вести себя подобным образом. В любом случае Эве только оставалось быть наблюдательницей развернувшейся далее сцены. При первых словах Озгура, каталонка почему-то на мгновение ощутила уверенность, что он сейчас скажет истинное свое имя, но когда тот назвал себя таким длинным и сложным для произношения каталонки именем, а после начал читать, кажется, стихотворение, при этом еще выражая особую важность, как частенько декламировали стихи поэты, то Эва, наверное, впервые за сегодняшний день испытала веселье легкое и необремененное горем. С большим усилием она сохранила серьезное выражение лица, лишь слегка изогнув в удивлении бровь, дескать, слуга является поэтом. Незнакомый язык, был довольно мелодичным, но было ли это стихотворение, было ли это какое-то изречение, осталось неясным, как и смысл сказанного.
Зоя: - Ты мне своей Гусятиной зубы не заговаривай, - обличающе прищурилась Зоя, как и все обманщики, уверенная в том, что нет в подлунном мире никого, кто ни разу не осквернил бы свои уста ложью. - Этак вот языком плям-плям-плям каждый может, - она почти в точности воспроизвела последние несколько слов турка, - а потом доказывать, что это самое настоящее плямплямское наречие, на каком песиголовцы говорят. Имени я такого не знаю, а зато видела, как ты перед осадой по Аркадиевому форуму верхами проезжал, за тобой собака бежала и пирог с требухой у тетки Василики стянула, а тетка за собакой погналась, пирог отобрала и с тебя стала за убыток требовать. Зоя победоносно взглянула на юношу, предоставляя ему объяснять, почему Гусь-один-бульк-дальше-длинно не мог быть тем самым всадником с собакой, и куда в итоге подевался пирог, который существовал лишь в воображении ромейки.
Озгур: Не удержавшись, юноша фыркнул от смеха, забыв и об опасности, в которой сам пребывал в доме злейшего врага, и о том, что его отец и брат, возможно, находятся в положении куда как опаснейшем. Что сделать: молодости свойственно стремиться к солнечному свету и видеть радость даже тогда, когда мир вокруг захлестывает потоками горя. Однако, слова неизвестной девицы встревожили его, хотя к происшествию возле Форума, даже если оно и вправду случилось, принц не имел и не мог иметь никакого отношения. Но поднять шум и обвиноватить его, или же просто привлечь внимание к его особе было почти равносильно смертному приговору: никто не мог поручиться, сколь далеко простерлась бы милость Махмуд-паши, когда жадные глаза султана обратятся на сына Орхана. - Послушать творения, выходящие из-под моего пера, и впрямь собирались великие народы земли,- решив, что если взялся врать, нужно продолжать, пока не поймают за руку, Озгур-бей поправил нетуго затянутый, а потому съехавший на лоб тюрбан, и принял новую позу, в кругу ученых мужей считавшуюся еще величественней и изящнее первой. Он даже погладил свой подернутый пухом подбородок, в подражание ученым имамам, словно теребя узкую козлиную бороду, какую носил его учитель каллиграфии, прославленный тем, что некогда удостоился за свои стихи сатиры от самого Хафиза. Одновременно юноша покосился на каталонку, а потом на настырную девицу, пытаясь догадаться, стоит ли отрациать сам факт своего пребывания в городе или лучшим будет оставить себе лазейку на случай, если память подскажет кому-нибудь более веские доказательства его лжи. - Глава общины города, и вправду, вызвал меня сюда из Медины, где я обучал юных шииров основам стихосложения,- наконец, сделав выбор в пользу последнего, величественно кивнул принц.- И наступленье великой армии застало меня, как и многих других мусульман, в его стенах - но Аллах, милостивый и милосердный, не дал напрасно погибнуть своему покорному рабу, и позволил мне не только выжить, но и снискать высочайшее покровительство. Последние слова Озгур-бея слегка не вязались с ранее принятой им на себя ролью слуги, но рвать на себе волосы и идти на попятную было уже слишком поздно.
Эва Пере и Кабрера: Принц и ромейка, сейчас напомнили своими действиями одну из сценок бродячих артистов эта их богатая жестикуляция, диалоги, желание обхитрит. Просто принц, переодетый в бедняка, и ушлая служанка, желающая вывести его на чистую воду, довольно распространенный сюжет. Наверное, в другое время Эва бы присела на скамеечку, понаблюдала за всем действом и от души посмеялась, так как очень любила подобные представления. Если бы действительно это были артисты. Сейчас же время шло, а она словно застряла на месте и это при том, что каждое мгновение могло стать решающим. К тому же, кто знает, какие выводы эта ромейка сделает и не поймает ли проворная девица, подобная лисе, Озгура на лжи, а потом еще ума хватит обвинить и Эву в пособничестве неизвестно в чем. В данном случае, чем меньше слов, тем лучше было бы. Чалыкушу же не унималась, продолжая допытываться, словно она знала всех на земле поэтов, музыкантов и прочих мужей, что несут в мир этот гармонию и красоту. А может быть, действительно сия сцена имела место быть? Но с другой стороны, значить не знала она кто он, иначе бы давно назвала по имени, а то что видела, мало ли кто где проезжал. Едва Озгур закончил свою речь, каталонка вздохнула и произнесла, тоном немного уставшим, немного участливым, а выражение лица было таким понимающим и скорбным, что сама бы Дева Мария позавидовала. - Прощу прощения, что прерываю ваш диалог. Однако, полагаю, Чалыкушу, нам стоит вернуться к тому, чем мы собирались заняться – к смене нарядов. Потому что кто знает, сколько у нас на это времени осталось, - короткий взгляд на горы тканей, что пестрели на кровати. Действительно, кто знал сколько у них времени и не призовут ли Эву через секунду, чтобы огласить решение о ее дальнейшей судьбе? - А слуга или поэт, может нам принести оставшуюся одежду и украшения или просто на время нас покинуть, чтобы вернуться позже и отнести одежду обратно к тебе в комнату, - короткий взгляд был брошен на Озгура. Эва надеялась, что он поймет, что им лучше встретится позже без свидетелей.
Озгур: Увлекшись новой ролью и полностью сосредоточившись на том, чтобы не быть пойманным на какой-нибудь мелкой детали, Озгур не сразу понял, что хотела сказать каталонка сбивчивым и сумбурным потоком слов, слетевших с ее языка. Поняв же, удивился еще больше: вместо того, чтоб искать общества единственного, кто мог стать ее помощью в беде, она отсылала его прочь, рискуя более никогда не увидеть и закончить свои дни в гареме султана или кого-то из его вельмож. Но возражать, тем более в присутствии быстроглазой девицы, и тем проявить свою явную заинтересованность, казалось делом немыслимым. Да и как знать, нужна ли была его помощь дочери консула - или она, как и ее товарка, уже сделала выбор, и теперь, подобно Пилату, умывала руки, с равнодушием позволяя ему удалиться, чтобы потом, перед совестью или на исповеди - если такая роскошь еще будет доступна рабыне нового владыки города - заявить о своей непричастности. - Как прикажет госпожа,- ответствовал он, обращаясь, впрочем, больше к бойкой незнакомке, голос которой казался ему более веским, ведь ему повиновался даже устрашающий евнух.
Зоя: Вряд ли Эва могла выбрать менее удачный тон в разговоре с новоиспеченной османкой - слишком недавно еще Зое приходилось вести себя смирно и почтительно со всеми, чтобы теперь она могла позволить другой женщине помыкать собой. - Ишь, раскомандовалась! - вздернула она подбородок, вдвойне задетая тем, что ее-то турок госпожой не поименовал. - Мой господин - благородный паша Махмуд, и тут каждая собака об этом знает. А кто ты такая? Эва совершенно верно подметила, Зоя уже выглядела нелепо, продолжая зажимать в щепоти вуаль перед лицом, в то время, как ее латинское платье пребывало в прискорбном беспорядке, отчего вполне мог повториться давешний конфуз с разошедшимся лифом. - Стой, - притопнула она ногой, попытавшись подбородком указать на Гуся, - иди сюда! Тащи мои вещи обратно. Я передумала.
Эва Пере и Кабрера: Верно говорят, что не найти в мире двух одинаковых горчичных зерен, не говоря уже о людях, об их мыслях и поступках. Сейчас в этой комнате было три человека, которые разительно отличались друг от друга, начиная с веры, народов, к которым они принадлежали, и заканчивая их мыслями. И то, что каталонка посчитала спасительным выходом, быть может, не просчитав ходы наперед, у других могло вызывать непонимание или негодование. Не могла она предположить и того, что ее предложение, вызовет гнев ромейки. Впрочем, стоило догадаться. В один миг все планы начали рушиться. На речь Чалыкушу Эва лишь поджала губки, чтобы стон бессилия не сорвался с них. Воистину говорят, не стоит уповать на то, что тебе будет везти всегда и рука Господа будет распростерта над тобою вечно. Кажется, пришла пора, когда Эве стоило задуматься о том, что выбраться отсюда будет не так просто. Возникало желание просто смериться со своей судьбою и плыть по течению, но нрав дочери Каталонии не позволял это сделать, хотя и сдавал свои позиции под давлением усталости. Взгляд черных глаз устремился на принца. Увидит ли она его, чтобы задать те вопросы, что теперь терзали ее разум, сможет ли дерзнуть обратиться с просьбой? Взгляд был не долгим и вскоре уже устремился на ромейку, которая решила, что каталонка начала командовать, хотя та старалась вести разговоры так, чтобы все ее слова звучали как предложение или просьба, а право решать оставалось за ромейкой. Эва ведь поняла, что Чалыкушу стремится показать всем свое высокое положение, как она считала. То ли в силу возраста и отсутствия опыта, то ли в силу отсутствия таланта, видимо, все же где-то в ее речи проскользнули нотки того, что ромейка посчитала командование. Однако извиняться перед спесивой девицей было выше сил каталонки, хотя, быть может, и стоило унять гордыню. Но, как известно, мудрость и понимание очевидных вещей приходят с возрастом, а точнее с жизненным опытом, которого у Эвы было слишком мало, учитывая, что всю жизнь ее оберегали от трудностей и горестей. - Что ж на все воля твоя, походная жена того, кого зовут благородным пашой Махмудом, – Глаза каталонки пристально смотрели на ромейку, и не было в ее голосе не насмешки, ни суровости. В данный момент голос Эвы скорее можно было охарактеризовать как безэмоциональный. Такой голос бывает у человека, который только что расстался с надеждой. В голове металось множество мыслей, множество желаний что-то сказать, что-то сделать, но все это было скорее наполнено эмоциями, что являлись плохими советчиками, как успел показать сегодняшний день. Эва корила себя за то, что вмешалась в разговор Озгура и Чалыкушу, потому что ее стремление помочь теперь же ей выходило боком.
Озгур: Принц не сразу понял, что хочет от него маленькая ромейка: слишком уж порывистыми и внезапными, подобно прыжкам канатного плясуна или ручного медведя, были ее движения и приказы. Ни отцовские жены, ни сестры, чьей красоте теперь навечно суждено было угаснуть в темницах чужих гаремов, ни роскошные дочери вельмож, посещавшие дом принца Орхана, никогда не являли подобных образцов детской, почти дикой резвости. Но - кто мог знать, какая фантазия придет другу всесильного Визиря, и кем украсит он, для забавы или для наслаждения, свое ложе? Разве не прельщали Пророков блудницы, найденные на обочинах дорог и разве даже великие цари не соблазнялись дочерьми пастухов, чтоб возвести их на трон и бросить к их ногам все сокровища своих подданных? Воистину, Аллах милостив и милосерден, и воистину, урок получает всякий, кто забывает, что все что дается - дается лишь его волей и попущением. Теперь его отец, могучий принц Орхан, пребывал где-то в забвении, может быть, на грани смерти, а дикая бродяжка, которой он, случалось, мог кинуть монету возле Ипподрома, повелевала судьбами сотен людей. Эта мысль заставила его выпрямиться. Нет, никогда, ради себя, ради сохранения собственной жизни не заставила бы потомка Сулеймана склонить головы ни перед сильным, ни перед хитрым; как ночью готов он был принять смерть, так и теперь в сердце юноши жила готовность без сожаления пасть под ударом янычарской сабли. И только мысль лишить отца и мать последней опоры, а султану доставить злобное торжество вестью о своей гибели, заставила Охгура далее играть выбранную роль. Подхватив пестрые тряпки, он вновь сделал шаг к выходу, вопросительно глядя на Зойку.
Зоя: - Топай-топай, - почти ласково подбодрила его Чалыкушу, на мгновение отворачиваясь спиной, чтобы набросить вуаль на голову. Помыкавшись так и сяк, она поняла, что закрепить ткань и оставить свободными руки для того, чтобы поддерживать платье, никак не выйдет, даже если зажать покрывало в зубах. В конечном счете Зоя укрылась им вовсе, будто в мешок с головой нырнула - к счастью, это все же не мешало ей видеть, куда идти... ну, почти не мешало. - Прощай, латинянка, - она шутовски поклонилась в сторону Эвы, - пусть Аллах благословит тебя дюжиной сыновей от паши Заганоса! С этим напутствием, не дожидаясь ответа, Зоя шагнула через порог комнаты, испытывая смутное чувство, что ступила было на опасную тропку, но вовремя остановилась на этом гибельном пути.
Эва Пере и Кабрера: Чалыкушу пыталась что-то сделать с покрывалом, в результате оставив все попытки, просто укрылась им. Наблюдая за всем этим действом, Эва подумала о том, что сейчас она ей напоминала ребенка неугомонного. Короткий взгляд устремился на Озгура, пока ромейка была занята своим покрывалом. Наверное, будь каталонка уверена, что принц поможет ей, то как-то бы дала ему знак, о том, что просит с ней поговорить и, конечно, если бы рядом не вертелась прозорливая походная жена, Эва бы рискнула. Однако в ней было полно сомнений, и чем больше она задумывалась, тем сильнее запутывалась. Могла ли Эва кому-то открыться, тем более тому, чьи братья по вере так жестоко обошлись с близкими ей людьми? Кому здесь и сейчас можно довериться? Те, кто еще вчера звались друзьями или союзниками, сегодня открывали объятия врагам и предавали. И все же какое-то едва уловимое чувство, подсказывало, подталкивало к, быть может, опрометчивому поступку. Озгур все равно воспринимался каталонкой отдельно от остальных османов. Наверное, от того, что он был пусть и мгновением из прошлого, от того, что при взгляде на него в голове звучали слова отца. Разум же говорил, что даже если бы Озгур мог помочь, то будет ли он помогать той, чьего имени, быть может, даже и не помнит. Да и в том ли он положении, если притворяется слугой? А, может быть, это все какая-то игра не понятная ей? Возникло множество самых противоречивых чувств и мыслей. На этот раз она решила последовать голосу разума, ведь эмоции ее сегодня столько раз подводили. От раздумий ее отвлек голос ромейки. На шутливый поклон Эва лишь поджала губки. Зато от пожелания, что слетело с уст Чалыкушу, каталонка испытала одновременно гнев и леденящий ужас, которые тенью коснулись лица. Ответа не последовало, тем более проворная ромейка, словно птица из клетки, так же стремительно выпорхнула. Лишь рука взметнулась, осенив крестным знамением Эву: «Уж лучше сразу к палачу. Да защитит меня Господь». Эпизод завершен
полная версия страницы