Форум » Город » "Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты » Ответить
"Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты
Озгур: Место: дворец подесты, 2-й этаж Покамест на меня не взглянет время, Мысль от него моя отвращена. Судьбы-верблюда моего веревка Не будет в руки шаху отдана. Носир Хисроу
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Озгур: ... Несчастье выучит лучше любой школы. Еще два месяца назад, взглянув на старшего сына Орхана, мало кто мог бы решить, что это красивый, богатый, беспечный юноша, способный заплатить за четверку коней столько, сколько за сезон тяжкого труда собирали данники по всей нижней Струме, за одну ночь станет усвоит урок, который не дался ему за всю предыдущую жизнь. Даже осада, заставившая великий город почувствовать на своем горле руку голода, едва коснулась семейства турецкого принца: Константин, позволивший себе подвергнуть жизнь заложников риску гибели от османских сабель, никак не мог позволить себе уморить голодом того, над кем его милостью была занесена рука палача. Теперь же даже самый близкий друг едва ли мог узнать бы прежнего беззаботного принца в напряженном как струна, озирающемся, словно волчонок, юноше; даже широкоскулое лицо его, казалось, обтянулось и заострилось за одну-единственную ночь, что он провел в качестве пленника в шатре своего нового благодетеля Махмуд-паши. Тот Озгур-бей, что еще в начале зимы назывался наследным принцем османской империи, с негодованием отверг бы помощь человека, переменившего веру и, казалось, позабывшего все, что связывало его с прежней жизнью и своим высоким родом; теперешний шехзаде рад бы даже изменчивой помощи одного из сильных империи. Подозревал ли он за милостью Ангеловича какие-то тайные планы, дружественные или враждебные? Или, быть может, в наивности полагал, что тот, привлеченный возможностью получить милость еще большую, скроет претендента на трон из желания сменять одного на другого? Двигало ли отчаявшимся юношей лишь желание отомстить за брата, толкавшее его на любые союзы, в том числе и самые постыдные - или, обогащенный внезапно проснувшейся зрелостью, с рассчетливостью убеленного сединами мужа сам выжидал удачного момента для своей мести? Так или иначе, сын Орхана покинул комнату на верхнем этаже дворца в сопровождении бойкой девицы, которая, несмотря на явно нецарские манеры и столь же очевидную милость у турок не казалась ему опасной. Как видно, он не до конца еще усвоил урок, давно преподанный султану его ближними и каждый день теперь преподаваемый им самим: не доверять никому и всегда отовсюду ждать подножки, опалы или отравленного кинжала. ... Третий этаж не охранялся, и, если бы не шум, долетавший снизу подобно прибою, здание могло бы сойти за необитаемое. У юноши ком подкатил к горлу, когда он поставил ногу на первую ступеньку лестницы. Но... деваться было некуда - и он начал спускаться, с замиранием сердца ожидая, что вот-вот столкнется с кем-нибудь, кто положит конец его неначавшемуся спасению. И все же ноги его сами собой замедлились на площадке меж этажами; стараясь чем-нибудь оправдать эту слабость хотя бы перед самим собой, он повернулся к ромейке и произнес нарочито твердым и небрежным голосом: - И где твой сундук, женщина?
Зоя: - Где мой евнух? - требовательно спросила Зоя почти одновременно с юношей. Пусть для слуги Заганоса наверняка оказалось бы новостью - и скорее, малоприятной - что дерзкая ромейка считает его своим, тогда как ей не принадлежит ни собственное тело, ставшее собственностью Махмуда-паши, ни душа, принадлежащая... наверное, все-таки Аллаху. Из всех уже известных ей османских обычаев Зоя лучше всего усвоила тот, что совпадал с византийским: женщина, чтобы сохранить свое доброе имя, ни на мгновение не должна оставаться наедине с мужчиной, будь он даже столетним паралитиком. Как это часто бывает, от совершенного бесстыдства она воодушевленно устремилась к нравственности, но отнюдь не потому, что мучилась угрызениями совести за свои прежние прыжки по Аркадиевому форуму. Единственным, что вело Зою, было желание удержаться на той высоте, куда ее вознесла прихоть судьбы, а для этого требовалось соблюдать определенные условности.
Озгур: Голос и манеры девицы, старающейся вести себя словно ворона, нацепившая, как в известной басне, павлиньи перья, ее забавное самодовольство отвлекло бы от мрачных мыслей даже осежденного, рядом с которым палач уже намыливает веревку. Весьма вероятно, что его сердце уже попросту не выдерживало напора мрачных терзаний; от природы наделенный чувствительным сердцем, приверженным утонченной персидской поэзии ничуть не меньше, чем породистым лошадям и ловчим соколам, Озгур, как и многие великие персы, мог предаваться меланхолии навек утвердившимся порядком: с чашей вина в одной руке и обнаженной грудью девицы - в другой. Не то чтобы ему хотелось напоследок попробовать на ощупь названную часть тела "походной жены" Махмуд-паши, но быть рядом с молодой женщиной и не услужить ей - значило для семнадцатилетнего растоптать свою природу. Насмешливо поклонившись Зойке, он осведомился голосом, в котором звучало преувеличенное уважение: - Еще что-нибудь, госпожа? Глашатая, который возвестит о вашем приходе султану и его первым советникам, или носильщиков с паланкином, которые отнесут вас в указанные покои? Розовой воды, шафранных лепешек? Ширазского раба с газельими глазами, чтоб посыпал ваш путь цветочными лепестками? Неожиданно дял себя он рассмеялся, вообразив Зойку в фантастически богатом наряде, который, несомненно, пришелся бы по вкусу самой Клеопатре - большой любительнице золотых ожерелий - с мерно вздымающимся над головой опахалом, которое держал слуга-араб, в паланкине с парчовыми занавесками и абессинскими евнухами в шароварах по сорок арши, пытающейся протиснуться вниз по лестнице третьего этажа, на которой два человека могли пройти лишь прижавшись друг к другу. Самой привлекательной в этой картине была развязка, в которой болтушка вываливалась из своего роскошного ложа и повисала на перилах кверху кругленькой попкой.
Зоя: Было бы очень уместным ответить, что госпожа не нуждается ни в чем особенном, кроме большого острого ножа, которым бы следовало укоротить у турка ту часть тела, что обычно изображается согнутой в локте рукой, дабы высокородный Махмуд-паша ни на мгновение не мог усомниться в том, что его женщина не подвергалась никакой угрозе осквернения. Тем не менее, пусть Зоя про себя уже сочинила достойный ответ на эти издевательски-вежливые предложения юнца, она все же сочла, что знатной даме не пристало вступать в пререкания со слугой. - Поторопись найти моего евнуха, - заносчиво отозвалась она из своего кисейного мешка, уже капризно надув губы. - Господину не понравится, что обо мне здесь плохо заботились.
Озгур: Если бы к тому была малейшая возможность, Озгур-бей уже давным-давно оказался бы за множество фарсахов не только от дворца подесты, ныне превратившегося в разбойничье гнездо, но и от самого покоренного города. Куда идти потом, меньше всего занимало воображение молодого и пылкого принца, только бы избавиться от взгляда чужих глаз, который, казалось, прнеследует его на каждом шагу, от поступи за спиной и от неотвязной мысли о том, что он теряет драгоценное время, пребывая в праздности и безопасности в то время, когда его отец, брат и друзья, возможно, подвергаются смертельной опасности. Но почему-то у наследника не вызывало сомнения, что Махмуд-паша Ангел едва ли рискнул предоставить ему полную свободу, если бы не был уверен, что выход из убежища немедленно навлечет на его голову смертельную опасность. И все же... риск снова вдохнуть воздух свободы был слишком соблазнителен, тем более, что повод к тому подала фаворитка второго визиря. Озгур не понаслышке знал, что появление его женщины на людях не вызвало бы у того бурной радости, тем более, что вокруг бродили десятки, если не сотни мужчин, опьяненных еще не забытой победой и готовые излить свое внимание на все, что ходит и движется. Поэтому-то сын принца, насмешливо поклонившись, поспешил быстрым шагом продолжить свой путь, пытаясь унять бьющееся сердце и согнать со щек лихорадочный румянец. Но попытка, как и ожидалась, оказалась обречена на неудачу. Янычары, стоявшие на площадке лестницы напротив султанских покоев, по-видимому, имели приказ не пропускать ни единой души, очевидно, из опасения, что пленники и заложники, запертые в комнаты для прислуги, попытаются покинуть своих хозяев. Будь в старшем сыне Орхана чуть больше уверенности, что ему с легкостью удастся миновать остальные препятствия, возможно, он и возвысил бы голос - но теперь он предпочел отступить и воспользоваться живым тараном, который, как ему казалось, представляла собой предприимчивая девица. - Увы и ах,- возвестил он, возвращаясь наверх и обращая на Зойку взгляд, полный не слишком хорошо разыгранной скорби.- Как мне не жаль, несравненная, но, сдается мне, твои чары слегка поутратили власть над твоим господином: баше внизу не пожелали пустить меня далее, чтоб отыскать евнуха и твои платья. Боюсь, чудовище, что заправляет здесь всем, не знает покоя, поставляя Махмуд-паше и его владыке новых женщин; я слышал, что молодой султан и его ближние советники в своих желаниях подобны ослам и обезьянам, не ведающими различия между мальчиками и красивыми женщинами.
Зоя: - Понятное дело, обезьяне все равно, кто ее дразнит, а для осла задницы в седле все одинаковые, - охотно согласилась Зоя, не слишком вдумываясь в потаенный смысл чужих слов, никак в ее понимании с Ангеловичем не связанных. - Но, знаешь, если все новые девицы вроде той, что мы за собой оставили, так евнух до кровавых мозолей на пятках за медовыми яблочками будет бегать, а господам все неладно будут. Съесть не съедят, надкусят - выплюнут, скривятся... Пока юноша ходил на поиски чернокожего, Зоя здраво рассудила, что нет никаких помех к тому, чтобы молодой турок ею попользовался, прирезал и горестно объявил, что девка сбежала. Эта мысль немедленно оказала благотворное влияние на ее манеры, поэтому если в голосе ее и не было патоки, то уксусу явно поубавилось. - Господин говорил, что позовет меня плясать для басилевса, - многозначительно повела она бровями, позабыв, что лицо скрыто тканью. - Где сейчас паша Махмуд?
Озгур: Озгур-бей, положение которого было куда ближе к беде, подстерегшей каталонку, чем к внезапной милости, обрушившейся на фаворитку Махмуд-паши, при ее словах не мог сдержать горделивого движенья бровей. Удар, нанесенный ромейкой по возможной сопернице, вонзился в живое тело, ибо ни на что, кроме имени своего отца и благородства крови, бегущей в жилах, ему не приходилось рассчитывать. Да и то, дар этот по теперешним временам был куда хуже обоюдоострого меча, который держишь за лезвие: ведь давным-давно хорошо известно, что быстрее всех катится с плеч та голова, что выше других стоит над толпой. Ответ его Зойке был таким же внешне беспечным, хотя плохо скрытая насмешка в нем едва ли могла обмануть даже самого непроницательного человека: - И то верно: бывают такие яблоки, что плюют, да жуют, а бывают и такие, что каждый попробует да похвалит, однако ж, к столу подавать никто не спешит. На ишаке можно по горам скакать, а к падишаху и королю на арабском скакуне отправляются, хоть он и копытом бьет, и крупом поддает, и золотая сбруя на него в добрую сотню дукатов станет. Упоминание о басилевсе заставило остряка побледнеть. Краткие известия, полученные о Константине от Асеня, едва ли могли говорить о том, что тому сейчас придутся ко времени пляски бойкой девицы. Но вторая мысль, куда как более напугавшая его, тут же догнала первую: что если экскувитор, оповестивший о смерти императора, ошибся, и тот был ранен и схвачен в плен? Или, быть может, императором и басилевсом теперь именуют у турок деспота Дмитрия? Худшего поворота событий ему, сыну Орхана, трудно было представить. - Боюсь, красавица, что ждать твоих танцев ему придется долгонько. Внизу этой лестницы стоит янычар, и он не желает выпускать ни одной живой души, если о том нет прямого распоряжения его господина. Хотя, может быть, тебе и тот накоротке знаком?
Зоя: - Как знать, - туманно отозвалась Зоя, - вот и ты мне оказался знаком, хотя и вовсе не было ничего такого, а только пирог с требухой. Ну да ладно, если ты того случая не припоминаешь, пусть его никогда и не было, - уточнила она, сообразив, что турок не очень-то обрадовался, узнав, что его признали. - Выходить из дома мне вовсе не нужно, и пусть себе этот анчар там хоть корни пустит, на здоровье. Но куда-то же надо деваться, пока господин не призовет меня танцевать для султана? К той, - Зоя подбородком указала в сторону покинутой комнаты, - я возвращаться не хочу, в мои покои меня не пускают... Покои, конечно, принадлежали Махмуду-паше, а если еще точнее, то гостеприимному хозяину чужого дома, паше Заганосу, но Зоя уже привыкла считать спальню своей. - Ты слуга султана - скажи, где я могу подождать, чтобы без промедления явиться, когда позовут?
Озгур: Надменная дерзость девицы, делавшая ее кукольное личико острым, как пряные морковные шарики, которыми в детстве баловала его мать, могла бы развеселить и каменное изваяние (если бы, конечно, не заставило то обрушиться на девчонку градом потоком обломков). К тому же Озгур-бей испытывал беспокойство из-за ее постоянных намеков на встречу в городе. Сейчас и здесь ни один человек не мог бы с уверенностью сказать, была ли то искусная ложь,- а в том, что султан без промедления прикажет казнить всякого, кого заподозрит в хотя бы отдаленной близости к своему пропавшему дяде. История о смерти малолетнего брата, утопленного янычарами Заганос-паши в дворцовом бассейне, была слишком памятна всем, в чьих жилах текла кровь Османа, и едва ли можно было надеяться, что он проявит к молодому, красивому двоюродному брату, правнуку Сулеймана и наследнику двух почитаемых родов, большее сожаление, чем к тому, кто был зачат покойным султаном Мурадом. Одним словом, ссориться с ромейкой пока не хотелось. - Султан прибыл в этот дворец сегодня утром,- уклончиво отвечал он, рассеянным взглядом скользя по лестничным пролетам, словно прикидывая, есть ли иной путь очутиться внизу.- И Махмуд Ангел прибыл сюда лишь немногим ранее... хотя это, я думаю, тебе хорошо известно, как его... походной жене. Теперь уже сам принц слегка блефовал: за весь путь из султанской ставки в Галату, проделанный стремительным галопом, он не обнаружил даже признака женского присутствия. Если, конечно, какой-нибудь волшебник не заколдовал маленькую, с выразительными формами танцовщицу в рослого пышноусого делели. - Я не успел еще обойти весь дворец и подавно, не успел разузнать, где у Заганос-паши расположился гарем,- хитро прищурившись, закончил он свою мысль.- Но если ты хочешь порадоваться своей красотой не только султана, а и всех его верных слуг... думаю, подойдет любая комната. Если, конечно, твое влияние достаточно велико, чтобы заставить этого исполина выпустить нас.
Зоя: Зоя с ожесточением дернула съехавшее покрывало, возвращая его на место - со стороны могло показаться, будто она выпутывается из него, чтобы открыто посмотреть в бесстыжие глаза турка. - Да чтоб с твоей матерью так разговаривали! - с чувством пожелала она, упирая руки в бока. - Я тебе что, в похлебку плюнула? Или ты молча завидовать не умеешь? Разве я прошу у тебя крест со Святой Софии? В пылу собственного красноречия ромейка имела очень скверное свойство принимать желаемое за действительное, и сейчас она совершенно уверила себя в том, что Махмуд-паша и его повелитель в самом деле ожидают, когда она выпорхнет перед ними на ковер, чтобы сплясать с лентами или саблей - смотря что послужит к большему удовольствию зрителей. Не дожидаясь, пока сопровождающий что-либо ответит на ее гневную тираду, Зоя уже нарочито громко затопотала вниз по лестнице - оставалось только удивляться, как такое изящное создание может производить столько шума.
Озгур: Лицо юноши вспыхнуло гневом, но усилием воли Озгур-бей заставил себя смирить несвоевременный порыв. К тому же - нашлось его воображение - едва ли языкатая пленница представляла, на кого смеет говорить хулу: в былые времена, верно, она и все ее родственники были бы счастливы, если бы проезжающая в паланкине супруга принца Орхана уронила в их протянутую ладонь золотую монету или же кусок хлеба. Но колесо судьбы повернулось, и сейчас, возможно, в руках этой плясуньи, мечтавшей повертеть смуглыми бедрами перед братоубийцей и клятвопреступником. Сила азарта была, пожалуй, слишком уж хорошо известна наследнику турецкого принца, который провел едва ли не половину жизни на ипподроме и на пирушках с другими такими же буйными и вольными отпрысками знатных семей, подобно отжившим садовым деревьям, не слишком могущими похвастаться плодами и густой кроной, но зато изобилующими отощавшими чахлыми ветвями и веточками, на которых раз в десятилетие едва прибивалась какая-то чахлая поросль. Проще говоря, Озгур уже смекнул, что единственной, и наиболее вероятной возможностью выбраться из ловушки, в которую его завел чернокожий слуга, была дерзость и самоуверенность, с которой говорила и действовала "походная жена" его дальновидного покровителя. Но испытание, выпавшее Зойке на этот раз, было не из самых простых. Янычар, стоявший на площадке лестницы прямо напротив выхода на второй этаж, был одним из тех детей Румелии, что приняли свою судьбу воспламененным сердцем; неподвижный, суровый, он казался каменным изваянием, у которого жили одни только глаза, да и те неотрывно смотрели на небольшую дверь, за которой, по-видимому, скрывался кто-то или что-то, что этот новообращенный в ислам полагал едва ли не самым ценным в жизни.
Зоя: - Именем султана! - если бы эти слова были произнесены сочным басом какого-нибудь бравого делел-баши, вроде Сабита эль Ксара, они непременно заставили бы охранника подпрыгнуть на месте. Но, увы, - или к счастью, - ни в голосе, ни в стати Зои такой солидности не было. Единственным, что хоть как-то оправдывало подобную дерзость, было ее пышное одяние, хоть и пребывавшее в прискорбном беспорядке. Опыт, как известно, называют сыном ошибок; в этом отдельном случае Зоя не извлекла никакого урока из своего прыжка под копыта лошади Заганоса-паши. Короткая близость с пашой Махмудом придала ей самоуверенности, какую ромейка еще не испытывала, умоляя о милости его соратника. - Дорогу дочери мегадуки! - Анфим, услышав свое чадо, был бы весьма удивлен неожиданно присвоенным ему высоким титулом, но Зоя справедливо полагала, что янычару неоткуда знать, с кем он имеет дело, а если в мешке что-то мяукает - значит, там кошка.
Озгур: Впрочем, уличной плясунье не на что было жаловаться, ибо один человек если не подпрыгнул на месте, то лишь потому, что от изумления прирос к полу, не в силах двинуться с места от изумления. Озгур-бей не был ученым правоведом, но полагал, что подобное заявление окончилось бы для смелой девицы медленной и мучительной смертью. Разумеется, никто бы не стал принимать всерьез притязания девчонки, побирающейся под звон цыганского бубна, но за оскорбление высокородной девицы красотку скорее всего ждала бы публичная порка на том самом Ипподроме, где с толпа с равным интересом собиралась на состязания квадриг и казнь осужденных преступников. А византийские палачи издавна славились своим виртуозным умением не только развязывать языки и рубить головы неугодным, но и снимать кожу со спины осужденного одним мощным ударом бича. Однако, о происхождении Зойки шехзаде мог лишь догадываться - но вот предсказать то, что скажет или сделает вышколенный убийца в ответ на подобное вторжение на пррученную ему для охраны территорию, мог бы даже знаменитый герой из истории о муже-священнике, что служил мессу, пока любвеобильный падре вовсю доказывал свое расположение его супруге. Баше едва повернул лицо, бесстрастными черными глазами уставившись на возмутительницу спокойствия и ее спутника, словно приросшего к земле парой ступенек выше. Рука янычара вполне ясным жестом легла на рукоять тяжелой сабли, висевшей у него на боку.
Зоя: "Опять они за свое", - именно так следовало истолковывать тяжкий вздох, сорвавшийся с уст Зои. Из всего многообразного и выразительного языка жестов турки определенно предпочитали либо хвататься за оружие, либо чиркать пальцем по горлу. - Мой отец - мегадука Лука Нотарас, - неосознанно ромейка заговорила, подражая тону Эвы, который совсем недавно вызывал у нее столь сильное раздражение. - Только глухой не слышал его имени и не знает, что он уважает султана Мехмеда, как уважал нашего императора Константина. Дай нам пройти, мы будем ожидать, пока ваш басилевс и его советники смогут меня принять. На мгновение Зоя задумалась о том, что же будет, если янычар на самом деле проводит ее к султану, но потом решила, что сможет превратить свою дерзкую выходку в шутку, если только там будет добрейший паша Махмуд... а еще вернее, если его там не будет.
Озгур: Был ли караульный, охранявший покой светлейшего султана, и в самом деле глухим, или он просто не различал слов речи, которая некогда была ему родной,- этого ромейка и турок не могли ни знать, ни угадать. На воззвание бойкой девицы он отреагировал только тем, что передвинул одну похожую на каменный столб ногу, воздвигаясь, подобно колоссу Родосскому, поперек пути юных искателей приключений. Выражение его лица своей невозмутимостью сделало бы честь любому из греческих памятников. Озгур понял, что требуется его вмешательство. - Госпожа - новая наложница светлейшего Махмуд-паши Ангела,- чистым и звонким голосом, который ему не раз приходилось слыхивать от глашатаев, невещавших их дом и на званых пирах предварявших появление какой-нибудь знатной особы, проговорил он, делая несколько шагов вниз по ступеням и почти поравнявшись с ушедшей вперед ромейкой. Светлейший Махмуд-паша дал ей приказ предстать перед лицом солнцеликого султана, чтобы развлечь того беседой, песней или же танцами. Мне поручено сопровождать ее, так как девица эта, хотя обладает многочисленными и несомненными достоинствами, не говорит на благородном персидском языке и не способна изъясняться по-османски. Лицо баше вновь не выразило ничего, кроме бесстрастного равнодушия; казалось, с тем же успехом можно было обращаться к лестничным перилам или укрывавшему ступени ковру. Озгур почувствовал, как у него засосало под ложечкой. - Кажется, он не поверил, что женщина способна заинтересовать султана,- с двусмысленной ухмылкой сказал он вполголоса, обращаясь к Зойке.- Похоже, плакало твое выступление, и все твои наряды и драгоценности вместе с ним.
Зоя: Если бы турок посулил заживо спустить с Зои кожу, а потом посыпать живое мясо солью, он вряд ли мог бы напугать ее сильнее, чем обещанием навеки разлучить ее с сундуком и пашой Махмудом. Бедняжка сейчас чувствовала себя так, будто ее ухватили за шиворот и бросили в море там, где дна не достигнет самый опытный ныряльщик, поскольку же плавать она не умела сроду, оставалось лишь беспорядочно бить руками-ногами по воде и взывать о помощи к любому, кто услышит. - Султан Мехмед желал меня видеть, - Зоя зажмурилась, в ужасе от собственной дерзости, однако продолжала, пользуясь тем, что под покрывалом можно было рассмотреть разве что ее нос. - Кто ты такой, чтобы меня не пускать? Храни тебя Аллах, несчастный, - при этих словах она отряхнула с одежды невидимую пыль, намекая на то, что прах янычара, испепеленного господским гневом, может испортить шитье на ее роскошном платье. - Пусть его гнев обрушится на твою голову. Эй, ты! - оглянулась Зоя на своего провожатого. - Идем отсюда.
Мехмед Фатих: Решительность, с которой ромейка командовала теми, кто ей не подчинялся, и покрикивала на тех, кто был глух, не могла пройти бесследно. Во всяком случае, ее яркое платье и интонации, которые едва ли могла позволить в это время и в этом месте даже высокородная принцесса османского дома - или, как знать, может быть, что-то кроме этого - весьма заинтересовали одного из обитателей второго этажа, коих за последние сутки сменилось великое множество. Молодой человек немногим старше Озгура, невысокий, статный, но весьма для своего возраста и строения полнотелый, появился из дверей самой большой спальни с той неприметностью, которая лучше всего говорит о желании знать многое из того, что другие хотели бы скрыть, и о привычке добиваться этого всеми доступными и недоступными способами. Эта черта, а также роскошная, хотя и простая по крою одежда - шитая золотом пара и алый плащ, могли бы навести постороннего на мысль, что перед ним какой-нибудь избалованный царский любимец, спешащий поймать в воздухе очередные интересные вести. Темные, полные утомленной неги глаза, те, какие Хайям справедливо именовал красивейшими во вселенной, скользнули на спорщицу; при упоминании имени султана в них отразился короткий интерес. Мягкими, совершенно бесшумными шагами, казавшимися удивительными при его комплекции, красивый незнакомец направился к живописной группе и остановился, прислушиваясь.
Зоя: Плавным, почти танцевальным движением Зоя приподняла тяжелый подол платья, чтобы гордо прошествовать обратно вверх по лестнице - при этом она не забыла изящно оттопырить мизинцы, хотя, увы-увы, достойных зрителей поблизости не наблюдалось. - И даже если теперь если за мной пришлют, - сообщила она своему спутнику, - клянусь Аллахом, я и шагу не сделаю из своих покоев! Да если сам султан будет стоять под дверью и умолять, чтобы я вышла, не будет того. Подумать только, мне, дочери Луки Нотараса, будет указывать всякая... - новоявленная аристократка заколебалась между "цепной собакой" и "наглой мордой", но в это самое мгновение заметила еще одного незнакомца, и потому ее сомнительные речи остались непроизнесенными. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять - этот человек богат и, наверное, влиятелен не менее, чем Махмуд-паша. Сочтя, что даже дочка мегадуки не должна пренебречь в этом случая знаками почтения, Зоя учтиво поклонилась нарядному турку, немедля смекнув, что он мог бы отдать соответствующее распоряжение янычару и освободить ей путь к заветному сундуку.
Мехмед Фатих: Имя мега-дуки, судя по всему, не было вовсе незнакомо новому участнику этой сцены, равно как и ромейский язык, на котором произносила свои речи юная пленница. Улыбка, появившаяся на губах юноши, была полна снисходительности; казалось, из-под них вот-вот должны были появиться капли сладкого сока, как это бывает на карамели или фруктовом варенье, если оно слишком долго лежит на солнце. Сделав еще несколько неторопливых шагов и миновав посторонившегося янычара, которому едва достал бы до плеча, незнакомец приблизился к Зойке и ее спутнику. Его движения казались замедленными, как будто бы воздух вокруг него уплотнялся, закручиваясь в каком-то колдовском вихре: полы одежды, бахрома вышитого кушака, даже подвески на темном эгрете, украшавшем белый тюрбан - все это колебалось с такой неторопливостью, будто владелец роскоши двигался в воде или благоухающем меде. - Твой отец - достойный кир Лука?- не отвечая на поклон, но продолжая снисходительно улыбаться, проговорил юноша, глядя на девушку мягкими, бархатистыми глазами из-под длинных ресниц. На греческом он говорил с чистотой, достойной лучших ораторов, тихим и мягким голосом, который, словно родник, казалось, вот-вот должен был иссякнуть.- А ты, стало быть - кира Анна? До нас доходили слухи о твоем разуме и красоте, кира, но теперь мы видим, что они - лишь бледное отражение действительности, как отраженье в воде - лишь слабый блик всемогущего солнца. Наше сердце преисполнено радости от того, что ты решила разделить судьбу своего родителя и почтить приветом султана правоверных. Кто помог тебе добраться сюда? Кого мне благодарить за то, что он представил взору османского двора цветок, достойный лучших садов бесконечной вселенной?
Зоя: Никогда не сомневаясь в своей способности заговорить до смерти даже устрицу, Зоя, тем не менее, все же сомневалась в глубине души, что девушки из благородных семей изъясняются тем же языком, что и она. Слова нового турка развеяли эти сомнения без следа: назвал же он бывшую циркачку кирой, обратился же к ней со всем почтением! Стало быть, янычар только в силу врожденной тупости не понял, что перед ним знатная госпожа. - Ты должен поблагодарить за это пашу Заганоса, господин, - у Зои было не так много времени, чтобы задуматься над ответом, а потому она предпочла назвать не своего ненаглядного Махмуда, но его противника. Если станет понятно, что никакая Зоя не Анна Нотарас, громы и молнии обрушатся не только на ее голову, но непременно заденут и этого мерзавца.
Озгур: В отличие от ромейки, Озгур не испытал восторга при упоминании страшного имени янычар-аги, а мысль о том, что его спутница подослана человеком, без трепета приказавшим уничтожить своих единоверцев в городе и морить голодом женщин, стариков и детей, вызвала в его душе почти панический ужас. Почему он поверил в то, что сказала ему незнакомая девица, почему пошел за ней в логово чудовища? О том, кто стоит перед ними, шехзаде даже не задумался. Разумеется он знал, что двоюродный брат едва превосходит его по возрасту - но для мужчин османского дома пять лет, за которые мальчик, которого еще можно забрать в гарем, превращается в мужчину, нечистый взгляд в сторону которого - смертельное оскорбление, пять лет это непреодолимая пропасть, которая может навсегда пролечь между жертвой собственной красоты и миром мужчин. К тому же представить, что султан, глава империи, глава огромной армии, сокрушившей непобедимый город, тот, кто повелевает кровожадным Заганос-пашой и мудрейшим Махмудом Ангелом, хитрость которого, поистине, близка к хитрости иблиса; тот человек, что сокрушил его отца, принца Орхана, более подобного буйволу с рогами изогнутыми как буквы нун; вообразить, что такой человек окажется не великаном и не гигантом, а невысоким юношей с влажными глазами и алым чувственным ртом, для Озгур-бея было все равно, что представить главой османов младенца или дряхлого старика. И все же какой-то странный холодок пробежал по его коже, когда его взгляд на мгновение встретился с вязким, как черный янтарь, взглядом незнакомца; поклонившись с умеренной почтительностью, сын Орхана предпочел пока остаться в стороне от беседы, тем более, что внезапно появившийся юноша не проявлял к нему интереса, по-видимому, увлеченный разговором с разряженной, словно птица, ромейкой.
Мехмед Фатих: - Заганос-паша, вот как?- мягко усмехаясь, переспросил юноша. В глубинах его памяти пронеслись покоренные города и военные походы, бесконечные вереницы пленных и ночи, полные бесчеловечными наслаждениями. Сколько сотен невинных девиц они разделили с новым ага-пашой, как то подобает ученику и учителю?Летописец сказал, что оба они были ненасытны - но как можно насытить того, кто желает вместить в себя целый мир, отраженный в полных ужаса взорах. И этот же ужас сейчас он видел в глазах напротив. Кончик языка облизнул полные красные губы, блестящие, словно спелые вишни. Сделав шаг и остановившись напротив ромейке - так близко, что края их одежды соприкоснулись - он мягким движение прикоснулся к краю ее накидки. Дочь Нотара, готовая танцевать для султана? Кто-то из них двоих пытается обмануть другого. - Заганос-паша? Что ж, кира Анна, как видно, ты обучена чему-то особенному, раз Великий визирь решил, что твое искусство в силах ублажить взор султана. Жаль, что на пир, что он собирается дать ввечеру, допускаются только мужчины. Но, может быть, ты порадуешь своим искусством и меня - пока не пришло время предстать перед султаном. Я знаю его слабое место,- голос юноши стал глубоким и мягким, как облако душистого дыма, змейкой выползающего из кальянного мундштука.- И я могу рассказать тебе... что-то, что поможет тебе завоевать его милость. Договоримся? Ты поможешь мне, я - тебе...
Зоя: Пир для мужчин, на котором незнакомца не будет? Но разве он не мужчина? Если бы и могли возникнуть какие-то сомнения на этот счет, достаточно было взглянуть на легкую тень, заметную на щеках юноши, свидетельство того, что его кожа уже знакома с бритвой цирюльника. Несмотря на то, что этот знатный турок выглядел и вполовину не так угрожающе, как Ксар или тот же Заганос-паша, Зоя ощутила острое желание шарахнуться в сторону, когда он приблизился. Почти такой же изящный и миниатюрный, как рыночная плясунья, незнакомец внезапно показался ей очень, очень опасным, и, наверное, разумнее всего было бы быстренько сбежать, не разбирая дороги, но... он обещал Зое милость султана. За эти дни она уже поднялась до высот, невообразимых прежде, и сейчас ее поманили возможностью коснуться облаков. Вот только то, как незнакомец облизнул губы, живо напомнило ей движение, каким жаба выбрасывает язык, ловя беззащитную мошку. И все же соблазн был слишком велик... - Если ты хочешь, чтобы я танцевала для тебя, господин, - со всей возможной кротостью промолвила Зоя, - то сперва надо разыскать моего евнуха. Он знает, где добыть музыкантов. То, что ей нельзя быть с глазу на глаз с посторонним мужчиной, пожалуй, было таким очевидным, что и упоминания не заслуживало. Интересно, что турецкие законы говорят о том, чтобы находиться наедине сразу с тремя сынами ислама. Ромейка искренне сомневалась, что подобное поведение будет поощрено как Аллахом, так и Махмудом-пашой, когда (если?) она возвратится к нему.
Мехмед Фатих: Девица не узнавала его, и это позабавило молодого султана куда больше, чем утренняя прогулка к дому каталонского консула, ведь взятых городов были и будут многие десятки, а возможность в собственном доме почувствовать себя Харуном ар-Рашидом представляется не так уж и часто. В то, что стоящая перед ним пленница едва ли была в самом деле дочерью мега-дуки, Мехмед верил так же мало, как и его неузнанный брат. Дело было даже не в том, что надменные дочери патрикиев едва ли стали бы искать расположения поработителей и развлекать их танцами: сама речь ромейки, пышная, но более свойственная обитателям форумов и базаров, чем высоких дворцов, была ее фамильным гербом и родословным деревом. Но какая разница. Было бы имя, а кто скрывается под ним - какая разница? - Разве такой красавице нужен еще кто-то, чтоб покорить мужчину? Или ты боишься... кого-то?- еще одна улыбка, в которой читалось почти не скрываемое упоение собственной властью, страхом, который даже один короткий взгляд владыки внушал самым важным и родовитым из своих визирей.- Разве может кто-то внушать страх женщине, избранной самим Заганос-пашой? Твой господин стал Великим визирем, ты уже преподнесла ему подходящий подарок?- продолжал спрашивать он, бесшумно и неторопливо делая круг вокруг собеседницы, словно змея, медленно подтягивающая свои кольца к будущей жертве и прикидывающая, пролезет ли та за один раз в ее безразмерное горло.
Зоя: - Меня не пускают к господину, - только и промолвила Зоя в ответ, переступив с ноги на ногу, как норовистая кобылка, которую на месте удерживает лишь твердая рука наездника да железо во рту. Кого она считает своим хозяином, ромейка предпочла не уточнять, однако сообщение о том, что султан возвысил Заганоса, а не Махмуда-пашу, вызвало у нее искреннее негодование. Лучшим подарком, который Зоя могла и желала бы преподнести новому Великому визирю, был бы моток крепкой веревки, красноречиво намекающий на то, что не худо было бы свить из нее петлю да и повеситься на каком-нибудь удобном для этого дела дереве. Зоя не знала о шелковом шнурке, который являлся последней милостью повелителя, желающего смерти нерадивого подданного, но ход ее мыслей свидетельствовал о том, что циркачка вполне созрела для того, чтобы стать спутницей жизни лица высокопоставленного. В конце концов, не промышляла ли в свое время тем же ремеслом императрица Феодоро?
Озгур: Если бы Озгур-бей мог читать мысли или если бы Зойка по неосторожности дала волю своему язычку и высказала вслух свои пожелания свирепому янычар-аге, он несомненно, присоединился бы к ним от всего сердца. Про шнурок, а скорее всего - тетиву, которой, несомненно, достоин был новый глава Дивана, шехзаде знал больше ромейки, но, если бы ему предоставили право выбора, предпочел бы увидеть водителя нового войска опускающимся на колени перед палачом. Хотя посадить его на кол тоже было бы неплохо. Незнакомец, посуливший едва встреченной девчонке милость первого человека османской империи, вызвал в юноше сперва изумление, а потом безотчетный страх. Поэтому он не спешил вступить в беседу: язык, бойко работавший во время обмена не совсем приличными шуточками со спутницей, теперь онемел, как будто его прикололи к небу длинными толстыми булавками, которые так любят использовать уличные факиры.
Мехмед Фатих: - Так ты скучаешь по своему хозяину?- юноша остановился за плечом собеседницы. Невеликая разница в росте давала ему возможность говорить едва слышно, прямо в складки ее одежды, пахнущей так, как может благоухать только одежда молодой женины. Правда, к знойному, соблазнительному душку, который овевал невидимые под покрывалом кудри самозваной Анны Нотар, примешивался тот аромат, который даже самые стойкие духи не перебивают в одеяниях, долгое время пролежавших в сундуке. Все, что принадлежит слуге, принадлежит господину, даже если слугу зовут Заганос Мехмут-паша, и солнце не успело даже рыз коснуться края земли с момента, когда над его головой незримо вознесся символ высшей власти в империи. Мысль о том, что желание отведать блюда, уже распробованного кем-то из приближенных, вызовет у повара недовольство, была так же чужда молодому султану, как мысль о том, что найдется женщина, не готовая немедленно распахнуть для него объятий - не по доброй воле, так по принуждению. Пожалуй, в этом даже была некая высшая справедливость: если слуга, презрев долг, пытается утаить что-то от своего хозяина, он заслуживает быть лишенным сокровища, ибо господин для него - рука Аллаха, а только ему одному, милостивому и милосердному, человек всем обязан и должен вернуть все, до последней нитки своего савана. Правда, по лицу и манерам девицы было не то чтоб уж сильно заметно, что она противится мысли танцевать перед султаном или ближе сойтись с ним; с усмешкой, непроницаемой для всех окружающих, Мехмед подумал, что его новый Великий советник слишком поторопился прибегнуть к тактике всех Визирей, уложив в его постель женщину, которая будет проводником их воли. Но... почему бы не сделать вчерашнему воспитателю приятное, дав обманчивую иллюзию того, что его хитрость удалась и мысли владыки будут теперь открыты для него, как станицы книг? Тем легче будет ему самому проникнуть в чужие помыслы, и свои держать за семью замками. - Если ты так истосковалась по почтенному Заганос-паше, то, боюсь, тебе долго придется скучать: очень скоро ему предстоит заняться делами, несовместными с наслаждением красотой женщин. Так что, если ты надеешься, что он вскоре представить тебя перед султаном...- искуситель издал разочарованный вздох и бросил быстрый взгляд на оставшегося стоять в тени Озгура.
Зоя: - Это, конечно, будет очень грустно - очень уж мне хотелось посмотреть на живого султана, - печальный вздох у Зои получился очень естественным, хотя при мысли о том, что ей не придется снова столкнуться с Заганосом, она не испытала ничего, кроме душевного облегчения. - Какой он из себя, и правду ли говорят, что он великан с ногами, как столбы, что под ним лошади приседают... С детства привыкшая быть объектом внимания множества посторонних, более того, наученная это самое внимание привлекать, Зоя не заметила того, что для повелителя ее османов такие речи могли быть оскорбительны. По всему выходило, что и пир затевался только за тем, чтобы плясунья могла всласть потаращиться на турецкого владыку. - Раз такая жалость, то, надо думать, сейчас и вам не до танцев, так что... мы пойдем? - последнее должно было прозвучать утверждением, однако вышло так, будто ромейка нуждалась в позволении незнакомца, чтобы удалиться, откуда пришла.
Мехмед Фатих: Учителя и наставники, палкой вдалбливавшие молодому наследнику уроки царских деяний по божественному "Шах-наме", неожиданно для себя обогатили его еще одним знанием: в глазах народа фигура царя подобна отражению в капле росы, каждое его достоинство возносит его в сонм богов, а каждое уродство - превращало в чудовищного джинна из преданий "Тысяча и одной ночи". Но куда опаснее, чем вознесение к небесам или падение в грохочущую бездну, было разочарование, постигавшее восхищенного подданного при сравнении образа, нарисованного мечтами и неожиданно представшего перед стремительно остывающим взором. Мехмед Фатих знал, что природа не наградила его обликом Феридуна или Юсуфа; от отца он унаследовал невысокий рост, плотное телосложение, и единственное, чем мог похвастаться - выразительное, красивое лицо, на котором двумя вспышками звездного неба выделялись глаза. Втайне молодой владыка завидовал и молодым гигантам, что стерегли его покой, и которых их гигантские шапки делали еще выше; терзался при виде своих министров, которые, как на подбор, были рослыми мужами с румелийской и византийской кровью в жилах. Но если на людях султан мог если не устранить, то скрыть свой тайный изъян высоким троном или длинными ногами арабского скакуна, проносившего его мимо замершей от восторга толпы, призывающей на владыку благословенье Аллаха,- то сейчас, здесь, дать девице воспарить мыслями в поднебесье, расписывая божественное величье, значило пасть с небес на землю в собственных глазах. - О нет, султан не великан и не бог, и под ним приседают ни лошади, ни слоны, и перед ним не расступаются моря и не обрушиваются стены города, как о том сказано в твоей книге. Он человек из плоти и крови, и рожден смертной женщиной; и как у всякого человека, у него есть свои слабости и желания. И, если ты захочешь, я могу открыть тебе, что необходимо, чтоб снискать его расположение,- взгляд темных глаз блеснул на Зойку, а потом перешел на Озгура, как если бы этот вопрос-искушение был адресован мужчине, тому, кто, по определению, должен был принять или не принять недвусмысленное приглашение. На самом дне темных зрачков засветилась едва скрытая жадность. - Твой брат может присутствовать.
Зоя: Количество отпрысков Луки Нотараса возрастало с поистине пугающей скоростью, если бы дело так шло и дальше, вскоре он мог бы потягаться плодовитостью с Израилем - учитывая в общем числе не только сыновей и внуков, но и самых дальних потомков. Зоя прекрасно понимала, что ее мимолетное вранье приобретает уже угрожающий размах, но все же надеялась, что слуга Заганоса не откажется немножко побыть сыном мегадуки. В конце концов, это объясняло, почему ее сопровождает не евнух - что такого зазорного в том, чтобы брат провожал сестру? Никона, во всяком случае, вряд ли смутила бы необходимость лично уложить сестру в постель высокого покровителя, а после подержать свечку, чтобы господину было лучше видно. - Ну, если брату можно не уходить, тогда - хочу, - великодушно согласилась она, подтягивая левой рукой правый рукав, съехавший едва не до локтя, и одновременно - наоборот.
Озгур: Если бы кто-то предложил Озгуру выбор между тем, чтобы сейчас принять предложение этого странного юноши и отправиться вместе с ним в логово зверя - и возможностью немедленно покинуть этот дом, пройдя, может быть, через порядки всей османской пехоты, артиллерии и кавалерии безоружным, он, не колеблясь, выбрал бы второе. Чем чаще черные глаза незнакомца кололи его, тем сильней сын Орхана испытывал необъяснимое беспокойство и желание, сходное с желанием мотылька, крыло которого зацепилось за липкую, приманчиво сверкавшую на солнце паутину. В словах, в облике, в этих мягких движениях, даже в блеске его красных, как налитые соком вишни, блестящих губ было что-то, что привлекало к нему, как бездонная пропасть - и одновременно заставляло сердце замирать от предчувствия скорой погибели. Будь он один - не в том понимании, что рядом с ним стояла закутанная в шелка танцовщица, и не в том, что на колеблющегося между гибелью и спасением принцем безмолвно взирал равнодушный, как камень, баше, но в том понимании, что за его спиной стояли тени отца и пропавшего брата - Озгур отверг бы предложение, сулившее чересчур много гибельных искушений его душе. Но мысль о том, что этот дворцовый щеголь (наверняка наперсник или наложник) может дать ему шанс подобраться ближе к султану, этому губителю душ и сокрушителю надежд целой империи, заставила его взглянуть на сделанное предложение под другим углом. - Веди.
Мехмед Фатих: Не только наложницы и рабы слуги принадлежат господину, не только коней и драгоценное оружие вправе султан истребовать у своего ближнего советника, но даже землю и самый его дом, данный по высочайшей милости, есть нераздельная собственность того, кому теперь судьбы была зваться не только властителем Анатолии, но и Римским кесарем, полновластным обладателем румелийских наделов. Именно за это с ревностью льва, оглашающего своим рыком сонную степь, и с неутолимостью парда, мчащегося за легконогой серной, боролся Мехмед: право именовать всех, от мала до велика, от Визиря до самого меньшего тимара, своими рабами и данниками, понудить их зависеть единственно от своей милости и расположения. И сейчас с тем же сознанием своего высочайшего права невысокий юноша сделал несколько шагов вдоль перил, скользя по ним мягкой и пухлой ладонью, на которой переливалось целое созвездие драгоценных камней. Повинуясь этому немому приказу, выдававшему высокое положение так и не назвавшегося юноши при османском дворе, янычар, все еще возвышавшийся на пути ромейки и ее спутника, сделал несколько шагов в сторону, открывая им путь на второй этаж, в эту святая святых. ... Влажный взор Мехмеда между тем скользил по немногочисленным дверям парадных покоев, темными пятнами выделявшимся на мраморе стен. Казалось, он не может решить, в какую из них сделать шаг, чтобы, подобно героям сказок, не очутиться вместо сераля в логове людоеда. Так и не решившись, женственным и кокетливым движением поведя плечом, он обернулся к ромейке. - Какую из этих комнат Мехмет-паша отвел для тебя?
Зоя: Все двери казались Зое совершенно одинаковыми, а ходить и распахивать каждую, разыскивая знакомую кровать, было бы подозрительно - еще, чего доброго, турок решит, что мнимая Анна Нотарас сама не знает, куда ведет своих спутников. Наконец, сложный резной узор на мореном дубе показался ей знакомым, и ромейка решительно взялась за ручку: - Вот эту. Уже дернув дверь на себя, Зоя на мгновение зажмурилась, очень отчетливо воображая себе убранство спальни, будто это неким образом могло повлиять на то, что обнаружится за ее порогом. Не смея и не успевая толком воззвать ни к Христу, ни к Аллаху, наложница Махмуда-паши не особо рассчитывала на свое везение, ведь ей и без того в последние дни без конца предоставлялись счастливые случаи. Тем большим был ее восторг, когда она узрела разбросанные по полу вещи и заветный сундук с откинутой крышкой, напоминающий некое странное животное, состоящее из исключительно из чрева и распахнутой пасти.
Мехмед Фатих: Темные глаза с нескрываемым любопытством следили за тем, с какой уверенностью, можно сказать даже - гордой уверенностью, с головой выдающей человека, боящегося, что его обман разоблачат каждую минуту, закутанная в яркие ткани мнимая Анна Нотар обходит круг немногочисленных дверей, возвышавшихся перед ней словно судьи. В том, что она обознается, он почти не сомневался, и даже не стал бы немедленно звать стражу; напротив, если бы в выбранной комнате оказалась по-походному организованная Мехмет-пашой купальня, или любой другой из покоев, расположенных на этаже, юноша был готов с издевательской вежливостью предложил ей попытать счастья еще раз. Однако, находчивая искательница приключений рано торжествовала победу: кроме сундука, в выбранном ею покое обнаружилось еще нечто: большой, в человеческий рост, сверток, лежащий возле заветного сундука и завернутый в ковер. Внимательный глаз различил бы на его краях следы еще не запекшейся крови. Улыбка султана стала насмешливой, а в глазах блеснул жестокий огонек. Сделав несколько шагов, он остановился за спиной у ромейки, так близко, что от его вздоха заколебалась легкая ткань, укрывающая ее головку. Путь назад был отрезан. - Ну, что же ты встала? Иди.
Зоя: Увы, сорочья натура Зои была виной тому, что наблюдательность бойкой особы касалась исключительно всего яркого, блестящего или аппетитного. Поэтому она и бестрепетно шагнула в комнату, уверенная в том, что ковер не может быть ничем иным, как даром любви Махмуда-паши. В крайнем случае, даром, который побежденные преподнесли победителю в его лице, но было бы разумно предположить, что вскоре этот скромный подарок перекочует во владение наложницы паши... Присутствие посторонних не позволяло Зое с воодушевлением приняться за раскатывание ковра и исследование узоров, однако это могло потерпеть до того времени, пока турок не сообщит ей секрет о султане, как сласти ждут своего времени в конце сытной трапезы. Тем не менее, Зоя подошла поближе, намереваясь как бы невзначай задеть сандалией край ковра, и замерла в растерянности. - Это... что? - вопрос был задан безо всякого расчета на ответ, потому что уроженка Аркадиева форума очень хорошо знала этот запах - запах убоины, полежавшей на солнцепеке.
Мехмед Фатих: Многое множество лет спустя один человек, уличенный во множестве преступлений, скажет: "Вся моя вина состояла в слишком живом воображении". Султан Мехмед, детство которого прошло в стенах бедного дома в провинции, украшенное не атрибутами власти и не знаками высочайшей милости, мог бы поставить свою тугру и большую печать под этими словами. Пока неизвестная девица, назвавшаяся Анной Нотар, не коснулась окровавленного ковра, ее юная прелесть едва трогала его душу; но стоило ему только представить, как она вскрикивает от неожиданности и глаза ее наполняются ужасом, желание начало подниматься в нем подобно пожару, уничтожающему то, что пробудило его и послужило ему пищей. - Раскрой и посмотри,- словно забыв о стоящем за спиной "брате" девицы, молодой человек шагнул следом за ней, стремясь не упустить ни одной гримасы, ни одного движения ужаса, которое ожидал увидеть на ее круглом, почти детском лице.
Зоя: Было бы очень уместно ответить "Ищи дураков" или "Не бабское это дело, покойников ворочать", однако Зоя отдавала себе отчет в том, что подобное заявление никак не приличествовало благородной девице, за какую она себя выдавала. - Оно воняет, - капризно протянула Зоя, скорчив брезгливую гримаску человека, с рождения обонявшего лишь мирт и розы. Внезапное озарение заставило ее снова отшатнуться от неприятной находки. Не могло ли обнаружиться там тело Йоргоса? Яд, предложенный Заганосом, давно должен был подействовать, а противоядие удалось принять только ей... Осторожно она откинула в сторону пропитанный кровью уголок ковра и облегченно вздохнула - нет, не он!
Мехмед Фатих: Лицо девицы отражало легкую брезгливость и настороженность - чувства, вполне присущие живому при встрече с мертвым; но ни следа испуга или того замешательства, что так влекли молодого владыку и что побуждали его проявить свою власть, восторжествовав над поверженной и невинной. Возможно, знай он, что стоящая перед ним женщина принадлежала не его неумолимому наставнику, а Махмуд-паше, желание подчинить ее, воспользоваться своим правом владыки не было бы таким сильным. Но, на свою беду, ромейке вздумалось прикрыться именем янычар-аги - и потому рука молодого человека вполне недвусмысленным жестом легла на ее бедро, одновременно удерживая от падения и прижимая к скрытым под вышитыми одеждами бедрам "фаворита". - Осторожнее, моя милая, не замарайся. Говорят, поскользнуться в крови - очень дурная примета; Кейсар* поскользнулся в крови прежде чем его умертвили заговорщики. Ты ведь не хочешь принести несчастье в дом своего господина,- зашептал он, придвигаясь к попавшейся пленнице, и выдохнув с таким жаром, что тот должен был проникнуть через множество слоев укрывавшей ее ткани.- Ты ведь хочешь восхитить своей красотой султана. Покажись мне, не бойся. Я скажу тебе, что и как делать. Давай же...- пальцы жестокого обольстителя потянули вниз шелковое покрывало.- Ты ведь не хочешь закончить свою жизнь так, как этот глупец? * Цезарь
Озгур: ... Шумный вздох вырвался из груди царевича, когда ромейка наклонилась к испятнанному кровяными пятнами ковру, и с простотой, более свойственной сну, чем яви. На миг ему показалось, что он и вправду попал внутрь чужого кошмара; копна черных волос, колыхнувшаяся среди шелковых складок ковра, заставила его сердце оледенеть. На миг замершему от ужаса шехзаде показалось, что сейчас на него, не видя, взглянут неживые глаза Мурада - его, потерянного и уже почти записанного в мертвецы. Но милосердный Аллах - или жестокий Иблис - как видно хотел, чтобы его раб продолжал питаться гибельным ядом надежды: лицо жертвы султанского любострастия скрыл от него подол алого кафтана, когда незнакомец сделал наш к отчаянной танцорке. Должно быть, этот порыв - бежать, бежать отсюда немедленно, скрыться прочь из этого мира, где существуют только ужас и холод - заставил щеки Озгура залиться краской стыда. Хватит с него укрывательств, хватит жалкого забвения собственного имени: здесь и сейчас перед безродным обольстителем стоит принц, в жилах которого течет кровь Орхана, кровь Сулеймана, кровь многочисленных благородных родов. Если судить по крови, то это Мехмед, ныне прозванный победоносным, должен ныне стоять перед ним, не смея поднять повинную голову, не в силах сказать слово от страха и стыда. Он - возможно, старший и последний мужчина из рода Орхана; пусть ему суждены последние дни и даже часы - он проживет их и умрет как мужчина. Сделав шаг, Озгур-бей с силой перехватил руку юноши, с силой врожденного бесстыдства мявшую ткань женской одежды. Его взор полыхнул гневной угрозой, так что, казалось, блеск его отразился в лице нового врага. - Отпусти ее. Отпусти сейчас, или, клянусь Аллахом, я переломаю тебе кости.
Мехмед Фатих: Крупные, изогнутые, как две дольки чеснока, и столь же блестящие ноздри безымянного юноши задрожали, раздуваясь, яростно вбирая в себя возбуждающую смесь ароматов: запекшаяся кровь, тепло женского тела, пыль и травы старинного сундука, едва уловимый винный запашок комнаты - и яростный, крепкий, молодой мускус чужого гнева. Гнева, готового обрушиться на него. Очень медленно повернувшись - так медленно, что за это время можно было несколько раз прочитать строки азана. Влажно блестящие глаза, словно кисть, смазанная самым лучшим оливковым маслом, плоды для которого собраны на залитых солнцем холмах Акрополя, коснулись лица разгневанного незнакомца с почти сладострастной нежностью. Высокие скулы, покрытые нежным румянцем, персиковый пух ланит, нежная, но уже полная горечи линия рта, изгиб шелковой брови - все это, казалось, отразилось во взгляде черноглазого незнакомца, как в перевернутой глади озера, в которую грозят вот-вот упасть ясные полуночные звезды. Молодое, сильное тело, высокое, гибкое, в грации подобное газели, и в силе могущее соперничать с резвящимся леопардом, пробующая себя сила, гнев, отчаяние - все это было поймано, запутано, втянуто в бездонный омут. Вишнево-алые губы султана усмехнулись. - Как твое имя?- проговорил он с таким выражением, словно созерцал персиковый цветок, на глазах распускающийся под первыми лучами весеннего солнца. Казалось, сжимающие его руку ладони кажутся ему драгоценными украшениями, которое хочется носить с гордостью, все напоказ.- Кто твой отец, юноша? Где я мог видеть тебя?
Зоя: Когда турок бесстыдно стал прижиматься к ней, Зоя испытала не столько страх, сколько досаду от того, что позволила себя провести, как слабоумную дурочку, которую завлекли в переулок попробовать леденцов, а угостили кое-чем другим. Это же надо было так опростоволоситься! Проще всего было поднять переполох, однако ромейка сильно сомневалась, что кто-нибудь явится на ее вопли - за последние сутки янычары предостаточно наслушались женского визга. И то сказать, если даже примчится чернокожий евнух, будет трудно ему объяснить, что здесь происходит. Помощь пришла оттуда, откуда Зоя ее не ожидала вовсе. Мнимый брат, наверное, так же уверовал в их родство, как сама циркачка - в свое знатное происхождение. - Наш отец- Лука Нотарас, - спешно прячась за спину юноши, возвестила она. - Не делай того, о чем пожалеешь!
Озгур: Озгур едва ощутил движение девушки, шмыгнувшей мимо него и высунувшей из-под надежной защиты темную головку; словно мышка из норки, она считала теперь, что находится вне досягаемости опасного хищника, чьи когти и зубы могут в одно мгновение прервать ее жизненный путь. О, если бы это было правдой! Рука, лежащая на плече незнакомца, неожиданно словно вспыхнула ярким пламенем. Он вздрогнул и судорожно сглотнул, когда липкий как смола взгляд заставил всю кровь в его теле устремиться к щекам. Но напрасно бы кто-то стал искать в этой краске смущения или кокетства, которое так неоднократно воспевалось в стихах медоточивых поэтов, посвящающих газели первому пуху на нежной коже, стройному стану и сильной спине юноши, подобного молодому Рустему, или же смертной погибели, скрытой в ярких, жадно раскрытых навстречу дыханию жизни устах. Озгур не чувствовал от взгляда и прикосновения незнакомца ничего, кроме тошноты и отвращения; словно удар молнии, они заставили сократиться его мышцы, а его самого - отпрянуть, едва не сбив с ног ромейку. Если черные глаза были озерами, то внутри них, в опасной глубине принцу почудилось чудище, с ненасытной жадностью готовое обвить его щупальцами с ног до головы. Для него, выросшего под неусыпным взором отца, но вполне осведомленного и о придворных нравах Византии и о гаремных мальчиках империи, смысл скользившего по коже почти ощутимого взгляда был очевиден - и оскорбителен. - А твой отец, как видно, измерил тебя туфлей твоей матери после рождения*,- чувствуя, что бешенство вот-вот выплеснется наружу, как вспенившаяся в котле вода, уничтожая все на своем пути.- Если, конечно, у нее нашлась пара туфель. Шехзаде медленно разжал пальцы - те не повиновались, сведенные судорогой отвращения - и с вызовом посмотрел на собеседника. За такой вопрос любой, кто был обличен хоть малейшей властью, уже призвал бы на помощь охрану и слуг. * турецкое поверье гласит, что если ребенка измерить после родов, он будет маленького роста. И чем меньше предмет, которым меряют, тем рост будет меньше.
Мехмед Фатих: Насколько сильно покраснел сын Орхана, об имени которого султан не мог ни знать ни догадаться, настолько же сильно побледнел сын Мурада, также остававшийся неизвестным и безымянным для дерзкого, посмевшего вонзить лезвие насмешки в самое больное, самое тщательно скрытое от чужих помыслов и глаз место в его душе, в живую плоть, мученья которой султану, покорившему Караман, Сербию и саму Византию, не дано было изжить до конца своих дней. Любые другие победы: на поле бия, на ложе, в Диване, даже в поэзии и в битвах ученых умов - готов был простить окружающим, но только не эту, не столь уж редкую на востоке черту: полную фигуру и небольшой рост. Быть может, если бы в его память и душу не были заронены труды великих гяуров: Первого учителя* и Галена, если бы его не трогали описания золотоволосых великанов Эллады и рослых мужей собственного племени** - нынешний Кайзер-о-Рум не переживал бы так собственного изъяна. И сейчас жестокие слова ударили его с такой силой, что мир на мгновение затмился перед глазами Фатиха, окрашенный даже не яростью, но холодной, убийственной ненавистью. Но у ненависти есть и другая черта: более холодная, чем ее сестра, она позволяет годами ждать отмщения и торжества справедливости. Заминка, позволившая Озгуру отступить, спасла ему жизнь не потому, что сам юноша не бросился на обидчика юной девицы, но еще и по той причине, что в эти короткие мгновения человек, в руках которого была его судьба, просто не имел сил говорить или двигаться. И потому, что за эти мгновения он успел совладать с собой, словно лекарь, пальцами успевающий пережать фонтанирующую рану. - Надеюсь, что скоро мы будем иметь возможность узнать у твоего отца, чем мерили тебя,- произнес он, когда вновь обрел способности к речи, улыбаясь и сам не понимая, насколько пугающим пророчеством для слушателя звучат его слова. Черные глаза, в которых еще недавно плескались усыпанные звездами озера и роились сонмы чудовищ, вновь стали непроницаемыми, будто захлопнулись две чугунных заслонки. - Здесь приберут, а вы - ступайте... пока,- отворачиваясь от собеседников, он вновь жеманно повел плечом, не сомневаясь, что его приказание услышано и вскорости будет исполнено.- Ступайте... готовьтесь. И да поможет Аллах вам усладить нашего султана так, как он того пожелает.
Зоя: Можно было поздравить себя со счастливым избавлением от напасти, однако Зою не покидало ощущение, что некий секрет все же существует, и она была всего лишь в шаге от того, чтобы схватить его и присвоить, как уже присвоила чужое платье и имя. Но все-таки труп, лежащий у ног ромейки, заставлял ее побеспокоиться о собственной безопасности, отложив на потом все попытки подпрыгнуть выше собственной головы, приблизившись к повелителю османов. - Обойдется теперь, - проворчала наложница (возможно, уже бывшая) Махмуда-паши, отступая к двери и дергая за полу кафтана своего новоявленного родича, чтобы тому не вздумалось продолжать обмен оскорблениями, в которых оба противника, похоже, были мастерами. - Поспешим, братец.
Озгур: Озгур стоял ни жив ни мертв. Собственная смелость внезапно показалась ему безумием: оскорблять этого разряженного мерзавца здесь, в стенах разбойничьего притона, когда отовсюду, из каждого угла, ему на помощь могли прийти кинжалы и копья... Поэтому внезапное и никак не ожиданное решение незнакомца заставило его сердце с глухим всхлипом удариться о ребра. Он отпускал их - но почему? Ответ был слишком очевиден: ревнивый и мстительный красавец намерен был воспользоваться своей близостью к его врагам, и приготовить им какой-то убийственный сюрприз - и, сказать правду, какое-то непонятное чувство подсказывало шехзаде, что на этот раз влияния Махмуд-паши может оказаться недостаточно, ведь слова, произнесенные при свете дня, быстро забываются, вытесненные сладким шепотом ночи. Движение Зойки вывело его из этой пугающей неподвижности, заставив вспомнить о том, что еще остается шанс покинуть это место. Не в силах отвести глаз от внушающего почти животный ужас незнакомца, он сделал шаг назад, толкая ромейку к выходу, торопясь поскорее разорвать уже сжимающиеся на его горле петли янычарских удавок. Закрыто?
полная версия страницы