Форум » Город » "Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты » Ответить
"Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты
Озгур: Место: дворец подесты, 2-й этаж Покамест на меня не взглянет время, Мысль от него моя отвращена. Судьбы-верблюда моего веревка Не будет в руки шаху отдана. Носир Хисроу
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Озгур: В отличие от ромейки, Озгур не испытал восторга при упоминании страшного имени янычар-аги, а мысль о том, что его спутница подослана человеком, без трепета приказавшим уничтожить своих единоверцев в городе и морить голодом женщин, стариков и детей, вызвала в его душе почти панический ужас. Почему он поверил в то, что сказала ему незнакомая девица, почему пошел за ней в логово чудовища? О том, кто стоит перед ними, шехзаде даже не задумался. Разумеется он знал, что двоюродный брат едва превосходит его по возрасту - но для мужчин османского дома пять лет, за которые мальчик, которого еще можно забрать в гарем, превращается в мужчину, нечистый взгляд в сторону которого - смертельное оскорбление, пять лет это непреодолимая пропасть, которая может навсегда пролечь между жертвой собственной красоты и миром мужчин. К тому же представить, что султан, глава империи, глава огромной армии, сокрушившей непобедимый город, тот, кто повелевает кровожадным Заганос-пашой и мудрейшим Махмудом Ангелом, хитрость которого, поистине, близка к хитрости иблиса; тот человек, что сокрушил его отца, принца Орхана, более подобного буйволу с рогами изогнутыми как буквы нун; вообразить, что такой человек окажется не великаном и не гигантом, а невысоким юношей с влажными глазами и алым чувственным ртом, для Озгур-бея было все равно, что представить главой османов младенца или дряхлого старика. И все же какой-то странный холодок пробежал по его коже, когда его взгляд на мгновение встретился с вязким, как черный янтарь, взглядом незнакомца; поклонившись с умеренной почтительностью, сын Орхана предпочел пока остаться в стороне от беседы, тем более, что внезапно появившийся юноша не проявлял к нему интереса, по-видимому, увлеченный разговором с разряженной, словно птица, ромейкой.
Мехмед Фатих: - Заганос-паша, вот как?- мягко усмехаясь, переспросил юноша. В глубинах его памяти пронеслись покоренные города и военные походы, бесконечные вереницы пленных и ночи, полные бесчеловечными наслаждениями. Сколько сотен невинных девиц они разделили с новым ага-пашой, как то подобает ученику и учителю?Летописец сказал, что оба они были ненасытны - но как можно насытить того, кто желает вместить в себя целый мир, отраженный в полных ужаса взорах. И этот же ужас сейчас он видел в глазах напротив. Кончик языка облизнул полные красные губы, блестящие, словно спелые вишни. Сделав шаг и остановившись напротив ромейке - так близко, что края их одежды соприкоснулись - он мягким движение прикоснулся к краю ее накидки. Дочь Нотара, готовая танцевать для султана? Кто-то из них двоих пытается обмануть другого. - Заганос-паша? Что ж, кира Анна, как видно, ты обучена чему-то особенному, раз Великий визирь решил, что твое искусство в силах ублажить взор султана. Жаль, что на пир, что он собирается дать ввечеру, допускаются только мужчины. Но, может быть, ты порадуешь своим искусством и меня - пока не пришло время предстать перед султаном. Я знаю его слабое место,- голос юноши стал глубоким и мягким, как облако душистого дыма, змейкой выползающего из кальянного мундштука.- И я могу рассказать тебе... что-то, что поможет тебе завоевать его милость. Договоримся? Ты поможешь мне, я - тебе...
Зоя: Пир для мужчин, на котором незнакомца не будет? Но разве он не мужчина? Если бы и могли возникнуть какие-то сомнения на этот счет, достаточно было взглянуть на легкую тень, заметную на щеках юноши, свидетельство того, что его кожа уже знакома с бритвой цирюльника. Несмотря на то, что этот знатный турок выглядел и вполовину не так угрожающе, как Ксар или тот же Заганос-паша, Зоя ощутила острое желание шарахнуться в сторону, когда он приблизился. Почти такой же изящный и миниатюрный, как рыночная плясунья, незнакомец внезапно показался ей очень, очень опасным, и, наверное, разумнее всего было бы быстренько сбежать, не разбирая дороги, но... он обещал Зое милость султана. За эти дни она уже поднялась до высот, невообразимых прежде, и сейчас ее поманили возможностью коснуться облаков. Вот только то, как незнакомец облизнул губы, живо напомнило ей движение, каким жаба выбрасывает язык, ловя беззащитную мошку. И все же соблазн был слишком велик... - Если ты хочешь, чтобы я танцевала для тебя, господин, - со всей возможной кротостью промолвила Зоя, - то сперва надо разыскать моего евнуха. Он знает, где добыть музыкантов. То, что ей нельзя быть с глазу на глаз с посторонним мужчиной, пожалуй, было таким очевидным, что и упоминания не заслуживало. Интересно, что турецкие законы говорят о том, чтобы находиться наедине сразу с тремя сынами ислама. Ромейка искренне сомневалась, что подобное поведение будет поощрено как Аллахом, так и Махмудом-пашой, когда (если?) она возвратится к нему.
Мехмед Фатих: Девица не узнавала его, и это позабавило молодого султана куда больше, чем утренняя прогулка к дому каталонского консула, ведь взятых городов были и будут многие десятки, а возможность в собственном доме почувствовать себя Харуном ар-Рашидом представляется не так уж и часто. В то, что стоящая перед ним пленница едва ли была в самом деле дочерью мега-дуки, Мехмед верил так же мало, как и его неузнанный брат. Дело было даже не в том, что надменные дочери патрикиев едва ли стали бы искать расположения поработителей и развлекать их танцами: сама речь ромейки, пышная, но более свойственная обитателям форумов и базаров, чем высоких дворцов, была ее фамильным гербом и родословным деревом. Но какая разница. Было бы имя, а кто скрывается под ним - какая разница? - Разве такой красавице нужен еще кто-то, чтоб покорить мужчину? Или ты боишься... кого-то?- еще одна улыбка, в которой читалось почти не скрываемое упоение собственной властью, страхом, который даже один короткий взгляд владыки внушал самым важным и родовитым из своих визирей.- Разве может кто-то внушать страх женщине, избранной самим Заганос-пашой? Твой господин стал Великим визирем, ты уже преподнесла ему подходящий подарок?- продолжал спрашивать он, бесшумно и неторопливо делая круг вокруг собеседницы, словно змея, медленно подтягивающая свои кольца к будущей жертве и прикидывающая, пролезет ли та за один раз в ее безразмерное горло.
Зоя: - Меня не пускают к господину, - только и промолвила Зоя в ответ, переступив с ноги на ногу, как норовистая кобылка, которую на месте удерживает лишь твердая рука наездника да железо во рту. Кого она считает своим хозяином, ромейка предпочла не уточнять, однако сообщение о том, что султан возвысил Заганоса, а не Махмуда-пашу, вызвало у нее искреннее негодование. Лучшим подарком, который Зоя могла и желала бы преподнести новому Великому визирю, был бы моток крепкой веревки, красноречиво намекающий на то, что не худо было бы свить из нее петлю да и повеситься на каком-нибудь удобном для этого дела дереве. Зоя не знала о шелковом шнурке, который являлся последней милостью повелителя, желающего смерти нерадивого подданного, но ход ее мыслей свидетельствовал о том, что циркачка вполне созрела для того, чтобы стать спутницей жизни лица высокопоставленного. В конце концов, не промышляла ли в свое время тем же ремеслом императрица Феодоро?
Озгур: Если бы Озгур-бей мог читать мысли или если бы Зойка по неосторожности дала волю своему язычку и высказала вслух свои пожелания свирепому янычар-аге, он несомненно, присоединился бы к ним от всего сердца. Про шнурок, а скорее всего - тетиву, которой, несомненно, достоин был новый глава Дивана, шехзаде знал больше ромейки, но, если бы ему предоставили право выбора, предпочел бы увидеть водителя нового войска опускающимся на колени перед палачом. Хотя посадить его на кол тоже было бы неплохо. Незнакомец, посуливший едва встреченной девчонке милость первого человека османской империи, вызвал в юноше сперва изумление, а потом безотчетный страх. Поэтому он не спешил вступить в беседу: язык, бойко работавший во время обмена не совсем приличными шуточками со спутницей, теперь онемел, как будто его прикололи к небу длинными толстыми булавками, которые так любят использовать уличные факиры.
Мехмед Фатих: - Так ты скучаешь по своему хозяину?- юноша остановился за плечом собеседницы. Невеликая разница в росте давала ему возможность говорить едва слышно, прямо в складки ее одежды, пахнущей так, как может благоухать только одежда молодой женины. Правда, к знойному, соблазнительному душку, который овевал невидимые под покрывалом кудри самозваной Анны Нотар, примешивался тот аромат, который даже самые стойкие духи не перебивают в одеяниях, долгое время пролежавших в сундуке. Все, что принадлежит слуге, принадлежит господину, даже если слугу зовут Заганос Мехмут-паша, и солнце не успело даже рыз коснуться края земли с момента, когда над его головой незримо вознесся символ высшей власти в империи. Мысль о том, что желание отведать блюда, уже распробованного кем-то из приближенных, вызовет у повара недовольство, была так же чужда молодому султану, как мысль о том, что найдется женщина, не готовая немедленно распахнуть для него объятий - не по доброй воле, так по принуждению. Пожалуй, в этом даже была некая высшая справедливость: если слуга, презрев долг, пытается утаить что-то от своего хозяина, он заслуживает быть лишенным сокровища, ибо господин для него - рука Аллаха, а только ему одному, милостивому и милосердному, человек всем обязан и должен вернуть все, до последней нитки своего савана. Правда, по лицу и манерам девицы было не то чтоб уж сильно заметно, что она противится мысли танцевать перед султаном или ближе сойтись с ним; с усмешкой, непроницаемой для всех окружающих, Мехмед подумал, что его новый Великий советник слишком поторопился прибегнуть к тактике всех Визирей, уложив в его постель женщину, которая будет проводником их воли. Но... почему бы не сделать вчерашнему воспитателю приятное, дав обманчивую иллюзию того, что его хитрость удалась и мысли владыки будут теперь открыты для него, как станицы книг? Тем легче будет ему самому проникнуть в чужие помыслы, и свои держать за семью замками. - Если ты так истосковалась по почтенному Заганос-паше, то, боюсь, тебе долго придется скучать: очень скоро ему предстоит заняться делами, несовместными с наслаждением красотой женщин. Так что, если ты надеешься, что он вскоре представить тебя перед султаном...- искуситель издал разочарованный вздох и бросил быстрый взгляд на оставшегося стоять в тени Озгура.
Зоя: - Это, конечно, будет очень грустно - очень уж мне хотелось посмотреть на живого султана, - печальный вздох у Зои получился очень естественным, хотя при мысли о том, что ей не придется снова столкнуться с Заганосом, она не испытала ничего, кроме душевного облегчения. - Какой он из себя, и правду ли говорят, что он великан с ногами, как столбы, что под ним лошади приседают... С детства привыкшая быть объектом внимания множества посторонних, более того, наученная это самое внимание привлекать, Зоя не заметила того, что для повелителя ее османов такие речи могли быть оскорбительны. По всему выходило, что и пир затевался только за тем, чтобы плясунья могла всласть потаращиться на турецкого владыку. - Раз такая жалость, то, надо думать, сейчас и вам не до танцев, так что... мы пойдем? - последнее должно было прозвучать утверждением, однако вышло так, будто ромейка нуждалась в позволении незнакомца, чтобы удалиться, откуда пришла.
Мехмед Фатих: Учителя и наставники, палкой вдалбливавшие молодому наследнику уроки царских деяний по божественному "Шах-наме", неожиданно для себя обогатили его еще одним знанием: в глазах народа фигура царя подобна отражению в капле росы, каждое его достоинство возносит его в сонм богов, а каждое уродство - превращало в чудовищного джинна из преданий "Тысяча и одной ночи". Но куда опаснее, чем вознесение к небесам или падение в грохочущую бездну, было разочарование, постигавшее восхищенного подданного при сравнении образа, нарисованного мечтами и неожиданно представшего перед стремительно остывающим взором. Мехмед Фатих знал, что природа не наградила его обликом Феридуна или Юсуфа; от отца он унаследовал невысокий рост, плотное телосложение, и единственное, чем мог похвастаться - выразительное, красивое лицо, на котором двумя вспышками звездного неба выделялись глаза. Втайне молодой владыка завидовал и молодым гигантам, что стерегли его покой, и которых их гигантские шапки делали еще выше; терзался при виде своих министров, которые, как на подбор, были рослыми мужами с румелийской и византийской кровью в жилах. Но если на людях султан мог если не устранить, то скрыть свой тайный изъян высоким троном или длинными ногами арабского скакуна, проносившего его мимо замершей от восторга толпы, призывающей на владыку благословенье Аллаха,- то сейчас, здесь, дать девице воспарить мыслями в поднебесье, расписывая божественное величье, значило пасть с небес на землю в собственных глазах. - О нет, султан не великан и не бог, и под ним приседают ни лошади, ни слоны, и перед ним не расступаются моря и не обрушиваются стены города, как о том сказано в твоей книге. Он человек из плоти и крови, и рожден смертной женщиной; и как у всякого человека, у него есть свои слабости и желания. И, если ты захочешь, я могу открыть тебе, что необходимо, чтоб снискать его расположение,- взгляд темных глаз блеснул на Зойку, а потом перешел на Озгура, как если бы этот вопрос-искушение был адресован мужчине, тому, кто, по определению, должен был принять или не принять недвусмысленное приглашение. На самом дне темных зрачков засветилась едва скрытая жадность. - Твой брат может присутствовать.
Зоя: Количество отпрысков Луки Нотараса возрастало с поистине пугающей скоростью, если бы дело так шло и дальше, вскоре он мог бы потягаться плодовитостью с Израилем - учитывая в общем числе не только сыновей и внуков, но и самых дальних потомков. Зоя прекрасно понимала, что ее мимолетное вранье приобретает уже угрожающий размах, но все же надеялась, что слуга Заганоса не откажется немножко побыть сыном мегадуки. В конце концов, это объясняло, почему ее сопровождает не евнух - что такого зазорного в том, чтобы брат провожал сестру? Никона, во всяком случае, вряд ли смутила бы необходимость лично уложить сестру в постель высокого покровителя, а после подержать свечку, чтобы господину было лучше видно. - Ну, если брату можно не уходить, тогда - хочу, - великодушно согласилась она, подтягивая левой рукой правый рукав, съехавший едва не до локтя, и одновременно - наоборот.
Озгур: Если бы кто-то предложил Озгуру выбор между тем, чтобы сейчас принять предложение этого странного юноши и отправиться вместе с ним в логово зверя - и возможностью немедленно покинуть этот дом, пройдя, может быть, через порядки всей османской пехоты, артиллерии и кавалерии безоружным, он, не колеблясь, выбрал бы второе. Чем чаще черные глаза незнакомца кололи его, тем сильней сын Орхана испытывал необъяснимое беспокойство и желание, сходное с желанием мотылька, крыло которого зацепилось за липкую, приманчиво сверкавшую на солнце паутину. В словах, в облике, в этих мягких движениях, даже в блеске его красных, как налитые соком вишни, блестящих губ было что-то, что привлекало к нему, как бездонная пропасть - и одновременно заставляло сердце замирать от предчувствия скорой погибели. Будь он один - не в том понимании, что рядом с ним стояла закутанная в шелка танцовщица, и не в том, что на колеблющегося между гибелью и спасением принцем безмолвно взирал равнодушный, как камень, баше, но в том понимании, что за его спиной стояли тени отца и пропавшего брата - Озгур отверг бы предложение, сулившее чересчур много гибельных искушений его душе. Но мысль о том, что этот дворцовый щеголь (наверняка наперсник или наложник) может дать ему шанс подобраться ближе к султану, этому губителю душ и сокрушителю надежд целой империи, заставила его взглянуть на сделанное предложение под другим углом. - Веди.
Мехмед Фатих: Не только наложницы и рабы слуги принадлежат господину, не только коней и драгоценное оружие вправе султан истребовать у своего ближнего советника, но даже землю и самый его дом, данный по высочайшей милости, есть нераздельная собственность того, кому теперь судьбы была зваться не только властителем Анатолии, но и Римским кесарем, полновластным обладателем румелийских наделов. Именно за это с ревностью льва, оглашающего своим рыком сонную степь, и с неутолимостью парда, мчащегося за легконогой серной, боролся Мехмед: право именовать всех, от мала до велика, от Визиря до самого меньшего тимара, своими рабами и данниками, понудить их зависеть единственно от своей милости и расположения. И сейчас с тем же сознанием своего высочайшего права невысокий юноша сделал несколько шагов вдоль перил, скользя по ним мягкой и пухлой ладонью, на которой переливалось целое созвездие драгоценных камней. Повинуясь этому немому приказу, выдававшему высокое положение так и не назвавшегося юноши при османском дворе, янычар, все еще возвышавшийся на пути ромейки и ее спутника, сделал несколько шагов в сторону, открывая им путь на второй этаж, в эту святая святых. ... Влажный взор Мехмеда между тем скользил по немногочисленным дверям парадных покоев, темными пятнами выделявшимся на мраморе стен. Казалось, он не может решить, в какую из них сделать шаг, чтобы, подобно героям сказок, не очутиться вместо сераля в логове людоеда. Так и не решившись, женственным и кокетливым движением поведя плечом, он обернулся к ромейке. - Какую из этих комнат Мехмет-паша отвел для тебя?
Зоя: Все двери казались Зое совершенно одинаковыми, а ходить и распахивать каждую, разыскивая знакомую кровать, было бы подозрительно - еще, чего доброго, турок решит, что мнимая Анна Нотарас сама не знает, куда ведет своих спутников. Наконец, сложный резной узор на мореном дубе показался ей знакомым, и ромейка решительно взялась за ручку: - Вот эту. Уже дернув дверь на себя, Зоя на мгновение зажмурилась, очень отчетливо воображая себе убранство спальни, будто это неким образом могло повлиять на то, что обнаружится за ее порогом. Не смея и не успевая толком воззвать ни к Христу, ни к Аллаху, наложница Махмуда-паши не особо рассчитывала на свое везение, ведь ей и без того в последние дни без конца предоставлялись счастливые случаи. Тем большим был ее восторг, когда она узрела разбросанные по полу вещи и заветный сундук с откинутой крышкой, напоминающий некое странное животное, состоящее из исключительно из чрева и распахнутой пасти.
Мехмед Фатих: Темные глаза с нескрываемым любопытством следили за тем, с какой уверенностью, можно сказать даже - гордой уверенностью, с головой выдающей человека, боящегося, что его обман разоблачат каждую минуту, закутанная в яркие ткани мнимая Анна Нотар обходит круг немногочисленных дверей, возвышавшихся перед ней словно судьи. В том, что она обознается, он почти не сомневался, и даже не стал бы немедленно звать стражу; напротив, если бы в выбранной комнате оказалась по-походному организованная Мехмет-пашой купальня, или любой другой из покоев, расположенных на этаже, юноша был готов с издевательской вежливостью предложил ей попытать счастья еще раз. Однако, находчивая искательница приключений рано торжествовала победу: кроме сундука, в выбранном ею покое обнаружилось еще нечто: большой, в человеческий рост, сверток, лежащий возле заветного сундука и завернутый в ковер. Внимательный глаз различил бы на его краях следы еще не запекшейся крови. Улыбка султана стала насмешливой, а в глазах блеснул жестокий огонек. Сделав несколько шагов, он остановился за спиной у ромейки, так близко, что от его вздоха заколебалась легкая ткань, укрывающая ее головку. Путь назад был отрезан. - Ну, что же ты встала? Иди.
Зоя: Увы, сорочья натура Зои была виной тому, что наблюдательность бойкой особы касалась исключительно всего яркого, блестящего или аппетитного. Поэтому она и бестрепетно шагнула в комнату, уверенная в том, что ковер не может быть ничем иным, как даром любви Махмуда-паши. В крайнем случае, даром, который побежденные преподнесли победителю в его лице, но было бы разумно предположить, что вскоре этот скромный подарок перекочует во владение наложницы паши... Присутствие посторонних не позволяло Зое с воодушевлением приняться за раскатывание ковра и исследование узоров, однако это могло потерпеть до того времени, пока турок не сообщит ей секрет о султане, как сласти ждут своего времени в конце сытной трапезы. Тем не менее, Зоя подошла поближе, намереваясь как бы невзначай задеть сандалией край ковра, и замерла в растерянности. - Это... что? - вопрос был задан безо всякого расчета на ответ, потому что уроженка Аркадиева форума очень хорошо знала этот запах - запах убоины, полежавшей на солнцепеке.
Мехмед Фатих: Многое множество лет спустя один человек, уличенный во множестве преступлений, скажет: "Вся моя вина состояла в слишком живом воображении". Султан Мехмед, детство которого прошло в стенах бедного дома в провинции, украшенное не атрибутами власти и не знаками высочайшей милости, мог бы поставить свою тугру и большую печать под этими словами. Пока неизвестная девица, назвавшаяся Анной Нотар, не коснулась окровавленного ковра, ее юная прелесть едва трогала его душу; но стоило ему только представить, как она вскрикивает от неожиданности и глаза ее наполняются ужасом, желание начало подниматься в нем подобно пожару, уничтожающему то, что пробудило его и послужило ему пищей. - Раскрой и посмотри,- словно забыв о стоящем за спиной "брате" девицы, молодой человек шагнул следом за ней, стремясь не упустить ни одной гримасы, ни одного движения ужаса, которое ожидал увидеть на ее круглом, почти детском лице.
Зоя: Было бы очень уместно ответить "Ищи дураков" или "Не бабское это дело, покойников ворочать", однако Зоя отдавала себе отчет в том, что подобное заявление никак не приличествовало благородной девице, за какую она себя выдавала. - Оно воняет, - капризно протянула Зоя, скорчив брезгливую гримаску человека, с рождения обонявшего лишь мирт и розы. Внезапное озарение заставило ее снова отшатнуться от неприятной находки. Не могло ли обнаружиться там тело Йоргоса? Яд, предложенный Заганосом, давно должен был подействовать, а противоядие удалось принять только ей... Осторожно она откинула в сторону пропитанный кровью уголок ковра и облегченно вздохнула - нет, не он!
Мехмед Фатих: Лицо девицы отражало легкую брезгливость и настороженность - чувства, вполне присущие живому при встрече с мертвым; но ни следа испуга или того замешательства, что так влекли молодого владыку и что побуждали его проявить свою власть, восторжествовав над поверженной и невинной. Возможно, знай он, что стоящая перед ним женщина принадлежала не его неумолимому наставнику, а Махмуд-паше, желание подчинить ее, воспользоваться своим правом владыки не было бы таким сильным. Но, на свою беду, ромейке вздумалось прикрыться именем янычар-аги - и потому рука молодого человека вполне недвусмысленным жестом легла на ее бедро, одновременно удерживая от падения и прижимая к скрытым под вышитыми одеждами бедрам "фаворита". - Осторожнее, моя милая, не замарайся. Говорят, поскользнуться в крови - очень дурная примета; Кейсар* поскользнулся в крови прежде чем его умертвили заговорщики. Ты ведь не хочешь принести несчастье в дом своего господина,- зашептал он, придвигаясь к попавшейся пленнице, и выдохнув с таким жаром, что тот должен был проникнуть через множество слоев укрывавшей ее ткани.- Ты ведь хочешь восхитить своей красотой султана. Покажись мне, не бойся. Я скажу тебе, что и как делать. Давай же...- пальцы жестокого обольстителя потянули вниз шелковое покрывало.- Ты ведь не хочешь закончить свою жизнь так, как этот глупец? * Цезарь
Озгур: ... Шумный вздох вырвался из груди царевича, когда ромейка наклонилась к испятнанному кровяными пятнами ковру, и с простотой, более свойственной сну, чем яви. На миг ему показалось, что он и вправду попал внутрь чужого кошмара; копна черных волос, колыхнувшаяся среди шелковых складок ковра, заставила его сердце оледенеть. На миг замершему от ужаса шехзаде показалось, что сейчас на него, не видя, взглянут неживые глаза Мурада - его, потерянного и уже почти записанного в мертвецы. Но милосердный Аллах - или жестокий Иблис - как видно хотел, чтобы его раб продолжал питаться гибельным ядом надежды: лицо жертвы султанского любострастия скрыл от него подол алого кафтана, когда незнакомец сделал наш к отчаянной танцорке. Должно быть, этот порыв - бежать, бежать отсюда немедленно, скрыться прочь из этого мира, где существуют только ужас и холод - заставил щеки Озгура залиться краской стыда. Хватит с него укрывательств, хватит жалкого забвения собственного имени: здесь и сейчас перед безродным обольстителем стоит принц, в жилах которого течет кровь Орхана, кровь Сулеймана, кровь многочисленных благородных родов. Если судить по крови, то это Мехмед, ныне прозванный победоносным, должен ныне стоять перед ним, не смея поднять повинную голову, не в силах сказать слово от страха и стыда. Он - возможно, старший и последний мужчина из рода Орхана; пусть ему суждены последние дни и даже часы - он проживет их и умрет как мужчина. Сделав шаг, Озгур-бей с силой перехватил руку юноши, с силой врожденного бесстыдства мявшую ткань женской одежды. Его взор полыхнул гневной угрозой, так что, казалось, блеск его отразился в лице нового врага. - Отпусти ее. Отпусти сейчас, или, клянусь Аллахом, я переломаю тебе кости.
Мехмед Фатих: Крупные, изогнутые, как две дольки чеснока, и столь же блестящие ноздри безымянного юноши задрожали, раздуваясь, яростно вбирая в себя возбуждающую смесь ароматов: запекшаяся кровь, тепло женского тела, пыль и травы старинного сундука, едва уловимый винный запашок комнаты - и яростный, крепкий, молодой мускус чужого гнева. Гнева, готового обрушиться на него. Очень медленно повернувшись - так медленно, что за это время можно было несколько раз прочитать строки азана. Влажно блестящие глаза, словно кисть, смазанная самым лучшим оливковым маслом, плоды для которого собраны на залитых солнцем холмах Акрополя, коснулись лица разгневанного незнакомца с почти сладострастной нежностью. Высокие скулы, покрытые нежным румянцем, персиковый пух ланит, нежная, но уже полная горечи линия рта, изгиб шелковой брови - все это, казалось, отразилось во взгляде черноглазого незнакомца, как в перевернутой глади озера, в которую грозят вот-вот упасть ясные полуночные звезды. Молодое, сильное тело, высокое, гибкое, в грации подобное газели, и в силе могущее соперничать с резвящимся леопардом, пробующая себя сила, гнев, отчаяние - все это было поймано, запутано, втянуто в бездонный омут. Вишнево-алые губы султана усмехнулись. - Как твое имя?- проговорил он с таким выражением, словно созерцал персиковый цветок, на глазах распускающийся под первыми лучами весеннего солнца. Казалось, сжимающие его руку ладони кажутся ему драгоценными украшениями, которое хочется носить с гордостью, все напоказ.- Кто твой отец, юноша? Где я мог видеть тебя?
полная версия страницы