Форум » Город » "Старость - не радость, и молодость не подарок" - 31 мая, два часа дня » Ответить
"Старость - не радость, и молодость не подарок" - 31 мая, два часа дня
Тахир ибн Ильяс: Место: дом Луиджи Бальдуччи Время: около двух часов дня.
Ответов - 49, стр:
1 2 3 All
Андреа Торнато: Сказанное персом окончательно ввергло юношу в пучину смущения. Тахир представлял законным и соответствующим человеческому естеству то, что всякому клирику следовало избегать любым путем, и, вместо успокоения истерзанной совести, старый лекарь напомнил дьякону о стезе, уготованной тому с ранних лет. На дороге же этой любая встретившаяся ему женщина могла быть лишь сестрой во Христе, и лучше, если она принесет обеты непорочности, нежели станет искушать сынов человеческих соблазнами плоти и тем самым лишать их света Господнего. - Ваша вера, мессер, позволяет служителям Божьим вступать в брак, но наш закон велит им сохранять целомудрие, дабы не быть привязанным к одной-единственной душе и плодам своих чресел, но возлюбить весь род человеческий и превыше всех - Владыку небесного. Речь, достойная доброго католика, устыдила самого оратора. Андреа слишком поздно осознал, на что решился в доме покойного Низамеддина и чему подверг его дочь, отнюдь не похожую на порождение дьявола, но достойную лучшей участи. Он поклялся не оставлять Михримах, да и клятвы, что он давал, постригаясь в дьяконы, не требовали от него безбрачия, но мог ли считаться священным странный союз, заключенный в минувший полдень, и не обрушатся ли на безвинную головку турчанки и рожденных ею детей кары за поспешность их отца?..
Маттео Джелотти: При словах «возлюбить род человеческий» сьер Джелотти дрогнул лицом. По его лишенной красок постной физиономии пробежала судорога, и знавшие управляющего достаточно хорошо опознали бы в этой гримасе сдержанную ухмылку. Мессер Маттео знал в Генуе не одного и не двух священников, которые воистину возлюбили свой приход, и к коим обращение «отец мой» от некоторых малолетних чад помимо иносказательного имело самый прямой смысл. Однако в планы генуэзца не входило намерение смущать наивного юношу или порочить служителей святой матери-церкви при иноверце. - Господь рек: «возлюби ближнего», а не всех людей без числа и разбору, - проговорил он, макая хлеб в овощную похлебку, в которой была растворена толика оливкового масла. - Не имел чести лицезреть супругу вашу, мессер, но не сомневаюсь, что избранная достойная девица из разряда тех, кого всяк рад будет наречь себе ближним.
Тахир ибн Ильяс: Не то чтобы почтенный ширазец счел замечание своего главного противника малозначащим, хотя ему, несомненно, было что возразить на блистательную тираду про ближних и дальних; хорошо еще, что лекарю не была знакома знаменитая тирада Монфора, из которой следовало, что своих от чужих отделяет один лишь Господь, да и то после того, как и те и другие будут принудительно направлены к его престолу ревнителями высочайшей Воли. В другой день, возможно, он не преминул бы вступить в столь поучительную и познавательную дискуссию с бледнолицым латинянином, но сейчас Тахира куда более волновала участь дочери хаджи Низамеддина. К чести или к стыду признаемся, что волновала старого доктора отнюдь не юридическая сторона дела: пока невинность девицы нетронута, всегда была возможность увести ее из дома, в котором обитает возлюбленный, неверный во всех смыслах слова. Полковой имам, заключивший подобный брак, будет молчать, ему самому нет нужды причинять лишние страдания милой девочке. Но как она сама перенесет подобное и перенесет ли вообще - вот что беспокоило ибн Илиаса куда больше фальшивых разглагольствований даже самого Римского Папы. - Стало быть, целомудрие, да? Но выходит, один твой бог сказал то, что отвергает приказы другого вашего бога? Или что, если ваш Бог един, он опровергает собственные слова и отменяет собственные приказы? Или он приказал плодиться только какой-то части своих творений, а другой половине наложил на это строгий запрет, прописав это огненными письменами на небесах, когда Адам и его жена еще гуляли по Райскому саду? Или, может, у вас есть две Святых Книги, как есть два бога,- и в одной из них говорится совсем иное, чем в Ахд аль-Атике - книге, какую вы именуете Первым Заветом?
Андреа Торнато: Всего лишь повторяя мнение исламских богословов, Тахир нанес вере своих собеседников одно из жесточайших оскорблений, на каковое более пылкий христианин ответил бы гневным окриком и воззванием к псам Господним, вот уже более двух столетий проводившим дознание заблудших овец и закоренелых еретиков. - Мессер, мы с уважением относимся к вашей вере, но прошу вас, не оскорбляйте и нашу, - бледность на щеках Андреа, всегда склонного к спокойствию, была красноречивее иных свидетельств негодования. - Мать наша Церковь печется о том, чтобы сердца и умы ее паствы не склонились к язычеству, а то, о чем вы ведете речь, суть варварское многобожие. Двузубая вилка в руке венецианца, несмотря на свои малые размеры, походила ныне на оружие, при желании, смертоносное, - так сильно сжал ее Торнато, готовый пронзить если не слабого старика, так воздух, в котором повисли его богохульные слова. - Господь един, хотя явил сущность Свою в трех лицах. Сие постижимо лишь верою, но не разумом человеческим, который подвержен сомнениям и ошибкам, - промолвил дьякон, собирая всю волю, дабы не вспылить и тем самым не омрачить день собственной свадьбы.
Тахир ибн Ильяс: Тахир ибн Илиас, конечно же, слышал и даже самолично испытывал состояние, после которого двоится в глазах, но даже его персидская отвага и любопытство не сподвигали его до сих пор попробовать что-нибудь, от чего в голове бы затроилось. Лекарь слишком уж дорожил ясностью собственного рассудка, чтобы решиться пополнить сонм тех несчастных - или, как знать, может быть, как раз может быть очень счастливых людей - которые, отведав анаши и опия, рассказывали после чудеса о посещавших их джиннах, райских гуриях и - что мелочиться!- целых сонмах ангелов, спускавшихся к ним по прямому приказу Аллаха. Старый лекарь открыл было рот, чтобы их самых лучших побуждений предостеречь молодого мужа от подобных вещей - хотя знающие люди и говорят, что куренье кальяна повышает мужскую силу - но, увидев, с какой решимостью юноша стиснул в руках странный столовый прибор, похожие более на орудие пытки или палочку для ковырянья в зубах, решил повременить со своими рекомендациями. Но губы его сами разомкнулись, а язык, единственное оружие против гневных взоров и неукротимых речей христианина, задвигался сам собой - Один мой знакомец из Шираза был как-то призван к султану Баязида, прозванного Молниеносным. А надо вам сказать, что как раз в тот момент султан - человек, исполненный всяческих страстей и желаний, но при том благочестивый и истинно верующий... под настроение - впал в желание в очередной раз причаститься мудрости Всевышнего. И вот, отрядив в далекий путь несколько наиболее ученых имамов, он приказал им найти доказательства бытия Божия. И для похода снабдил их богатством и золотом, надежной охраной и прислугой, рабами и ишаками, арабскими скакунами и верблюдами, султан принялся с нетерпением ждать их возвращения. В такое-то время и застал его мой знакомец, человек, надо сказать, весьма умудрненый знаниями, но, ко всему, весьма дерзкий на язык. А надо вам сказать, что товарищ мой был человек большой учености, и оттого Баязид велел ему составить список мудрейших людей государства, которых можно было бы пригласить в Государственный совет. И вот однажды султан зашел к составителю, застав его за работой - но вместо одного, увидел у того на столе два списка, причем в первом стояли все те, кто недавно отбыл из столицы, а второй возглавлял сам султан. Изумленный Баязид спросил моего друга, почему вместо одного тот исписал два листа. Мудрец поклонился и, взяв тот список, что начинался с имен уехавших на поиски Бога, ответствовал так: "О мой повелитель, это - список мудрейших и наихитрейших мужей, которых, будь они при дворе, следовало бы непременно сделать членами твоего Дивана. Это тот список, что ты велел мне сделать. А второй лист",- он показал на тот, где во главе стояло имя султана и всех его ближних визирей,- "список всех величайших глупцов, которых никогда не следовало бы даже близко подпускать к государственной власти". Сказать, что султан был разгневан - значит не сказать ничего. Но, на счастье моего друга, Боязид был человеком до крайности любопытным, и, прежде чем махнуть рукой палачу, все-таки задал мучивший его вопрос. "Скажи мне, мудрец, почему ты внес мое имя в список людей, которых нельзя подпускать к государственной власти? Разве я не завоевал множество племен и разве я не воздвиг множество мест, где правоверным дано прославлять и славить Бога?" "Так и есть",- ответил тот,- "но ты же дал людям, которых считаешь хитрыми и умными, огромные богатства, и отправил их на все четыре стороны, чтобы они искали ответ на то, что не имеет ответа. Это все равно, как если бы ты выбросил огромные богатства в пропасть, ибо люди эти все равно не найдут Бога, и никогда не вернутся, разнеся по свету вести о глупом и легковерном султане". "Так-то так,"- ответствовал Баязид.- "Но если завтра они вернутся, пусть и с пустыми руками, что ты скажешь или сделаешь?" "Если они вернутся с пустыми руками",- улыбнулся мой друг,- "тогда я вычеркну твое имя и вместо него поставлю их имена". "А если они вернутся с доказательствами божьего бытия?" "Тогда в этот список я включу и их и тебя". Закончив свой длинный рассказ, старик не без опаски взглянул на своего грозного собеседника, прикидывая, не стоит ли ему послать за слугой, чтобы тот загородил его от Андреа и начал с сегодняшнего дня пробовать его еду и питье.
Маттео Джелотти: Если бы в планы сьера Джелотти входил коварный умысел вбить клин между мессером Андреа и его новым родичем, то он не справился бы лучше, в эту минуту просто промолчав и предоставив старости и юности, кресту и полумесяцу бодаться на узком и шатком мостике богословия между двух вер и двух истин. Однако же в вере почтенного генуэзца было более торгового начала, нежели пылкости первых христиан и крестоносцев. Маттео ни на миг не забывал ни о внушительном приданом невесты, ни о высоком положении ее дядюшки, не вполне поверив хвастливым россказням ибн Ильяса, но и не отбросив, памятуя об особенностях восточных нравов. Точнее сказать, он учел приданое и дядюшку, как сдвинул две верхние костяшки на счетах - держа в уме. К тому же, немалую роль играло и то, что не самому сьеру Джелотти предстояло жениться на сарацинке и подвергнуть нешуточной опасности собственную душу и репутацию. Плата за индульгенцию за такой неслыханный поступок, пожалуй, превысила бы все сбережения рачительного итальянца, а приданое «в уме» отнюдь не полновесные монеты. Благостно улыбнувшись - насколько позволяла это его кислая физиономия, управляющий сказал: - Полно, мессер Андреа, наш уважаемый гость испытывает на крепость веру вашу и моральную стойкость. И правильно делает, ибо отныне вы в ответе за его племянницу, коей он, безусловно, дорожит. А в таком деле чревато ошибиться и, прельстившись ярким блеском, взять монету из дутого золота вместо настоящего дуката.
Тахир ибн Ильяс: Разговор, который затеяли латиняне, ну никак не походил на беседу за свадебным столом, и, как ни пытался почтенный ширазец выпихнуть его с мертвой точки, или лучше сказать, из глубокой ямы богословия на покрытую цветами и сроматными лужайку веселья. Неудивительно после такого, подумалось ему, что молодые люди, которым самое, казалось бы, время плодиться и размножаться, как то повелел им Бог, вместо брачных чертогов уходят в монастыри, а вместо того, чтоб обривать себе живот, как то положено по всем священным книгам от Мусы, выдирают волосы на совсем другом месте. Однако, природное веселье и не менее природное упрямство, свойственное всем жителям Шираза, не давали лекарю сдаться на милость угрюмого христианского бога; хихикнув, он покосился на управляющего, как будто тот сказал что-то очень и очень смешное. - На стойкость, допустим, его вскорости будет проверять жена - и возношу молитвы Аллаху, чтобы этой самой хваленой стойкости хватило на столь долгое супружество, чтобы пережить всех дурноголовых людей, распространяющих о нем глупые слухи. Ну и, оно конечно, если он будет достаточно стоек, то за раздутием дело не станет,- казалось, что в этом месте Тахир-баба вот-вот лопнет от гордости, хотя ни ему, ни кому-нибудь из его ученых друзей не случалось пользовать или принимать роды в семействе хаджи Низамеддина. Но небо не может быть столь жестоко, чтобы, отняв у бедняжки Михримах все, не подарить ей взамен, кроме христианского мужа, от которого, похоже, объятий и нежных слов не дождешься без пинка по известному месту, еще человек десять прекрасных детей. - Аллах свидетель, ценность женщины измеряется не ее приданым, ибо в гробу, где вы помещаете своих покойников, или в саване, коим мы оборачиваем своих, нет ни банкирской лавки, ни просторных карманов. А, как известно, для того капитала, которым может достойная супруга оделить мужа, нужны двое,- выразительно посмотрев на Андреа, и даже выделив произносимое интонацией, проговорил он, поднося ко рту кусок мяса, обернутый, казалось, в зеленую чалму зелени.
Андреа Торнато: По сравнению с беседами, что братья Андреа порой вели со своими приятелями, когда полагали, что до посторонних ушей не долетают их веселые отголоски, и даже его однокашники, готовившиеся посвятить жизнь высокому служению, но не чуравшиеся кружки с брагой и объятий пышногрудой красотки, витиеватости перса были изысканным блюдом из изящества и невинности. Уловить их смысл не представлялось непомерным трудом для разума, взбудораженного картинами, не только невинным юношам несущими беспокойство и волнение плоти, но и мужчин солидных заставлявшими порой совершать небывалые глупости, не сообразные их возрасту и положению. И все-таки речи старика заставили лицо венецианца зарумяниться так сильно, будто проходивший мимо факельщик неосторожно мазнул огненным языком по щеке зазевавшегося дьякона. - Всему свое время, мессер, - запинаясь на каждом слове, Андреа чувствовал порыв сорваться с места и убежать, убежать как можно дальше, к гавани, чтобы уплыть, даже вплавь, от змеиного клубка искушений, опрометчиво данного слова и собственных желаний, не подвластно ни его разуму, ни вере темной волной поднявшихся из недр души. Молодой человек отложил вилку, не чувствуя себя более в силах поглощать обед, по сравнению с нынешним скудным пайком жителей Константинополя, представлявшимся пиром при дворе величайших басилевсов прошлого. Рука Торнато, на котором розовел шрам от вчерашнего укуса свирепого в своем отчаянии кота, легла на горло и принялась жестоким движением тереть гортань, будто это могло прогнать крик отчаянья и растерянности, не смевший вырваться из уст венецианца. - Иные женщины заслуживают лучшего жребия, а совершенные ошибки бывает не поздно исправить.
Тахир ибн Ильяс: Румянец на лице юноши был верным знаком того, что караванщик гонит своих верблюдов по верной тропе. Требовалось лишь совсем немного смекалки и небольшое знание обычаев христиан, чтобы понять, как сильно взволновали юного имама слова о близящемся часе, когда ему доведется остаться наедине с юной супругой. Ну и совсем немного настойчивости, чтобы придать мыслям, крови, а, возможно, и движениям юноши правильное направление. - Клянусь Аллахом, какой еще жребий может быть желанным для девицы, чем стать мужу достойной подругой - и какой удел может показать любовь к ней Аллаха больше, чем одарив ее множеством прекрасных детей. Ну и, наконец, какой Завет с Господом преисполнен большей простоты, чем слова: "Жены ваши - нива для вас, ходите на вашу ниву, когда пожелаете и уготовывайте для самих себя"? Разве закон "Плодитесь и размножайтесь" не заповедан женщине так же, как мужчине? И разве лишить ее нежных ласк и объятий - не то же, что нарушить волю Всевышнего? Как может тот, кто сам не познал женской ласки, не целовал разметавшиеся по подушкам кудри возлюбленной, не проводил ночь под ее окном... наконец, кто не прижал к себе новорожденного сына - как может тот судить о том, чего Аллах хочет, а что противно его воле? При этих словах хитрый ширазец бросил осторожный взгляд на Андреа, и второй, крайне выразительный взгляд на управляющего, то ли призывая первого задуматься, к чьим советам он по наивности своей собирался прислушаться, то ли недвусмысленно давая второму понять, что тема беседы, к которой он столь долго старался подвигнуть диакона, слишком интимна, чтобы касаться третьей пары ушей. О том, что у самого Тахира ибн Илиаса было отнюдь не семеро по лавкам, он в этот момент предпочел благополучно забыть. Впрочем, кто знает, какие подвиги совершил этот рассыпающийся от древности старец в то время, когда его голова не была столь плешива, а спина столь крива, как сейчас. Видимо, сочтя, что одного взгляда недостаточно, он вполголоса добавил, на ходу переведя на флорентийский диалект: Нас радует вино и милая, а ты Опутан четками и ложью лицемерной.
Андреа Торнато: Сцепив руки в широких складках одеяния, которое он так и не удосужился сменить, Андреа опустил взгляд, смущенный и мятущийся. Лишь на мгновение он воззрился на старика, когда тот, вместо греческих слов, сплетенных так же странно, как и его собственные, перешел на наречие равеннского изгнанника. - Господь наш Иисус Христос не имел супруги, а апостол Павел говорил, что служителю Божьему лучше быть без жены... Голос венецианца звучал все менее уверенно. Он окончательно запутался в собственных стремлениях, и лишь единственная мысль - не навредить Михримах и не подвергнуть душу ее дьявольскому искушению - невидимо светилась огненными письменами, будто на стенах валтасаровой пиршественного залы.
Маттео Джелотти: Сьер Джелотти впился желтоватыми длинными зубами в жилистый кусок мяса пожилой курицы, жесткость которой была искусно размягчена обильной подливкой и душистыми листьями. Уши управляющего шевелились в такт движениям его челюстей, а не оттого, что он направил слух к беседе новоявленных родичей. Тем не менее, Маттео не упустил ни слова. Утерев рот и деликатно отрыгнув, генуэзец произнес, насмешливо блестя глазами: - По всему видно, почтеннейший, что не доводилось вам бывать в святом Риме, том, что на италийской земле, а то бы вы не сомневались в способностях пастырей нашей церкви наставить паству в деле скрещения ног с женским полом. А вам, мессер Андреа, - обратился Джелотти к новобрачному, - не пристало поддерживать вашего родственника в этом печальном заблуждении. Раз начавшись, всякое дело должно быть увенчано закономерным исходом, иначе и не стоило ничего затевать. Если вы раскаялись в поспешном своем решении, самое время объявить об этом во всеуслышание, пока никому не было причинено ущерба.
Тахир ибн Ильяс: Не то чтобы мессир Джелотти открыл для старого лекаря что-то новое относительно нравов христианских пастырей: за свои годы ему довелось совершить не одну и не две тайных поездки ко дворам Европы, в том числе и для того, чтобы вернуть тем, кого - в представлении латинян - должны были миновать болезни по причине их святой и праведной жизни. Но знаки, которые приходилось читать ширазцу на их телах, столь же мало говорили об умеренности и воздержании, как стол, уставленный роскошными блюдами - о бедности или строгом посте. Хотя эпидемия "французской болезни", принесенной в благословенную Италию солдатами Карла VIII (та самая, от которой бравые галлы с поспешностью открестились, переименовав ее с торжественностью в "неаполитанскую") случилась лишь через пятьдесят лет, даже ее симптомы не были уж совсем неизвестны отважному последователю Ибн Синны,- так что своим рассказом господин управляющий мог поразить скорее юного имама, а не убеленного сединами старика, исцелявшего слепых, а то и поднимавшего мертвых не хуже пророка Исы - да простит Аллах грешника, притязающего на подобную милость божью. Поток ядовитых колючек в адрес тех, кто прикрывал любострастные и грязные помыслы полой дервишского халата, буквально вонзился в язык лекаря - но он решился избрать ту же тактику, что и Маттео: не пылкие и разгоряченные воззвания, но холодную убийственную иронию, действующую на Андреа, как он видел, с большой силой. - И то верно,- со вздохом глубокого сожаления проговорил старик, опуская голову в жесте сокрушения.- Племянница моя теперь целиком и полностью в руках ее мужа. Он может изменить решение, может выставить ее на позор, может побить или прогнать, как собаку, продать в рабство... ведь жена-мусульманка - все равно что животное для тех, кто живет вдали от земель востока. Ущерб и обида, которую муж вправе обрушить на бедную девочку, запятнают только ее - ну и разве что меня, ее старого родственника. Но - на все воля Аллаха, в том числе и на то, чтоб бедной девочке потерять не только отца и мать, положение и почтение окружающих, но и честь.
Андреа Торнато: - Как вы могли подумать, господин... - Андреа был потрясен ходом мыслей старика, равно как и тем, что с Михримах кто-то был способен поступить подобным образом. - Я никогда... нет, как вы можете! Венецианец тряхнул головой, пытаясь смахнуть с себя дурной осадок, оставшийся от безобразных картин, выписанных злоязычием Тахира. Нежнейшая дева, эфирное создание, ангел во плоти, пускай и не познавший света истинной веры, его племянница заслуживала лишь добра и почета, и дьякон собственными руками отправил бы к праотцам первого, кто осмелился хотя бы помыслить недостойное о дочери хаджи Низамеддина. И все же, несмотря на пылкость чувств и восторги влюбленного, сохранялось препятствие, не остановившее накануне янычар-агу, но казавшееся Андреа почти непреодолимым без добровольного участия его супруги. Как могли они считаться мужем и женой, не будучи обвенчанными по христианскому обряду? Как смел новобрачный возлечь со своей избранницей, зная, что союз их не получил благословения Церкви? Не будет ли то грехом и любодеянием? И не боязнь самому впасть в грех заставляла страдать Андреа, но страх нанести ущерб чистой душе Михримах. - Но мы не женаты по законам моей веры, - пылко возразил юноша. - Как смею я подвергать невинную деву опасности и позору зваться наложницей среди моих соплеменников, вместо того, чтобы ввести ее в свой дом венчанной супругой?
Тахир ибн Ильяс: От этого внезапного откровения ложка едва не выпала из пальцев старого лекаря: это же надо, собственным языком, хуже чем лопатой, выкопать могилу для доброго имени своей жены и для всего своего, еще не заключенного в глазах Творца брака! Дать насмешникам и недоброжелателям такое оружие! На какое-то мгновение в душе ширазца вспыхнуло желание немедленно встать и уйти, покинув и этого странного имама, который, подобно обезьяне, то порывался таскать каштаны из огня, то отскакивал, хватаясь за уши и приплясывая от отчаяния. Вторым порывом было стукнуть Андреа этой самой ложкой прямо в лоб. От немедленной расправы горячего на руку старика, в котором в этот миг, кажется, пробудилась кровь Рустама и Хосрова, Андреа спасла только мысль Тахира ибн Илиаса о бедняжке Михримах: каково-то ей будет, если он сейчас войдет к ней и попытается увести за руку от этого странного мужа? И пусть даже потом она станет валиде-султан и дети ее воссядут на престол полумира - все равно бедняжке будет казаться, что рубины и изумруды на ее шее горят не так ярко, как фальшивые стеклышки, а огромный дворец слишком темен и мал по сравнении с тем закутком, в котором она прозябала рядом со своим ненаглядным Андреа. Ибо так устроена женщина: то, что она не потрогала своими руками всегда кажется ей и ярче и благоуханнее, чем то, что находится в ее распоряжении. Ширазец кинул мрачный взгляд на управляющего, который должен был, кажется, возликовать при этой ненужной откровенности диакона, ибо они означали, что пышное наименованье супруги - не более чем слово, не имеющее за собой ничего. - И то верно, юноша: как же ты можешь считать достойной себя ту, что не предала веры своих отцов и не отступилась от своего бога, не растоптала всех добродетелей, которым ее обучил достойный отец, ходжа Низамеддин. Как может ты признать своей госпожой ту, что не отреклась от своей крови? Воистину невозможно, чтоб мусульманка разделяла дорогу христианина, будь она добродетельна, как Фатима и набожна как Майрам! Так чего же ты ждешь? Ступай к ней, и прикажи ей вырвать из сердца то, что дало ей сил сохранить свое благочестие, скажи, что не полюбишь ее и не примешь, как равную до тех пор, пока на ее шею не опустится изображенье креста; обрадуй, что до тех пор она останется для тебя едва способным говорить животным, пока не заучит слова "Credo" и "Ave"! Ступай, ступай! Пусть она знает, что в глазах твоих дети, которых она желает тебе подарить для продолжения рода, навечно останутся паршивыми бастардами. Ну же!
Маттео Джелотти: Хитрый прищур светлых глаз управляющего красноречиво свидетельствовал, что сьер Джелотти не пропустил мимо ушей неосторожного признания Андреа и пришел ровно к тем выводам, которых так опасался почтенный ширазский лекарь. Однако Маттео Джелотти, сын уважаемого, пусть и разорившегося негоцианта, не какой-нибудь плебей и выскочка, чтобы вульгарно воскликнуть: «Вот оно что!» или выдать еще более простецкое «Ага!» Вместо этого Джелотти состроил приличествующую случаю постную мину и укоризненно воззрился на дьякона в унисон с Тахиром-бабой, порицая того за явленное легкомыслие. Неясно лишь было, относилось ли это порицание к пренебрежению венчанием по католическому обряду и, следовательно, обману бедной девушки или к совершенно неуместной откровенности Андреа и раскрытию всех обстоятельств перед родственником монны Михримах. - Подумайте, мессер, что бы на это сказали ваш отец и дядя… - многозначительно произнес Джелотти.
Андреа Торнато: Стыд, волнами накатывавший от ядовитых речей старика, сменился яростью, когда к неистовым обвинениям Тахира примешались благоразумные, но столь нежелательные советы управляющего, противоречившие порывам мятущегося между верой и любовью новобрачного. Кулаки его угрожающе сжались, но отнюдь не самые крепкие члены Джелотти не стали предметом, с помощью которого упражнялись в телесной силе молодцеватые рыцари и охочие до драки плебеи. - Мессер Маттео, велите привести сюда священника из ближайшего храма. И немедленно, - не терпящим возражений голосом объявил венецианец, будто то был не он, неуверенный и отрешенный, а его крепко стоявший на грешной земле, привыкший распоряжаться многочисленными служителями отец. - И пускай он будет посговорчивее. Желваки заходили на щеках дьякона, свидетельствуя о крайней степени негодования. И вовсе не замечание генуэзца стало ему причиной, сколько злость на собственную нерасторопность. Как можно было не додуматься до столь простого решения, как второе венчание, раз свершилось первое, по обряду Пророка? Теперь же следовало скрепить брачные узы обрядом христианским, в который, при достаточной убедительности молодоженов, возможно было вступить с иноверцем.
Маттео Джелотти: Мысли об отце и дядюшке, по мнению сьера Джелотти, принесли странные плоды в виде немедленного сжигания за собой всяческих мостов и закупоривания наглухо всех путей и лазеек к отступлению. Мессер Маттео задумчиво качнул подбородком - нет, умные головы весьма редко сидят на молодых плечах. Однако свою голову управляющий считал достаточно светлой, а потому не стал оспаривать скоропалительное решение Андреа. - Воля ваша, мессер, - спокойно произнес он, не двинувшись с места. - Но вы должны понимать, что сговорчивого священника легче сыскать в Генуе, Венеции или Риме, чем в городе, недавно оборонявшемся от турок. Мессер Андреа?
Тахир ибн Ильяс: Сори, сори, дедушка не утерпел Едва ли приказ о казни всех христиан и муслимов, вступивших с ними в дружественные или иные отношения, прибитый к воротам покоренного города и украшенный большой красной печатью великого ныне султана Мехмеда, мог встревожить старого лекаря больше желания, выказанного молодым имамом. Разве дозволения родственника и наставления, полученного от имама бекташи, было недостаточно для его совести? И уважаемый человек, спешно вызванный ширазцем из едва оборудованной казармы, и сам Тахир-баба изрядно согрешили перед Пророком и исламом, позволив гяуру взять в жены девицу-мусульманку - а теперь, посмотрите-ка, этот бессовестный человек еще и вознамерился ее бросить, как жертвенную овечку, в лапы волков в серых и черных рясах! А, главное, что этот заносчивый мальчишка вознамерился проделать то, что задумал сам хитроумный наставник янычар-аги! - Верно, верно. Иди, да поторапливайся,- кряхтя, как грозящий рассыпаться на части старый сундук, из которого слишком рачительная хозяйка вздумала по случаю достать превратившиеся в труху платья своей прабабки.- Самое время, чтобы наместо объятий и ласковых слов подарить бедной девочке суровую отповедь. Счастливое знамение, что и говорить. А что, скажи мне, почтенный имам,- не скрывая ядовитого блеска в глазах, ширазец повернулся к Андрэа,- какие еще ты припас подарки для моей племянницы? Может, ты хочешь ее здесь и покрестить, так не лучше ли ей вместо праздничных угощений недельку-другую посидеть на посту, на воде и хлебе, как и положено мусульманской служанке в доме почтенного господина? Или, может, ей снять праздничные одежды и ожерелья, что она нацепила для тебя, неблагодарного, и закутаться в холстину, взятую в свином сарае? Гнев был нечастым гостем в старом сердце Тахир-бабы, но оттого сохранил почти юношескую свежесть и силу. Ей-ей, в этот самый миг сьер Торнато был более всего близок к тому, чтобы лишиться едва обретенной подруги жизни: еще пара неосторожных слов - и старец, вознегодовавший с силой Кавы*, ринулся бы в уединенное убежище новобрачной, чтобы увести ее прочь из дома, куда она попала по его недогляду. Однако куда более самопровозглашенному опекуну Михримах был свойственно снисходительное добродушие к шалостям молодых людей - а потому, понизив голос, тот прибавил, компенсируя отсутствие грозящего распетушившемуся диакону пальца выражением лица и голоса: - Говорят, что горькое лекарство легче идет на смазанной медом ложке. Может быть, ты сперва слегка дашь бедной девочке попробовать меда, а не примешься в первый же час брака раздирать ее рот тем, что в него не поместится? * Кава - кузнец из Шах-намэ, посмевший в порыве гнева порвать грамоту, обеляющую тирана Захокка, и поднять народ на бунт.
Андреа Торнато: - И принесите греческое одеяние, наподобие тех, кто надевала ваша гостья, - словно не слыша возражений сотрапезников, продолжал Андреа. Допустив очередную оплошность, когда огласил незаконность своего брака в христианском мире, венецианец вознамерился во что бы то ни стало исправить ее, для чего следовало прибегнуть в хитрости. Накидка знатных ромеек мало отличалась от чаршафа мусульманок, и, вероятно, это смогло бы ввести в заблуждение святого отца, даже окажись он слишком ревностным слугой Божьим. - Живее, мессир Джелотти, прошу вас. Вы же видите, дело не терпит отлагательств. А вы, господин, будьте покойны, - с любезной улыбкой, впрочем, не скрывавшей напряженности новобрачного, обратился последний к старому персу. - Я не буду настаивать на том, чтобы в уши вашей племянницы полился свет катехизиса. Но пускай латинский священник повенчает нас, как я ранее согласился с вашими условиями.
Маттео Джелотти: Стремясь исправить одну совершенную оплошность, сьер Торнато, по мнению мессера Маттео, поспешно угодил в ловушку другой, грубо вмешавшись в тонкий и деликатный процесс пищеварения и церемонию трапезы. Будь на его месте хозяин, мессер Луиджи, из всех грехов более всего слабый перед чревоугодием, он не преминул бы заметить влюбленному, что коли пища насущная преходяща, а любовь вечна, то нежные чувства вполне могут подождать в отличие от нежного желудка. Однако, на счастье дьякона, сьер Джелотти обладал большей неприхотливостью и стойкостью, а положение управляющего не позволяло возражать дальше. Аккуратно отряхнув крошки с платья, он поднялся из-за стола. - Я пошлю за отцом Агостино, это ближе всего, - произнес он бесстрастно, опустив глаза. В самой этой бесстрастности и отсутствии горячности, которая обуяла Андреа, таилось предостережение. Мол, не жалуйтесь потом, мессер, что не были предупреждены. Уже за порогом генуэзец дал себе волю, выразительно возведя очи потолку и брезгливо скривив рот. Пусть лучше его сожрут жабы, чем он настолько поглупеет из-за женщины. От дальнейших клятв Маттео удержал глухой шум, послышавшийся от входной двери, и, полный ожиданий новых неприятностей, он поспешил туда. ---> "Эй, лекарь, слушай. Я опасно болен..."
полная версия страницы