Форум » Город » Скрывать не надо своего недуга от двух людей: от лекаря и друга - 31 мая, Галата, после полудня » Ответить
Скрывать не надо своего недуга от двух людей: от лекаря и друга - 31 мая, Галата, после полудня
Маттео Джелотти: Галата, дом Луиджи Бальдуччи 31 мая, после полудня Эпизод хронологически следует за "Раз в году блистают розы, расцветают раз в году" и "Токмо волею пославшего меня"
Ответов - 60, стр:
1 2 3 All
Филомена: – И спрошу, – тоном, не обещающим самонадеянному италийцу ничего хорошего, пообещала Филомена. Бедная ее госпожа: никак не увернуться ей от алчных хищников. Вырвавшись из когтей одного, она того и гляди угодит в пасть другого, едва ли не худшего. Былая подозрительность старой ромейки к западным христианам, никогда и не умолкавшая полностью, вновь воспряла. Перехватив выразительный взор осиротевшего без своего головного убора муслима, рабыня со вздохом, колыхнувшим ее величественную грудь, сошла с сундука и склонилась к укатившейся чалме. – Повелевать мне, – горделиво вскинувшись и прижимая к себе тюрбан, сообщила она Тахиру, – может лишь сама госпожа да ее отец с матерью. И никогда они не сподобились бы благословить союз киры Анны с латинянином без слезной ее мольбы. А мне ведомы все желания хозяйки – не было такого, точно тебе говорю, не было… Задумавшись над этой странной загадкой, служанка поднесла чалму Тахир-бабе, будто на новый лад прообраз оливковой ветви. – Для чего же латинский греховодник похвалялся перед тобою? – спросила она мудреца.
Тахир ибн Ильяс: Ширазец открыл было рот - да так и застыл, внезапно поняв, что нить, по которой добрался он до тайных замыслов управляющего, выскользнула из его пальцев, затерявшись среди пестрых мотков бранных и мудрых слов, которыми он обвивал Филомену. Как это часто бывает, самое важное, как жемчужина, упав в кучу проса, затерялась между сотнями одинаковых зерен. - Для чего, для чего... Да уж вестимо не для того, чтоб ты про это прознала, да одумалась, поняла, что сменяла арабского скакуна на одра. Уж как он мне тут похвлялся, каким индийским петухом хвост распускал: и чуть ли не дочь императора за него сваталали, племянница вашего главного имама все глаза все глаза выплакала - да их красавец, так уж и быть, снизошел до вашей замарашки, раз уж под боком очутилась. А приданое,- вспомнил ширазец воспрос, нанесший ему саднившую обиду,- приданое он требовал самое лучшее: два воза серебра, да четыре воза золота, а не то, говорит, я эту солдатскую подстилку и даром не возьму, хоть они валяйся тут всей семьей у меня в ногах, да расшиби голову об пол. Ну, не совсем такими словами,- поправился лекарь, почуяв, должно быть, по выражению лица Филомены, что с нее станется сейчас же ринуться в бой за любимое чадо и удавить окаянного латинца кисеей, которая была с превеликим тщанием смотана в его чалму - не менее двадцати арши, или сорока локтей первосортной ткани, полученной Заганос-пашой в подарок от Гедик Ахмет-паши, будущего завоевателя Карамана и Великого визиря, которому старший товарищ помог покинуть штат дворцовой прислуги и выказать свою отвагу на поле брани. Именно этого сильного и преданного ему юношу Второй визирь желал видеть наместником Румелийских владений и сделал своей правой рукой в Струме, власть над которой перешла к нему после письма Константина и официального объявления об изгнании с них принца Орхана. - Уж не знаю, может, и в самом деле он весь из себя сокол, и родился на коне, что никакая змея не достанет, но если хотя бы вполовину так,- ширазец осторожно потянулся за своей чалмой, потому что отсутствие привычной тяжести на плешивой, поросшей редкими, завитыми, как кудельки, волосами голове лишало его привычной уверенности и едва ли не заставляло сомневаться в собственном уме,- то помяни мое слово: заклюет он нашу голубку и глазом не моргнет, да еще перед другими похваляться станет. Кому за нее вступиться, тебе да мне: гнилой арбуз, да тыква на бахче против воронья много ли могут? Нет, тут дело тоньше повести надо,- уже и сам забыв, с чего начал свою тираду, лекарь уперся локтями в колени, а кулаком в подбородок, и, казалось, погрузился в тягостные раздумья.
Филомена: – Так и сказал? – служанка едва верила собственным ушам. Даже если ширазец приврал для красного словца… раз этак в десять, то и оставшейся десятой доли хватило, дабы вспенить негодованием медлительную кровь старой ромейки. Она хищно повела носом, и пальцы пухлых рук сжались, будто примериваясь к костлявой длинной шее несчастного Джелотти. Ох, недаром он ей никогда не нравился. Да и хозяин его… до денег жадный и хитрый. Выпросил у господина этот дом, чтобы самому не тратиться, и всячески в доверие втирался. И уж как госпожу уговаривал уехать вместе с ним в Геную, не дожидаясь отца родного – видать, давно каверзу свою задумал. – У латинского купца голова, а у слуги этого тыква пустая над плечами болтается, – припечатала Филомена, полагая, что нашла разгадку неуместной откровенности управляющего. – Но что у одного на уме, у другого на языке. Ох, правда твоя, если кир Михаил не восстанет из пропавших да павших на том берегу, то за киру Анну и вступиться будет некому, кроме меня, грешной. Ох, дурные времена настали, ох, дурные, коли каждый норовит на чужом несчастье нажиться. А все вы, турки окаянные! – ткнула она пальцем в грудь Тахиру, – и чего вам дома не сиделось-то? Понимая, что последний упрек был и лишним, и бесполезным, рабыня без сил рухнула обратно на сундук, и под ее весом ларь протестующе скрипнул.
Тахир ибн Ильяс: - Господь - Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной,- тихо проговорил старик, усмехаясь и мелко тряся головой. Казалось, утратив тюрбан, он утерял часть уверенности в себе, и, может быть, даже часть своей мудрости. Когда рабыня протянула ему тюрбан, взгляд лекаря, устремленный на собеседницу, сделался подозрительным, словно он до конца не доверял, или, может быть, опасался, помня язвительный характер ромейки, что этот миролюбивый жест станет предвестником новой каверзы. Одновременно воспитатель Заганос-паши слегка переместился на сундуке, словно утка, энергично переваливаясь с боку на бок. Затем с ловкостью утки, выхватывающей у проплывающей мимо товарки из-под самого клюва сладкий, еще не размякший кусок кусок свежего хлеба, брошенный беспечным гулякой в воду пруда, ширазец всем телом клюнул вперед, намертво вцепляясь узловатыми длинными пальцами в край своего тюрбана - и тут же отпрыгнул, преодолевая инстинктивное сопротивление рук, обхвативших кисейную тыкву, ценность которой из них была понятна только ему одному. Но победа, одержанная в сражении, снова сыграла с ширазцем злую шутку: от его резкого движения сундук, конечно, не пошатнулся, но с треском и скрежетом сдвинулся на навощенном полу; для Тахира, ноги которому, как мы помним, покоились на его покрытой отнюдь не крепко держащимся ковром, покрытой резьбою поверхности, это было одно, что движенье огромной льдины, отрывающейся от берега где-нибудь далеко в северных землях, и увлекающие за собой незадачливых моряков. Взвизгнув, он только крепче вцепился в сундук, но не удержался и повалился вперед, прямо на драгоценный тюрбан, добытый с таким хитроумием и осторожностью - и так уж вышло, что лысая голова его и кончик сильно загнутого вперед длинного носа очутились практически упертыми в пышную и обширную грудь собеседницы.
Андреа Торнато: Картина, открывшаяся глазам дьякона, показалась бы непотребной, не будь он знаком с обстоятельствами, пережитыми ее участницей, и дряхлостью ее участника, что делала подобные сцены скорее комичными, нежели возмутительными. Злоключения второго его не удивляли, поскольку старик за недолгие часы их знакомства уже успел зарекомендовать себя как человека, склонного к необычным словам и поступкам. Присутствие же первой его немало удивило. Накануне ночью он самолично провожал Филомену и ее высокородную хозяйку до дома каталонского консула. Что означало ее появление сейчас? Пришла ли она как посланница Анны Варда в дом ее недавнего покровителя? Решилась ли оставить деву в беде? И отчего так спокойно беседует она с премудрым Тахиром, приближенным к мучителю своей госпожи? Все эти вопросы застыли неозвученными в глазах венецианца. - Мессер Тахир... Позвольте... - с проворностью молодого кота, Андреа помог старику вновь занять исходное положение, не смущая ни ромейку, ни сторонних наблюдателей, коих в комнате пока что не было, однако дом Бальдуччи слишком походил на Константинополь, куда наведывались все - и ромеи, и латиняне, и турки, - чтобы исключать вероятность внезапного появления очередных гостей. Вручив персу его знаменитую чалму, без которой тот смотрелся не настолько внушительно, Торнато сцепил руки, укрытые широкими рукавами его священнического одеяния. - Монна Филомена, какими судьбами вы здесь?
Тахир ибн Ильяс: Кряхтя, словно квочка, которую приход желающего угоститься супом хозяина заставил покинуть теплый насест, перс выпрямился, тихим голосом причитая о жестокой судьбе, приведшей ему помереть не дома в теплой постели, а окончить земное существование сиротой без роду-племени у чужого порога. Сетования свои по привычке, водящейся за почтенным старцем уже многие годы, ибн Илиас начал на сладостном и благородном персидском диалекте, но с запозданием сообразил, что среди варваров, к коим его забросил рок, вряд ли сыщется настолько образованный человек, чтоб понять высокое наречие Хафиза и Саади. Ширазец поспешно переключился на греческий, вкрапляя в него, для большей красоты и выразительности, латинские изречения, подчерпнутые в трудах Галена и Цельса. Однако, момент был упущен. Никто из невежд, коими, не иначе, в наказание за прегрешения, окружил уважаемого ширазца Аллах, не торопился бежать и мчаться, чтоб усладить, предполагается, последние часы мудреца лучшими из яств и танцами обнаженных девственниц. Единственный осязаемый результат, которого слуге ага янычар удалось добиться, была грубо всунутая в руки - как ему во всяком случае показалось - чалма; возмущенный тем, что подобным образом себя ведет не какой-то там малознакомый мужлан, а новоиспеченный муж дочери его знакомца, устроению семейного счастья которого он лично способствовал какие-то пару часов назад, ширазец гордо поджал губы, решив покарать недостойных своим молчанием. Усевшись на ларь и словно обезьяна обхватив пострадавший головной убор коленями и руками, старый Тахир угрюмо воззрился на неблагодарного, дав себе слово при первой возможности отомстить ему за подобное обхождение.
Филомена: Филомена суетливо поправила накидку, засмущавшись, чего не бывало с нею с достославных времен, когда небо было лазурней, трава зеленее, а сама Филомена – моложе и легкомысленней, и бегала, стыдно сказать, на конюшню к пригожему конюху (а что нос у Манолиса был перебит – то и не уродство было вовсе). Там, на конюшне, они едва не были застигнуты в самый неподходящий момент, и спас их только навостренный слух ее ухажера. Вот тут бы ей и заподозрить неладное сразу – столько ловкости при рождении в колыбель не кладется, а берется лишь опытом – но глаза Филомены, смотря на ненаглядного Манолиса, видели только то, что хотели. Ну, да что теперь ворошить дело прошлое, отлились давно Манолису все филоменины слезы, поди уж кости его сгнили на босяцком кладбище… Нынешний повод был в сравнении с прошлым совсем мал, курам на смех, однако ж рабыня сконфузилась. С преувеличенной важностью она умостилась на сундуке, в противоположность персу имея твердую опору под ногами, и метнула на дьякона взор, далекий от ласковой приветливости. Кому как, но ей думалось, что присутствие кира Андрея нуждалось в куда больших объяснениях, как и его явное знакомство с ширазским лекарем. Не имея возможности выразить прямо свое недовольство, рабыня с женской изобретательностью нашла способ упрекнуть за иное. – Осторожней, смотри, – ворчливо прикрикнула она на венецианца, словно на одного из своих подопечных, критически глядя, как он усаживает едва не сверзившегося на пол старца, – чай, не мешок с зерном и не винную бочку вкатываешь.
Андреа Торнато: Отчего переменилось отношение Филомены, венецианец не догадывался, что не мешало ему подивиться непостоянству ее ромейского нрава. Впрочем, нрав персидский представлял собой не менее загадочный лабиринт, где за каждым поворотом могли показаться рога Минотавра - в случае с Тахир-бабой их заменяли бесконечные витиеватые аллюзии на все и сразу, иногда с примесью брани, а порой и с запашком ядовитой иронии, способной если не отравить жизнь, то изрядно подпортить ее на некоторое время. - Простите, мессер, - Андреа учтиво поклонился старику, которому в немалой степени был обязан своим нынешним счастьем. - Монна Филомена, и все же, как вы оказались здесь? Где кира Анна? Она жива? И... С губ дьякона едва не сорвались слова о каталонском консуле, императрице Елене и деспоте Ахейском, но присутствие лекаря, растившего и пестовавшего его врага и одного из злейших преследователей багрянородной фамилии, вновь наложило печать на его сердце.
Тахир ибн Ильяс: Давно отлетевшие юные годы, проведенные не только в стенах медресе и мечетей, но и за чаркой молодого вина в компании бражников и молоденьких блудниц (и далее, в их альковах), снискали Тахиру ибн Илиасу славу, к сожалению, не дошедшую до потомков тех же тевкров, к которым молва относила и владычествующих нынче в стенах Констинтиние османов*. Однако, ни в одной из славных традиций, коим этот почтенный муж свято поклонялся, не было места сомнениям в том, что, когда диалог ведут два благородных мужа, благовоспитанной женщине следует сохранять почтительное молчание. В том, что лекарь ага янычар принадлежал к самым что ни на есть благородным особам, сомневаться, учитывая длинную родословную, воспитание и почтенный тюрбан, не приходилось. Молодой имам, хотя его родственники, как видно, происходили из семейства не столь высокородного, пусть и почтенного - ведь царедворец всегда будет стоять впереди воина, а воин - впереди торговца - тоже вполне подходил под подобное определение. Что же касается ромейской рабыни, дважды рабыни, если вспомнить о том, что принадлежала она тем, кто сам теперь ходил в рабском ошейнике, то, при всем желании и при той немалой симпатии, которую вздорная, но сообразительная и, что греха таить, еще вполне привлекательная женщина вызывала в ширазце, включить ее в список багрянородных было бы непростительной смелостью. Потому лекарь счел возможным ответить на речи Торнато, кинув упредительный взгляд на Филомену, вес и комплекция которой заставляли предполагать хорошо поставленный удар и вполне себе меткую руку. - Ишь ты, чуть от живой жены выскочил, а уже про девиц спрашивает! Смотри, я ведь могу и передумать. Брак, пока он не подтвержден на ложе - что яйцо на гнезде у наседки: скорлупка цела, отряхнулся и пошел. Слова старика была жестокими, и тон его наводил на мысли одновременно о ворчащей дворняге и недовольно квохчущей на насесте пеструшке - но в самой глубине блеклых глаз проблескивала искорка смеха. * Как известно, предком римлян был Эней, спасшийся не откуда-нибудь, а из горящей Трои. Скромный автор позволил себе расширить его "первопредковость" до всех латинян.
Филомена: – Божьей милостью жива-здорова кира Анна, – отозвалась Филомена, старательно делая вид, что ее ничуть не интересуют намеки перса, – и где ж ей быть, как не в доме родного отца? – певуче произнесла она, также порешив придерживаться осторожных недомолвок в одновременном присутствии двух мужчин. С момента, когда Андреа Торнато оказал услугу госпоже Филомены, прошла без малого целая ночь и половина дня, что во времена перемен, и тем паче перемен насильственных, равнялось полугоду. Нужно ли удивляться, что неблагодарная рабыня первым делом вспомнила не о благодеянии, а о притеснениях, которым кира Анна в доме консула подверглась от латинян, и уж потом служанка соизволила припомнить, что вот этот вот латинянин не сделал им ничего дурного. Однако оставить до конца подозрительность рабыня не сумела: откуда-то же турок прознал, где укрывается бежавшая пленница, а нынешняя близость дьякона с Тахиром ибн Ильясом наводила на определенные размышления… Филомена с большим интересом поглядела бы на жену, которую взял за себя латинский священник, коему западная вера предписывает безбрачие и целомудрие. Как видно, в невежестве старой служанки были свои светлые промежутки. Она хмыкнула: кому-то тут явно морочили голову – или несчастной девице, или самим ромейкам. От того, чтобы раскрыть глаза дурной деве на ее сомнительное положение, Филомена собиралась воздержаться, однако свою оборону намеревалась держать крепко. Правда, бессвязным выводам старой ромейки противоречили полубезумные горячечные речи Андреа, что она подслушала за занавесом в трапезной дворца подесты. Но, во-первых, с годами служанка стала туговата на ухо, а во-вторых, язык, на котором высказывали свои обвинения итальянские гости, был ей малознаком, а потому непонятен. Зато она воочию видела, чем увенчалось дело: кира Анна безропотно, как ягненок, пошла на заклание.
Андреа Торнато: Слова ромейки окончательно запутали Андреа, не ведавшего, что дом, в котором обитал его генуэзский родич, принадлежал уже два дня как бывшему императорскому сановнику. - И вы оставили ее? - совершенно сбитый с толку, дьякон нахмурился, пытаясь понять, что могло приключиться за несколько часов и как могла Филомена покинуть свою юную госпожу. - Она в безопасности?
Филомена: Филомена нахохлилась было при слове "оставила", но благоразумие взяло верх. – Кто ж нынче в Константиние может похвалиться, что пребывает, как у Христа за пазухой? - миролюбиво и почти философски отозвалась она. – Не тревожься за киру Анну, господин, сверх меры. Так уж случилось, что не стало у нее другого выбора, кроме как воротиться под отчий кров. По воле злого рока приюта, что дал ей убежище, более нет, – проговорила рабыня, внимательно следя за выражением лица Андреа. – Зато я вижу, что Господь был милостив к тебе – женой одарил, а сказано в Писании: "Кто обрел жену, тот обрел благо". Филомена не осмеливалась дать полную волю любопытству, кое уже не могла держать стреноженным, и вместо прямого вопроса ограничилась упоминанием, бросив на Тахир-баба выразительный и отчасти торжественный взор в надежде, что если новобрачный останется скромен, велеречивый старец не подведет.
Тахир ибн Ильяс: Если до этого мига почтенный последователь дела Ибн Синны походил на сыча, распушившего перья под солнышком, или на петуха, который, топорща их, пытается убедить повара, что он еще недостаточно отощал, чтоб быть отправленным в суп, то после слов о божьей милости, оброненного ромейской рабыней, ширазец раздулся как курица, только что снесшая яйцо, заставившее этого самого петуха мучаться ревностью к страусу. Немалым образом его расширению способствовало и то, что Андреа обратился за разъяснениями не к нему,- и, хотя убеленный сединами мусульманин и понимал, что в Дамаск со своими ножами не ездят, подобное предпочтение показалось ему довольно обидным. Но столь внезапный интерес и близкое, как оказалось, знакомство новоиспеченного мужа с избранницей Заганос-паши навели лекаря на мысли куда менее приятные. Разговор с управляющим еще не отзвучал в его ушах, и рассказ о женихе, будто бы имевшемся у ромейки, обратил мысли ибн Илиаса в подозрения, а радость от удавшихся брачных хлопот в невольное беспокойство. Доверие, родившееся у него при рассказах Михри о пылкой любви молодого имама, было слишком свежим, а настороженное отношение к извечным врагам ислама - слишком уж старым, чтобы оградить неповинную голову сьера Торнато от подозрений. Конечно, как преданному слуге ага-паши, ему следовало обрадоваться, что ловким маневром с женитьбой он избавил того от возможного соперника; но долг, который, как всякий муслим, он имел перед покойным товарищем и его дочерью, заставляли его с настороженностью внимать откровениям, сыпавшимся на лысый череп, как из мешка. Не хватало еще ввергнуть бедняжку Михримах в разбойничий вертеп, откуда безбожные христиане, наскучив, продадут ее на забаву в какой-нибудь непристойный дом, где девочка проведет остаток дней, обливаясь слезами и призывая проклятия на своего поспешливого "дядюшку". С этим нужно было что-то предпринять, и побыстрее. - Ну так, если кто выбрасывает алмазы,- проговорил он ворчливо, словно и не обращаясь к Филомене, но и не особенно скрывая, что адресуется к ней,- тому самое дело плакаться на свою бедность. Иные невесты в женихах-то, как в сору роются, а потом волосы рвут, хоть бы послал Аллах завалященького, хромого да кривого, или, вон, хотя бы плешивого вроде меня - ан нет, солнышко закатилось и все розы поникли. Если кому не нравятся арабские жеребцы, тот остаток жизни пусть трясется на старой кляче. Хотя есть ловкие,- глаза перса, разгоряченного собственной речью, блеснули уже на Андреа, и в них не было уже ни следа прежнего добродушия, а только ревность и подозрение, почти что угроза заранее отомстить за обиду, которую тот будто бы готовился нанести двум самым дорогим для старика людям: воспитаннику и дочери друга. - Да, бывают некие... еще и жену не обнимут, а уже на сторону глаза воротят. Может, тоже выбирают кого? Только девица - не жена еще, она как птичка в клетке, выпорхнет и не догонишь. Таких надо бы, чтоб неповадно, палкой по пяткам угостить,- ширазец огляделся в поисках верной клюки, чтобы, как то положено мужчине, сопроводить свои слова делом.
Андреа Торнато: - Этим горе-женихам следовало бы запретить жениться вовсе, - с добродушной усмешкой отозвался дьякон на отповедь Тахира. Чистая душа, доселе ему не приводилось испытывать желания более порочного, чем сжимать в жарких объятиях собственную супругу. Оттого-то намеки перса таковыми новобрачному не показались, выступив в роли очередной притчи, коих в великом множестве можно было сыскать под тюрбаном почтенного лекаря. - А лучше бы выпороть тех удальцов, что посягают на чужих жен или засматриваются на невинных девиц, желая в злобе склонить их к разврату. От выпада в адрес новоявленного великого визиря Андреа удержаться не мог. И хотя султанский лала присутствовал нынче в лице своего многомудрого воспитателя, мнения о том, кто силой склонил дочь Варда к союзу без венца и благословения, он не переменил. Не сомневался он и в том, что убежище басилисы постарадало от рук все того же Заганоса, и только спокойствие, с которым Филомена вещала о мытарствах своей госпожи, заверило латинянина в том, что хотя бы один из страдальцев-схизматиков, с кем свело его Провидение в эти дни гнева, уцелел и находится в безопасности. Что же сталось с киром Фомой и его матушкой, Торнато боялся предположить, в венецианской душе своей, впрочем, надеясь, что правоверная ярость не затмит Мехмету выгоду от багрянородных жизней. - Монна, - дьякон снова обратился к Филомене, сочтя неожиданное появление рабыни в доме Бальдуччи добрым знаком на пути к супружескому счастью, - окажите любезность моей жене. В этих стенах не осталось ни единой служанки, а ей надобно принять ванну и переодеться.
Филомена: В отличие от кира Андреа туговатая на ухо рабыня уловила в речах старого лекаря больше, чем молодой священник. Сказался ли здесь жизненный опыт или подчиненное положение, в котором попреки слышать доводится не так уж редко, но Филомена глубоко вдохнула воздуху в величественную грудь, уподобившись жабе, желающей перещеголять всех соперниц на болоте, и намереваясь, забыв о недавно заключенном перемирии, обрушиться на злоязыкого, как волк на овчарню, и разъяснить внятно и доходчиво, кто здесь алмазы в пыль выбрасывает. Однако неожиданный вопрос дьякона заставил ее отложить до поры справедливое негодование. Виновен или нет, Андреа Торнато заслужил их с госпожой благодарности за те полчаса, что сопровождал их к дому консула, и кира Анна непременно приказала бы не оставлять без помощи девицу в доме, полном только бесполезными мужчинами. К тому же Андреа протягивал Филомене, как голову Иоанна Крестителя на блюде Саломее, возможность собственными глазами увидеть его таинственную невесту. Мотивы возвышенные и низменные указывали в этом деле один путь. – Кхм! – громогласно возвестила ромейка, и ее многозначительный возглас был подобен глашатайскому «Слушайте, слушайте!» – Женщин в доме сейчас нет, это правда, и коли нареченная твоя нуждается в служанке… – и Филомена слегка привстала с сундука, на ширину пальца оторвав пышный зад от сиденья.
Тахир ибн Ильяс: Старый лекарь обезъязычел не столько от простодушия - того самого, которое умные люди полагают куда хуже воровства - с которым латинянин отперся от интереса к чужой жене, и не от наглости, с какой он перевел упреки ширазца на его собственного господина - сказать правду, тот их не уловил, как это часто бывает, не видя бревна в собственном глаза, а, вернее, в глазу своего господина; причиной его немоты стало то, что юнец снова адресовался за помощью к окаянной ромейке, чьи скудные сведения никак не могли сравниться с его, почтенного Тахира ибн Илиаса, учеными знаниями. Скажем правду: сей многомудрый муж - если конечно подобает называть мужем человека, никогда не представавшего перед имамом - питал разновидность снисходительного презрения к людям Книги в отношении всего, что прямо либо косвенно задевало высокое искусство медицины. Если бы ему назвали имена Гиппократа, он со снисходительной улыбкой припомнил бы, что тот происходил с острова Кос, куда ближе лежащего к берегам Анатолии и тайнам Востока, нежели хваленой мудрости Запада; если бы вспомнили Клавдия Галена, он вовсе бы посмеялся, ибо Пергам, откуда вел свой род сей замечательный человек, был основан родным братом Гектора, и, стало быть, принадлежал предкам нынешних оттоманов; что же касается Парацельса, которого принято признавать третьим по величине целителем древности, то на момент нашей истории он еще не появился на свет. Одним словом, посмевший утверждать, что у латинян и их православных братьев существует само понятие медицины, мог быть достойным героем этого повествования жестоко осмеян. Однако, симпатия, которая против воли зародилась в нем к языкатой и дерзкой рабыне, понуждала ширазца отнестись к ее миссии со снисходительностью; к тому же дело касалось не просто мимоидущей девицы, какой оказалась покинутая им в покоях Махмуд-паши Зойка, а родной дочери друга - и значит, ради нее можно было бы потерпеть. К тому же, в самом деле, не лезть же мужчине в покой мусульманки, девушки! Удивление старика еще усилилось от той мысли, что Андреа не проявил столь свойственную христианам грубую чувственность, а напротив, повел себя почтительно и со вниманием, как надлежало бы юноше из достойной ширазской семьи. Смягчившись от этой мысли, Тахир ибн Илиас проговорил снисходительным тоном, какого вряд ли можно было ожидать от него в подобной ситуации в иное, менее подходящее время: - В самом деле, ступай, женщина. Как бы не была наполнена вздором твоя голова, премудрость, которая от тебя требуется, не столь велика: помолиться да потерпеть, а это любая ваша сестра сможет, даром что ума у вас, иногда как посмотришь, ни на волос. И не вздумай запугивать бедную девочку вашими глупыми сказками про грехи и подобную несусветицу: сама-то, небось, хоть лбом по полу билась, а на спину все ж падала. Ибо правду говорят мудрые люди,- ширазец наставительно воздел указательный перст к небесам, не хуже проповедника в мечети, толкующего туманную суру Корана,- что, если в пятницу помолиться, то у всех будет Рамадан, а у тебя вокруг - вечер пятницы,- он фыркнул на эту только для него одного понятную шутку, и, не выдержав, захихикал.
Филомена: Как то зачастую водится меж людей, малопонятную шуточку Филомена немедленно приняла на свой счет. Поначалу она хотела оскорбиться на непристойные намеки ширазца, на миг онемев от его бесстыдства, но этого мгновения ей хватило, чтобы уразуметь кое-что другое, а именно: ничего нет смешнее старухи, с пеной у рта доказывающей свое девство, а уж если заверения эти лживы, то это не только смешно, но и погано. Поэтому рабыня предоставила Тахиру-баба смеяться в одиночестве, напустив на себя строгий и ответственный вид, полагающийся наставнице юных дев. Она встала со скамьи, оправляя на себе измятые от многих приключений и запыленные по подолу одежды. – Верно речешь, старик, – произнесла Филомена с ласковым добродушием, как если бы обращалась не к почтенному мудрецу, а пятилетнему несмышленышу, – как бы ни был умен мужчина и как бы ни тщеславился при том своим умом, в женских делах он завсегда будет дурак дураком. Выпустив эту парфянскую стрелу и с еще большим коварством не став дожидаться ответа, служанка поклонилась и направилась к выходу. Прежде чем идти к молодой, следовало сменить облачение и проведать киру Анну, испросив формального разрешения исполнить просьбу Андреа Торнато.
Андреа Торнато: Меньшее, что он мог нынче сделать для Михримах, было исполнено, и не иначе как сам Господь сжалился над двумя влюбленными, приходом многоопытной гречанки избавив их от неловкости и стеснения, проистекавших от почти эдемской невинности. Проводив Филомену благодарным взглядом, дьякон, чье лицо просветлело от этой маленькой победы над непредсказуемыми обстоятельствами, обратился к Тахиру, сочтя недозволительным долее оставлять старика в небрежении. - Господин, не желаете ли вы, чтобы я проводил вас в ваши комнаты? Хотели бы вы отобедать в одиночестве или окажете мне честь, разделив со мной трапезу?
Тахир ибн Ильяс: Предложение молодого имама окончательно примирило ширазца с тем вниманием, какое тот оказывал греческой рабыне. И все же он не удержался от жеста, обращенного к уходящей ромейке: вскинутые руки энергично рассекли воздух, как если бы рот старика внезапно наполнился жгучим черным тмином, после которого требовалось немедленно охладить десны и язык. Видимо, жест этот должен был означать пренебрежительное отношение к женским словам, которые, как известно, слетают с языка быстрее корошин из спелого стручка, который лущит нетерпеливая рука ребенка. Лишь после того, как это последнее слово, как и поле боя, осталось за ним, старый лекарь с гордым видом снизошел до просьбы Андреа, высказанной с почтительностью, подобающей молодому супругу по отношению к родственнику жены. Была еще одна причина, по которой хитрый слуга янычар-аги решился принять это приглашение: оставшись один на один с имамом, будет куда проще выпытать у него все о нем самом и о женщине, о которой он беспокоился с горячностью, сделавшей бы честь брату или жениху - но никак не случайному знакомцу. Не то чтобы Тахир ибн Илиас подозревал латинянина и строптивицу в чем-то нехорошем... но кто предупрежден, тот вооружен. - Почту за удовольствие,- ответил он с важностью, глядя на юношу так, что белый кот, нескольким ранее опробовавший свои когти на седалище старика, обзавидовался бы величественности его вида.- Тем более, что тот лис, что недавно выскользнул из этих покоев, обещал похлопотать о том, чтобы порадовать наши срдца и желудки. Все-таки у нас сегодня свадьба!- расплывшись в лукавой улыбке, которая смягчилась, когда лекарь наклонился к молодожену. - Надеюсь, ты не позабудешь отправить немного сладостей наверх, для нашей милой девочки. Не дело, если в своем новом доме ей придется голодать. Прикажи, чтобы слуги подали ей молока с медом, или фруктов, или розового вина. Аллах свидетель, этой ночью вам все это понадобится. Столь подробное перечисление и забота, выказанные лекарем, кроме заботы о Михримах, имели и еще одну, тайную цель: убедить недоверчивого имама в том, что люди, с такой заботой относящиеся к одной молодой девице, неспособны поступить жестоко с другой.
Маттео Джелотти: В этот миг дверь отворилась, представив взору Маттео Джелотти, о котором только что поминал Тахир-баба. Ширазскому лекарю легко было рассуждать, что именно должно приготовить для свадебного обеда и что подать новобрачной, но что делать управляющему, на плечи которого возложены эти хлопоты, когда ему доподлинно известно, что из мяса на кухне обретается лишь тощая курица, возрастом готовая поспорить с самим ибн Ильясом? Совершенно верно: переложить тяжесть ответственности на повара, пригрозив самыми страшными карами, например, навсегда забыть его в Константинополе. - Кушать подано, монн… - начал было с порога этот достойный предтеча всех управителей и распорядителей домов частных и государственных, когда увидел, что в комнате вновь произошла смена действующих лиц, и лишь старый мусульманин восседал на ларе с основательностью изваяния Силена. Но мессер Маттео не потерялся. - Кушать подано, мессеры, - объявил он, не позволив себе даже мига заминки.
полная версия страницы