Форум » Город » "О чем надобно знать девице" - 31 мая, два часа дня » Ответить

"О чем надобно знать девице" - 31 мая, два часа дня

Филомена: "Не в том любая дама видит счастье, Чтоб множество любовников иметь, Но всех сословий жены, девы, вдовы, Дурны, красивы, ласковы, суровы – Желают все, по мненью моему, Любой ценой главенствовать в дому". Галата, дом Луиджи Бальдуччи

Ответов - 59, стр: 1 2 3 All

Тахир ибн Ильяс: Коран, безусловно, предписывает супруге представать перед своим господином в наилучшем виде: прибранной, наряженной и пребывающей в добром расположении духа - и, конечно же, новобрачная просто обязана была проявить в этом вопросе особое рвение. Но новое колебание имама одновременно и раздосадовало и позабавило старика, которому нетерпелось довести до удачного завершения это дело так же, как он уже дотащил переменчивого юношу до рокового порога. - Заняты, как же? Я скажу тебе, чем занимаются женщины в такое время! Сурмятся и белятся, да выбирают, какая прическа им больше к лицу, да переодевают колечки с пальчика на пальчик - великое дело! Говорят, соловей так решил посвататься к жаворонку: то один прилетит к гнезду, то другой, пока оно вовсе не развалилось, да не сгнило на радость полевкам; но ты же не хочешь, чтобы твое семейное... гнездышко покрылось пылью раньше, чем его хорошенько встряхнули и взбили спинами в первый раз. Или ты думаешь, девица сама должна в первую ночь входить к мужу? Может, у вас так принято? Не позволяя Андреа опомниться и не давая времени опомниться тем, кто в эту минуту, скорее всего, пребывал в таком же волнении, как и он, ширазец что было сил заколотил клюкой в дверь, крича наподобие султанского глашатая: - Эй, именем Господа, открывайте! Пришел хозяин дома, господин душ ваших; его желание - войти к молодой жене! Открывайте, пока не выломали двери и не обрушили на ваши головы гнев господина! "... или пока господин сам не убежал прочь, как школьник, впервые увидевший женщину в хамаме".

Михримах: Стоило Михри заслышать голоса за дверью, как щеки девушки запылали румянцем, причем и самый искусный толкователь человеческих душ не смог бы определить, вызван он смущением от близости с возлюбленным мужем или предвкушением ее. Когда же Филомена решительно потребовала, чтобы их оставили в покое, новобрачная едва не кинулась к двери, но Тахир-баба предварил ее просьбу вернуться своей торжественной и отчасти даже грозной речью, которая, впрочем, нисколько не напугала его племянницу. - Прошу, Филомена, откроем им, - проговорила Михримах с улыбкой застенчивой и немного лукавой, будто во власти служанки и впрямь было согнать молодожена с брачного ложа. - Я желаю видеть моего супруга... и дядюшку, - добавила она, прикрываясь рукавом, чтобы смешок не прозвучал слишком отчетливо. Почему-то ей казалось, что присутствие почтенного Тахира-эфенди внесет большое оживление в торжественность такого важного момента, как брачная ночь... или, лучше сказать, день.

Филомена: – Кабы от такого грохота молодая жена не подумала, что кров норовит обрушиться ей на голову, как в Содоме и Гоморре, или не попутала мужа с быком, рвущимся с привязи, – едко отпарировала Филомена в сторону двери, хотя Михримах вовсе не выглядела испуганной. Однако просьба девушки, подкрепленная красноречивой улыбкой, не могла не найти отклика даже в сердце, иссушенном годами и недавними горестями. Увы, старая рабыня отдала бы остаток поседевших волос и остатки отпущенных ей лет, чтобы так же отпирать дверь законному и венчанному супругу киры Анны, ловя смущенную улыбку в очах воспитанницы. Со вздохом, который можно было отнести к усилию, которое требовалось, чтобы приподнять обширную фигуру служанки с сиденья, Филомена повернула ключ в замке и распахнула створку навстречу гостям. Слуги-итальянцы, как им было велено, дожидавшиеся под дверью, понимающе переглянулись и беззвучно захихикали, пользуясь тем, что взгляды Андреа и Тахира-бабы были обращены внутрь, к жемчужине, скрываемой в раковине и плоти моллюска.


Тахир ибн Ильяс: Едва ли старый ширазец ожидал встретить здесь кого-то другого, кроме старой прислужницы, судьба которой, казалось, судила той стать сводней при молодых супругах до конца своих дней. Однако, при появлении Филомены на физиономии лекаря появилось такое непередаваемое изумление, как будто он зашел помолиться в мечеть и наместо имама, читающего пятничную проповедь, обнаружил там толпу обнаженных девственниц, отплясывающих бандари. Наклонившись вперед, вытянув тощую шею, так что чалма его стала походить на чашку от трубки для курения опия, перс прицокнул языком, словно перед собой видел какое-то невиданное и, признаться, не очень приятное глазу зрелище. - Э-э-э, дочка, что с тобой сталось,- протянул он, с тревогой рассматривая круглое лицо ромейки, как будто видел его впервые.- Что с тобой сделала эта старая ведьма, подумать же страшно! Ну ничего, деваться-то ему уже некуда,- хихикнув, Тахир повернулся к Андреа и с видом полнейшего сокрушения обратился к нему, пожимая плечами: - Ну, извини, мальчик, должно быть со слепых глаз не разглядел. Правда, отец ее Хаджи Низамеддин, писал мне про дочку давненько... еще, кажись, при покойном султане Баязиде*. Ну да ничего: причешем, накрасим, и заживете с ней душа в душу. С лица не воду пить, зато точно знаешь, что никто другой не позарится. * Баязид умер в 1403 году

Андреа Торнато: Тахиру, видимо, было неведомо, что накануне Андреа свел знакомство и с дочерью Михаила Варда, и с ее кормилицей, а потому присутствие женщины в доме Бальдуччи нисколько не удивляло венецианца, более того, шутка перса не была оценена по достоинству, поскольку новобрачный уже ничего не слышал, а превратился в одно зрение и обоняние, желая увидеть свою нареченную за широкой спиной Филомены и улавливая ароматы притираний и масел, оставшиеся под сводами после купания Михримах. - Монна Филомена, благодарю вас за помощь, что вы оказали моей супруге, - с трудом избегая прерывистости речи, столь свойственной людям взволнованным, вымолвил дьякон. - Господь наградит вас за вашу доброту. Рассеянным взглядом скользнув по темному покрывалу ромейки, он высмотрел в глубине комнаты знакомую фигурку, окутанную, словно волшебным облаком, лавиной темных волос, пышных и блестящих.

Филомена: Общеизвестно, что человек обладает поистине дубленой кожей, дабы противостоять стрелам насмешек, нацеленным в других, но та же кожа приобретает чувствительность месячного ягненка, когда мишенью колкости становишься сам. Так, если сьер Торнато пропустил мимо ушей ерничанье старика-лекаря, очарованный видением распущенных кос Михримах и предвкушением брачной ночи, то Филомена отнюдь не пребывала в забытьи. Бросив колючий взор на насмешника, она преувеличенно сладко обратилась к жениху, показывая, что она вовсе не пребывает в дурном расположении духа, и ее холодность направлена лишь на того, кто ее заслужил. – Верно говорите, господин, Господь за все воздаст, – многозначительно произнесла рабыня, с почтительностью отходя в сторону, – за хорошие и за дурные дела, и за хорошие или злые слова тоже воздаст, не забудет.

Тахир ибн Ильяс: Зря, ох, как зря почтенная ромейка припомнила Бога и его воздаяние, ибо не было в глазах ширазца человека более виноватого в том, что Анна Варда покинула кров своего мужа, поддавшись на злобные наговоры и впав в ересь, непростительную даже для бесстыдной блудницы, не то что едва расставшейся с девством женщины. Именно ее змеиному, хитрому бабьему языку удалось разрушить скрижали мудрости - несомненно, могущие посоперничать с сулеймановыми - что пытался прочесть и внушить ромейке старый лекарь и которые, казалось, начали находить сладкий и волнительный отклик в ее душе. Тахир ибн Илиас готов был поклясться не только остатками зубов в своем рту и немногими редкими волосами на голове, что во взоре дочери Михаила, едва вставшей с брачного ложе, не нашлось бы ни следа сожаления, а в ее речах - ни одной крупицы горечи; напротив, с первых объятий познав сладость телесного слияния и жар любовных объятий, она едва ли могла жаловаться на робость и нерешительность мужа - качества, признаться, сильно тревожившие перса в молодом диаконе. Страшно подумать, что эта женщина успела наговорить бедняжке Михри. - А-а-а, это ты, старая,- протянул он, как будто только сейчас узнал строгую наставницу и коварную разрушительницу едва наметившегося семейного счастья Мехмет-паши. Выпрямившись, насколько это позволяла согнутая возрастом и непосильными трудами спина, он принялся заново озирать свою противницу, в показной задумчивости поглаживая редкую бороду, словно купец, приценяющийся на рынке к дорогостоящему, но несколько сомнительному товару. - Смотри-ка, прямо помолодела, не узнать тебя с моих слепых глаз. Помылась, что ли, ждешь кого? И не надейся: у него,- движеньем клюки он указал на Андреа,- уже невеста есть, да получше тебя будет, а мне такая старуха и даром не нужна, и с приданым не нужна. Разве что вон тому, с рожей как у лошади, что под лестницей караулит. Тебя, что ль, поджидает? И то, для такой красавицы как ты, чем не супруг: и статен, что твой шест в огороде, разве что воронами чуть-чуть обгажен, и красив, как будто только что удила с него сняли после двух-трех дней скачки. Не ты, часом, его подзаездила?

Филомена: При упоминании управляющего Филомена встрепенулась и нахмурилась, но виной тому были отнюдь не инсинуации Тахира-бабы. Близ покоев, отведенных дочери Хаджи Низамеддина, в женской половине дома, находились комнаты Анны Варда, и что, интересно, позабыл там Маттео Джелотти? Старая рабыня мгновенно раскаялась, что уступила просьбе Андреа и собственному добросердечию и оставила Анну одну. Не то что бы Филомена не доверяла почтенному генуэзцу – она сейчас не доверяла никому из мужского рода-племени. Посему насмешник удостоился ответа почти мирного. – Если поджидает, то скоро буду, – проговорила рабыня с оттенком угрозы, – не мне свечку держать при молодых, да и прибрать тут пора, – и она кивнула на остывающий котел с водой. – Как видишь, пришел твой муж, дочка, – уже мягче обратилась она к Михримах, – пора мне и честь знать. Помни о том, что я сказала, и не бойся.

Тахир ибн Ильяс: Много, много лет спустя умные люди изрекли, что самые, казалось бы, не идущие к делу и безобидные вещи, как на раскрытой ладони выдают самые потаенные, тщательно скрытые обычаи и устои народа, коий эти тайны пытается утаить. К примеру, танец, в Азии со всей откровенностью и простотой отражающий единственную цель женщин (и розовещеких юношей) - быть услажденьем мужчины, в Европе давно уже превратился в кривое зеркало странных и причудливых ухаживаний, которыми, словно Феодора - царским пурпуром, прикрывались те же желания и те же порывы. Этого старому ширазцу понять было не дано. Зато он мог понять другое: приливавшее и отливавшее, словно кровь к взволнованному лицу Андреа, его нетерпеливое и одновременно почти испуганное желание вступить в законные права мужа. Поэтому, подмигнув ромейской служанке, он произвел некие сложные перемещения, подобно ферзю на разлинованной доске, пришедший, как говорят, из диких и чудных мест, и уже многое множество лет заменявшей немногим посвященным мудрецам грозные башни и армии. Итогом этих замысловатых рокировок стало то, что на площадке перед дверью внезапно не осталось совершенно никакого места, куда бы мог ступить Андреа, не натыкаясь на округлую фигуру Филомены или ширазца со всеми его составляющими: чалмой, клюкой, сгорбленной спиной, или тощим, откляченным задом, который уже неоднократно становился жертвой коварного белого кота Азиза. Никакого, кроме как за порогом опочивальни. Но лекарю, как видно, показалось и этого мало: запутавшись то ли в ногах, то ли в полах своего халата, он, очевидно, потерял равновесие, и, как молодой бычок в новый забор, ткнулся головой в поясницу Андреа, придав тому тем самым легкое, но ощутимое ускорение.

Андреа Торнато: Положение было бы безвыходным, стой перед Андреа косматый лев, рыкающий в неистовой своей ярости. Но сейчас, вместо царя зверей, в комнате находился лишь похожий на меховую подушку Азиз, уменьшенное подобие мучителей первых христиан на аренах языческого Рима. К тому же кот был слишком озадачен происходящим, что явственно читалось на его морде, дабы пытаться наброситься на кого бы то ни было. Имперскими же воинами сегодня стали ромейские и генуэзские слуги, а их сотником, несмотря на согбенный стан и почтенные лета, ловко извернувшимся и переместившимся за спину новобрачного, являлся Тахир-баба. Впрочем, все эти занимательные метафоры могли бы прийти в голову стороннему наблюдателю, но никак не молодому Торнато, который не замечал более ни присутствия челяди и старого лекаря, ни Азиза, присевшего на ковер и внимательно наблюдавшего за разворачивавшейся сценой. Единственное, что видел венецианец, были огромные глаза Михримах, смотревшие на него со столь непривычной нежностью. Этот зачарованный сон не нарушило даже деликатное поскрипывание двери, осторожно прикрываемой персом, чтобы ничто не помешало законному уединению молодоженов. - Монна... - нашелся со словами Андреа. - Монна Михримах. Я... Вы позволите мне остаться?

Михримах: - Вам незачем об этом спрашивать, муж мой, - мягко отозвалась она, убирая руку от лица и чувствуя, что яркий румянец снова разливается по щекам. Странно было понимать, что Андреа волнуется куда больше нее, своей новобрачной жены. Михримах внезапно совершенно перестала беспокоиться о том, что и как случится между ними дальше, с чистым сердцем полагаясь на своего супруга. Однако она понимала, что было бы нечестно целиком и полностью переложить всю ответственность на его плечи. Пусть мирный имам и не уступал в телесной силе любому доблестному воину из армии султана, Михри понимала, что сейчас Андреа нуждается в опоре душевной, и кто, как не она, любящая и возлюбленная, мог бы стать ею! Комната была не так уж велика, и молодоженов разделяло всего несколько шагов, но Михри казалось, будто она преодолела расстояние, не меньшее, чем от Константиние до Шираза, прежде, чем приблизиться к мужу и заглянуть ему в глаза снизу вверх, открыто и доверчиво: - Я хочу, чтобы вы остались.

Андреа Торнато: - Ваша воля - закон для меня, госпожа. Не в силах устоять перед чарующим взглядом глаз Михримах, казавшихся вблизи огромными, как темные озера в горах Далмации, ее супруг соединил свои руки с тонкими девичьими ладошками. Это простое движение, столь естественное для влюбленных, неожиданно придало уверенности Андреа, будучи той самой поддержкой, о которой думала его нареченная. - И это самая заветная моя мечта, - от прежних колебаний, смущавших душу дьякона и приводивших в изумление его собеседников, не осталось и следа. Он улыбался ясно и почти безмятежно - почти, поскольку в глубине его глаз полыхала сладкая истома, вот-вот готовая взвиться беспокойным нетерпеливым пламенем, с которой так часто и древние мудрецы, и ныне живущие рифмоплеты сравнивали любовную страсть. Душистый аромат дорогого мыла, который Джелотти не поскупился выделить на девичьи нужды, немедленно возродил в памяти латинянина слова Тахира о том, что последователи Христа-де предпочитают грязь и зловоние. Купальни для разного люда, от бедняков до вельмож, которых построили немало в западных землях, должно было развеять это заблуждение старого перса, но полемике о чистоплотности не суждено было состояться, поскольку ее оттеснила иная, более волнующая тема. Плодам ее суждено было вскоре взойти на широком ложе, занимавшем добрую четверть комнаты, но до наступления заветной минуты следовало привести себя в порядок, дабы у Михримах не возникало нежеланных мыслей в тот миг, когда душам обоих влюбленных надлежало воспарить в далекие от житейских дел сферы. Бросив взгляд на чан с полуостывшей водой, Андреа промолвил: - Позвольте мне сперва умыться с дороги.

Михримах: Предложение это пришлось как нельзя кстати, потому что Михри уже невольно приподнялась на цыпочки, чтобы удобнее было смотреть в его лицо - а там и до поцелуя было бы недалеко. И пусть в нем не было ничего греховного между супругами, что-то подсказывало ей, что подобный поступок новобрачной окончательно вывел бы ее мужа из душевного равновесия. - Еще есть теплая вода, - Михримах проворно подхватила кувшин, радуясь, что прислуга не успела вынести всё после ее купания. - Я помогу. Лишь день прошел с тех пор, как дочь Низамеддина омывала царапины, оставленные на коже христианского имама когтями неблагодарного Азиза, и это было прекрасным поводом снова проявить заботу. - Хорошо ли заживает ваша рука... Андреа? Драгоценные напутствия Филомены никак не касались правил вежливости, принятых между латинскими супругами, но Михримах, справедливо сочтя свой брак, решила поступать так, как ей хотелось, полагая, что уважение можно выразить не только церемонными словами и поклонами. А имя своего мужа, схожее с греческими и одновременно отличное от них, госпожа Торнато находила чрезвычайно благозвучным.

Андреа Торнато: Андреа мельком взглянул на свою руку, на которой красовались доказательства его давешнего тесного знакомства с любимцем юной новобрачной. - Не буду иметь ничего против, если эти царапины останутся навсегда, ведь благодаря им мы с вами познакомились, - белозубая улыбка засияла на лице венецианца, и чем меньше оставалось в ней смущения, тем больше источала она неподдельную радость от столь непредсказуемого, но воистину счастливого стечения обстоятельств. Понимая, что вскоре этот миг наступит и, ввиду нового положения молодых людей, вряд удастся его избежать, Торнато принялся за свое одеяние, изрядно пропыленное и мало подходившее для брачных чертогов. В таком виде Михримах уже доводилось его лицезреть днем ранее, но теперь, во время умывания, предстояло обнажиться, чего Андреа не позволял себе нигде, кроме собственной спальни и купален, где мужчины предавались водным забавам вдали от женских глаз. Стянув рубаху, он чувствовал себя как невинная девица на невольничьем рынке, которую видавшие виды торговец демонстрировал всем желающим без малейших признаков одежды.

Михримах: Христианские ровесницы Михримах имели перед ней то сомнительное преимущество, что могли лицезреть мужскую наготу на богопротивных рисунках, украшающих стены их храмов. Безусловно, само сочетание подобных изображений с якобы святостью места, где они находились, свидетельствовало о полнейшем бесстыдстве тех, кто рисовал это непотребство, тех, кто взирал на него, и тех, кто благословлял его как полезное. Но в то же время вряд ли у латинянки или ромейки могло перехватить дух лишь оттого, что мужчина перед ними снимает рубаху. Михри же показалось, будто перед глазами у нее все поплыло, когда Андреа сбросил сперва свой черный балахон имама, а потом и сорочку. Раскрыв рот, чтобы заверить супруга в том, что желала бы ему скорейшего выздоровления даже от такой пустячной раны, Михримах обнаружила, что голос не повинуется ей. До тех пор, пока она широко распахнутыми глазами смотрела на Андреа - неважно, на его ли обнаженный торс или на лицо - в этом-то не было, казалось, ничего смущающего - новобрачная могла только беззвучно шевелить губами, пораженная совершенной работой Аллаха, милосердного, всемилостивого, даровавшего их с мужем друг другу... Лишь заставив себя оглянуться в поисках полотенца, Михримах нашла в себе силы заговорить: - Вы должны простить меня, если мое поведение покажется вам нелепым или смешным. Когда я вижу вас... так близко... и дотрагиваюсь, - тут уши у нее снова запылали, - со мной творится что-то странное.

Андреа Торнато: Первый порыв - смутиться и опустить взгляд, что вызвало бы смех и добродушное подтрунивание со стороны старших братьев Торнато, - был развеян иным желанием, усилившимся после признания Михримах. Обхватив пальцами тоненькое запястье девушки, Андреа приложил ее ладошку к своей груди. - Что же вы чувствуете, моя дорогая супруга? - сдерживая дрожь в голосе, что вызвала близость возлюбленной, венецианец смотрел в ее широко распахнутые глаза и читал в них те же волнения, которые тревожили его самого, и чаяния, что волнами заставляли содрогаться в предвкушении некоего таинства, завеса над которым вот-вот готова была приоткрыться.

Михримах: Первым порывом Михримах было отдернуть руку, девушке казалось, будто ее ладонь так горяча, что может оставить след на груди Андреа, подобно тому, как прикосновение праведников запечатлевается на камне. Прерывисто вздохнув, она попыталась собраться с мыслями, чтобы как можно обстоятельнее ответить на вопрос мужа. - Я чувствую... - начала она довольно уверенно, но чувства, переполнявшие ее сердце, были столь пылкими, что не было никакой возможности сохранять тот же тон. - Мне кажется, что я вся горю, когда вы так близко. Вы сами видите, да? - свободной рукой она быстро, смущенно дотронулась до собственной щеки, и впрямь залитой ярким румянцем.

Андреа Торнато: Взаимность Михримах не была тайной для ее избранника, но очередное ее подтверждение лишь укрепляло уверенность молодожена в счастье, по необъяснимой Божьей милости, отпущенном ему в столь великой мере. Глаза, сияющие при взгляде на него, нежный румянец, разливающийся по девичьим щекам, подобный серебристой нити на ветру голосок, что подрагивает при словах любви, и руки, чье прикосновение желаннее всех благ подлунного мира. - Если это пламя столь же ласково, как вы, моя госпожа, я желал бы сгореть в нем, - Андреа коснулся губами лица турчанки, там, куда за мгновение до этого прикладывалась ее ладошка. Большого труда стоило ему оторваться от пьянящего взора своей супруги, не утонуть в омуте поцелуев - лишь для того, чтобы брачное таинство свершилось, как ему думалось, при более приятных для Михримах обстоятельствах. Посему, невзирая не тягучее желание продолжить начатое, венецианец склонился над чаном, подставляясь струям воды, что долгожданным дождем в пустыне проливала на него возлюбленная.

Михримах: Можно было только восхищаться самообладанием Андреа, который нашел в себе силы вернуться к омовению, ибо Михримах вовсе позабыла, с чего, собственно, разговор начался и для чего ее супруг начал понемногу разоблачаться. Как то подобало мужчине, он умел обуздывать свои страсти, но при этом у новобрачной не появилось и мысли о том, что Андреа не испытывает того же волнения, что снедало сейчас ее саму. Тонкая струя воды из узкогорлого кувшина казалась насмешкой - для Андреа, с его разворотом плеч, куда больше подошло бы неистовство горного водопада и кипение серебряных брызг. Михри пыталась одной рукой растирать спину мужа, припоминая, как это делают банщицы, получалось не слишком ловко, но не от недостатка усердия. - На вашей родине есть хаммамы, муж мой? - спросила она, пытаясь отвлечь Андреа от своей неуклюжести.

Андреа Торнато: - Что?.. Растерянность была вызвана не столько вопросом девушки, сколько ее действиями, такими естественными для новоиспеченной банщицы, но заставлявшими ее супруга трепетать от настойчивого зова плоти. Прежде с подобными порывами Андреа умел справляться молитвами и образами Страстей и святых, живо являвшихся на помощь молодому дьякону. Теперь же, видимо, Господь почел эту защиту излишней, заставив венецианца позабыть даже Pater Noster, слова которого тот без запинки затвердил еще к третьей своей Пасхе. - Хаммам... Купальни? - переспросил Торнато тем же рассеянным тоном. - Да, есть... Есть. Более не в силах противиться тому, что с сотворения мира способствовало его заселению живыми тварями, он развернулся к Михримах, не удосужившись ни обтереться вышитым полотенцем из тонкого полотна, ни тем более облачиться в чистую сорочку, которую предусмотрительные слуги оставили на ларе у стены. Стиснув девушку, он жадным, далеким от целомудрия взором изучал каждую ее черточку, тогда как его руки, не способные разомкнуть объятий, будь на то приказ хоть императора, хоть Папы, хоть самого дожа, блуждали по гибкому стану той, что вызвала неостановимую лавину в до сих пор не ведавшей страстей душе.



полная версия страницы