Форум » Город » "Враг моего врага..." - 31 мая 1453 года, Галата, около трех часов » Ответить

"Враг моего врага..." - 31 мая 1453 года, Галата, около трех часов

принц Орхан: Место: дом графини ди Барди - и все что было перед ним (пока не начинаю, согласовываем)

Ответов - 44, стр: 1 2 3 All

принц Орхан: Слова графини заставили принца скрипнуть зубами. Эта женщина смеется над ним, то позволяя забыться от обрушившегося горя, то отбрасывая обратно в омут отчаяния и понимания собственного бессилия. О, если бы он, как прежде, располагал хотя бы той сотней рабов и слуг, что некогда звали его своим господином? Все пронеслось, сгинуло, растворилось в сумраке рокового утра и всполохах пожаров. Как могло случиться так, что Аллах, коему он всегда возносил молитвы и приносил жертвы в светлый праздник Байрама*, кому в жертву зарезал лучших белоснежных овец в день рождения своих сыновей, допустить, чтобы они сами пали под ножом убийцы? И не была ли повинна в этом женщина, что бросала ему теперь полные тайного вызова слова? Откинувшись на подушки в тщетной попытке обрести хотя бы крупицу покоя, Орхан прикрыл глаза, чувствуя, что дрожь начинает распространяться от живота по измученному телу - то ли лихорадка, то ли задавленное мучительное рыдание. Но - нет, не ей быть свидетельницей его слез, не той, что случаем или осознанно толкнула Константина на это преступление, будет дано увидать его горе. Распахнув веки, шехзаде бросил на латинянку взгляд гневный, пылающий таким пламенем, что от него содрогнулся бы лютейший из янычар и самый неосторожный из башибузуков. - Когда настанет время мне отправиться на поиски гибели, вы не удержите меня, даже если ляжете поперек этого порога,- обветренные губы выплевывали слова, словно камни, которые по обычаю правоверные кидают в гулящих женщин и блудниц. Гордость дома Османов, гордость наследника Сулеймана сверкнула во взоре беспомощного человека, который до последнего вздоха оставался старшим мужчиной в роду, заложником столь хрупкого мира и жертвой жестокой войны. - Хотя едва ли от вас мог добиться этого даже тот, кто имел на это право. * В Османской империи окончание Рамадана называется Шукер (шекер) байрам.

Лукреция: Что бы сейчас не говорил Орхан, слушавшая его женщина воспринимала все, как полубред раненного, опоенного дурманом. Разве что не могла точно сказать, когда именно проявиться должный эффект от питья, а потому терпеливо выжидала, слушая и сдержанно, почти кротко, улыбаясь. - А разве я должна удерживать Вас от каких-то поступков? – осведомилась она столь сладким и нежным голосом, что нетрудно было заподозрить, что медовая эта приторность скрывает иной смысл, чем тот, что несут простые слова ответа на упреки принца, - это дело матерей, сестер и жен, чье благополучие зависит от жизни и здоровья мужчины. Мое же – просто быть рядом в нужный момент. «И быть нужной, давая то, чего не могут подарить другие - нелегкий крест, непрошенная мудрость». Сейчас Лукреция понимала, что пока она будет отвечать на вопросы самого любимого из своих давних недругов, тот не замолчит, растрачивая силы на слова. Благо, стук в дверь позволил ей оставить за собой последнее слово – приятная женская привилегия в беседе с умным мужчиной, и обронив ничего не значащие извинения за отлучку, ди Барди обернулась к заглянувшей экономке, поднявшейся, чтобы сообщить, что привела новенькую служанку – показать хозяйке. Отроческая угловатость и скованность Инес сейчас были только на пользу, удачно дополняя новый облик юной каталонки, из которой получился смазливый на мордашку, тоненький паренек лет, верно, пятнадцати. Чем занять «Иньиго» графиня уже придумала. Несложное поручение было хорошим поводом дать девице привыкнуть к новому платью и к необходимости говорить о себе в мужском роде. Притом, если Инес и выдаст себя ненароком неосторожным словом, в таланте болтливого слуги одного своего знакомца умалчивать о важных вещах, Лукреция не сомневалась. Когда она вернулась в спальню, бесшумно притворив за собой дверь, суровый слуга, которому волей случая пришлось вспоминать о старых своих умениях уже промывал рану, полагая. Что раненный вполне вынослив, чтобы снести это без криков и стенаний. Не искалеченную же ногу ему отпиливали, чтобы заставлять зажимать зубами деревяшку, дабы не пугать воплями и без того настороженных домочадцев графини. Нервно оправив подол своего темного платья, женщина растерянно улыбнулась, не решаясь в такой момент беспокоить раненного лишним словом.

принц Орхан: ... Когда темный силуэт графини исчез в проеме двери, раненый откинулся на подушки, закрывая глаза и позволив себе, наконец, дрожащий, прерывистый вздох отчаяния. Сейчас, когда клинки единоверцев, по умышлению иблиса ставших врагами, перестали преследовать и поджидать его за каждым углом, принц, вынесший и тяготы двухмесячной осады, и бои под стеной Города, в которые он без колебания вел своих людей, и бои в самом городе, наполненом мухами, трупами и зноем, избежавший смерти от руки башибузуков, от темной воды и воспалившейся раны; потерявший семью, честь и надежду,- да, сейчас он был словно бык, ненадолго оторвавшийся от гнавшихся за ним по пятам львов и упавший отдохнуть в высокой траве: могучая шея выгнулась, на ней проступили напряженные жилы, а увенчанная огромными белыми рогами, словно короной, клонилась все ниже и ниже. Голова Орхана и в самом деле, отяжелев, упала на подушки, трудами лекаря освобожденное от суровой монашеской рясы и оттертой от покрывающей его грязи и пота. Веки, казалось, отяжелевшие от невыплаканных слез, стремительно отяжелели и мутная влага растеклась под ними. Но она была не подобна слезам, ибо не была ни соленой, ни жгучей, а навевала сладкую истому. Он моргнул один раз, и другой, но бессилие не отступало, все сильнее налегая на плечи... ... и вот это уже был не вес горя, а тяжесть детского тела. Озгур, его сын, первенец, долгожданное дитя, опирался на его руки, смеясь бессмысленным и счастливым детским смехом, беззаботный, как птица, простирающий ладошки к горячему солнцу... Мурад, едва научившийся ходить, смотрит на брата огромными, круглыми, словно черные, спелые ягоды, глазами. Мужчина протягивает руку к сыну - но тот постоянно уворачивается и ускользает, как призрак - радостное видение, которым можно наслаждаться, но до которого, как ни старайся, не удастся дотянуться руками. От отчаяния принц делает резкое движение - и, срываясь, падает лицом в черный, липкий песок. Лекарь медлил в ожидании, не желая спугнуть благодетельный сон, не желая спугнуть минуту, когда тот вполне овладеет раненым, и можно будет без помех продолжать нелегкую работу. Дыхание Орхана наконец выровнялось - но и тогда италиец не сразу склонился к нему, с чуткостью хищного зверя ловя малейшую дрожь боли...


Лукреция: Будь мужчина, забывшийся дурманными грезами, христианином, графиня ди Барди непременно уединилась бы сейчас для того,чтобы помолиться за него. Желание это, искреннее, глубокое шло из самого сердца и удивляло, неприятно удивляло саму Лукрецию. Укол сострадания был сейчас сродни занозе – не вытащить сейчас, начнет нарывать и болеть сильнее. Графиня вызвала в памяти давние слова Орхана, затянутые в узорный шелк искусных фраз оскорбления, жгучую ненависть в темных глазах, пальцы на своем горле… Неужели простила? Просто потому что сейчас он беспомощен и нуждается в ней, в защите и помощи? «Дура», - мысленно обругала себя Лукреция, повторив тихо вслух: - Дура. Слуга, внимание, которого было сосредоточено на том, чтобы быстро очистить от нагноений рану, повернул голову и вопросительно посмотрел на хозяйку, не разобрав сказанного. Она только отрицательно покачала головой. Что ей Орхан? Не друг, не брат, не земляк даже. Любой схизматик-ромей и тот ближе уже потому что верует в Христа, а не возносит пять раз в день молитвы Аллаху. Но доводы эти казались сейчас смешными. События последних недель и дней, пусть и не коснулись прямо самой графини ди Барди, но заставили ее многое переосмыслить. Вот только верны ли были сделанные выводы? В минуты подобных сомнений, Лукреция обращалась обыкновенно к своему духовнику, не столько за ответами, сколько за успокоением, за ощущением, что все идет, как должно быть, что сама она поступает правильно. Сейчас же искать подобного утешения она могла лишь в собственном сердце, или же у одного из немногих людей, кому считала возможным доверять. Она недолго задержалась подле спящего Орхана. Спросила лишь у старого ветерана, волей случая, ставшего сегодня лекарем, насколько опасна рана и была удовлетворена ответом, что, если к утру не будет гноя, то можно и зашить края глубокого пореза, а там время и покой будут лучшим союзниками исцеления. После же, оставив слуг ухаживать за принцем, отправилась вниз. День выдался беспокойным, и обещал еще немало дел и бесед. Но это было лучше сомнений и неуверенности в том, что она поступила правильно, укрывая в своем доме столь опасного друга, как османский принц.



полная версия страницы