Форум » Город » "О чем надобно знать девице" - 31 мая, два часа дня » Ответить
"О чем надобно знать девице" - 31 мая, два часа дня
Филомена: "Не в том любая дама видит счастье, Чтоб множество любовников иметь, Но всех сословий жены, девы, вдовы, Дурны, красивы, ласковы, суровы – Желают все, по мненью моему, Любой ценой главенствовать в дому". Галата, дом Луиджи Бальдуччи
Ответов - 59, стр:
1 2 3 All
Михримах: После ухода Андреа Михримах могла бы еще долго стоять на месте, мечтательно глядя в пространство, однако Азиз счел, будто теперь хозяйка обязана, наконец, уделить внимание ему. Осторожно и неслышно, как это предназначено Аллахом его породе, выбравшись из-под кровати, кот припал грудью к полу, подобно моряку, несколько лет не видевшему земли и уже отчаявшемуся ступить на ее твердь, после чего издал поистине душераздирающий вопль. Михримах, взрастившая своего питомца с младых когтей, прекрасно знала, что это означало: Азиз жаловался на несправедливость мира, в котором он, прекрасный и нежный, был безмерно одинок, а потому требовал, чтобы его взяли на руки и погладили. Разумеется, отказать ему в этом было бы бесчеловечно, а потому, прижав Азиза к груди и успокаивающе почесывая его под подбородком, Михри принялась обходить комнату, чтобы кот привык к новой обстановке.
Филомена: Увы, покой, бальзамом проливавшийся на душевные раны исстрадавшейся божьей твари, длился не так долго, как, возможно, надеялся Азиз. Благотворное отсутствие чужих людей с их шумом и запахами продолжалось ровно тот коварный промежуток времени, чтобы кот еще не до конца оправился от потрясения, но уже поверил, что оно позади. Двери раскрылись после краткого стука, и вновь встрепенувшийся Азиз увидел еще одного обитателя, точнее, обитательницу дома. Филомена, а это была именно она, в чистом платье и накидке более светлой, чем прежняя, но также практично-коричневой, на мгновение замерла. Пресловутая сарацинка оказалась совсем юной, что не могло не умягчить сердца старой няньки, однако занималась весьма странным делом, невольно заставляющим вспомнить слухи о восточных колдуньях. Единственное, что в прямом и переносном смысле обеляло репутацию Михримах, было то, что кот при ней был белым, а не черным. Сморгнув несколько раз и быстро тайком перекрестившись, рабыня произнесла: – Меня прислал твой муж, госпожа, помочь – если тебе нужна помощь, – и Филомена храбро затворила за собой дверь.
Михримах: Азиз недовольно мяукнул, поскольку хозяйка, больше озадаченная, чем обрадованная появлением незнакомки, слишком сильно стиснула его в объятиях. Михримах помнила, что в доме женской прислуги не было, так сказал Андреа... ах, милый, хороший Андреа! Наверное, он распорядился отыскать эту почтенную женщину нарочно для нее. Почему-то Михри не на мгновение не допустила мысли о том, что служанку мог прислать тот неприятный латинянин, ибо в ее воображении благотворительность никак не вязалась с кислым выражением его лица. - Я в самом деле беспомощна сейчас, как ребенок, - доверчиво улыбнулась она. - Не знаю языка, на каком здесь говорят, не знаю обычаев, которые здесь приняты... Меня зовут Михримах, дочь Низамеддина. Господин Андреа женился на мне сегодня днем и ввел в этот дом. Пока они с моим дядей празднуют нашу свадьбу, мне следовало бы выкупаться и переодеться.
Филомена: Филомена только всплеснула руками, воздержавшись, впрочем, от громогласных выражений сочувствия, лишь пробормотав себе под нос: «Празднуют они, ишь ты!» Кто их, иноверцев, разберет с их диковинными обычаями. Посочувствуешь, а девица возьми и разобидится. Она, казалось, считала само собой разумеющимся, что ее муж, как пропойца после дюжины лет супружеской жизни, отправляется на пирушку, оставив жену куковать в одиночестве. Не сразу, но рабыня сообразила, что «дядя», о котором упомянула Михримах – это Тахир ибн Ильяс. – Так что же, тебя и замуж из женщин отдать было некому? – возмутилась Филомена такому вопиющему нарушению приличий. – Ни наставить, ни благословить, ни совета дать? Сразу видно, когда свадьбу берутся устраивать одни мужчины!
Михримах: - Некому, - смущенно признала Михримах. В этой женщине чувствовалась привычка распоряжаться, причем вступать с ней в пререкания казалось почему-то делом заведомо бесполезным. Отчего-то Михри испытала облегчение, почувствовав рядом человека, который точно знает, что и как надо делать - в этом ромейка была сродни многоуважаемому Тахиру-эфенди. - Моя матушка давно умерла, а других родственниц в городе у нас не было, а соседи... - она виновато улыбнулась, давая понять, что в такую пору людям не то что не до чужих свадеб, но и ни до чего, что не касалось бы их напрямую, дела нет. - Я была бы благодарна за помощь.
Филомена: Ромейка нахмурилась и строго поглядела на Михримах, словно вопрошая саму себя, не уморила ли та матушку и прочих родственниц заодно с соседками, чтобы намеренно выскочить замуж столь непотребно и скороспело. Но, по всей видимости, ничего в наружности мусульманки не предполагало в ней ни столь вопиющего злодейства, ни не менее вопиющей глупости. – Ну, что ж, здесь твоей вины нет, – вынужденно согласилась Филомена, – хотя лучшим способом тут было бы отложить брак, если только… – голубые глаза рабыни сощурились в подозрении: известное дело, когда девица спешит поскорее окрутиться у попа. Тем паче, не было ни матушки, ни родни, чтобы приглядеть и защитить в случае чего. Она склонилась к Михримах и, понизив голос, спросила. – Уж не в тягости ли ты, голубушка? И служанка выразительным жестом обрисовала преувеличенно выпяченный живот.
Михримах: Азиз и Михримах уставились на служанку одинаково круглыми глазами - но если у кота такой взгляд был от природы, волей создавшего его Аллаха, то лишь безмерное изумление заставило девушку уподобиться ему. Пожалуй, Михримах не нашлась бы с ответом, если бы не вспомнила учительные речи имама, совершавшего бракосочетание. - Пророк - да благословит его Аллах и приветствует! - сказал, что необходимо вступать в брак, как только люди достигают зрелости, а всякое промедление - это грех и поощрение к греху, - промолвила она, наконец. - Поэтому господин Андреа сразу испросил у моего дядюшки разрешения жениться, а дядюшка, не откладывая, позаботился о том, чтобы между нами не случилось ничего недозволенного.
Филомена: Служанка громко закашлялась, словно упоминание чужого нечестивого бога стало ей поперек горла. Но на самом деле непочтительный кашель – потому как смеяться в ответ на слова, исполненные благочестия и невинности Филомена никак не могла – был вызван образом Тахира-бабы в роли блюстителя нравственности, поскольку бесстыжий старик зарекомендовал себя в глазах строгой ромейки как совершенный нечестивец и богохульник. Но, как говорится, что православному грех, турку – что с гуся вода. – Ну, раз дядюшка позаботился, оно, конечно… – пробормотала она вполголоса. С другой стороны, брак, заключаемый священником, преследует те же благие и прагматичные цели (помимо деторождения), но все же о том не заявляется во всеуслышанье. Поистине, турки бесстыдный народ! Тут Филомена подумала, что помощь мусульманской девице может заключаться вовсе не в том, что потребовалось бы православной невесте. – Воду для омовения скоро принесут, – громко произнесла рабыня, – сама видела, как в кухне греют большой чан. Насчет одежды я могу распорядиться. Чем же я еще могу помочь тебе? За локоть она увлекла Михримах к кровати, дабы избавить беседу от принужденной неловкости. Турчанка по-прежнему держала в руках кота, и теперь Филомене казалось, что Азиз служил некой заменой для девушки отсутствующему дядюшке и прочих родственников до седьмого колена обоего пола.
Михримах: - У меня есть одежда, - Михримах неловко указала подбородком на свой узел с пожитками, поскольку руки у нее все еще были заняты. - И господин Андреа уже распорядился принести мне платье, но я хотела бы носить свои вещи... Она растерянно оглянулась на кровать, догадываясь, что служанка предлагает ей усесться на этот неудобный предмет меблировки, но все же опустилась на скамеечку-приступку, сочтя ее более подходящим сиденьем. - Мне... - Михри замялась, хотя понимала, что у нее может и не быть другого случая выяснить все, что вызывало у нее смесь любопытства и священного трепета. - Для меня очень важно, чтобы... чтобы все было... приятно моему мужу и... благопристойно, - с облегчением нашла она нужное слово, снова бросив взгляд на ложе, которое предстояло разделить им с Андреа, в надежде, что собеседница поймет, какого рода затруднения испытывает новобрачная.
Филомена: Филомена смерила турчанку оценивающим взглядом, но не приценивающе-торговым, как смотрел бы мужчина, тешущий взор приятными изгибами, а женским, прицельно-изучающим, не пропускающим ни единого изъяна. Однако Михримах с честью выдержала это испытание. – Вещи твои останутся при тебе, но поверь, ты очень скоро сама не пожелаешь носить их, – усмехнулась служанка. – Ведь латинские женщины одеваются совсем по другой моде, и захочешь ли ты обликом разительно отличаться от сестер твоего мужа? Поверь, девочка, – доверительно произнесла она, – сменить оперение это самое легкое и приятное, что тебе предстоит в новой жизни. Не считая, конечно, – тут усмешка Филомены стала лукавой, – того, что ты мужу отдашь. Насчет него уж не беспокойся: мужчины, в особенности молодые, как твой Андреа, волей Господней устроены так, что как бы ты ни исхитрялась или вовсе ничего не делала, он все равно останется доволен. Легкая тень набежала на лицо ромейки… С куда большей охотой она давала бы эти советы своей воспитаннице после заключения благословленного церковью брака, но увы – Анна была избавлена ныне от драгоценного девичьего неведения.
Михримах: Объяснения почтенной ромейки успокоили сомнения Михримах лишь отчасти. Андреа, конечно, как и положено мужчине, знал, как себя вести, и это обнадеживало, однако по-прежнему было непонятно, следует ли встречать мужа сидя, стоя или - о Аллах! - лежа, что при этом должно быть надето или снято... Уши Михримах неотвратимо становились пунцовыми. - Но... но, может быть, есть что-то особенное, что делают латинские жены? Или какие-то особенные слова, которые надо сказать? - можно было не сомневаться, что с особой радостью новобрачный услышал бы от своей молодой супруги слова христианской шахады. Михри не знала, как это называется на их манер, но догадывалась, что подобное возглашение веры должно существовать. - Кроме молитвы, я хочу сказать, - уточнила она, не желая переводить разговор на утверждение преимуществ ислама над прискорбным троебожием, которому, увы, был предан и Андреа.
Филомена: Невинным своим вопросом племянница сумела то, что не удалось дядюшке, – поставила самоуверенную ромейку в тупик. О нравах и брачных обычаях латинян та имела весьма смутное представление, и теперь озадачилась так же, как если бы ее попросили напеть бессмертное творение Гомера, с коим знакома была только по кратким ученическим отрывкам, порой заучиваемым при ней ломким юношеским баском братца Анны, кира Андрея. От посрамления рабыню спасало лишь то, что уличить в невежестве ее было некому: Михримах знала и того меньше, а Андреа Торнато не достанет бесстыдства расспрашивать свою юную супругу о таинствах посвящения в женские тайны. Посему Филомена ничуть не смутилась – бог с ними, латинянами, чай не о трех головах и не о трех ногах людишки. Нехристи-мусульмане и то по такому же божьему образу и подобию скроены, что уж говорить о почти собратьях по вере. – И-и-и… – тонко протянула она, присев рядом с Михримах. – Погляди на меня, да на себя, много ли сыщешь различий? Кроме годков, конечно. Так и в спальне меж мужем и женой все одно деется, кто бы их ни обвенчал. С мужем будь приветлива, не дичись, но и прыти лишней не надо, – строго проговорила она, – а то наслышана я, что вас с малолетства обучают всякому – так что будто бы самой невесте мужним женам советы раздавать впору.
Михримах: Послушно посмотрев на собеседницу, Михримах внезапно совершила для себя потрясающее открытие, сообразив, что утехи любви доступны и желанны не только для юнцов и юниц, но и для людей... э-э-э... зрелых, чтобы не сказать, пожилых - а в глазах восемнадцатилетней девушки ее наставница выглядела немногим моложе почтенного дядюшки Тахира. Мысль эта отчасти поразила Михри, отчасти - насмешила, и лишь в последнее мгновение ей удалось превратить сдавленный смешок в подобие смущенного покашливания. - Меня наставляли с почтением слушать советы старших, - она с любопытством взглянула на ромейку, - усердно молиться Аллаху, вести дом... Разве не тому же учат своих дочерей те, кто поклоняется пророку Исе? Михримах очень хотелось узнать, что же это за "всякое", и пусть она была уверена, что представления доброй женщины о воспитании правоверных далеки от действительности, возможно, эти же заблуждения разделял Андреа, а значит, мог ожидать от жены этого самого "всякого".
Филомена: – Так я и думала, что брехня все это, про мусульманок-то, – солгала Филомена, с явным разочарованием складывая руки на животе. – В одном конце улицы чихнут, на другом скажут, что родила, и так и пойдут языками чесать на радость нечистому, – рабыня перекрестилась и поплевала через левое плечо, чтобы отогнать беса. – А ты все верно говоришь, дочка: молиться, поститься, дом вести да детей воспитывать. Кир Андрей смотреть на тебя будет – не насмотрится, радоваться будет – не нарадуется. Рабыня поглядела на свежее юное личико Михримах и вздохнула: не понимает турчанка очевидного – ее молодость и красота первый ключик к супружеским радостям, и не нуждается она ни в каких ухищрениях и уловках, на которые вынуждены пускаться менее взрачные девицы. Зато – тут Филомена не удержалась от самодовольного хмыканья – коли в кровати лежишь не колодой, а ездишь лихо, то и хроменькой чалой лошадке можно вскачь увезти всадника от статной белой кобылицы с тихим ходом. Но то совет не невесте, а уже жене – обождет пока.
Михримах: К обоюдному счастью, Михримах читать мысли не умела, а то, что было произнесено вслух, никак не задевало ее нежных чувств, и даже более того - вселило в нее уверенность в том, что исламская добродетель вполне сгодится для христианского брака. - Спасибо, добрая женщина, - девушка почтительно склонила голову перед собеседницей - пусть та и была всего лишь прислугой, Михри чувствовала себя обязанной. - Теперь мне намного спокойнее. Прошу вас, скажите мне свое имя, чтобы я знала, за кем посылать... я надеюсь, вы не откажетесь прийти, если мне снова понадобится помощь? - она почти просительно взглянула в голубые глаза служанки, совсем непохожие на серые очи Андреа, но все же почему-то живо напоминающее о нем. Михримах сейчас наводило на мысли о муже буквально все - шорох ткани (о, такой же, какой издавало его мрачное одеяние), косо падающий на пол луч солнца (не он ли заглядывал в дом Низамеддина, когда имам наставлял молодоженов?)...
Филомена: Филомену обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, ей неимоверно льстило, что она так ловко и споро управилась с нелегким и щекотливым делом наставления сарацинки. Та, вон, чуть ли не в рот ей смотрит сейчас, аки оголодалый птенец. Но с другой – не стала ли рабыня потатчицей греховного союза, ведь Михримах ни словом, ни намеком не обмолвилась о крещении в христианскую веру? В битве тщеславия и добродетели обеду одержало житейское здравомыслие. И кир Андрей, и его юная супруга пребывали в равном ослеплении, не войдя в лоно греческой церквы, а посему старая ромейка со скорбной душой оставит их во власти заблуждений, не осквернив уст своих похвалой одному из лживых учений. – Филоменой меня звать, – запоздало представилась служанка, однако подчиненное положение и строгая скромость не дозволяли ей молвить слово, пока ей не зададут нужного вопроса. – Зови, коль нужда возникнет, – милостиво разрешила она и заквохтала, мелко затрясясь обширной грудью. – Только не думаю я, что понадоблюсь, когда ты будешь с мужем. Речи служанки прервал тяжелый топот за дверью, металлический удар и приглушенные возгласы, в которых, даже не зная наречия Генуи, легко было угадать проклятия по их звучной и яркой окраске. Дверь растворилась, и двое слуг, поднатужившись, внесли глубокую медную лохань, от которой подымался теплый пар. Емкость была не настолько велика, чтобы Михримах могла возлежать в ней, подобно египетской царице, но все же в ней было достаточно места, чтобы девушка поместилась там, скрестив по-турецки ноги. Наметанный глаз Филомены узнал в лохани самый большой кухонный котел, которым на ее памяти генуэзцы пользовались от силы полудюжину раз.
Михримах: В таком казане было бы очень удобно варить плов к свадебному пиру, но раз уж оного не предполагалось, невеста не имела ничего против, чтобы в нем искупаться, надеясь лишь, что вода в нем все же не чересчур горяча. Дождавшись, когда слуги закончат носить все необходимое, Михримах принялась раздеваться, несколько смущаясь общества Филомены, не столько потому, что обнажаться перед чужой женщиной казалось ей стыдным - в конце концов, Михри бывала в банях, но более опасаясь того, что ромейка сочтет ее недостаточно застенчивой. Тем не менее, девушка с удовольствием вымылась в удивительной купели, прибегнув к помощи служанки лишь для того, чтобы привести в порядок волосы. Надев только шаровары и рубашку, Михримах укрыла плечи полотенцем и присела обратно на скамеечку, чтобы Филомена смогла расчесать и высушить ее косы. Конечно, прежде она обходилась совершенно самостоятельно, но не могла не признать, что гораздо удобнее, если гребнем и щеткой орудует кто-то другой.
Филомена: Старая служанка не провела по волосам турчанки щеткой две сотни раз, чтобы они блестели и переливались, как черное золото или переливчатый шелк, как то делала для своей госпожи, но до того на прислугу покрикивала повелительно, чтоб морду отворачивать не забывали, но котел тем не менее поставили ровно, не расплескав ни капли. Как видно, не зная ни единого древнего философа ни в лицо, ни по имени, ни по учению, Филомена могла бы дать урок по части ограничения необходимого и достаточного. Три дюжины движений гребнем в запутанных после мытья прядях – самый раз. Морщинистая рука сновала в волосах Михримах, как челнок в нитях утка, завершая священнодействие, когда за дверью послышалась какая-то непонятная возня. Филомена нахмурилась. – Я кому сказала, ждать, пока не позовут? – возвысила она ворчливый глас и для пущего понимания добавила, безжалостно коверкая язык Данте, – uscire, прочь, вон изыди.
Тахир ибн Ильяс: Из эпизода "Старость не радость"... ... Именно этот момент, признаться, не слишком удачный, выбрали двое спорщиков, чтоб присоединиться к дамам сердца (каждый к своей), оправдывая турецкую поговорку о том, что волк, сколько ни корми, тянется к молодой овечке. Впрочем, старый Тахир, как он ни был стар, продолжал полагать себя мужчиной - и, стало быть, не мог переступить порог комнаты, в котором пребывала сейчас молодая женщина, возможно - в том виде, в каком ее пристало видеть лишь покойной матери в день рождения. Бросив последний недовольный взгляд за спину, словно даже незримое присутствие управляющего могло повредить нравственности и доброму имени Михримах, он вытянул руку с клюкой и с силой несколько раз постучал в дверь, предупреждая о неожиданном (или, как знать, скорее всего с тайным страхом и надеждой ожидаемом) визите.
Андреа Торнато: Если трепет перед неожиданным и неизведанным был свойственен девице, готовой перейти в полное владение супруга, то последний пребывал в ничуть не меньшем волнении. Приближение к комнате, где обосновалась Михримах, говорило о скором начале новой жизни, а порог, над которым готов был занести ногу в расшитой туфле старый лекарь, становился для Андреа рубежом, за которым, как за Рубиконом, не было пути обратно. - Быть может, они заняты? Быть может, моя жена принимает ванну или переодевается? - стыдливость и приверженность к приличиям вступали в ожесточенный поединок с желанием и страстью, разгоравшейся из нежного влечения к маленькой сироте, завораживая и пугая венецианца своей силой. Разумные доводы и праведные движения сердца не могли объяснить то, что испокон веков свершалось в людских душах, но до сих пор не было отведано, как запретный плод, Андреа Торнато.
Тахир ибн Ильяс: Коран, безусловно, предписывает супруге представать перед своим господином в наилучшем виде: прибранной, наряженной и пребывающей в добром расположении духа - и, конечно же, новобрачная просто обязана была проявить в этом вопросе особое рвение. Но новое колебание имама одновременно и раздосадовало и позабавило старика, которому нетерпелось довести до удачного завершения это дело так же, как он уже дотащил переменчивого юношу до рокового порога. - Заняты, как же? Я скажу тебе, чем занимаются женщины в такое время! Сурмятся и белятся, да выбирают, какая прическа им больше к лицу, да переодевают колечки с пальчика на пальчик - великое дело! Говорят, соловей так решил посвататься к жаворонку: то один прилетит к гнезду, то другой, пока оно вовсе не развалилось, да не сгнило на радость полевкам; но ты же не хочешь, чтобы твое семейное... гнездышко покрылось пылью раньше, чем его хорошенько встряхнули и взбили спинами в первый раз. Или ты думаешь, девица сама должна в первую ночь входить к мужу? Может, у вас так принято? Не позволяя Андреа опомниться и не давая времени опомниться тем, кто в эту минуту, скорее всего, пребывал в таком же волнении, как и он, ширазец что было сил заколотил клюкой в дверь, крича наподобие султанского глашатая: - Эй, именем Господа, открывайте! Пришел хозяин дома, господин душ ваших; его желание - войти к молодой жене! Открывайте, пока не выломали двери и не обрушили на ваши головы гнев господина! "... или пока господин сам не убежал прочь, как школьник, впервые увидевший женщину в хамаме".
Михримах: Стоило Михри заслышать голоса за дверью, как щеки девушки запылали румянцем, причем и самый искусный толкователь человеческих душ не смог бы определить, вызван он смущением от близости с возлюбленным мужем или предвкушением ее. Когда же Филомена решительно потребовала, чтобы их оставили в покое, новобрачная едва не кинулась к двери, но Тахир-баба предварил ее просьбу вернуться своей торжественной и отчасти даже грозной речью, которая, впрочем, нисколько не напугала его племянницу. - Прошу, Филомена, откроем им, - проговорила Михримах с улыбкой застенчивой и немного лукавой, будто во власти служанки и впрямь было согнать молодожена с брачного ложа. - Я желаю видеть моего супруга... и дядюшку, - добавила она, прикрываясь рукавом, чтобы смешок не прозвучал слишком отчетливо. Почему-то ей казалось, что присутствие почтенного Тахира-эфенди внесет большое оживление в торжественность такого важного момента, как брачная ночь... или, лучше сказать, день.
Филомена: – Кабы от такого грохота молодая жена не подумала, что кров норовит обрушиться ей на голову, как в Содоме и Гоморре, или не попутала мужа с быком, рвущимся с привязи, – едко отпарировала Филомена в сторону двери, хотя Михримах вовсе не выглядела испуганной. Однако просьба девушки, подкрепленная красноречивой улыбкой, не могла не найти отклика даже в сердце, иссушенном годами и недавними горестями. Увы, старая рабыня отдала бы остаток поседевших волос и остатки отпущенных ей лет, чтобы так же отпирать дверь законному и венчанному супругу киры Анны, ловя смущенную улыбку в очах воспитанницы. Со вздохом, который можно было отнести к усилию, которое требовалось, чтобы приподнять обширную фигуру служанки с сиденья, Филомена повернула ключ в замке и распахнула створку навстречу гостям. Слуги-итальянцы, как им было велено, дожидавшиеся под дверью, понимающе переглянулись и беззвучно захихикали, пользуясь тем, что взгляды Андреа и Тахира-бабы были обращены внутрь, к жемчужине, скрываемой в раковине и плоти моллюска.
Тахир ибн Ильяс: Едва ли старый ширазец ожидал встретить здесь кого-то другого, кроме старой прислужницы, судьба которой, казалось, судила той стать сводней при молодых супругах до конца своих дней. Однако, при появлении Филомены на физиономии лекаря появилось такое непередаваемое изумление, как будто он зашел помолиться в мечеть и наместо имама, читающего пятничную проповедь, обнаружил там толпу обнаженных девственниц, отплясывающих бандари. Наклонившись вперед, вытянув тощую шею, так что чалма его стала походить на чашку от трубки для курения опия, перс прицокнул языком, словно перед собой видел какое-то невиданное и, признаться, не очень приятное глазу зрелище. - Э-э-э, дочка, что с тобой сталось,- протянул он, с тревогой рассматривая круглое лицо ромейки, как будто видел его впервые.- Что с тобой сделала эта старая ведьма, подумать же страшно! Ну ничего, деваться-то ему уже некуда,- хихикнув, Тахир повернулся к Андреа и с видом полнейшего сокрушения обратился к нему, пожимая плечами: - Ну, извини, мальчик, должно быть со слепых глаз не разглядел. Правда, отец ее Хаджи Низамеддин, писал мне про дочку давненько... еще, кажись, при покойном султане Баязиде*. Ну да ничего: причешем, накрасим, и заживете с ней душа в душу. С лица не воду пить, зато точно знаешь, что никто другой не позарится. * Баязид умер в 1403 году
Андреа Торнато: Тахиру, видимо, было неведомо, что накануне Андреа свел знакомство и с дочерью Михаила Варда, и с ее кормилицей, а потому присутствие женщины в доме Бальдуччи нисколько не удивляло венецианца, более того, шутка перса не была оценена по достоинству, поскольку новобрачный уже ничего не слышал, а превратился в одно зрение и обоняние, желая увидеть свою нареченную за широкой спиной Филомены и улавливая ароматы притираний и масел, оставшиеся под сводами после купания Михримах. - Монна Филомена, благодарю вас за помощь, что вы оказали моей супруге, - с трудом избегая прерывистости речи, столь свойственной людям взволнованным, вымолвил дьякон. - Господь наградит вас за вашу доброту. Рассеянным взглядом скользнув по темному покрывалу ромейки, он высмотрел в глубине комнаты знакомую фигурку, окутанную, словно волшебным облаком, лавиной темных волос, пышных и блестящих.
Филомена: Общеизвестно, что человек обладает поистине дубленой кожей, дабы противостоять стрелам насмешек, нацеленным в других, но та же кожа приобретает чувствительность месячного ягненка, когда мишенью колкости становишься сам. Так, если сьер Торнато пропустил мимо ушей ерничанье старика-лекаря, очарованный видением распущенных кос Михримах и предвкушением брачной ночи, то Филомена отнюдь не пребывала в забытьи. Бросив колючий взор на насмешника, она преувеличенно сладко обратилась к жениху, показывая, что она вовсе не пребывает в дурном расположении духа, и ее холодность направлена лишь на того, кто ее заслужил. – Верно говорите, господин, Господь за все воздаст, – многозначительно произнесла рабыня, с почтительностью отходя в сторону, – за хорошие и за дурные дела, и за хорошие или злые слова тоже воздаст, не забудет.
Тахир ибн Ильяс: Зря, ох, как зря почтенная ромейка припомнила Бога и его воздаяние, ибо не было в глазах ширазца человека более виноватого в том, что Анна Варда покинула кров своего мужа, поддавшись на злобные наговоры и впав в ересь, непростительную даже для бесстыдной блудницы, не то что едва расставшейся с девством женщины. Именно ее змеиному, хитрому бабьему языку удалось разрушить скрижали мудрости - несомненно, могущие посоперничать с сулеймановыми - что пытался прочесть и внушить ромейке старый лекарь и которые, казалось, начали находить сладкий и волнительный отклик в ее душе. Тахир ибн Илиас готов был поклясться не только остатками зубов в своем рту и немногими редкими волосами на голове, что во взоре дочери Михаила, едва вставшей с брачного ложе, не нашлось бы ни следа сожаления, а в ее речах - ни одной крупицы горечи; напротив, с первых объятий познав сладость телесного слияния и жар любовных объятий, она едва ли могла жаловаться на робость и нерешительность мужа - качества, признаться, сильно тревожившие перса в молодом диаконе. Страшно подумать, что эта женщина успела наговорить бедняжке Михри. - А-а-а, это ты, старая,- протянул он, как будто только сейчас узнал строгую наставницу и коварную разрушительницу едва наметившегося семейного счастья Мехмет-паши. Выпрямившись, насколько это позволяла согнутая возрастом и непосильными трудами спина, он принялся заново озирать свою противницу, в показной задумчивости поглаживая редкую бороду, словно купец, приценяющийся на рынке к дорогостоящему, но несколько сомнительному товару. - Смотри-ка, прямо помолодела, не узнать тебя с моих слепых глаз. Помылась, что ли, ждешь кого? И не надейся: у него,- движеньем клюки он указал на Андреа,- уже невеста есть, да получше тебя будет, а мне такая старуха и даром не нужна, и с приданым не нужна. Разве что вон тому, с рожей как у лошади, что под лестницей караулит. Тебя, что ль, поджидает? И то, для такой красавицы как ты, чем не супруг: и статен, что твой шест в огороде, разве что воронами чуть-чуть обгажен, и красив, как будто только что удила с него сняли после двух-трех дней скачки. Не ты, часом, его подзаездила?
Филомена: При упоминании управляющего Филомена встрепенулась и нахмурилась, но виной тому были отнюдь не инсинуации Тахира-бабы. Близ покоев, отведенных дочери Хаджи Низамеддина, в женской половине дома, находились комнаты Анны Варда, и что, интересно, позабыл там Маттео Джелотти? Старая рабыня мгновенно раскаялась, что уступила просьбе Андреа и собственному добросердечию и оставила Анну одну. Не то что бы Филомена не доверяла почтенному генуэзцу – она сейчас не доверяла никому из мужского рода-племени. Посему насмешник удостоился ответа почти мирного. – Если поджидает, то скоро буду, – проговорила рабыня с оттенком угрозы, – не мне свечку держать при молодых, да и прибрать тут пора, – и она кивнула на остывающий котел с водой. – Как видишь, пришел твой муж, дочка, – уже мягче обратилась она к Михримах, – пора мне и честь знать. Помни о том, что я сказала, и не бойся.
Тахир ибн Ильяс: Много, много лет спустя умные люди изрекли, что самые, казалось бы, не идущие к делу и безобидные вещи, как на раскрытой ладони выдают самые потаенные, тщательно скрытые обычаи и устои народа, коий эти тайны пытается утаить. К примеру, танец, в Азии со всей откровенностью и простотой отражающий единственную цель женщин (и розовещеких юношей) - быть услажденьем мужчины, в Европе давно уже превратился в кривое зеркало странных и причудливых ухаживаний, которыми, словно Феодора - царским пурпуром, прикрывались те же желания и те же порывы. Этого старому ширазцу понять было не дано. Зато он мог понять другое: приливавшее и отливавшее, словно кровь к взволнованному лицу Андреа, его нетерпеливое и одновременно почти испуганное желание вступить в законные права мужа. Поэтому, подмигнув ромейской служанке, он произвел некие сложные перемещения, подобно ферзю на разлинованной доске, пришедший, как говорят, из диких и чудных мест, и уже многое множество лет заменявшей немногим посвященным мудрецам грозные башни и армии. Итогом этих замысловатых рокировок стало то, что на площадке перед дверью внезапно не осталось совершенно никакого места, куда бы мог ступить Андреа, не натыкаясь на округлую фигуру Филомены или ширазца со всеми его составляющими: чалмой, клюкой, сгорбленной спиной, или тощим, откляченным задом, который уже неоднократно становился жертвой коварного белого кота Азиза. Никакого, кроме как за порогом опочивальни. Но лекарю, как видно, показалось и этого мало: запутавшись то ли в ногах, то ли в полах своего халата, он, очевидно, потерял равновесие, и, как молодой бычок в новый забор, ткнулся головой в поясницу Андреа, придав тому тем самым легкое, но ощутимое ускорение.
Андреа Торнато: Положение было бы безвыходным, стой перед Андреа косматый лев, рыкающий в неистовой своей ярости. Но сейчас, вместо царя зверей, в комнате находился лишь похожий на меховую подушку Азиз, уменьшенное подобие мучителей первых христиан на аренах языческого Рима. К тому же кот был слишком озадачен происходящим, что явственно читалось на его морде, дабы пытаться наброситься на кого бы то ни было. Имперскими же воинами сегодня стали ромейские и генуэзские слуги, а их сотником, несмотря на согбенный стан и почтенные лета, ловко извернувшимся и переместившимся за спину новобрачного, являлся Тахир-баба. Впрочем, все эти занимательные метафоры могли бы прийти в голову стороннему наблюдателю, но никак не молодому Торнато, который не замечал более ни присутствия челяди и старого лекаря, ни Азиза, присевшего на ковер и внимательно наблюдавшего за разворачивавшейся сценой. Единственное, что видел венецианец, были огромные глаза Михримах, смотревшие на него со столь непривычной нежностью. Этот зачарованный сон не нарушило даже деликатное поскрипывание двери, осторожно прикрываемой персом, чтобы ничто не помешало законному уединению молодоженов. - Монна... - нашелся со словами Андреа. - Монна Михримах. Я... Вы позволите мне остаться?
Михримах: - Вам незачем об этом спрашивать, муж мой, - мягко отозвалась она, убирая руку от лица и чувствуя, что яркий румянец снова разливается по щекам. Странно было понимать, что Андреа волнуется куда больше нее, своей новобрачной жены. Михримах внезапно совершенно перестала беспокоиться о том, что и как случится между ними дальше, с чистым сердцем полагаясь на своего супруга. Однако она понимала, что было бы нечестно целиком и полностью переложить всю ответственность на его плечи. Пусть мирный имам и не уступал в телесной силе любому доблестному воину из армии султана, Михри понимала, что сейчас Андреа нуждается в опоре душевной, и кто, как не она, любящая и возлюбленная, мог бы стать ею! Комната была не так уж велика, и молодоженов разделяло всего несколько шагов, но Михри казалось, будто она преодолела расстояние, не меньшее, чем от Константиние до Шираза, прежде, чем приблизиться к мужу и заглянуть ему в глаза снизу вверх, открыто и доверчиво: - Я хочу, чтобы вы остались.
Андреа Торнато: - Ваша воля - закон для меня, госпожа. Не в силах устоять перед чарующим взглядом глаз Михримах, казавшихся вблизи огромными, как темные озера в горах Далмации, ее супруг соединил свои руки с тонкими девичьими ладошками. Это простое движение, столь естественное для влюбленных, неожиданно придало уверенности Андреа, будучи той самой поддержкой, о которой думала его нареченная. - И это самая заветная моя мечта, - от прежних колебаний, смущавших душу дьякона и приводивших в изумление его собеседников, не осталось и следа. Он улыбался ясно и почти безмятежно - почти, поскольку в глубине его глаз полыхала сладкая истома, вот-вот готовая взвиться беспокойным нетерпеливым пламенем, с которой так часто и древние мудрецы, и ныне живущие рифмоплеты сравнивали любовную страсть. Душистый аромат дорогого мыла, который Джелотти не поскупился выделить на девичьи нужды, немедленно возродил в памяти латинянина слова Тахира о том, что последователи Христа-де предпочитают грязь и зловоние. Купальни для разного люда, от бедняков до вельмож, которых построили немало в западных землях, должно было развеять это заблуждение старого перса, но полемике о чистоплотности не суждено было состояться, поскольку ее оттеснила иная, более волнующая тема. Плодам ее суждено было вскоре взойти на широком ложе, занимавшем добрую четверть комнаты, но до наступления заветной минуты следовало привести себя в порядок, дабы у Михримах не возникало нежеланных мыслей в тот миг, когда душам обоих влюбленных надлежало воспарить в далекие от житейских дел сферы. Бросив взгляд на чан с полуостывшей водой, Андреа промолвил: - Позвольте мне сперва умыться с дороги.
Михримах: Предложение это пришлось как нельзя кстати, потому что Михри уже невольно приподнялась на цыпочки, чтобы удобнее было смотреть в его лицо - а там и до поцелуя было бы недалеко. И пусть в нем не было ничего греховного между супругами, что-то подсказывало ей, что подобный поступок новобрачной окончательно вывел бы ее мужа из душевного равновесия. - Еще есть теплая вода, - Михримах проворно подхватила кувшин, радуясь, что прислуга не успела вынести всё после ее купания. - Я помогу. Лишь день прошел с тех пор, как дочь Низамеддина омывала царапины, оставленные на коже христианского имама когтями неблагодарного Азиза, и это было прекрасным поводом снова проявить заботу. - Хорошо ли заживает ваша рука... Андреа? Драгоценные напутствия Филомены никак не касались правил вежливости, принятых между латинскими супругами, но Михримах, справедливо сочтя свой брак, решила поступать так, как ей хотелось, полагая, что уважение можно выразить не только церемонными словами и поклонами. А имя своего мужа, схожее с греческими и одновременно отличное от них, госпожа Торнато находила чрезвычайно благозвучным.
Андреа Торнато: Андреа мельком взглянул на свою руку, на которой красовались доказательства его давешнего тесного знакомства с любимцем юной новобрачной. - Не буду иметь ничего против, если эти царапины останутся навсегда, ведь благодаря им мы с вами познакомились, - белозубая улыбка засияла на лице венецианца, и чем меньше оставалось в ней смущения, тем больше источала она неподдельную радость от столь непредсказуемого, но воистину счастливого стечения обстоятельств. Понимая, что вскоре этот миг наступит и, ввиду нового положения молодых людей, вряд удастся его избежать, Торнато принялся за свое одеяние, изрядно пропыленное и мало подходившее для брачных чертогов. В таком виде Михримах уже доводилось его лицезреть днем ранее, но теперь, во время умывания, предстояло обнажиться, чего Андреа не позволял себе нигде, кроме собственной спальни и купален, где мужчины предавались водным забавам вдали от женских глаз. Стянув рубаху, он чувствовал себя как невинная девица на невольничьем рынке, которую видавшие виды торговец демонстрировал всем желающим без малейших признаков одежды.
Михримах: Христианские ровесницы Михримах имели перед ней то сомнительное преимущество, что могли лицезреть мужскую наготу на богопротивных рисунках, украшающих стены их храмов. Безусловно, само сочетание подобных изображений с якобы святостью места, где они находились, свидетельствовало о полнейшем бесстыдстве тех, кто рисовал это непотребство, тех, кто взирал на него, и тех, кто благословлял его как полезное. Но в то же время вряд ли у латинянки или ромейки могло перехватить дух лишь оттого, что мужчина перед ними снимает рубаху. Михри же показалось, будто перед глазами у нее все поплыло, когда Андреа сбросил сперва свой черный балахон имама, а потом и сорочку. Раскрыв рот, чтобы заверить супруга в том, что желала бы ему скорейшего выздоровления даже от такой пустячной раны, Михримах обнаружила, что голос не повинуется ей. До тех пор, пока она широко распахнутыми глазами смотрела на Андреа - неважно, на его ли обнаженный торс или на лицо - в этом-то не было, казалось, ничего смущающего - новобрачная могла только беззвучно шевелить губами, пораженная совершенной работой Аллаха, милосердного, всемилостивого, даровавшего их с мужем друг другу... Лишь заставив себя оглянуться в поисках полотенца, Михримах нашла в себе силы заговорить: - Вы должны простить меня, если мое поведение покажется вам нелепым или смешным. Когда я вижу вас... так близко... и дотрагиваюсь, - тут уши у нее снова запылали, - со мной творится что-то странное.
Андреа Торнато: Первый порыв - смутиться и опустить взгляд, что вызвало бы смех и добродушное подтрунивание со стороны старших братьев Торнато, - был развеян иным желанием, усилившимся после признания Михримах. Обхватив пальцами тоненькое запястье девушки, Андреа приложил ее ладошку к своей груди. - Что же вы чувствуете, моя дорогая супруга? - сдерживая дрожь в голосе, что вызвала близость возлюбленной, венецианец смотрел в ее широко распахнутые глаза и читал в них те же волнения, которые тревожили его самого, и чаяния, что волнами заставляли содрогаться в предвкушении некоего таинства, завеса над которым вот-вот готова была приоткрыться.
Михримах: Первым порывом Михримах было отдернуть руку, девушке казалось, будто ее ладонь так горяча, что может оставить след на груди Андреа, подобно тому, как прикосновение праведников запечатлевается на камне. Прерывисто вздохнув, она попыталась собраться с мыслями, чтобы как можно обстоятельнее ответить на вопрос мужа. - Я чувствую... - начала она довольно уверенно, но чувства, переполнявшие ее сердце, были столь пылкими, что не было никакой возможности сохранять тот же тон. - Мне кажется, что я вся горю, когда вы так близко. Вы сами видите, да? - свободной рукой она быстро, смущенно дотронулась до собственной щеки, и впрямь залитой ярким румянцем.
Андреа Торнато: Взаимность Михримах не была тайной для ее избранника, но очередное ее подтверждение лишь укрепляло уверенность молодожена в счастье, по необъяснимой Божьей милости, отпущенном ему в столь великой мере. Глаза, сияющие при взгляде на него, нежный румянец, разливающийся по девичьим щекам, подобный серебристой нити на ветру голосок, что подрагивает при словах любви, и руки, чье прикосновение желаннее всех благ подлунного мира. - Если это пламя столь же ласково, как вы, моя госпожа, я желал бы сгореть в нем, - Андреа коснулся губами лица турчанки, там, куда за мгновение до этого прикладывалась ее ладошка. Большого труда стоило ему оторваться от пьянящего взора своей супруги, не утонуть в омуте поцелуев - лишь для того, чтобы брачное таинство свершилось, как ему думалось, при более приятных для Михримах обстоятельствах. Посему, невзирая не тягучее желание продолжить начатое, венецианец склонился над чаном, подставляясь струям воды, что долгожданным дождем в пустыне проливала на него возлюбленная.
Михримах: Можно было только восхищаться самообладанием Андреа, который нашел в себе силы вернуться к омовению, ибо Михримах вовсе позабыла, с чего, собственно, разговор начался и для чего ее супруг начал понемногу разоблачаться. Как то подобало мужчине, он умел обуздывать свои страсти, но при этом у новобрачной не появилось и мысли о том, что Андреа не испытывает того же волнения, что снедало сейчас ее саму. Тонкая струя воды из узкогорлого кувшина казалась насмешкой - для Андреа, с его разворотом плеч, куда больше подошло бы неистовство горного водопада и кипение серебряных брызг. Михри пыталась одной рукой растирать спину мужа, припоминая, как это делают банщицы, получалось не слишком ловко, но не от недостатка усердия. - На вашей родине есть хаммамы, муж мой? - спросила она, пытаясь отвлечь Андреа от своей неуклюжести.
Андреа Торнато: - Что?.. Растерянность была вызвана не столько вопросом девушки, сколько ее действиями, такими естественными для новоиспеченной банщицы, но заставлявшими ее супруга трепетать от настойчивого зова плоти. Прежде с подобными порывами Андреа умел справляться молитвами и образами Страстей и святых, живо являвшихся на помощь молодому дьякону. Теперь же, видимо, Господь почел эту защиту излишней, заставив венецианца позабыть даже Pater Noster, слова которого тот без запинки затвердил еще к третьей своей Пасхе. - Хаммам... Купальни? - переспросил Торнато тем же рассеянным тоном. - Да, есть... Есть. Более не в силах противиться тому, что с сотворения мира способствовало его заселению живыми тварями, он развернулся к Михримах, не удосужившись ни обтереться вышитым полотенцем из тонкого полотна, ни тем более облачиться в чистую сорочку, которую предусмотрительные слуги оставили на ларе у стены. Стиснув девушку, он жадным, далеким от целомудрия взором изучал каждую ее черточку, тогда как его руки, не способные разомкнуть объятий, будь на то приказ хоть императора, хоть Папы, хоть самого дожа, блуждали по гибкому стану той, что вызвала неостановимую лавину в до сих пор не ведавшей страстей душе.
Михримах: "Начинаю с именем Господа. О Всевышний, удали нас от Сатаны, и удали Сатану от того, чем Ты наделишь нас." Михримах невольно прижималась к мужу все теснее, поддаваясь движению его рук, привставая на цыпочки, пытливо заглядывая ему в лицо снизу вверх, чтобы понять, чего Андреа от нее ожидает. Недаром она слыла смышленой девушкой - минуло не больше десяти ударов сердца, прежде чем новобрачная догадалась неловко, но нежно поцеловать супруга в губы и спешно отстраниться, пока решимость не оставила ее. Михримах медленно потянула шнурок, слабо стягивающий и без того свободный вырез сорочки, повела плечами, позволяя ткани мягко соскользнуть на пол и - не удержалась, все-таки прикрыла грудь рукой, склонила голову, позволяя влажным локонам рассыпаться по плечам тем одеянием, что завещано своим праправнучкам Евой. - У нас... у нас это не стыдно, - прошептала она, совсем не готовая присягнуть в своей правоте на Коране, но что-то подсказывало ей, что Андреа не станет вдаваться в тонкости исламских обычаев.
Андреа Торнато: Кающаяся Магдалина, вновь обретшая в пустыне душевную невинность, чей облик рисовали с самых красивых женщин Венето, не могла бы сравниться сейчас с девушкой, чистота и первый любовный трепет которой трогал сильнее иных переживаний. Любоваться ей было великим наслаждением, однако невидимая сила, сравнимая разве что со стихией, заставляла отложить его до того мига, когда будет усмирен голод, тот самый, о стыде которого напомнила новобрачная. Повинуясь одним лишь инстинктам - да и откуда было знать Андреа, как вести себя с супругой в первую ночь! - он подхватил ее на руки, надеясь, что это прикроет, словно одежда - наготу, неловкость в его обращении. Легкая, почти невесомая, подобно ткани ее наряда, сложенного в углу опочивальни, драгоценная ноша была уложена на простыни, даже в своей безупречной белизне и свежести казавшиеся недостаточно изящным обрамлением для этого бесценного самоцвета. Ладонь венецианца легла на плечико Михримах и неспешным, тягучим движением проделала путь к ее груди, до того скромно прикрытую длинными темными локонами. Восторг, неутомимая жажда, предчувствие рая и ангельского пения - невозможно было описать чувства и образы, захватившие Торнато при этом столь обыденном для опытного любовника движении. - Вы самое большое чудо, которое мне доводилось видеть, - пролепетал он, в который раз с великим трудом припоминая слова чужого ромейского языка.
Михримах: Пусть каждое из творений Аллаха, всемилостивого, милосердного, само по себе было чудом, далеко не каждый может разглядеть это в ближнем своем. Если бы госпожа Торнато не была влюблена в своего супруга, то после таких речей непременно отдала бы ему свое сердце, так неистово сейчас бьющееся в груди. Зеркальным отражением ладонь Михримах точно так же скользнула по торсу Андреа. Девушка даже не знала, что волнует ее больше - прикосновение возлюбленного или возможность самой дотрагиваться до него так... откровенно. Чуть приподнявшись, она снова поцеловала мужа в губы, будто желала ощутить послевкусие его сладостных слов.
Андреа Торнато: После такой ласки разум Андреа предпочел временно уступить место чувствам, безо всякой борьбы, следуя зову природы и той безграничной жажде, что иссушала его без живительной влаги. Найти ее можно было лишь на устах Михримах, на шелке ее кожи, от точеной шейки и до груди, на дне чаши, о которой говорил царь Соломон, и руках, прекраснее которых он никогда не видел. Юноша исступленно целовал возлюбленную, не ведая более ни стыдливости, неуместной в брачном чертоге, ни неловкости, которой он так страшился. Потому шнурок, стягивавший ее шаровары, вскоре был ослаблен, и ткань, повинуясь движениям рук Андреа, сползала все ниже, полностью обнажая новобрачную. На мгновение венецианец замер, в восторге разглядывая ту, которую Провидение неожиданно избрало для него в жены и что лежала перед ним в первозданной красоте.
Михримах: Правоверный сравнил бы женщину с нивой, повторяя слова Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, но Михримах в эту минуту уместней всего было уподобить весеннему лугу, раскинувшемуся под ласковыми лучами солнца. - Мой любимый... Любимый... - лепетала она, сама не зная, на каком языке обращается к мужу и чего жаждет. - Андреа... Будь со мной, не покидай меня! Михри протянула руку, поглаживая его по плечу. Ей очень хотелось самой привлечь супруга в свои объятия, но она не решалась шевельнуться, опасаясь смутить его своей несдержанностью.
Андреа Торнато: Не повиноваться этому призыву, нежному и полному страсти одновременно, было бы грехом столь же великим, сколь сладостной виделась награда за послушание. Андреа высвободился из остававшихся на нем одежд, стараясь излишней суетой не нарушить очарование мига, после чего ринулся обратно в манящие объятия. - Никогда... не думай об этом, никогда этого не случится, - язык с трудом повиновался ему, когда он снова и снова осыпал жадными поцелуями тело новобрачной, отзывчивое к его прикосновениям и пылавшее в ответ на откровенные ласки. - Ничего не бойся, Михримах, душа моя. Признания в любви - Торнато не заметил, как перешел на венецианское наречие - струились, подобно шелку, и обилие их должно было успокоить девушку перед тем мгновением, когда, после одного движения, брак их оказался скрепленным не только на небесах, но и на земле.
Михримах: Если бы Михримах, подобно тысячам других новобрачных, напряженно ожидала боли и готовилась к страданию, может быть, ей совсем иначе запомнилось мгновение, когда они с Андреа стали единым целым. Но она так стремилась к этому, так предвкушала их слияние, что, можно сказать, не заметила, как миновала порог, что отделяет девушку от женщины - во всяком случае, Михри не испытала ничего, что могло бы побудить ее рыдать об утраченном сокровище и глухо ненавидеть неосторожного супруга. - Андреа-а... - только и выдохнула она, сильнее стискивая его в объятиях. - Я хочу дать тебе сына. Много сыновей! Трудно было и вообразить более целомудренный способ попросить мужчину не сдерживать своей страсти.
Андреа Торнато: Если бы Андреа был нынче в состоянии вспомнить те истины, что проповедники провозглашали с высоты кафедры, обличая плотскую страсть и тягу мужины к женщине, он бы поразился, насколько картины грешного искушения разительно отличались от действительности. Разве могла быть нечистой эта дева, подобная в своей душевной непорочности горлице? Разве было нечто постыдное в их наготе? И чем неугодно могло быть Господу их единение, в котором воплотился Его завет любви?.. Но время размышлять еще не настало, и двое юных созданий наслаждались долгожданным первым познанием, забыв о времени и месте, в котором Провидение повелело им повстречать друг друга. Что за слова срывались с его уст, что отвечала ему Михримах - все затерялось в ворохе минут, когда не существовало ни Константинополя, ни султанских войск, ни переполоха в доме Бальдуччи, ни прений о большей угодности Богу шахады и "Отче наш"... - Мне не верится, что все это не сон, - блаженная улыбка сияла на лице новобрачного, когда силы понемногу стали возвращаться к нему, дыхание успокоилось, а взгляд сделался спокойным и безмятежным. Рука Андреа ласкала девичье плечо, будто это прикосновение должно было разубедить его, что все это отнюдь не плод его разыгравшегося воображения. - И ты теперь моя жена...
Михримах: - Ничего в мире я не желала сильнее, и Аллах ответил на мои молитвы, - Михримах осторожно погладила его по щеке тыльной стороной ладони. - Мой возлюбленный муж... Сладостная истома, охватившая ее после бурной вспышки супружеской страсти, была слишком приятна, чтобы нарушать ее каким-то резким движением или, еще хуже того, словом. Но Михри была слишком хорошо воспитана, чтобы совсем позабыть, что сейчас оба они находятся в нечистоте, противной Создателю, а у них и без того было множество поводов к тому, чтобы вызвать Его внезапный гнев. Бережно коснувшись устами губ мужа, она змейкой вывернулась из-под его руки, уже нисколько не опасаясь быть полностью нагой перед ним. Разве не познали они друг в друге самое сокровенное, чтобы теперь стесняться показать изгиб спины, руки или ноги? Подхватив кувшин и полотенце, она повернулась к Андреа: - Теперь я должна снова помочь тебе вымыться.
Андреа Торнато: Уперевшись локтем в перину, венецианец любовался Михримах, но теперь глаза его смотрели взглядом не робкого воздыхателя, неуверенного во взаимности своего чувства, но мужа, заявившего права на плоть и душу своей избранницы. Каждое движение девушки было исполнено невыразимым изяществом, всякая линия ее тела дышала совершенством - и все это целиком и полностью принадлежало только ему одному. - Иди сюда скорее, - с улыбкой отозвался Андреа, невольно опасаясь отпустить жену хотя бы на минуту и ощущая близость очередного прилива желания, усмирять которое отныне можно было совершенно иным способом, нежели бесконечными молитвами и холодной водой. - Я сам все сделаю. Присутствовавший в комнате сторонний наблюдатель страстных излияний молодой четы все это время сидел, чуть склонив голову на бок, на сундуке. Ни единым движением, ни звуком тоненького голоска он не потревожил новобрачных, но стоило Михримах покинуть ложе, как Азиз спрыгнул с возвышения, чтобы незамедлительно кинуться под ноги хозяйке и приняться истово тереться о ее босые ноги, привлекая ее внимание и доказывая, что не только Андреа способен одарить ее своей лаской, пускай и несколько иного рода, что ему только что довелось созерцать.
Михримах: Могла ли Михримах оставить в небрежении своего единственного товарища, с которым разделяла долгие и опасные дни осады? Вновь обретенные ею радости супружества не могли совершенно изгладить из ее памяти долг всякого хозяина по отношению к коту, а потому молодая госпожа Торнато наклонилась к своему любимцу, аккуратно подняла его с пола и устроила на сгибе левой руки. Правой же она по-прежнему держала кувшин с полотенцем, желая услужить Андреа, пусть он и выразил желание совершить омовение самостоятельно. Присев обратно на постель, Михримах ссадила свою драгоценную ношу в изголовье кровати, рассудив, что животное, которому дозволено входить в мечеть, никоим образом не может осквернить своим присутствием супружескую постель. Азиз, очевидно, полностью разделял это мнение, поскольку незамедлительно принялся переминаться с лапы на лапу, запуская когти в подушки и одобрительно урча.
Андреа Торнато: Андреа уже присел на кровати, так и не успев, словно прародитель в Эдемском саду, устыдиться собственной наготы. Впрочем, свершившееся он вовсе не посчитал грехопадением, напротив, в душе его воцарился покой, какового он не знал с тех самых пор, как взору его открылась бездна страданий, царивших за пределами роскошного палаццо Торнато. Так и должно быть - не столько мысль, сколько проистекавшая из недр самого его существа уверенность заполняла собой те уголки души, где прежде царили сомнения и преждевременное покаяние. И все же молодожену пришлось смутиться, когда взгляд его пал на доказательство непорочности Михримах. В его родном Венето и других латинских землях матери простого звания после первой ночи своего сына или дочери нередко вывешивали в окнах простыни, чтобы заверить соседей и злопыхателей в благопристойности заключенного союза. Для Андреа же это свидетельство гласило нечто иное и не вязалось с живым поведением супруги, весь облик которой ничуть не напоминал о перенесенном по его вине страдании. - Улягся... - приняв из рук девушки кувшин, он приподнялся, готовясь, насколько это возможно, загладить невольную вину.
Михримах: Беззаботная улыбка, с которой Михримах выполнила его просьбу, могла бы навести мужчину постарше на мысль о том, что девица, которая едва утратив самое дорогое, смеется и только что песенку не напевает, возможно, была не так уж целомудренна. К счастью для обоих, ни Михри не знала, как положено вести себя христианской новобрачной, ни Андреа не разбирался в тонкостях любовного искусства, а потому ничья предвзятость не мешала им просто наслаждаться друг другом. Поудобнее устроившись на смятой постели, она вопросительно посмотрела на мужа снизу вверх, не имея ни малейшего понятия о том, как трогательно и соблазнительно выглядит в этот момент. Азиз, закончив исследовать качество подушек, подобрался поближе к хозяйке, удобно расположился у самой ее щеки и, растопырив когтистую пятерню, принялся за умывание, показывая пример всем нечестивым.
Андреа Торнато: Взгляд Михримах растопил бы и самое жестокое сердце, что говорить про Андреа, всякий раз терявшего голову, когда взор его встречался с подобными темной глади вод глазами жены. На мгновение он забыл, для чего поднялся, почему не прильнет незамедлительно к губам своей суженой и ее груди, в эти минуты покоя вздымавшейся не менее соблазнительно, чем четвертью часа ранее в такт его страстным порывам. Обильно смочив полотенце и поставив на пол кувшин, новоявленный супруг едва подрагивавшей рукой коснулся чресел Михримах. Движения его были неторопливы, а на лице отразился трепет, уподоблявший происходящее священнодействию. Он так боялся причинить девушке хоть малейшее неудобство, что даже кот не остался равнодушным, вывернув голову и пристально глядя на занятия Торнато.
Михримах: Без ложной скромности Михримах позволяла своему супругу делать с собой все, что он считает необходимым, и хотя сначала намеревалась самостоятельно управиться с омовением, сейчас была очень рада тому, что этого не случилось. Румянец, разлившийся по ее щекам, заставлял думать, будто происходящее сейчас - не избавление от телесной нечистоты, но ласка, такая же волнующая, как те, которыми Андреа осыпал ее до этого. - Я уже чистая, - конфузливо промолвила Михри, надеясь, что муж не заметил ее участившегося дыхания и других признаков, выдававших возбуждение новобрачной. - Теперь я помогу тебе, можно? Неискушенность не позволяла ей предположить, что Андреа, оказавшись на ее месте, сможет проявить не больше сдержанности и хладнокровия.
Андреа Торнато: Не подозревал этого и сам счастливый супруг, послушно улегшийся на подушки. При этом он случайно придавил хвост Азиза, отчего тот подскочил, кратко мяукнув, но тут же уселся, с самым серьезным видом следя за молодыми. Сам Андреа не сводил взгляда с Михримах, как и она, надеясь, что неискушенность не позволит дурным мыслям овладеть ею. На то была причина - ровно та же, что заставила участиться дыхание жены.
Михримах: Невозмутимым оставался лишь Азиз, который снова поудобнее устроился на подушках и продолжил умываться, на этот раз тщательно обтирая лапой мордочку. Возможно, именно его самодовольный вид помог Михримах справиться с волнением и держаться так, будто ничего необычного не было в том, чтобы так откровенно касаться своего супруга. Ведь она не делала сейчас ничего, что не делал бы с ней перед тем сам Андреа - и, возможно, она бы совершенно успокоилась, если бы не то действие, какое оказывала ее близость на молодого супруга. С удивлением и невольным почтением Михри наблюдала за очередным обыкновенным чудом, которое происходило нынче на ее глазах и при ее непосредственном участии. - О! - выдохнула она, заставляя себя убрать руку. - Это... это так всегда будет?
Андреа Торнато: - Наверное... Выше всяких сил было нынче вести беседы, да и не знал молодожен, как верно ответить на этот вопрос. Что уготовано им в будущем, один Господь ведал, существовало лишь настоящее, похожее на райское видение, опьянявшее сильнее любого крепкого вина. Андреа забрал кусок полотна из рук супруги и, сомкнув пальцы вокруг ее запястья, осторожно потянул к себе. - Ты ведь не боишься? - проговорил он, укладывая свою добычу на подушки. Было странно и приятно понимать, что Михримах отнюдь не бесплотный ангел, и ее, как и ласкавшего его тело молодожена, сжигает та же страсть. И все-таки девичья хрупкость вкупе с лучившейся в ее глазах доверчивостью порождали в новобрачном бережность и нежность, в которые, словно в одежды, хотелось окутать дочь хаджи Низамеддина.
Михримах: - Нет, - с радостной уверенностью отозвалась Михримах, уже вполне осознанно заключая мужа в объятия. "И вознаградил их за то, что они вытерпели, садом и шелком", - говорится в священном Коране о праведниках, сохранивших себя в чистоте и не познавших ничего, запрещенного Аллахом. Пусть дочери хаджи Низамеддина отныне был заказан путь в райские кущи, она нимало этим этим не огорчилась. Теперь, когда Михри уже знала, какой тропой они с мужем пойдут к источнику земных наслаждений, у нее не было ни малейших оснований к тому, чтобы разыгрывать то же неведение, которое четверть часа назад было совершенно подлинным. Женское чутье подсказывало ей, что в любви, как и в молитве, излишнего рвения не бывает, а потому она с великой охотой принимала все ласки, какими одаривал ее супруг, и стремилась быть с ним столь же щедрой. Эпизод завершен
полная версия страницы