Форум » Город » "Чудесна юность, славно жить, пока ты молод" - 31 мая, Галата, после трех часов дня » Ответить
"Чудесна юность, славно жить, пока ты молод" - 31 мая, Галата, после трех часов дня
Зоя: Время: после трех часов дня Место: второй этаж дворца подесты, Галата
Ответов - 49, стр:
1 2 3 All
Зоя: Примерно на середине лестничного пролета Зоя внезапно задумалась о том, с какой стати ее вещи были переправлены в комнату Эвы, коль скоро их владелица все равно собиралась вернуться в спальню Махмуда-паши. Объяснить это, конечно, можно было по-всякому: нерасторопностью черного евнуха, наглостью Заганоса-паши, отнимающего чужие вещи для своей девки и... немилостью Зоиного господина. Хотя ромейка не припоминала за собой никакого греха, заслуживающего столь серьезного наказания, ей все же стало не по себе. Теперь еще более необходимым стало повидать пашу Махмуда, чтобы уверить его в своей безграничной преданности и признательности. На втором этаже по-прежнему столбом стоял янычар в красном кафтане, при виде Зои он и усом не повел, будто они уже не были добрыми знакомцами. Это равнодушие турка лишило ее надежды все-таки проскользнуть вниз, туда, где хозяин дома принимал своих сановных гостей. Сделав вид, что вовсе не собирается спускаться на первый этаж, Зоя лебедицей поплыла в сторону спальни, но все изящество походки пошло насмарку, когда она наступила на ремешок от сандалии и благополучно расстелилась на полу во весь рост. От турецких щедрот ей пока не перепало новой обуви, а потому к роскошному платью все еще прилагались те самые подметки с веревочками. Предварительно скосившись на янычара - не смеется ли? - кира Анна уселась на полу спиной к нему и принялась возиться со своей неказистой обувкой.
Мехмед Фатих: ... К тому времени, как она приступила к этому действу, вызывающему в памяти - пусть лишь названием - знаменитую статуэтку, в наше прозаическое время занимающую почетное место в одном из музеев Лютеции, совершилось как минимум три события, имеющие значение для участников событий. Во-первых, тело неизвестного юноши, когда-то вызвавшее у ромейки дрожь и одновременно - опасное любопытство, исчезло из видимости, и двери всех покоев были предусмотрительно притворены. Во-вторых, Махмуд-паша, которого она пока безуспешно искала, отряжен был юным победителем греков на устроение готовящегося празднества, а Заганос-паша, в честь возведения которого в сан Великого визиря и должен был состояться пир, в эту минуту с ортой разряженный в пылающую алую ткань янычар как раз пересекал Галатскую площадь, выворачивая на самую широкую улицу, стремительно пустевшую от приближения этой многоглавой змеи. И наконец, таинственный юноша, чей жизненный путь уже однажды пересекся с путем новой наложницы Второго визиря, в сопровождении спутника - того же красавца, что появлялся здесь нескольким ранее - поднимался по лестнице с неторопливостью человека, чувствующего глубокое и сокровенное удовольствие. При виде девицы, которой против воли пришлось приподнять край своего одеяния, чтобы добраться до порванной обуви, его черные глаза приобрели выражение, какое бывает у сытого кота, обнаружившего попавшую в западню мышь. - Если ты, красавица, вздумала ложиться, так есть место и поудобнее,- проговорил он тягучим голосом, тоном, вынудившим спутника сперва рассмеяться, но тут же нахмуриться. Но невысокий турок не обратил на его недовольство никакого внимания: поведя плечом, он сделал несколько быстрых шажков, оставляя товарища позади - и в одно мгновение оказался на площадки лестницы. Янычар почтительно посторонился, укрепляя в глазах самого непроницательного зрителя мысль о том, что незнакомец, несомненно, обладал каким-то высоким постом в поднимающейся к величию и славе империи. - Да и ноги ты развела недостаточно широко,- продолжил он с оттенком презрения, скользя по гибкой фигурке танцовщицы взглядом, который казался почти осязаемым.
Зоя: На языке у Зои вертелось сразу несколько ответов, каждый из которых был напитан мудростью Аркадиевого форума, однако ни один из них не только не мог прозвучать из уст Анны Нотарас, но и был... небезопасен для наложницы Махмуда-паши. Мужчины не менее чувствительны, когда их главную гордость задеваешь словом, а не коленкой; ромейке же немедленно припомнилось все, что ее давешний спутник говорил о "недомужчине" и мальчиках в постели второго визиря. Что до вполне благопристойного замечания насчет того, что приличной девушке неоткуда знать, как правильно ложиться, то оно могло повлечь за собой предложение дать ей пару уроков. Поза Зои была куда как неудобна - несмотря на все желание попятиться прочь, можно было лишь отодвинуться подальше от опасности, ерзая на заду, отчего юбка задралась только выше. - Я потеряла здесь кольцо, которое подарил мне господин, - глядя на турка исподлобья, наконец, отозвалась она. Подобное объяснение было не слишком правдоподобным, но ничего лучшего ромейке в голову не пришло.
Мехмед Фатих: - Кольцо?- тягучим и ласковым голосом переспросил юноша, останавливаясь над сражающейся со своим нарядом танцовщицей и опираясь затянутым в узорчатый шелк бедром о низенькие перила.- Где же ты, красавица, прятала это кольцо, если ищешь его у себя под подолом? Может, требуется помощь? Грациозным движением, странным у человека подобной комплекции, которую просвещенные люди приписали бы влиянию Венеры - и действительно, знак Рыб, место экзальтации этой богини, знак, вечно напоминающий о ее бегстве из адского пламени*, имел важное значение в его гороскопе - таинственный незнакомец наклонился к ромейке. Однако куда больше чем изящества, в этом стремительном, как бросок сокола на добычу, движении читалось желании напугать девицу и отнять у нее весьма излишнее в данных обстоятельствах ощущение безопасности. * Когда подземные боги вырвались на свободу и Тифон начал сжигать своим пламенем даже сам Олимп, все боги вступили в бой. Венера же и ее любимый сын Эрот, обратившись в рыб, укрылись от жара в реке.
Зоя: - Лучше помоги мне подняться, - Зоя крепко ухватилась за плечо турка, в глубине души понимая, что тот едва ли порадуется, ощущая, как девичья лапка сминает драгоценные шелка его одеяния. Неверная, женщина низкого происхождения и сомнительного поведения - можно было ожидать, что он не поставит ее на ноги, а, скорее, отшвырнет прочь. Пока что она удерживала его на расстоянии вытянутой руки, но всем сердцем желала бы оказаться подальше. Ведь разве могла она спастись от опасности - а этот человек был безусловно опасен, опаснее Сабита и даже паши Заганоса! -иначе, как бегством?
Мехмед Фатих: Движение, промелькнувшее на холеном, несколько бледном лице турка: изумление и ярость, порыв немедленно покарать за неслыханную дерзость, и страх, животный ужас за свою жизнь, которую ромейка могла прервать единственным ударом кинжала - - словно вспышка молнии в серебряном зеркале, отразилась в чертах остальных участников этой сцены. Янычар сделал стремительный шаг вперед, с лязгом вырвав из ножен тяжелую саблю. Однако, эта угроза все равно бы запоздала, угрожай жизни маленького турка какая-то опасность, и явилась бы разве что отмщением, но никак не защитой; поняв это, захваченный ромейкой в плен юноша сделал гневное движение. Его красивый спутник действовал быстрее и резче. Словно ласка, проскальзывающая в гнездо, чтоб унести оттуда яйцо перепуганной птицы, он проскользнул под рукой гиганта и в мгновение ока оказался перед попавшим в опасность товарищем. Жесткие узкие пальцы вцепились в край зойкиного платья у ворота и с силой рванули ее назад, отстраняя от испуганного османа. Ярость перекосила красивое, словно высеченное в медальоне лицо; навалившись со всей силой на ромейку, он без замаха, но довольно чувствительно надавил ей локтем на живот, не давая дышать и вынуждая отпустить товарища, к которому, по-видимому, был очень привязан и за жизнь которого страшился. Сам турок тоже сделал попытку вырваться из неожиданной хватки: резко отпрянув, он, хоть и не оттолкнул танцовщицу, к которой еще столь недавно проявлял недвусмысленный интерес, что узорчатая ткань его одежд затрещала.
Зоя: В первое мгновение Зоя даже не поняла, что произошло, хотя и ожидала, что турок с отвращением отшвырнет ее прочь. Меньше всего она ожидала, что грозный баши ухватится за саблю, ведь это было все равно, что палить из Урбановой пушки по жалкой пичуге, и разом оцепенела от ужаса - наверное, не будь они с турецким вельможей так близко, почти голова к голове, янычар бы одним взмахом клинка расправился с дерзкой ромейкой. Только ощутив под лопатками твердость пола, а на животе - тяжесть чужой руки, Зоя поняла, что ее не убьют вот прямо сейчас, на половине пути к величию, паше Махмуду и новым башмакам. А еще, глядя снизу вверх на лица мужчин, так отважно бросившихся на выручку знатному господину, бывшая циркачка внезапно поняла, что они испуганы едва ли не так же сильно, как она сама. Что могло вселить в них такой ужас? Едва ли ее скромная персона... - Именем Аллаха умоляю не гневаться, господин! - выдохнула она, искательно заглядывая через плечо лежащего на ней турка - раскаяние, вполне искреннее, непременно должно было быть замечено.
Мехмед Фатих: Освобожденный из зойкиных рук, и вполне уверенный, что его персоне более ничего не угрожает, невысокий турок горделиво выпрямился, поправляя измятое одеяние, слои которого, подобно многочисленным лепесткам багрового тюльпана от порыва ветра, пришли в беспорядок от непрошеных объятий ромейки. Расправив узорчатый шелк и перетянув пояс, делавший его весьма плотную талию несколько тоньше, он отступил обратно, к перилам, явно колеблясь, как дальше поступить с дерзкой, посмевшей покуситься на его безопасность. Дверь комнаты, полуоткрытая в нескольких шагах от несостоявшейся драки, навела таинственного турка на мысль, которая показалась ему очень подходящей. - Odada!- приказал он коротко, взмахнув рукой; юноша, насевший на Зойку, быстро оглянулся через плечо и, поняв мысль того, на чью защиту он с такой страстью бросился, сделал знак янычару. Могучие руки обхватили ромейку поперек пояса, миг - и она вихрем вознеслась в воздух, чтобы через несколько быстрых шагов быть брошенной на прямо на гору сваленных возле широкого дивана перин и тряпья, похоже, стащенного сюда с доброй половины дома. В тот же миг второй юноша насел ей на руки, лишая возможности к сопротивлению, если его знатному товарищу вздумается отпустить янычара. Так и произошло: едва спина девицы коснулась опоры, знатный турок издал нетерпеливый вопль, по-видимому, приказывающий баше удалиться. Одним прыжком неизвестных оказался сидящим верхом на ногах жертвы: теперь она не могла даже брыкаться, а лишь изгибаться, как рыбка, которую за хвост и голову держит, хвастаясь перед товарищами, удачливый рыбак. Но и этого ему показалось мало: выхватив из-за пояса крошечный нож, столь небольшой, что его скорее можно было ожидать в женской или же детской руке, он приставил его острие к горлу танцовщицы. - Кто велел тебе убить меня? Сознавайся немедленно. Говори!
Зоя: Кричать у Зои не вышло, дыхания хватило только на сдавленное "Ииии!", да и то не громче комариного писка. Говорят, перед смертью весь земной путь проходит перед глазами человека - наверное, чтобы лучше представлял, за какие богопротивные поступки черти его станут на сковороде томить. Пока турки тащили ее в комнату, картины недолгой жизни бывшей циркачки успели несколько раз пройти перед ее внутренним взором, заставляя Зою очень остро ощутить, что она и нагрешить-то толком не успела. Во всей этой возне покрывало давно свалилось с ее головы, но ромейка еще не настолько прониклась заветами Пророка, чтобы картинно потерять сознание от того, что лицо ее открыто посторонним мужчинам. Поэтому она просто таращилась во все глаза на склонившегося над ней турка, пытаясь понять, чего он от нее хочет и как добиться, чтобы он успокоился, отпустив ее восвояси. - Убить? - острие клинка чувствительно упиралось в горло, и Зоя боялась даже сглотнуть. - Как убить, чем? Я безоружна... Я просто хотела встать, и...
Мехмед Фатих: Турки обменялись еще одним быстрым взглядом - и тот, что держал руки провинившейся ромейки, принялся с бесстыдством лекаря и опытностью палача шарить по ее телу. Не доверяя способности сдержать перепуганную девушку, которой было нечего терять, и от которой можно ожидать любых глупостей, он навалился на заломленные руки жертвы всем телом. Однако, заметно было, что процедура, которая доставила бы грязное удовольствие любому из баши-бузуков, и даже тому невозмутимому воину, что только что покинул место расправы, не приносит юноше ни малейшей радости. Он кривил губы, дотрагиваясь до соблазнительных выпуклостей грациозной фигурки, и иногда явно намеренно норовил до крови ущипнуть гладкую кожу, оставляя на ней красные следы длинных, заостренных ногтей. Высокородный турок взирал на это бесстыдное зрелище неподвижно, как если бы вознамерился посоперничать с невозмутимости с изгнанным янычаром; однако, увидев, что его товарищ принялся слишком уж усердствовать, а, может быть, поняв, что страх напрасен, он покривил красивое лицо в гримасе, которую легковерное сердце могло бы принять за жалость. - Хватит,- сказал он по-гречески, видимо, более для того, чтоб его поняла жертва этого испровизированного нападения, чем чтобы донести свою волю до своего защитника и соучастника. Черные глаза, слегка кося, устремились сперва на него, а потом на циркачку, лепет и беспомощное положенье которой, по-видимости, весьма его забавляли. - Сядь. Сядь же!- он возвысил голос, поджимая пухлые губы и в нетерпении больно шлепнув ее по бедру. Пятки в атласных туфлях сильно ударили ножки девушки, когда смилостивившийся похититель сделал движение.- Сядь и отвечай мне - и не приведи Аллах тебе солгать хоть единое слово! Бесстыдный похититель нахмурился, но, не имея, по-видимости, права или отваги возражать своему капризному спутнику, покорно сполз с вороха тюков на пол, подобно ручному животному.
Зоя: Зоя стоически перетерпела обыск, понимая, что это ее единственная возможность оправдаться, и лишь сдавленно взвизгивала, когда турок щипал ее с подвывертом. Мимоходом ей подумалось, что придется объяснить Махмуду-паше, откуда на ее коже появились эти отметины, однако вещей, которые следовало скрыть, накопилось уже столько, что беспокоиться об этом было уже бессмысленно. Наконец, ее оставили в покое, удостоверившись, что дерзкая девица не скрывает под одеждой ничего, что представляло бы угрозу для жизни молодого сановника. Она села, уже привычно подбирая под себя ноги и суетливо оправляя платье, пришедшее уже в совершенный беспорядок. Обычная самоуверенность еще не до конца возвратилась к дочери Анфима, однако ей уже было интересно, какая женщина уже успела так перепугать птицу такого высокого полета. - Я просто искала кольцо моего господина, Махмуда-паши, а мой брат остался наверху, он не захотел мне помогать, и я вернулась одна, - объяснила Зоя, не дожидаясь вопроса.
Мехмед Фатих: - Твой господин так щедр?- пухлые губы юноши, ставшие красными, словно перезрелые вишни, дрогнули, складываясь в яркую точку. От этого выражение его лица стало почему-то кислым, как если бы эти вишни несколько часов пролежали на солнце и были унизаны яйцами кружащихся вокруг быстрых мух. Обменявшись еще одним взглядом с приятелем, который развалился на роскошных тканях с видом домашнего кота, уверенного в безопасности и любви господина, тот рассматривал пленницу с насмешливым видом, как будто бы предвкушал недурственное развлечение или с самодовольным удовлетворением убеждался, что неизвестная девица не станет его счастливой соперницей. Таинственный руководитель похищения, похоже, не склонен был долго ждать ответа. - Так как? Он щедр? Небось, метит на место Великого визиря?- он засмеялся, но смех этот, колкий и злой, казалось, царапал слух и даже самую кожу. Важное, полное лицо стало презрительным, как если бы между ним и окружающим миром воздвиглась непроницаемая стена. - Это ведь он приезжал в город во время осады и вел переговоры с твоим отцом, кира Анна?
Зоя: - А что такое визирь? - с детским простодушием распахнула глаза Зоя, будто турок в ответ мог поведать ей длинную и занятную историю. То, как он выделил голосом вежливое обращение, не оставляло сомнений - он нисколько не верит в то, что перед ним действительно дочь мегадуки. Зоя начинала думать, что назваться знатной девицей было не самой лучшей идеей и, возможно, пришла самая пора повиниться в обмане, пока сановный турок еще способен смеяться. - И кто же рассказывает глупым девушкам о делах мужчин? - умильно склонила она голову набок. - Если я могу рассказать вам что-то, так только то, что видела собственными глазами, да в щелочку много не рассмотришь, а говорили они очень, очень тихо. Как на грех, именно в этот момент у Зои нестерпимо зачесался нос, и она, уже наученная горьким опытом, чрезвычайно осторожно поднесла руку к лицу, чтобы нельзя было заподозрить, что под ногтями у нее спрятано некое орудие убийства. - Тот человек, который приезжал, он... Ну... Нам в отцы, пожалуй, годится. Лицо злое. Волосом темен, глаза светлые. Без усов и без бороды. Я плохо его разглядела, - добавила Зоя на случай, если туркам вздумается выстроить перед ней в ряд мужчин, похожих на описанного ею, чтобы найти того самого. Выбор у ромейки был небогат - придумывая человека, который якобы сговаривался с Нотарасом, она невольно воображала себе пашу Заганоса, воплощение всех злосчастий, свалившихся на ее голову.
Мехмед Фатих: Если сказанная танцовщицей ложь представлялась ей покаянием, то, на взгляд ее нового собеседника, выглядела она на удивление неубедительно. Однако черные глаза юноши блеснули опасным любопытством, которое он, противу обыкновения, даже не потрудился срыть. Лениво соскользнув с ног своей пленницы, и упав на пестрые покрывала по другую сторону, он сделал движение, показывающее, что ромейке следует продолжать свой рассказ. - Для той, кого не посвящали в мужские дела, у тебя недурное зрение. Стало быть, к твоему отцу, киру Луке, прибыл для переговоров кто-то от твоего господина?- медлительные движения юноши, несколько противоречащие живости. что он проявлял несколькими мгновеньями ранее, наводили на мысль о том, что произошедшее в канувшем месяце мае интересует его ровно настолько, насколько скучающих в сарае* красавиц развлекает заунывное музицирование играющего на сазе евнуха, сопровождаемое многочасовым монотонным пересказом истории, которую и исполнитель и слушательницы успели давно уже выучить наизусть. - Но что же.. в том, чтобы склонять мега-дукс на сторону султана и Пророка, нет никакого греха. Кир Лука, как мы наслышаны, отличается редкостным здравомыслием... да к тому же после многих дней голода, наверняка, желал позаботиться о тебе. Странно, казалось, мы слышали, что кира Анна намеревалась отплыть из Города в земли латинян...- выпустив эту стрелу, яд которой был не слабей яда Гидры, согласно преданию, напитавшего стрелы Геракла, юноша с кривоватой улыбкой посмотрел на свою собеседницу. Женская половина дома в османской турции называлась сарай. Позднее итальянцы соединили его со словом "seraglio"; слово же "гарем" - транслитерация арабского "харам", т.е. "запретный". Так что османские красавицы жили в сараях.
Зоя: Существовало множество пословиц о судьбе неразумных пичуг, нашедших свою погибель от птичьего клея - стоило коснуться его коготком, как приклеивалось и крылышком, а ели удавалось высвободить клюв, как тут же увязал хвост. Все эти мудрые изречения разом вспомнились Зое, у которой уже голова шла кругом от страха. Турок знал, что она лжет, но, тем не менее, выслушивал ее с живейшим интересом. Делать ему больше нечего, а? Рот Зои изогнулся скорбной подковкой, брови сошлись к переносице, словом, всё говорило о том, что она готова жалобно захныкать. Вряд ли это могло впечатлить ее пленителей, но попробовать стоило. К примеру, Анфим настолько не терпел бабьего воя, что буквально зажмуривался и затыкал уши, когда его благоверной приходило желание пустить слезу. - Никто мне теперь не повери-ит, - слезы еще не увлажнили пушистые ресницы ромейки, но уже отчетливо слышались в ее голосе. - И-и-и, осталась я бесприютна-ая-я!
Мехмед Фатих: Готовый вот-вот огласить комнату плач и крик сделал то, чего бы ромейка, возможно, не добилась ни самым искусным враньем, ни самыми словесами, свитыми в причудливые узоры на манер персидских ковров или бесконечных, пестрых рассказов старого лекаря, с которым Зойке довелось познакомиться нынешним утром. Знатный турок поморщился, как будто во рту у него оказался недозрелый лимон; его маленькая рука, унизанная дорогими перстнями, на мгновение сжалась на рукояти кинжала. Его спутнику, и без того явно желавшему избавиться от крикливой девицы, этого показалось достаточно: приподнявшись, он подхватил хнычущую пленницу подмышки и собирался уже столкнуть с ее царского ложа - но кратким цоканьем языка знатный турок остановил готовящуюся расправу. - Кто должен поверить тебе?- спросил он слегка гнусавя, на манер старых, пропитанных пылью веков чтецов Корана, чьи козлиные бородки и истошное блеянье с минбара навеки запечатлел Омар Хайам. Голос его снова был сладок, как патока, сваренная из китайских яблок и персиков, к тому же сдобренных лучшим медом из царских погребов.- Разве твой господин уже не почтил тебя самым большим подарком - своим доверием? Что же ты еще хочешь?
Зоя: Было просто замечательно, что турок предложил наложнице Махмуда-паши на выбор целых три вопроса, тем самым позволив ей выбрать самый безопасный. - Я хочу к нему, - всхлипнула она, как потерявшийся в рыночной толчее ребенок. - К киру Махмуду-у! Иду, никого не задеваю-ю... никого! Раз, вот тебе - схватили-и, облапили-и-и, нащипали-и-и-и!... - она дрыгнула правой ногой, которую спутник вельможи обыскивал с особым тщанием, а потому у Зои были все основания подозревать там пару синяков. - Что я ему скажу-у? С лестницы будто упа-ала-а? Ей сделалось так жалко себя, что даже не пришлось нарочно тереть глаза жестким вышитым рукавом - слезы сами потекли по щекам.
Мехмед Фатих: Черные глаза без выражения следили за разыгрывавшейся сценой. Именно разыгрывавшейся: Мехмед, к имени которого льстивые подданные уже прибавили прозвание эль-Фатиха, и которого читатель уже несомненно узнал в высокородном, но не слишком высокорослом турке, ни секунды не сомневался, что перед ним - сценка из тех, что частенько разыгрываются на базарах и площадях, а то и во жилищах счастливых семейств. Плачущая жена, чающая своими слезами выудить из мужа побольше подарков и драгоценностей, или же хитрая девица, вынуждающая простака жениться на ней - проливаемой ими из глаз воде ценой был ломаный медный грош; так учил своего подопечного безжалостный Заганос-паша и так тот привык взирать на капризы дочерей доверчивого Адама. Именно понимание это подлого, низменного свойство женской натуры раз и навсегда оградило юного еще султана от опасности поддаться чарам голубых глаз, свежих уст или высоких белых персей прелестницы турецких, персидских или же латинских кровей - похвальная твердость, сохраненная им до конца жизни. Была еще одна вещь, воспоминание, обжигавшее его как огнем и только усиливавшее отвращение к женскому полу: последняя любовь отца, хана Мурада, который ради нее согласился оставить трон, и, как говорили злые языки, из-за которой утратил и самую жизнь. Нет, куда больше привязанности молодой падишах испытывал к мальчикам и юношам, бесхитростным, преданным и таким наивным. Взятые по девширме или отданные своими отцами в услужение владыкам, они не стремились получить власть для себя, и не желали богатств и почестей, и известию о военной победе радовались куда больше, чем украшениям и ярким нарядам. С ними проще было говорить, проще склонить на свое ложе, проще дать им то, что хотело их сердце по причине того, что их куда проще было понять - и наконец, их куда проще было убить. Все в этом мире смертно. Поэтому настроение султана, мгновение назад вскипевшее, словно котел, неплотно прикрытый крышкой, тут же превратилось - по крайней мере внешне - в подобие гладкого озера. Улыбнувшись, как если бы перед ним возлежала в нетерпении и неге прекраснейшая из гурий райского сада, Мехмед тем же мягким, воркующим тоном спросил. - Хочешь умереть?
Зоя: Молодой вельможа явно пресытился ее россказнями, так что приходилось до лучших времен отложить замечательную историю о том, как Лука Нотарас отправил на латинский корабль дочку со служанкой, которая по пути обобрала бедную киру Анну, надела ее платье и уплыла в заморские земли, бросив свою госпожу на растерзание туркам. Собственно, лучше было не раскрывать рта вообще, ибо каждое слово лжи влекло за собой еще десять. Судорожное мотание головой было достаточно красноречиво - нет, Зоя не хотела умирать, пусть даже ее уверенность в блестящей будущности с некоторых пор уже не была столь несокрушимой. Она уже побывала на пороге смерти, испив отравы из рук Ксара, и спаслась лишь благодаря тому, что он посмел нарушить приказ своего господина, добыв для свой Чалыкушу противоядие. Нет, нет, нет! Зоя не желала становиться гнездилищем для мух и трапезой для червей - разве только сильно попозже, когда у нее начнут выпадать зубы, седина выбелит волосы, а морщины обезобразят лицо.
Мехмед Фатих: Благожелательна улыбка, появившаяся на губах султана в тот момент, когда девица испуганно затихла, то ли осознав, наконец, что ее жизнь теперь зависит от малейшей его прихоти, то ли попросту испугавшись. Да, таковы все эти люди, в их сердцах нет места ни свету Аллаха, ни даже просто человеческого достоинства. Да и можно ли назвать их людьми? Одно лишь слово - и она была готова лизать ему руки, словно собачонка, почуявшая сильную руку. Вчера они принадлежали всем и каждому в Ромее, сегодня - всем и каждому в османской империи. - Как ты попала к паше Махмуду?- кинжальчик нырнул в узорчатые ножны; украшенные бирюзой и гранатами, расшитые жемчугом, они казались изящной безделушкой, от которой нет никакого толку - и скрывали клинок, способный в любое мгновение отделить голову от шеи и дойти до самого позвоночника. Властитель должен быть подобен такому же клинку: под пышной одеждой и блеском сокровищ должен быть скрыт смертельно опасный воин, твердый, словно закаленная сталь и неумолимый, как человек, не имеющий родины. Ведь металл не имеет родины, и с равным безразличием входит в плоть брата и врага.
Зоя: - Меня схватили люди паши Заганоса, - проследив взглядом движение мужчины, Зоя решила, что сейчас - для разнообразия - можно и не соврать. - Я пряталась в монастыре Пантократора, турецкий декарх взял меня для себя. Потом паша рассердился на него и хотел меня убить, а после передумал и подарил киру Махмуду. На ее взгляд, все это звучало достаточно правдоподобно и не должно было вызвать новых расспросов. И так понятно, что такому важному человеку, как Заганос, недосуг выяснять родословную каждой ромейской рабыни, какой его людям взбредет полакомиться. Точно так же и паше Махмуду было не до вежливых бесед... Повод же для гнева, который Ксар подал своему господину, мог быть и самым ничтожным - с этим должен был согласиться любой, кому приходилось иметь дело с пашой Заганосом, а значит, вряд ли молодому вельможе придет охота дознаваться, что же такое там произошло.
Мехмед Фатих: Молодые люди обменялись довольными взглядами. Нрав нынешнего великого визиря , и даже его титул, к которому тот поднялся из мальчиков-огланов, каких сотнями набирают по девширме равнодушные евнухи, этим двоим был известен лучше кого бы то ни было. В памяти любого из них, словно отраженные в быстрой реке, могли бы возникнуть десятки отраженных лиц, вернее - голов, которые янычар-ага сложил к подножию султанского трона, доказывая свою преданность растущему султанату и его повелителям. Перед глазами молодого султана до сих пор стоял отчаянный взмах руки и душераздирающий крик юной девы, на чье лицо, прекрасное словно заря над бездонным озером, отражающим в себе глубину небес и прячущим в толщах вод просыпавшиеся с небес звезды, лишь мгновенье спустя наискось, словно красный платок, лег удар тяжелой сабли. Власть над жизнью прекрасна только лишь когда враг твой умирает в отдалении, и ты являешься к трупу, чтоб восторжествовать, скрытно или же явно, заливаясь злым торжествующим смехом или проливая потоки фальшивых слез. Не ромеи ли, не римляне, предки нынешних, придумали эту старую забаву - луковицу, спрятанную в кулаке? Но Аллах свидетель, после того, как холодный металл, пройдя сквозь нежное тело, разорвав, словно шелк, кожу, взрезав мышцы, с сухим хрустом разрубив кости, ткнулся в землю, влево, каких-то пару ладоней не дойдя до богатого, шитого золотом и жемчугом пояса, после того, как от девушки, еще вчера страстно целовавшей его и взиравшей на него влажными глазами, осталась лишь тяжко осевшее наземь, мертвое тело, распавшаяся надвое маска лица, да этот последний, испуганный вскрик - о, после этого он, султан султанов, царь царей, самый молодой в роду Орхана, воссевший на трон, плакал, словно ребенок, весь оставшийся день и всю ночь. Не сжалившись - то была не жалость - не испугавшись, хотя в его сердце отразился последний, неверящий и возмущенный испуг, но лишь впервые поняв, что отнять человеческую жизнь иногда бывает куда более тяжко, чем достичь трона и положить к своим ногам неприступную крепость. Его лала научил его этому. В сидящей перед ним маленькой ромейке не было ничего от того призрака, что, незваный, тревожил по ночам разум величайшего из султанов. Да он и не вспомнил о ней сейчас, верней, вспомнил не о ней, а лишь о неумолимых, лишенных всякого выражения глазах Заганос-паши, и о его жестких, горячих пальцах, легший поверх его дрогнувшей на мгновенье ладони. - Мехмет-паша, да продлит Аллах его дни, вправе казнить своих людей так, как ему хочется и тогда, когда он посчитает нужным,- соболиная бровь молодого султана выгнулась, как если бы пленница выказала мысль, противоречащую столь очевидной вещи. Усмешка, появившаяся на его пунцовых губах, вызвала у второго юноши смех, когда покоритель Константинополя произнес тяжкое, словно уронив на весы тяжкий груз: - Да и не только своих. - ...Но почему ты пряталась, кира Анна, разве твой отец, уважаемый человек, мегадукс и большой друг султана Мехмеда, не предупредил тебя, что его почтенное семейство будет с почтением принято при дворе владыки правоверных, точно они его, султана Мехмуда Фатиха, собственные дети? Или Махмуд-паша, что вел переговоры с твоим отцом, не высказался об этом ясно и недвусмысленно?
Зоя: - Мои слуги убежали, а я никогда раньше не ходила по городу. Страшно теперь на пустых улицах. Лихие люди ведь на стены не ушли, а как караулили в подворотнях, так и до самых турок, небось, там сидели. Не у них же мне было дорогу спрашивать? Или, если бы я сказала им, мол, люди добрые, я ненаглядная дочка самого мегадуки, отведите меня сейчас же к батюшке, даром или за вознаграждение - что, стали бы они меня сопроводить? Вот думается мне, будто нет. Прежнее красноречие возвратилось к Зое, стоило ей только снова ощутить ушедшую было из-под ног почву. Вельможа снова слушал ее, причем достаточно благодушно, со снисходительностью, какой взрослый встречает детский лепет. - Про что мой отец с султаном уговорился, того я не знаю, да и бесчинные турки ваши не ведают. Прежде, чем я рот открыла бы, они бы мне аркан на шею, а подол - на макушку... - ощутив, что выходит из образа благородной девы, ромейка скромно закончила свою речь: - Теперь-то я говорю с людьми важными, вы в государственных делах понимаете.
Мехмед Фатих: Покривившаяся словно сухой стручок в засушливый год улыбка султана дала понять, что он заметил и оценил и титулование своих подданных бесчинными турками, и то, что девица, манеры и разговор которой пристали безродной побродяжке, разряженной в пестрое платье, но никак не благородной ромейской девице, признала его мужем государственным, способным отличить цаплю от сокола. Маленькая рука, осмугленная долгим пребыванием на открытом воздухе - изъян, не подобающий сыну шаха и шаху, от которого предстояло как можно скорее избавиться - поднялась к лицу и характерным движением обхватила челюсть. Фатих потер короткую, уже умащенную розовый водой и благоухающим маслом бородку; темные глаза неторопливо скользнули по Зойке с выражением, заставляющим предположить, что опасность получить если не аркан на шею, то вторую составляющую бесчестия, столь красочно описанную "кирой Анной", еще не миновала. - Стало быть, кир Лука о чем-то сговаривался с пашою Махмудом?- небрежно, словно бы между делом проронил он. Взгляд красивых глаз из похотливого стал цепким и хищным, как у зверя, что играет со своей жертвой, ощущая, как та все сильнее бьется в смыкающихся когтях. Выросший в атмосфере унижения, возмужавший среди постоянных интриг, к которым он не был подготовлен своим позорным, тщательно изгоняемым из памяти детством в Манисе, когда каждый, кто потом смиренно целовал его туфлю, мог кинуть будущему владыке правоверных упрек в нищете, Фатих, казалось, всю жизнь стремился получить свою долю восторженного почитания. Но не только. Подозрительный, как каждый, чье право на власть может быть подвергнуто сомнению, ожидающий предательства от своей многочисленной и блестящей свиты, а потому карающий без колебаний, новый властитель Византийской империи всегда был готов если не поверить в наветы заклятых врагов друг на друга, то использовать малейшую тень подозрения, когда и как ему было нужно. Ангел, и правду, мог склонять Луку Нотара к сдаче города, и вполне искренне желать победы османского оружия, которое он не держал в руках, но направлял тайными приказами - но не Нлтар ли, ища поддержки латинцев, отправился на поиски венецианской эскадры, и не Махмуд ли был столь долго сторонником дома Чандарлы, вознамерившегося поднять голос против воли султана? Или не могли эти двое составить союз, чтобы прервать затянувшуюся и затратную осаду - хитрость, которая бы позволила им свалить ненавидимого противника, и восстановить свое влияние за счет унижений владыке? - Жаль, очень жаль, что тебе неведомы намерения благородного и хитроумного Махмуд-паши,- принимая доверительный вид, с улыбкой проговорил юный правитель.- Опасности, угрожающие ему от врагов, столь велики, что не знаю, в его ли силах будет совладать с ними без помощи. Ты же понимаешь в государственных делах?- поджав губы в одну красную вишенку, чтобы не выдать насмешки, вымолвил он.- Разве сумел бы паша Заганос обойти его на посту Великого визиря, если бы не обладал какими-то тайнами, известными ему о Махмуд-паше?
Зоя: Благодушие вельможи, пожалуй, могло бы расположить к ненужной откровенности Анну Нотарас, которой польстило бы предположение, будто она способна быть советницей своего отца или господина. Некоторое время назад и Зоя чувствовала в себе силы управлять государством османов, но после пережитого испуга нуждалась в отдыхе и покое, а посему поневоле была скромна в своих желаниях. - Если Заганос-паша обманул султана, басилевс османов об этом непременно узнает и посадит его на кол, - при этих словах взгляд ромейки сделался почти мечтательным. - Что я могу знать об этом, господин? Пристальное любопытство молодого патрикия становилось все более подозрительным. Ведь сама собой напрашивается мысль о том, что не только паша Махмуд желает получить место своего соперника, наверняка, найдутся охотники занять и его должность, не такую уж почетную для потомка Ангелов, но зато очень привлекательную для какого-нибудь выскочки.
Мехмед Фатих: Беседа с ромейкой все более напоминала султану попытку обучить игре в шахмате любимую обезьянку его матери* - забаву, позже перенятую не только сыновьями этого еще юного монарха и всеми дворами Востока, но и их злейшими врагами с христианского Запада. Сходство, усмотренное наследником Мурада, заключалось в том, что и та и другая воспроизводили, вроде бы, все, что делает человек: в одном случае - передвигает фигурки, иногда даже попадая на клетки нужного цвета, в другом - повторяя услышанные умные слова, при этом едва ли сознавая, какой тайный смысл вкладывает в них собеседник, и потому выдавая свои секреты с головой и ногами. То, что Махмуд Ангел не питал к счастливому сопернику добрых чувство, не удивило и не возмутило молодого султана. Два этих советника имели между собой мало общего, когда дело касалось происхождения и своих взглядов; едва ли можно было сыскать что-то сходное в характере выжидающего, терпеливого Ангеловича и стремительного, словно бросок хищной птицы, Мехмет-паши. То был поединок морского змея и леопарда - и, сказать правду, султан не без тайного удовлетворения ловил иногда взгляды, которые бросали друг на друга считающие себя скрытыми от посторонних глаз вельможи. Если Халиль стоял над ними обоими, ежели не по имени и роду, то по богатству и влиянию на родовитые османские семьи, то два этих новых столпа были созданы их сродного материала, а потому шли ноздря-в-ноздрю, словно хадбана**, кося один на другого в страхе утратить очередную победу. Однако, подозрительная натура, о которой уже говорилась, и рано усвоенный принцип divide et impera, с успехом опробовал его при строительстве Румели-хисар: в этой крепости, созданной его волей и гением османских инженеров (в некоторых из которых было не больше османской крови, чем в каком-нибудь ифранджи, попивающим вино в кабаках северной Лютеции), каждая башня строилась по заказу и на средства одного из визирей, и каждый из них стремился перещеголять другого. Так и сейчас Мехмед полагал, что новый Великий визирь не заберет в свои руки слишком уж много власти, пока в затылок ему будет доноситься близкое дыхание врага. - Ты полагаешь, что садр-и-азам (Великий визирь) мог провиниться перед светлейшим султаном настолько, чтоб тот подверг его казни, ожидающей только рабов? Даже последний солдат нашей... армии султана имеет право на то, чтоб быть умерщвленным, как то подобает мужчине, без позорного пролития крови от палаческого меча. * надеюсь, присутствуеющие здесь игроки с "Именем короля" простят мне этот маленький реверанс. **хадбан - порода арабской лошади, более крупный и с менее выраженной восточной породностью, чем остальные "хамса" - пять типов чистопородных арабских жеребцов. Махмуд-паша и Заганос не были турками. Кроме того, хадбаны считаются более "мускулинной" породой; этот тип часто описывается как скаковой.
Зоя: Нить разговора снова начинала ускользать от Зои, крайне озадаченной упоминанием незнакомого ей Садриазама (советника? евнуха? конюха?). Какое отношение он имел к переговорам с Нотарасом и не считалось ли это чем-то преступным - было совершенно непонятно. - Это уж дело султанское, как казнить и миловать, на то он Аллахом и назначен, - она не была уверена, что османский владыка тоже дан своему народу от Бога, как император ромеев, но ей показалось, что туркам понравится эта мысль. Нездоровое любопытство побуждало Зою спросить, на какую же казнь имеет право женщина из государева гарема, но тут ей живо и очень своевременно вспомнился давешний говорливый старец, пугавший ее отрезанием языка. - Султан есть муж достойный и... совершенный, - с трудом припоминала ромейка речи дряхлого мудреца. Что-то там еще было про большую печенку, но показалось ей недостаточно возвышенным. - А доброта его щедра, как урожай осенью!
Мехмед Фатих: Несмотря на явное пристрастие к лести, которое было свойственно молодому султану, и о котором уже говорилось несколько выше, и вопреки... или, как знать, быть может, именно благодаря восточной традиции, предписывавшей прославлять собеседника в многочисленных и цветистых панегириках, которые неопытному уху могли показаться целой поэмой, а привычному разуму - давали время обдумать, Мехмуд Фатих вовсе не был так уж зависим от паров фимиама, воскуряемого перед ним многочисленными и велеречивыми подданными. Этот скрытный юноша, мысли которого были недоступны самым приближенным визирям, бесстрастно выслушивал славословия, так что казалось, он едва внемлет многочисленным броским эпитетам; однако, стоило незадачливому ошибиться хоть одним звуком - кара приходила неотвратимо, хотя и не незамедлительно. Уход от темы, которая, в сущности, одна заставляла его длить разговор с маленькой пленницей, также не был им незамечен. Однако, как все подозрительные люди, он принял смущение невежества за смущение сверх-знания, а ее попытку создать тайну из ничего за попытку некую тайну сокрыть. - Иншалла!- заключил он хвалебную речь ромейке, которой, конечно же, было далеко до многословных подвываний муэдзинов, но для первого раза в завоеванном городе - вполне достаточно. Улыбнувшись сопровождающему его евнуху, он задал вопрос, стараясь придать голосу оттенок насмешливого сочувствия: - Как, должно быть, досадно: стоять за спиною Великого визиря, быть его правой рукой, доверенным всех его тайн - и уступить его место, наследство, все его тайны, его богатства и славу тому, кто более всех желал свергнуть их во прах. Но Заган-паша слишком близок теперь к султану, и его звезда сейчас сияет на такой высоте, что ни одному облачку не дано затмить ее сияние.
Зоя: Мало-помалу до Зои начало доходить, что турок не просто забавы ради тратит время на разговоры с ней. Ему, похоже, было что-то нужно от нее, вопрос только в том, кто интересовал его - наложница Махмуда-паши или дочь Луки Нотараса? Про голоногую циркачку с Аркадиевого форума речь, конечно, не шла. - Господин мало говорил со мной ночью, - осторожно промолвила она, не вполне уверенная, на чьей стороне этот странный вельможа. Беззастенчивость эта в то же время была лестна для мужской доблести паши Махмуда. - Может, он еще и не знает вовсе, что ему от обещанного места отказали... При этих словах воображение живо нарисовало Зое, как ее хозяин, голый по пояс, вооруженный мотыгой, обливаясь потом, со страшными проклятиями пытается распушить спекшуюся от засухи землю, то и дело попадая по булыжникам. Пришлось даже тряхнуть головой, чтобы отогнать это кошмарное видение прежде, чем оно продолжилось бы картиной разваленного крестьянского домишки, битком набитого сопливыми детьми, и семейного очага, на котором сама кира Анна готовила бы пустую похлебку из колодезной воды и одного боба. - По справедливости, так паша Заганос вовсе не заслуживает, чтобы кататься, как сыр в масле! Если бы я могла увидеться с султаном, я бы ему рассказала!... - Зоя снова прикусила язык, понимая, что в который раз сболтнула лишнего.
Мехмед Фатих: Длинноволосый юноша сделал гневное движение - но рука знатного турка, слегка шевельнувшаяся на шелковом поясе, утихомирила порыв его возмещения, готовый пенным валом обрушиться на голову бесстыдной девицы. Сам повелитель империи остался спокоен к этому навету, как если бы почитал его наиболее естественным делом, ожидал услыхать и был доволен, что неосторожные слова наконец сорвались с кончика зойкиного языка. - Если бы каждый из нас получал от Аллаха только то, чего он достоин - сколь много знатнейших мужей закончили бы свою жизнь в глухой подворотне, питаясь из одного корыта со свиньями,- с рассудительностью, достойной подлинного философа заметил Фатих, чья улыбка становилась все более ласковой, а глаза глядели на танцовщицу со все большим сочувствием.- Ага-паша, да продлит Всевышний его дни - человек многих пороков, то верно, но и величайших достоинств, которыми в наше время может похвастаться не каждый государственный муж, особенно - поставленный так высоко. Жестокость его с твоими единоверцами для нас,- на сей раз он счел возможным не поправляться,- искупается его храбростью; его гнев - преданностью клятвам, принесенным им перед Али; что же касается его падкости до вашего пола, то можно сказать лишь, что, завоевывая женщин, он не теряет себя в них - дело, наиболее важное для мужа войны, не для юноши, что одержим сладострастными мечтами. Прибавь сюда повиновение воле султана и достойное похвалы презрение к бренному земному богатству, сгубившее столь многих... хотя бы его предшественника,- при этих словах Мехмед не смог удержать ядовитого смешка. Пока у него еще не было повода и доказательств, но придет время - и он насладится унижением, а может быть, и казнью того, кто смел противиться его воле и предпочел принять награду из рук врагов ислама, а не благосклонность своего юного повелителя. Но каждый делает свой выбор - и да будет так!
Зоя: Вельможа говорил так возвышенно и книжно, что Зоя далеко не всегда понимала его, даже если слова были все сплошь знакомые. Каждый грех и добродетель паши Заганоса, оглашенный им, ромейке приходилось мысленно переводить на простонародный лад. То ли она в чем-то ошиблась, то ли и впрямь любимый советник султана представлял собой живодера, бахвала, подхалима, потаскуна и гордеца разом. Учитывая странность турецких обычаев, было вполне возможно, что именно эти завидные качества, не столь явно присущие паше Махмуду, помогли его сопернику вознестись на небывалые высоты. - Как же, знаем мы его бескорыстие! - запальчиво возразила Зоя. - Своей под...ложнице из императорского дворца платьев натащил, в конюшне кони чужие ржут, не его, небось, султанские - а он ими раздаривается!
Мехмед Фатих: - Как смеешь ты раскрывать свой поганый рот!- прежде, чем она проговорила еще какую-нибудь кощунственную вещь, подвергнув поруганию имя полководца и нового Великого визиря, длинноволосый евнух очутился на ногах. В мгновение ока он очутился перед танцовщицей, и уже занес руку, чтоб покарать ее за ложь тем способом, которые были в чести при дворе мусульманских владык. Однако, христианский бог, как говорят, милостивый и долготерпивый, еще видно не совсем оставил свою недавнюю почитательницу. Во всяком случае расправа, столь ожидаемая другим участником этого допроса, была остановлена негромким, хранящим безмятежное спокойствие голосом, которому невозможно было не подчиниться, и который произнес только одно слово, прозвучавшее слово военный приказ. - Абдулла. Красавец застыл с занесенной рукой, в растерянности оглянувшись на спутника, которому полагалось, по его соображениям, первому нанести удар беспутной рабыне, вздумавшей пятнать светлое имя мужчины. Но его пылающий взгляд, словно сполох огня, вырвавшийся из горячих земных недр, разбился о скалу из беспросветно-черного камня, неколебимую и холодную, как глаза невысокого турка, продолжавшего возлежать на подушках с таким видом, словно вокруг него порхают невольницы из сераля. И все же молодой человек попытался протестовать. - И ты будешь слушать, что говорит эта... эта... шлюха Махмуда, который отсиделся за спинами войска, не опалив в огне даже полу тобой подаренного халата?!- воскликнул он по-персидски, отступая от циркачки и с чисто восточной экспрессией всплескивая руками, говорившими, казалось, в десять раз больше, чем даже интонации его голоса, звеневшего от возмущения словно клинок, ударившийся о железный же щит. - Разве ты не знает, что Ангел спит и видит, чтобы столкнуть тех, кому ты действительно дорог, водить твоей рукой и стать для тебя вторым Халилем! Клянусь Аллахом, я не удивлюсь, если по ночам он возносит благодарность Всевышнему за то, что старика сместили; теперь он может сражаться за власть, не опасаясь упреков в предательстве! Неужели ты веришь тем, кто кружит вокруг места битвы в ожидании часа, когда можно будет поживиться чужой победой. - Я слушаю всех,- ответил ему новый повелитель Ромеи на греческом, чтобы провинившаяся собеседница тоже поняла суть их спора, по крайней мере ту, которая была для нее предназначена. Затем губы мына Мурада дрогнула в кривой ухмылке, и он закончил уже на османском. - Я слушаю всех, но слух преклоняю не к каждому.
Зоя: Резкое движение второго османа, которого, как оказалось, звали Абдуллой, заставило Зою зажмуриться и втянуть голову в плечи. Так она и сидела, пока над ее головой звучала варварская речь завоевателей, и лишь когда вельможа с царственным достоинством заговорил по-гречески, робко приоткрыла сперва один глаз, потом второй и осторожно скосилась на турка. Видать, и впрямь он был важной птицей, раз уж султан доверял ему разбирать жалобы и доносы. Некое смутное подозрение впервые посетило Зою, однако она пока что не смогла сообразить, что именно ее так тревожит в словах молодого патрикия - уж слишком много было поводов для перепуга. Тем не менее, поняв, что ее странный собеседник не просто придерживает стремя своему басилевсу или там подает полотенце после умыванья, она решила воспользоваться случаем и оправдать высокое доверие, раз уж довелось дочери Анфима попасть в число тех, кого турки слушали. - Прощенья прошу, если что не так сказала. Верно, это все дал паше Заганосу султан в награду за то, что тот изловил принца... Аркана и голову его на блюде преподнес. Великое ведь дело!
Мехмед Фатих: На этот раз черты султана переменились. И это было не темное облачко, что предвещает кратковременную перемену погоды и быстрые, словно девичьи слезы, дожди. Его лицо потемнело, как если бы солнце над его головой затмила вдруг черная туча; в глазах засверкали короткие вспышки молний. Каково бы не было самообладание повелителя правоверных, при воспоминании о принце, который не мог быть никем иным, как его дядей, думы наследника Мурада становились чернее ночи. Он был не просто жив, он был еще на свободе! Он в любой день мог явиться ко дворе и заявить права на престол, потребовать то, что ему полагалось на правах старшего мужчины в семье и старшего брата отца, внука Сулеймана! Но хуже всего было то, что у него найдется поддержка - особенно теперь, когда Чандарлы Халиль сидит под арестом, и когда все знатные роды империи поймут, что эта же судьба ждет и их. Однако, Мехмед-султан не был бы собой, если бы позволил тревоге слишком долго одолевать себя на глазах людей, которым знать его беды, его тревоги было запретно и не положено. Усилием воли придав красивому лицу прежнее выражение - только теперь его восковая неподвижность отдавала судорогой, что искажает лица покойников в их последние минуты - он с безмятежностью спросил бархатным голосом, словно речь шла о дворцовой сплетне или веселой истории: - Так Заганос-паша изловил какого-то латинского принца? Теперь понятно, почему утром ему с таким трудом удалось разлепить веки. Смотри, как бы Махмуд Ангел не положил глаз на твоего брата - если, конечно, он до сих пор не сделал его своим наложником. Так ведь, скажи мне, красавица?
Зоя: - Именно так, господин, - поспешила согласиться с вельможей Зоя, от которой не ускользнуло, как он переменился в лице, стоило ей упомянуть об этом славном деянии Заганоса-паши. - Только, с вашего позволения, не латинского, а турецкого, и не сам ловил, а отправил за ним погоню, но вот поймал ли - в точности не знаю... Связь между утренней усталостью зловредного первого визиря и поимкой принца поначалу ускользнула от Зои, равно как и то, о каком это брате толкует ее собеседник, но потом ей все же удалось отыскать смысл и в этих словах турка. Собственно, на постельные предпочтения Заганоса ей было наплевать с Константиновой колонны, но предположение, будто бы кир Махмуд под его влиянием может предпочесть свежей (почти) девице (ну, не совсем) шестнадцати лет ее ровесника мужеска пола, показалось Зое оскорбительным вдвойне - как для нее самой, так и для ее господина. - Мне говорили, у паши Заганоса здесь тоже знатная девушка в наложницах и даже показывали после них простыни, - поспешила она поделиться своими наблюдениями. - Меня он подарил, а наверху заперта еще одна, латинянка - сущая курица, но смазливенькая. Потому сомнительно мне, чтобы он этого самого принца употреблял, да так, что умаялся - вот что шкуру с него лоскутками срезал, это еще куда ни шло.
Мехмед Фатих: Ромейка весьма удивилась бы, если бы молодой владыка города счел ее достойной своего доверия и поведал, что ему на альковные приключения своего нового Главного советника было бы наплевать... помилуй Аллах, с самих дворцовых ворот. В том, чтобы мужчина развлекался с девицами и матронами благородного рода, попавшимися ему в плен после порабощения очередного осмелившегося сопротивляться города или местечка, не было ничего зазорного: право победителя и тяжкая обязанность побежденных было навязывать и принимать свою и чужую волю, утолять и служить утолению нетерпеливой страсти и буйной похоти. Лала никогда не порицал в своем воспитаннике подобных порывов, подавая пример своей собственной жизнью - и странно было бы ученику ущемлять в нем естественное право мужчины... Пока оно не шло вразрез с планами его государя, естественно. Поэтому сплетня, пересказанная ромейкой, скорей позабавила Фатиха; как это часто бывало, он решил отложить волнующую его тему разговора, чтобы вернуться к ней после - обманное движение, дающее преимущество в бою с опытным, и тем более, с наивным противником. Красные губы мужчины раздвинулись в улыбке - а затем он рассмеялся, задорно и резко, как будто бы кто-то провел заостренным гусиным пером прямо по обнаженной спине. Длинноволосый евнух, прекрасно знавший своего господина, вернулся на свое место. - Так вот почему ты наговариваешь на этого почтенного человека и лжешь на него понапрасну! Он просто не захотел тебя, выбрав другую, и даже не оставил тебя на закуску, чтобы разнообразить свой пост после долгого воздержания. Ты попросту позавидовала той, кому выпала честь согревать ложе Первого визиря, досадуя, что тебя приблизил к себе только второй?
Зоя: Если согласиться с тем, что всякая беседа подобна поединку, то сейчас турок не просто сшиб Зою с ног, но еще и хорошенько макнул носом в ближнюю лужу. Конечно, ей было чему завидовать, как накануне позавидовала бы невольница Сабита эль-Ксара наложнице второго визиря, и как женщина для утех первого визиря завидовала бы той, что ублажает самого повелителя османов. У женщины нет иного способа возвыситься, кроме как через мужчину, и Зоя не находила в этом ничего зазорного. Досада же ромейки была вызвана тем, что вельможа вообразил, будто ее может привлекать не громкий титул, а его носитель. - Это еще неизвестно, кому жалеть об этом надо, - сочувственно протянула она, - потому как паша Махмуд мужчина молодой, видный и неугомонный, прошлой ночью сам не глаз не сомкнул и мне покоя не давал. Я много всего умею - и плясать, и петь, и птицей свистеть, и сказки рассказывать, уж он со мной не заскучает. А что паша Заганос? От одной его девицы только памяти и осталось, что грязные простыни, а вторая своей болтовней о грехах даже патриарха уморит.
Мехмед Фатих: На сей раз засмеялись оба турка. Мехмед - потому, что напоминание о проповедях девицы, которая бы заткнула за пояс любого из шиитских имамов, вещающих о преемственности власти потомками Праведных халифов, теперь, в обрамлении цветистых простонародных речей ромейки показалось ему легким и приятным. Нет, он не позабыл о вопросах, которые намеревался задать своему первому визирю, но с долей истины раскусив, что злопыхание это вызвано не действительной изменой, а женской досадой, решил до поры отложить серьезные дела на потом. Евнух смеялся потому, что смеялся повелитель. - Как тебя зовут, женщина?- пухлым мизинцем, с которого метал молнии драгоценный топаз, султан вытер слезу, проступившую на его длинных ресницах.- Клянусь Аллахом, когда Махмуд-паша прискучит твоими ласками, я прикажу взять тебя ко двору и сделать главой над моими шутами. Надутые индюки из мечатей полопаются от злости, но что мне за дело; я пока еще повелитель в собственном доме! При этих словах евнух сделал движение, побуждавшее к тишине. Но было поздно: не успев предотвратить султанское откровение, он ничего не мог сделать теперь, когда тайна, как птичка, спорхнула с красных губ молодого султана и огласила покой своим восторженным щебетанием.
Зоя: - Ох... Не утратив дар речи окончательно, Зоя, тем не менее, пока что не могла выразить султану Мехмеду свое нижайшее почтение в выражениях, более приличных для разумного существа. Если бы кто-то мог записывать мысли ромейки с той же скоростью, с какой они сменяли друг друга, то в считанные мгновения измарал бы закорючками изрядный кусок пергамента. При этом написанное стоило бы немедленно сжечь, поскольку назидательного чтения из этого никак бы не вышло. Достаточно сказать, что, вспоминая о недавнем обыске, Зоя чувствовала себя почти оскорбленной равнодушием султана к своим прелестям - помимо того, что она уже привыкла к мужскому вниманию, было бы лестно обратить на себя внимание самого... Хотя взбираться по лестнице стоило постепенно, не перепрыгивая через ступеньки, тем более, что Мехмед все же отличил дерзкую девицу. - Мне дали имя Чалыкушу, господин, - наконец, отозвалась Зоя, волнуясь, как в день своего первого самостоятельного выступления.
Мехмед Фатих: Молодой повелитель града константинова также прикусил губы, раздосадованный собственной несдержанностью - но страшнее первой сделанной им ошибки могла быть только другая: показать, что ты признаешь ее и считаешь угрожающей собственному величию. Поэтому султан лишь презрительно фыркнул, скруглив красный рот; смуглое, уже слегка одутловатое от наследственной приверженности к вину лицо снова стало бесстрастным и отразило надменность. Как это часто бывает, недовольство его тут же обрушилось на ближнего. - Имя? Что это за имя Чалыкушу, не благословленное Творцом нашим Аллахом, и не вписанное ни в одну книгу? Тот, кто нарек тебя так, должно быть, был гяуром-немусульманином, или отступником-кафиром; уже за одно это его следовало бы повесить кверху пятками на большой площади. Кстати,- стремительный поворот головы к своему накрашенному советнику показал, что Завоеватель совсем не так неповоротлив, как это диктовалось его плотной комплекцией, и куда как менее забывчив, как на это надеялись многие его недруги.- Я дал моим новым поданным, поклоняющимся Исе, право по-прежнему исполнять их молитвы, но приказал, чтоб ни один звук не поднимался более к престолу всевышнего, кроме призывов муэдзина. Почему до сих пор с их храмов не сняты колокола? - Мой господин,- длинноволосый юноша приподнялся на своем месте, почувствовав, что неосторожная молния может угодить в него так же внезапно, как набегают на февральское небо облака - предвестники непогоды.- Я доносил вашу священную волю до Великого визиря, почтенного Заганос-паши, но он посчитал, что сегодня, сейчас, подобный поступок может вызвать возмущенье галатцев, которые и без того являются крайне ненадежными союзниками... Мехмед вскочил, словно подброшенный в воздух неведомой силой. В это мгновение от него исходил такой гнев, что, казалось, молнии могут и вправду посыпаться из его глаз и ладоней, настигая непокорных, посмевших противиться воле прославленного победителя. Сделав пару быстрых шагов, он остановился перед наперсником, при виде подобного великолепия предусмотрительно простершимся ниц. Сын Мурада дрожал, как будто внутри него метался и искал выхода страшный огонь, порожденный ужасным творением - урбановой пушкой, сломившей неколебимые твердыни Константинополя. - Союзники?!- вскричал он, сверкая глазами.- Союзники? Генуэзцы? Венецианцы? Да кто сказал, что я нуждаюсь в подобных союзах? Мы раздавили один город неверных - и раздавим еще сотню сотен, сколько бы не тщились они сопротивляться предначертанному! Мы исполнили предсказанье Пророка - и мы понесем свет ислама дальше, во все края бесконечной вселенной. А их боги... спроси сейчас, спроси у нее,- Мехмед быстро вытянутой рукой указал на замершую Зойку,- часто ли она посещала свои молебствования и как сильно помог ей их Бог, когда настал час! Спроси немедленно! Спроси!
Зоя: Поскольку Абдулла не торопился с расспросами, было бы закономерно предположить, будто султан и не требует немедленного ответа - подобно тому, как не ожидал отклика пьяный Анфим, вопрошая, какой козий сын, чтоб добро было его матери, раскачивает форум. Зоя неуверенно поерзала на груде тряпья, сильно обескураженная тем, что не опознала в своем собеседнике султана прежде. Теперь, конечно, становились понятны его самоуверенность и вспыльчивость, так что можно было лишь удивляться тому, что дерзкая ромейка все еще жива. Она лихорадочно соображала, не сболтнула ли чего-то, что могло бы повредить Махмуду-паше, но мудрено было вспомнить все до единого словечка. Оставалось надеяться, что турецкий басилевс так же безнадежно запутался во вранье киры Анны, как и она сама.
Мехмед Фатих: Это молчание, было, по-видимому, истолковано вспыльчивым молодым владыкой в свою пользу, потому что он, недолго выждав, издал громкий удовлетворенный звук. Ближе всего это было к хмыканью, но одновременно походило на похвалу, непонятно только, адресованную готовности ромейки обратиться в истинную веру или же редкому для женщины умению промолчать. - Ты видишь?- насмешливо переспросил он, закинув голову, и малеьнкая шапочка, покрывавшая темные волосы вместо тюрбана, тихо дрогнула. Сдвинув брови, словно еще раз желая выразить неудовольствие и нетерпение от того, что кто-то посмел ослушаться приказа, султан повторил с нажимом, исключающим всяческие возражения. - Я желаю, чтоб нынче же начали снимать колокола со звонниц их храмов. Этот город принадлежит теперь людям Пророка и ни один имам не осмелится восхвалять своего ложного Бога там, где будут взывать к покорности Творцу. Такова воля Всевышнего и такова моя воля. Поняв, что спорить с ним бесполезно, евнух склонился почти до земли, как драгоценную ткань, проливая на плечи свои роскошные волосы. Довольным этим проявленьем покорности, султан снова обернулся к ромейке, как видно, решившись обратиться к столь занимающему его предмету второй раз. - Если ты говоришь правду, я прикажу перелить самый большой серебряный колокол на монеты и подарю их тебе. Что тебе известно о поимке принца Орхана?
Зоя: Не столько возможность получить целую телегу серебра (а то и две!) придала Зое смелости и красноречия, сколько благосклонное внимание самого повелителя османов. Как она убедилась воочию, ни рогов, ни копыт, у него не наблюдалось, а если султан в мгновение ока непринужденно сменял гнев на милость - так на то он и басилевс. Польщенная тем, что ее слова вовсе не приняли за пустую женскую трескотню, ромейка охотно заговорила: - Один ромей, пленник паши Заганоса, при мне сказал ему, что встретил в Городе принца, которого вы ищете. На нем была ряса, а за то, чтобы выйти за стены незаметно, он дал этому юноше серебряную цепь. Паша, как услышал про это, очень обрадовался, и велел, чтобы парень отыскал ему принца, а чтобы вернее вышло, послал с ним своего отравителя и дал ему вот такую штучку, - Зоя отмерила в воздухе пальцами, какого размера была заветная пластинка, - чтобы проходить караулы. На мгновение она сама удивилась тому спокойствию, с каким рассказывала о пережитом ужасе, словно на самом деле будучи Анной Нотарас, лишь со стороны равнодушно наблюдала за тем, как Заганос запугивает своих несчастных пленников.
Мехмед Фатих: Тяжелые веки молодого султана опустились, скрывая выражение его глаз. Возможно, он не надеялся, что сумеет удержать поток мыслей, словно стая птиц, заметавшийся в ночных небесах разума, возможно пытался сосредоточиться и не упустить ни одной из догадок, что осыпали его подобно облаку перьев. При дворе любой, даже самый беспечный человек знал, что прерывать его мысли в эти минуты не только неразумно, но и опасно, как прятаться в грозу под ветвистым высоким деревом в час, когда небо освещено вспышками зарниц. Но людям, приближенным к молодому владыке, не было нужны ловить его взгляд, чтобы понять его тревоги,- и к таким счастливцам, неизменно угадывавшим порывы темной души сына Мурада, был Шэхабеддин-паша. Возможно, двойственная природа, в той или иной мере свойственная каждому, кто перестал быть мужчиной, и восполнявшая это за счет женственных черт, подсказывала, как лучше ублажать капризы повелителя. Вот и сейчас он без труда прочел желание Мехмеда по повороту его головы, обратившейся в сторону двери и быстрому движению пальцев. Приподнявшись, он сделал шаг к выходу. - Его женщины могут знать,- не то одобряя, не то продолжая некий внутренний монолог, произнес Фатих.- Прикажи привести их сюда... нет, лучше отправляйся сам и выясни, кого наш Великий визирь держит в заключении. Дважды повторять ему не потребовалось. Проводив взглядом гриву темных волос, султан повернулся к Зойке. - Ты хочешь сказать, Заганос-паша, мой Первый советник, впал в безумие и отправил какого-то неверного на поиски принца, доверившись единственно его обещанию? Если бы твой младший брат пообещал матери не лазать в шкатулку со сладостями, которую она доверила ему в руки, ты поверила бы ему? Когда и на кого ты солгала, женщина?
Зоя: - Врать самому султану! Это же совсем ума решиться, - Зоя даже постучала себя по лбу, чтобы Махмед Фатих мог убедиться в том, что уж у нее-то с этим полный порядок. При этом вид у нее был самый умильный, какой обычно бывает у кошки, за спиной у хозяйки успевшей полакомиться сливками. И то правда - когда кира Анна громадила ложь за ложью, она еще не знала, с кем имеет дело. Если же государю османов придет в голову расспросить визиря, бродяжку и отравителя - разве не расскажут они того, что так или иначе подтверждает всю ее историю? Разве что Йоргос мог приоткрыть завесу над подлинным прошлым самозваной дочери Нотараса, но Зоя была почти уверена в том, что ее доброго друга уже нет среди живых. А если бы он и удостоился беседы с султаном, то наверняка подтвердил бы каждое слово - ох, бедный Йорикас...
Мехмед Фатих: Заверения, подобно щербету из чаши, потекшие с розовых губ девицы, несмотря на все ее старания, не опьянили и даже слегка не помрачили разума ее высокородного собеседника. Разум молодого повелителя, столь же извилистый, как коридоры подземных ходов его нового города, кишащий не менее опасными тварями, чем чертоги некогда возлюбивших Византию алхимиков, вникал, сопоставлял и препарировал чужие желания, которые пытались скрыть от него под кружевами слов. - Стало быть, ты не будешь лгать своему господину?- произнес он мягко, но взгляд черных глаз колол, разрывая хитро сплетенные узелки и кружева лжи. Мягким движением султан переместился ближе к ромейке и пальцами маленькой широкой ладони приподнял ее лицо, словно факир или повар, на конце ножа приподнимающий сладкое румяное яблочко.- Отвечай,- требовательно прошептал он, кончиками длинных ногтей царапая кожу.- То, что ты сказала про нашего визиря, было правдой или ложью?
Зоя: - Ни ему, ни господину моего господина! Я рассказала о паше только то, что видела сама... Смотреть прямо в полночно-темные глаза султана казалось опасным, отвести взгляд - значило доказать, что кира Анна лжет, а потому она часто-часто заморгала ресницами, будто снова собиралась разразиться плачем. - Пусть спросят отравителя, пусть спросят того юношу... Клянусь, я повторяю то, что слышала! Женская глупость, которую уже не раз поминали турки в присутствии Зои, была ее лучшим щитом. Простак видит луну и торопится всем поведать, что в небе висит сырная голова. Что удивительного в том, если наложница Махмуда-паши в меру своего разумения истолковала услышанное, отвечая на вопросы грозного государя?
Мехмед Фатих: Ноздри мясистого, похожего на птичий клюв султанского носа дрогнули, когда ромейка принялась в очередной раз уверять его в своей правдивости. Нельзя было сказать, что он сомневался в ее словах или сопоставлял их с увиденным в новом доме своего Первого визиря: нет, как скряга, что откладывает в сундук даже стертые монеты, знаки власти и богатства иноземных владык, покрытые зеленоватой патиной, срезанные по краям жуликами, обуянными жаждой наживы, он копил во вместилищах памяти все, самые нелепые и странные слухи, которые, по капризу, мог извлечь на свет и пустить в дело, подогревая свой гнев и свою страшную ярость. Так было со свергнутым ныне, некогда могущественнейшим визирем Халиль-пашой, так было с его старым другом, метившим на его место. Почему бы теперь слова этой ромейки не могли стать первой горстью в тяжелом, тянущем вниз мешке медяков, которые утопят несокрушимого, но увы, отнюдь не столь безупречного Заганос-пашу? Не отнимая пальцев от ее детского лица и, напротив, усиливая нажим ногтей на обнаженное горло - от них на белой коже уже начинали набегать кровью полукруглые лунки - новый владыка Константинополя приблизил лицо вплотную к доверчивой мордашке плясуньи, и прошептал, окутывая ту мускусом своего дыхания: - Стало быть, ты не сказала нам ни слова неправды... кира Анна? Стало быть, ты готова служить нам, как раньше служила своему басилевсу? Стало быть, я могу доверять каждому твоему слову, от первого до последнего? Он улыбнулся с холодной жестокостью, которая должна была дать ей ощутить на своей шее лезвие палача, и задал последний вопрос: - Что ты хочешь за свою преданность, кира Анна?
Зоя: Возможно, если бы султан не держал Зою за горло, она совершила бы еще какой-нибудь опрометчивый поступок, вроде попытки облобызать сафьяновый сапог Фатиха. Только дева, вскормленная птичьим молоком и миндалем в тиши дворцовых покоев, могла бы сейчас осмелиться просить о вознаграждении; правда и то, что она куда лучше могла бы выразить свои чувства, но все, на что Зое слов не хватило, государь османов мог прочесть в ее взгляде. - Теперь мы все - ваши слуги, господин, - ромейке удалось проговорить это с должной кротостью, но без подобострастия. Анфим и Харитина могли гордиться своей дочерью. - Аллах поставил вас над нами. Очередное - и, очевидно, последнее - предложение покаяться было благополучно пропущено ею мимо ушей. Вряд ли султан в самом деле ожидал, что она будет настолько глупа, чтобы признаться в обмане после того, как изрядно долго морочила ему голову. Скорее, это было если не предложение союза, то обещание не разоблачать мнимую Анну Нотарас... хотя бы на некоторое время.
полная версия страницы