Форум » Город » "Старость - не радость, и молодость не подарок" - 31 мая, два часа дня » Ответить
"Старость - не радость, и молодость не подарок" - 31 мая, два часа дня
Тахир ибн Ильяс: Место: дом Луиджи Бальдуччи Время: около двух часов дня.
Ответов - 49, стр:
1 2 3 All
Тахир ибн Ильяс: Воистину, истинную правду говорит и Библия и Коран, ибо хлеб, преломленный за одним столом сотворил чудо. Несмотря на свои годы и отсутствие привычки зарекаться от чего бы то ни было в этом мире, Тахир ибн Ильяс никогда бы не подумал, что согласится со словами кислолицого управляющего, но - поди ж ты, гора с горой не сходится. Горячность, проявленная диаконом в вопросе, который можно и следовало отложить до лучших времен (по крайней мере, до конца трапезы) не могла не встревожить ширазца, который не без основания полагал подобный пыл достойным лучшего применения. Сила, которая бродила в его подопечных, словно запретный для правоверных хмель, имела выход в почти постоянных военных кампаниях; холодная ярость янычар-аги щедро проливалась на его противников в Диване и врагов на поле боя. Но то, что лекарь слышал и знал о христианских имамах, никак не говорило о том, что эти люди могли утолить свой страстный пыл - во всяком случае законным путем. Обещание Андреа не могло не вызвать у него скептической усмешки, которая могла бы поспорить с гримасой генуэзца. Человек, который еще сегодня утром считал себя слугой божьим, в полдень женился на мусульманке, а в обед принял решение венчаться по христианскому обряду, вызывал подозрение в некоторой неровности характера, если не в преступном легкомыслии. Безумства Кейса хороши в стихотворных строках, стекающих, подобно меду, с языков шииров - но отдавать дочь своего друга в залог непостоянному, словно весенний ветерок, юноше, казалось старику слишком рискованным делом. - Не терпят отлагательств только смерть да роды,- проворчал он, следя за тем, как вызывающе выпрямленная спина управляющего исчезает в арке двери.- И то с первым можно подождать даже мне, а до второго, коли ты будешь и далее избегать объятий супруги, может и не дойти. Что тебе нужно, юноша? Невеста ожидает тебя в брачном покое, в том виде, в котором ее произвела на свет мать, согласная и ожидающая - а ты вместо того, чтоб утолить ее желание, изобретаешь все новые поводы к уклонению. Ты не евнух, мой друг, часом?
Андреа Торнато: Глаза дьякона округлились, как у Азиза в тот миг, когда несчастное животное сидело на тутовом дереве, в полном отчаянии взывая к миру о помощи и спасении. Непорочность жизни, в соответствии с канонами бытия духовного, но идущая вразрез с юными годами и италийским происхождением Андреа, не была достаточной причиной приравнивать того к чернокожему рабу, в это самое мгновение встречавшему своего господина на пороге многострадального дома Бальдуччи. - Мессер, что вы говорите... - пролепетал Торнато на родном языке, мигом позабыв все греческие слова. За подобные инвективы иной его соплеменник пожелал бы вызвать оскорбителя на поединок, на мечах ли, копьях или кулаках, но нынешний говорун был слишком стар для драки, а потерпевшая сторона пребывала в чрезмерном смятении, дабы требовать отмщения за клевету. Андреа набрал побольше воздуха и глубоко выдохнул, чтобы успокоить рассудок, разгоряченный не только недавней перебранкой, но и соблазнительным видением, в котором его прекрасная супруга ожидала своего суженого под покровом спальни, нагая и благоуханная, словно прародительница Ева в Эдемском саду. - Я лишь хочу, чтобы госпоже Михримах никогда не пришлось терпеть неудобства из-за обстоятельств, при которых был заключен наш союз, - вновь переходя на язык ромеев, ответствовал дьякон. - Я желаю сделать ее хозяйкой своего дома и имущества, и нет в том урона для чести той, которую вы столь ревностно опекаете, господин.
Тахир ибн Ильяс: Лекарь мысленно возблагодарил Аллаха за то, что ему удалось хоть на мгновение отвлечь латинянина от помыслов благочестия, несколько неуместных, с точки зрения мусульманина, в сию пору. В конце концов, разве не сказал Кохелет* про то, что всему в этом мире положен свой срок, и разве не призывал многомудрый Сулейман юношам веселиться во дни их юности и ходить по путям собственного сердца? - Поверь мне, мальчик, сейчас ей меньше всего интересно знать, что она получит от тебя иное имущество, чем то, что оставляет мужчина в теле женщины после соития. Обладай ты хоть дворцом шахиншаха и брось ей под ноги хоть все сокровища мира - все это она променяет, не моргнув глазом, на одно объятие и слова любви. Неужели ты думаешь, что сейчас она думает, как взять с тебя побольше денег или дорогого платья? Так-то у вас принято выдавать замуж? Вздох, вырвавшийся из груди ширазца, призван был укорить диакона в подозрениях на счет бедняжки Михримах - но, положа руку на сердце, Тахир ибн Ильяс не мог не вспомнить далекие синие горы и соляные пустыни озера Махарлу, которое иногда, издали, становится красным, как если бы целиком состояло из пролитой крови**. Не мог он не вспомнить и тоненькую, как тростник, девушку с родинкой над выгнутой бровью, ту, что была отдана за богатого купца из далекого края, и увезена прочь, чтобы остаться тенью, год от года реже и реже мелькавшей в памяти одного некогда юноши, а теперь глубокого старика в огромной чалме, заставлявшей его голову тяжко клониться к земле. - Поверь мне, мальчик, все блага мира она не променяет сейчас на один долгих взгляд твоих глаз - а ты всю свою жизнь будешь раскаиваться, если вместо того предложишь ей мертвые камни и обманчивый блеск золота и мехов. *Кохелет в Европе известен как Екклесиаст ** фотография озера Махарлу
Андреа Торнато: Андреа не стал возражать лекарю, говоря, что забота о будущем благополучии, которое мессер Аугусто всегда полагал важным проявлением любви к ближнему своему, ничуть не мешает ему думать о счастье грядущем, заключенном в нежных словах и первых ласках, расточаемых друг другу юными супругами. - Господин... - вздохнул венецианец столь печально, словно сидели они не за свадебным, но за погребальным столом. - Неужели на мне виднеются дьявольские отметины, раз вы полагаете, будто от меня исходит лишь дурное и нелепое?.. С того мига, как я увидел Михримах, в моем сердце больше нет места ни для кого, душа пламенеет при мысли о ней и ее объятиях. И разве то, что я делаю, не является свидетельством той любви и уважения, что я к ней питаю?..
Тахир ибн Ильяс: Аллах не одарил престарелого ширазца ни скрытностью и непроницаемым для чужой проницательности взором, как султана Мехмеда, ни талантом управлять пестрыми рядами войск, как Заганос-пашу - но какие-то отдаленные понятия о стратегии, об осадах и наступлениях, он сумел извлечь из пожелтевших свитков прошлого и собственных наблюдений. Диакон так упорно сопротивлялся тому, что каждый мужчина почел бы за величайшее удовольствие, что все больше сам стал напоминать лекарю янычар-аги невинную девушку, до смерти перепуганную тем, что скоро ей предстояло расстаться с невинностью. Сходство это еще больше усиливалось в глазах язвительного старика тем, что непременным атрибутом латинских священников была ряса, довольно сильно напоминавшая просторные платья восточных женщин. Покачав головой с видом крайнего сердечного сокрушения, он издал вздох, похожий на стон над свежезасыпанной могилой своих ожиданий скорого и многочисленного потомства. - Нет, нет,- огромная чалма согнула его спину так, что длинный нос едва не окунулся в тарелку, которую еще не успели убрать расторопные слуги. Однако лекарь продолжал следить за сотрапезником краешком глаза, желая убедиться в эффекте, который произведут его слова. - Конечно, не мне мешаться в ваши обычаи, коль скоро моя доверчивость и желание сделать бедняжку Михри счастливой отдали ее во власть супруга иной веры, и конечно, не мне мешать ему понуждать ее следовать обрядам, которые станут тяжким испытанием для ее веры. Жена принадлежит мужу, в этом воля Аллаха, милостивого, милосердного... и в его воле заставлять ее ждать, как милости, каждого его слова. У Михри же нет ни приданого, чтоб возместить тебе расходы на брак, ни знатной родни, близость к которой могла бы принести тебе выгоду, ни даже богатого платья и украшений, чтоб приманить тебя к себе. Ее дело - ждать, пока супруг соизволит почтить своей милостью ее спальню, и надеяться, что он вспомнит о ней хотя бы чуть раньше, чем ее юность увянет, подобно чахнущему цветку. Я понимаю, что ты хочешь прежде всего закончить имущественные вопросы... что же, пойду к бедняжке, развлеку ее беседой, пока вы будете составлять свои соглашения. Распорядишься подать нам ужин наверх?- чистый, словно слеза ребенка, взгляд ширазца обратился на диакона; словно следуя своему намерению, лекарь переместился на сундуке и даже спустил вниз одну тощую желтую ногу, пытаясь нашарить под столом туфли, снятые перед трапезой.
Андреа Торнато: - Ваши слова жестоки и несправедливы, - задыхаясь от возмущения, вспылил Андреа. - Вы будто не слышите того, что я говорю!.. Венецианец вскочил на ноги, но тут же опустился, угрюмо потупившись и засопев. Он успел пожалеть о собственной несдержанности, но упорство, с которым клонил к одной ему понятной цели перс, при этом нарочно упуская из внимания суть слов своего молодого сотрапезника, раздражало последнего в той же мере, в которой пребывала в тревоге, смятении и предвкушении его собственная душа. - Я не желал обидеть вас, господин, - дьякон чуть склонил голову, однако избегал встречаться взором с Тахиром. - Но для чего вы потешаетесь надо мной, будто я уготовил злую участь монне Михримах? Что дурного я сделал вам или ей?
Тахир ибн Ильяс: Смятение, столь очевидно выказанное молодым человеком, и пронизавшее, казалось, каждые его взгляд и вздох, заставило сердце старого лекаря немного смягчиться. Собственный отступ, заключавшийся в том, что он позволил правоверной отдать свою руку гяуру, не сопровождался в его глазах такими мучительными колебаниями: тот, кто общается с бекташи и несет в себе частицу крови, что бродила в жилах бражного и богохульного Омара, внемлет проповедям попов всех мастей и видов не иначе, как с улыбкой. Поэтому его желтая старческая ступня нашарила таки сброшенную перед трапезой желтую туфлю с загнутым носком, напоминавшим полумесяц ислама; нацепив ее, старик с кряхтением поднялся и заковылял к Андреа, тяжело опираясь на стол. Теплая шершавая ладонь легла на плечо молодого мужчины - столько полного сил, и, однако, с такой убежденностью употреблявшего их на то, чтоб отрицать самые простые и естественные желания в жизни. - Я слышал, в ваших краях говорят, что мы, муслимы, не ценим своих жен и женщин,- проговорил он тихо и мягко, слегка нагибаясь к Торнато, как если бы тот был его любимым внуком, и только что признался деду в иссушающей его страсти.- Но сейчас именно ты поступаешь как человек, менее всего уважающий желания и надежды своей супруги. Говорю: поднимись к ней и спроси ее, что заставляет ее сердечко биться с большей силой: желание слушать проповеди чужого ей человека или желание провести остаток дня и ночь в твоих объятиях. Завтра, потом, когда угодно - поступи так, как считаешь нужным. Но не сегодня. Сегодня ты должен почтить тот народ, из которого взял себе жену, и следовать его правилам. Спроси ее - а потом делай так, как подскажет тебе твое сердце. Всего одно слово. Идем.
Андреа Торнато: Сомнения Андреа, глодавшие его, словно три дня не евший цепной пес забавлялся брошенной хозяином костью, не развеялись окончательно, но помыслы о душевной чистоте внезапно сделались столь далекими и незначительными, будто горячечный бред, составлявший самую суть бытия в тяжелые дни телесного недуга, трусливо убежали прочь, стоило повеять свежему воздуху, а в жилах забурлить обновленной крови. Юноша поднял взгляд на Тахира и увидел отнюдь не чудаковатого иноверца, вцепившегося в странные обычаи своей веры, как младенец держится за подол матери или нянюшки. Теперь перед ним стоял старший родственник, многоопытный и многомудрый, чей долгий жизненный путь и богатые картины, разворачивавшиеся перед лукавым взором в течение многих десятилетий, убеждали новобрачного прислушаться к его добрым советам. - Идемте, - кротко ответил венецианец, поднимаясь на ноги и поддерживая под локоть старого лекаря. Он поспешил подать ему клюку, однако не торопился убирать свою руку, готовый не только помочь сыну Илиаса, но и надеясь обрести больше уверенности в близости к дядюшке своей молодой супруги.
Тахир ибн Ильяс: Аллах свидетель: если старость опирается на руку молодости, то и верно, что и сама молодость идет по следам, проложенным мудростью. Слова, что так долго не желали проникать в уши Андреа - хотя, чему удивляться, ведь то были слова чуждого ему языка, даже если произносились на книжно-чистом тосканском диалекте - все же пробились если не к разуму, то к сердцу новобрачного. Сухая желтая рука поймала край просторного рукава,- и ширазец всем своим, хоть и не слишком большим, весом налег на плечо латинянина, словно боясь, что тот по непостоянству характера, глупым догматам веры или еще каким-то иным причинам передумает и постарается улизнуть, словно заяц от изловчившегося охотника. - Идем, идем,- повторял он, прищуренными глазами то вглядываясь во взволнованное лицо диакона, озирая путь, как лоцман, ведущий корабль к спасительному берегу. Если же кому-то подобное сравнение покажется маловероятным, ведь путь прокладывал сам Андреа, куда лучше знавший фарватер и осведомленный о местных течениях - педант этот может сравнить ширазца с ветром, что наполняет паруса, толкая вперед и вперед ладью, управляемую неопытным кормчим. Сейчас дом людей Книги и вправду казался ему сказочным океаном, в котором они пустились в путешествие подобно Синдбаду: сундуки и поставцы были опасными отмелями, стены возвышались как скалы, лестница вверх была подножьем вулкана, на вершине которого, подобно дракону, восседал кислолицый управляющий. Для пущего сходства, стоял он недалеко от покоев неблагодарной девицы, нынче ночью бежавшей от ложа своего мужа. В другой раз Тахир ибн Ильяс задумался бы, что потерял этот человек в этом месте, если вспомнить, что хозяин отправил его за имамом - но сейчас он был слишком поглощен делами более приятными. Решительно подтолкнув Андреа вперед себя, он с неожиданной для его возраста резвостью стал подниматься по лестнице к комнатам Михри, словно янычар, направляющийся на штурм неприступной крепости. Завершено?
полная версия страницы