Форум » Город » "Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты » Ответить
"Судьба - верблюда моего веревка..." - 31 мая, Галата, дом подесты
Озгур: Место: дворец подесты, 2-й этаж Покамест на меня не взглянет время, Мысль от него моя отвращена. Судьбы-верблюда моего веревка Не будет в руки шаху отдана. Носир Хисроу
Ответов - 45, стр:
1 2 3 All
Зоя: Когда турок бесстыдно стал прижиматься к ней, Зоя испытала не столько страх, сколько досаду от того, что позволила себя провести, как слабоумную дурочку, которую завлекли в переулок попробовать леденцов, а угостили кое-чем другим. Это же надо было так опростоволоситься! Проще всего было поднять переполох, однако ромейка сильно сомневалась, что кто-нибудь явится на ее вопли - за последние сутки янычары предостаточно наслушались женского визга. И то сказать, если даже примчится чернокожий евнух, будет трудно ему объяснить, что здесь происходит. Помощь пришла оттуда, откуда Зоя ее не ожидала вовсе. Мнимый брат, наверное, так же уверовал в их родство, как сама циркачка - в свое знатное происхождение. - Наш отец- Лука Нотарас, - спешно прячась за спину юноши, возвестила она. - Не делай того, о чем пожалеешь!
Озгур: Озгур едва ощутил движение девушки, шмыгнувшей мимо него и высунувшей из-под надежной защиты темную головку; словно мышка из норки, она считала теперь, что находится вне досягаемости опасного хищника, чьи когти и зубы могут в одно мгновение прервать ее жизненный путь. О, если бы это было правдой! Рука, лежащая на плече незнакомца, неожиданно словно вспыхнула ярким пламенем. Он вздрогнул и судорожно сглотнул, когда липкий как смола взгляд заставил всю кровь в его теле устремиться к щекам. Но напрасно бы кто-то стал искать в этой краске смущения или кокетства, которое так неоднократно воспевалось в стихах медоточивых поэтов, посвящающих газели первому пуху на нежной коже, стройному стану и сильной спине юноши, подобного молодому Рустему, или же смертной погибели, скрытой в ярких, жадно раскрытых навстречу дыханию жизни устах. Озгур не чувствовал от взгляда и прикосновения незнакомца ничего, кроме тошноты и отвращения; словно удар молнии, они заставили сократиться его мышцы, а его самого - отпрянуть, едва не сбив с ног ромейку. Если черные глаза были озерами, то внутри них, в опасной глубине принцу почудилось чудище, с ненасытной жадностью готовое обвить его щупальцами с ног до головы. Для него, выросшего под неусыпным взором отца, но вполне осведомленного и о придворных нравах Византии и о гаремных мальчиках империи, смысл скользившего по коже почти ощутимого взгляда был очевиден - и оскорбителен. - А твой отец, как видно, измерил тебя туфлей твоей матери после рождения*,- чувствуя, что бешенство вот-вот выплеснется наружу, как вспенившаяся в котле вода, уничтожая все на своем пути.- Если, конечно, у нее нашлась пара туфель. Шехзаде медленно разжал пальцы - те не повиновались, сведенные судорогой отвращения - и с вызовом посмотрел на собеседника. За такой вопрос любой, кто был обличен хоть малейшей властью, уже призвал бы на помощь охрану и слуг. * турецкое поверье гласит, что если ребенка измерить после родов, он будет маленького роста. И чем меньше предмет, которым меряют, тем рост будет меньше.
Мехмед Фатих: Насколько сильно покраснел сын Орхана, об имени которого султан не мог ни знать ни догадаться, настолько же сильно побледнел сын Мурада, также остававшийся неизвестным и безымянным для дерзкого, посмевшего вонзить лезвие насмешки в самое больное, самое тщательно скрытое от чужих помыслов и глаз место в его душе, в живую плоть, мученья которой султану, покорившему Караман, Сербию и саму Византию, не дано было изжить до конца своих дней. Любые другие победы: на поле бия, на ложе, в Диване, даже в поэзии и в битвах ученых умов - готов был простить окружающим, но только не эту, не столь уж редкую на востоке черту: полную фигуру и небольшой рост. Быть может, если бы в его память и душу не были заронены труды великих гяуров: Первого учителя* и Галена, если бы его не трогали описания золотоволосых великанов Эллады и рослых мужей собственного племени** - нынешний Кайзер-о-Рум не переживал бы так собственного изъяна. И сейчас жестокие слова ударили его с такой силой, что мир на мгновение затмился перед глазами Фатиха, окрашенный даже не яростью, но холодной, убийственной ненавистью. Но у ненависти есть и другая черта: более холодная, чем ее сестра, она позволяет годами ждать отмщения и торжества справедливости. Заминка, позволившая Озгуру отступить, спасла ему жизнь не потому, что сам юноша не бросился на обидчика юной девицы, но еще и по той причине, что в эти короткие мгновения человек, в руках которого была его судьба, просто не имел сил говорить или двигаться. И потому, что за эти мгновения он успел совладать с собой, словно лекарь, пальцами успевающий пережать фонтанирующую рану. - Надеюсь, что скоро мы будем иметь возможность узнать у твоего отца, чем мерили тебя,- произнес он, когда вновь обрел способности к речи, улыбаясь и сам не понимая, насколько пугающим пророчеством для слушателя звучат его слова. Черные глаза, в которых еще недавно плескались усыпанные звездами озера и роились сонмы чудовищ, вновь стали непроницаемыми, будто захлопнулись две чугунных заслонки. - Здесь приберут, а вы - ступайте... пока,- отворачиваясь от собеседников, он вновь жеманно повел плечом, не сомневаясь, что его приказание услышано и вскорости будет исполнено.- Ступайте... готовьтесь. И да поможет Аллах вам усладить нашего султана так, как он того пожелает.
Зоя: Можно было поздравить себя со счастливым избавлением от напасти, однако Зою не покидало ощущение, что некий секрет все же существует, и она была всего лишь в шаге от того, чтобы схватить его и присвоить, как уже присвоила чужое платье и имя. Но все-таки труп, лежащий у ног ромейки, заставлял ее побеспокоиться о собственной безопасности, отложив на потом все попытки подпрыгнуть выше собственной головы, приблизившись к повелителю османов. - Обойдется теперь, - проворчала наложница (возможно, уже бывшая) Махмуда-паши, отступая к двери и дергая за полу кафтана своего новоявленного родича, чтобы тому не вздумалось продолжать обмен оскорблениями, в которых оба противника, похоже, были мастерами. - Поспешим, братец.
Озгур: Озгур стоял ни жив ни мертв. Собственная смелость внезапно показалась ему безумием: оскорблять этого разряженного мерзавца здесь, в стенах разбойничьего притона, когда отовсюду, из каждого угла, ему на помощь могли прийти кинжалы и копья... Поэтому внезапное и никак не ожиданное решение незнакомца заставило его сердце с глухим всхлипом удариться о ребра. Он отпускал их - но почему? Ответ был слишком очевиден: ревнивый и мстительный красавец намерен был воспользоваться своей близостью к его врагам, и приготовить им какой-то убийственный сюрприз - и, сказать правду, какое-то непонятное чувство подсказывало шехзаде, что на этот раз влияния Махмуд-паши может оказаться недостаточно, ведь слова, произнесенные при свете дня, быстро забываются, вытесненные сладким шепотом ночи. Движение Зойки вывело его из этой пугающей неподвижности, заставив вспомнить о том, что еще остается шанс покинуть это место. Не в силах отвести глаз от внушающего почти животный ужас незнакомца, он сделал шаг назад, толкая ромейку к выходу, торопясь поскорее разорвать уже сжимающиеся на его горле петли янычарских удавок. Закрыто?
полная версия страницы