Форум » Город » "Принеси мне голову прекрасного принца" - 31 мая, Галата, дворец подесты, час дня » Ответить

"Принеси мне голову прекрасного принца" - 31 мая, Галата, дворец подесты, час дня

Заганос-паша: Место: бывший дворец подесты, ныне дворец Великого визиря, первый этаж

Ответов - 32, стр: 1 2 All

Заганос-паша: Ноздри на хищном носу баба-али взметнулись и опали, дрожа от сдерживаемого тщеславия. Ангел, сам Махмуд Ангел, родич императоров и царей, являлся к нему со смиренной вестью, слово простой посланник. Но не следует заблуждаться, ведь еще вчера этот человек скрывался за тенью могущественного Халиль-паши, а с сегодняшнего дня - тенью будет стоять за его спиной. - Мой господин, светлейший султан Мехмед Фатих, оказывает своему слуге высокую честь,- не поднимаясь, словно на его плечи внезапно упала тяжелая мантия, подбитая соболями, а голову увенчал тюрбан Визиря, ответил он собеседнику, немного наклонив голову, как если бы дело происходило на аудиенции в Большом заре султанского дворца в Эдирне.- Но время ли нынче для празднеств - сейчас, когда голова принца Орхана еще на его плечах, и голова Константина еще не покоится на золотом блюде перед повелителем правоверных? Сегодня, в самом сердце Галаты, ифранджи посмели оказать сопротивление воле султана; еще два дня тому греки стояли против них с оружием в руках. Стоит лишь дать им повод, и эти змеи, сегодня напуганные смрадом своих мертвых сородичей и огнем, поднимут головы и зашипят. Особенно теперь, когда одну из них он привез с собой...- ага янычар не договорил, но и без того было очевидно, к чему он клонит. Слабость молодого владыки к пьянящим напиткам, свойственная многим, гяурам и правоверным, и присущая даже покойному султану Мураду, сегодня могла сыграть роковую роль. Неосторожное слово, хвастливая похвальба - и завтра покоренный город поднимется на дыбы, а брат покойника получит право возложить себе на голову венец поверженного басилевса! А ведь есть еще мертвая императрица, есть ее дети, есть безымянные и бесчисленные сторонники, советники - враги, которые затаились и ждут. - Время торжествовать наступит, когда оба они будут в наших руках. Но не раньше.

Махмуд-паша: "Нет, вы не договариваете. Не только в этом ваша печаль, уважаемый", - Махмуд-паша с трудом сдержался, чтобы не произнести это вслух. Но если тот, чью голову скоро увенчает шапка Великого визиря, решил предаться дурным мыслям, не дело второго визиря ему в этом мешать. - Раненый шакал может укусить больнее своего здорового сородича, - счел нужным согласиться Ангелович, но не без задней мысли - даже стены могут слышать - добавил. - Султан молод, но мудр. Он не подпустит падальщиков слишком близко. На то он и ваш воспитанник. Кто посмеет его упрекнуть, что он меньше Заганос-паши печется о благе Османской империи? А в том, что рано или поздно Мехмед захочет править, не чувствуя за собой дыхания учителя, Ангелович не сомневался.

Мехмед Фатих: ... Дверь, отделявшая комнату для слуг от основного покоя, дрогнула. Движение это было странным: обладая тяжелая плита из мореного кедра разумом, случайный свидетель сказал бы, что она затрепетала в желании отстраниться от кого-то, кто стремился скрыть свое присутствие. Затем с тихим шорохом поднялась портьера - и в зал бесшумно, как тень, шагнул молодой человек в светлом шелковом одеянии, расшитом золотистыми нитями. ... Даже железное здоровье султана, впрочем, уже подточенное унаследованной от отца склонностью к запретному винопитию и сладострастием (двумя пороками, преследовавшими его до конца жизни), и даже его бездонная, юная сила, опрокинувшая не только империю, но и оппозицию внутри собственной страны, наконец отступили перед естественной усталостью. Наследник Мурада, гнев которого, казалось, насытился кровью, а ярость утолилась слезами побежденных, в минуты, подобные этой было более похож на призрак, чем на человека: бледный, бесчувственный и молчаливый. Стороннему глазу могло показаться, что этот молодой человек сейчас безопасен и кроток, как дитя,- но самые близко стоящие знали, что именно таким, тихим, словно агнец, он был опаснее всего и с улыбкой на устах принимал самые жестокие решения. Эта же улыбка - такая же бледная и безжизненная, каким был и сам юный владыка, перевернувший мир единственно одним напряжением воли, словно огонь дальнего пожара забрезжила в чувственных чертах, когда султан произнес - тихим, слабым голосом, как если бы каждый звук царапал ему горло и слух: - Так стало быть, время торжествовать придет, когда враги султана будут в наших руках... А что сделал ты, мой Первый визирь, чтобы они оказались в его власти?


Заганос-паша: При появлении султана следовало пасть ниц, но мужчина, дотоле возлежавший на подушках, вместо этого поднялся с места и низко, в пояс, склонился перед молодым владыкой. Несколько мгновений, всего лишь один или два вздоха - но и этих мгновений ему хватило, чтобы укрыть под маской невозмутимости быструю тень, промелькнувшую на самом дне его глаз. Ага янычар не числил себя среди людей, бегущих от гнева владык, словно трепетные лани - но тихий голос, баюкающий чью-то немилость и смерть, знал все же слишком хорошо. - Мой повелитель,- повторил он, выпрямляясь, но не поднимая ресниц и чуть наклонив голову, словно не решаясь смотреть в лицо новому владыке Рума,- Отряд, изготовленный по твоему приказу, ждет только слова. Янычары принесли империи османов победу, проложив путь к воротам Цезарей - и янычары готовы выступать, чтоб принести тебе венец басилевса вместе с его головой. Я отправлю с ними Георгия Сфрандзи, и силой ли, хитростью, заставлю его открыть, верны или же нет вести о смерти его господина.

Мехмед Фатих: Маленький красный рот султана поджался, когда Заганос-паша, ага янычар, а теперь еще и Великий визирь, произнес слова, недвусмысленно намекающие, что без помощи баше ему, эль-Фатиху, не видать ни трона, ни победы над Ромеей, некогда могущественной, а в последние годы напоминавшей великана, колени которого гнутся под весом собственной одряхлевшей плоти. Вопрос был лишь в том, упадет ли чудовище к ногам Мохаммеда или Христа - и именно он, забытый, нелюбимый сын своего отца, плод кратковременной страсти и быстрого охлаждения, стал тем, кто нанес последний удар в сердце издыхающего дракона. Кончики пальцев султана похолодели. Кратковременная страсть и быстрое охлаждение. Не их ли отец дал ему в наследство, не эти ли чувства причина тому, что сейчас, на вершине славы, в лучах льющегося на него с небес благословенья Аллаха он уже чувствовал пронзительный, могильный лед одиночества? И слова визиря снова напомнили, что даже самая надежная опора империи может вдруг зашататься под ногами. Сегодня яя идут за его звездой, но как знать, не отступят ли они завтра, когда капризная военная слава отвернется от него? - Что же... не будем томить их ожиданием,- бархатистый взгляд султана словно бы гладил покорно склонившихся собеседников. Потом юное, слишком красивое лицо его обрело строгое, почти торжественное выражение. - Мы жаждем узнать, что сталось с телом басилевса Константина, показавшего столь неукротимую доблесть при обороне своей столицы. Если он жив, мы желаем видеть его при своем дворе на положении почетного гостя. Если он ранен, ему должно быть оказана всяческая помощь и поддержка. Если же Аллах призвал его к себе...- мечтательный взгляд молодого триумфатора устремился к небесам, а, вернее, к потолку, покрытом резной дубовой панелью, по пути скользнув по отбитым головам закутанных в саваны статуй. Улыбка, от которой у самых неробких по спине побежали бы мурашки, появилась на его алых губах. - ... если Аллах рассудил, что мужу столь доблестному невозможно пережить своих близких, а правителю столь мудрому - оставить без водительства своих подданных... в лучшем мире. Окончив эту короткую речь, Мехмед бросил быстрый как молния взгляд на ага янычар, чтоб убедиться, что его распоряжение было понято до последнего слова.

Махмуд-паша: Низко склонившись, Махмуд-паша ловил малейшее проявление гнева или хотя бы недовольства султана. Пусть сейчас соперник и надел шапку Великого визиря, он, Ангелович, подождет. - Константин мертв, даже если он жив, - вроде как вслух подумал. - Легче всего перешагнуть через срубленное дерево. Сказал и тут же замолчал. Если неосторожное слово может склонить чашу весов в любую сторону, лучше вовремя замолчать.

Заганос-паша: Заганос-паша снова склонился в пояс, прижимая узкую загорелую руку к груди; на его губах, словно отраженная, зазмеилась та же кривая усмешка, что и у воспитанника. В такие минуты им достаточно было одного взгляда, чтобы понять друг друга, и даже Махмуд Ангел - умный, проницательный человек, таивший целую бездну на дне спокойных, затуманенных глаз - не мог так глубоко проникать в сокровенные планы своего молодого владыки. Казалось, ученика и учителя связывает невидимая пуповина, струящая из одного к другому страсти, вождения и желания,- но сейчас ага янычар в первый раз в жизни внезапно ощутил из-за этой близости тайный страх. - Мой повелитель позволит мне сопровождать отряд?- выпрямившись, но по-прежнему не поднимая головы, тихо спросил он.

Мехмед Фатих: Милостивая улыбка и бархатный, казавшийся тихим, как ночь взгляд темных глаз дали понять Заганос-паше, что ага янычар может вернуться к своим прямым обязанностям. Бледное лицо, томное то ли от долгожданного отдыха после походов, то ли от вина и первых чувственных наслаждений, полученных от сына едва ли не над могилой отца, склонилось в задумчивости, тая какую-то невысказанную мысль. Двери за Великим визирем закрылись, и подбежавшие слуги уже успели восстановить порядок на низком столе - а нелюбимый сын Мурада все еще хранил молчание, как если бы желал проверить крепость нервов своего оставшегося собеседника. Наконец, улыбнувшись с ему одному свойственным выражением, он произнес: - Великие мужи этого мира приходят и уходят... одни, рожденные в рубище, возносятся на царский престол, другие, влекомые оборотом колеса, вместе с ним клонятся в неумолимую бездну. Не странно ли осознавать, Махмуд,- непроницаемые глаза Фатиха, слегка косящие, как у его матери, безродной рабыни, которые он собственным языком превратил в италийскую даму, не мигая, смотрели на второго визиря.- И не прискорбно ли, что миг высочайшего подъема является одновременно и началом падения. Кто может знать, как скоро оно совершится?- со вздохом завершил он этот философский вопрос, который не требовал внятного ответа, но требовал большего: безмолвного, словно знак, поданный призраком из-за могильной черты, и трепетного понимания. - И занесшиеся выше прочих падают быстрее других.

Махмуд-паша: Никогда не начинай разговор первым, умей слушать не только то, что говорят вслух... Второй визирь терпеливо ждал. И какой сладкой музыкой в его ушах прозвучали слова султана. Но не стоило обольщаться, разве узнаешь, кто будет следующим? Ангелович согласно склонил голову и улыбнувшись одними глазами произнес: - Падение с высоты - тоже признак величия, пусть даже былого величия. Сам пришедший к Заганос-паше, византиец все равно примеривал шапку Первого визиря на свою голову. Но не сейчас. Он терпеливый, он подождет. Это должно быть осознанным решением султана, а не его капризом. Сам же Ангелович намеревался - так вода точит камень - внушить Мехмеду, что именно он и только он, принимает решения. - Янычар-ага, без сомнения, сделает все, что в его силах, - произнес он и вроде как вскользь добавил. - Иногда кажется, что уважаемый Заганос-паша знает и умеет все. Он будет поистине великим визирем. И пока достаточно. Пересоленное блюдо может вызвать изжогу.

Мехмед Фатих: - Мой учитель,- продолжал Мехмед-султан, занимая место хозяина дома на шитых подушках и движением маленькой полной руки давая визирю понять, что желает, чтобы ему налили вина в причудливый венецианский кубок: тяжелый, золотой, с массивной витой ножкой, украшенной затейливыми письменами, тот до недавнего времени служил потиром в одной из галатских церквей и принесен был в покои янычар-аги как его доля в общей добыче. Обветрившиеся после двухмесячной осады пальцы нового владыки Второго рима медленно очерчивали сплетения тонких витых нитей, обводили крупные, словно выатупившие на одеянии раненого, рубиновые капли на "яблоке". Он думал о том, что получил наконец давно желаемый плод, что Византия, предмет стольких мечтаний и поползновений, легла, наконец в его ладони - и что теперь он один вправе уничтожить или заново огранить этот пленный город, и всех, кто пребывал в нем. - Мой лала,- черные, как беззвездные ночи и ночи раскаяния, глаза падишаха Румелии вновь перешли на Махмуд-пашу, и в них читалось явное удовольствие от того, что тот понимает слишком хорошо все, и высказанное и невысказанное,- поведал нам давным-давно сказку про то, как мудрец научил молодого царевича добродетелям, которые могли показаться странным простому человеку, не несущему на своих плечах бремя о делах государства. Мы думаем иногда, что византийцы правы, полагая, что рожденные в Багряной палате отличаются от обычных людей, хотя это следовало бы применить и ко всем, чья нога когда-нибудь ступала хотя бы на подножие трона. Как Аллаху на небе не нужен владыка, ибо он сам властитель, Милостивый и Милосердный, так и султану, и прочему из царей земных нет и не может быть указчика и повелителя. Халиль-паша, визирь нашего отца, позабыл о том, на свое несчастье, решив, что умудрен, чтобы указывать трону - у увы, увы, какая судьба постигла в конце концов этого великого человека? Он стал полагать свое величие равным величью султана... и, хотя видел его не в военных победах и славе, а в земном богатстве - и что же? стал принимать деньги от наших злейших врагов. Хорошо, что он не водил наше войско и его звезда не сияла так ясно нашим победоносным войскам. Было бы страшно подумать...- он не договорил, ладонью подталкивая кубок визирю и предоставляя тому додумывать очередную недосказанность в разговоре.

Махмуд-паша: - Никто не может быть равным султану, - принимая кубок, тихо согласился Махмуд-паша. - Даже Великий визирь должен помнить о том, что лишь тот, кто познал подлинное величие, может решать, что хорошо и что плохо. Византийцу очень хотелось добавить "и тот, кто в учении бил палкой, должен знать свое место", но он промолчал. Шепот может быть громче красноречия, а недосказанность - крика. - Халиль-паша, - пригубив вино, негромко продолжил он, - не иначе потерял разум. Признать неверных за ровню, а врагов за друзей... Ангелович, искренне сожалея, сокрушенно покачал головой; потерять осторожность так же легко, как и голову. - Византия пала, и горе тем, кто не верил в то, что это возможно... - подвел он итог, безмятежно предавая бывшего Великого визиря и уже также спокойно раздумывая, как забрать вожделенную шапку у теперешнего.

Мехмед Фатих: В черных глазах Мехмед-султана проскользнуло знакомое выражение довольства. Так же он глядел на Халиль-пашу, когда того вывели из собственного шатра под конвоем, так же взирал на обнаженное тело очередного наложника, которому выпала честь только что утолить приступ его желания. Так же он посмотрит и на головы двух своих врагов: дяди и императора, когда они лягут перед повелителем правоверных на стол, на серебряное блюдо, как некогда израильский царь повелел поставить перед своей любовницей голову Яхве. То был сытый и влажный взгляд, таивший в себе темные замыслы и туманные планы, короткие, неровные приступы великодушия - взгляд человека, жаждущего восхищения и преклонения. Более опытному человеку столь неприкрытая лесть могла бы показаться слишком уж грубой и примитивной, но сын Мурада раз от разу упивался ей, как дорогим светлым вином, словно желая наверстать пропущенное за годы в забвении. Но кто мог поручиться, что эта демонстративная склонность к хвалам не была куда более тонкой и непонятной игрой, притворством внутри притворства? Никогда ни один человек, сколько их не попадалось на его жизненном пути, ни отец, ни придворные, ни советники, ни любовники и наложницы, ни мать и даже ни старая нянька, которую, как говорили, будущий владыка Константинополя любил, а не просто почитал или боялся,- ни один человек в подлунном мире не отважился бы похвалиться, что знает, о чем думает этот рано начавший полнеть, красивый, чувственный юноша, едва достигший порога расцвета, но уже успевший познать и горечи поражений, и холод забвения, и яркую славу военных побед. А тот, кто поручился бы - мог легко остаться без головы. - Маловерные получили по заслугам,- в тон Ангеловичу важно проговорил он, делая первый глоток вина и удобнее устраиваясь на подушках.- И наш долг на сегодня - почтить тех, кто на своих мечах принес победу дому Османа и осуществил пророчество Мохаммеда. Мы хотим, чтобы ты позаботился об этом, Махмуд. Что же до остального... то колесо судьбы однажды уже повернулось, повернется и во второй раз. Мы будем слушаться воли Аллаха и поступим в соответствии с его попущением. Улыбка красных губ, похожих на спелы вишни, отразилась и утонула в кубке. Завершено?



полная версия страницы