Форум » Город » "Чудесна юность, славно жить, пока ты молод" - 31 мая, Галата, после трех часов дня » Ответить

"Чудесна юность, славно жить, пока ты молод" - 31 мая, Галата, после трех часов дня

Зоя: Время: после трех часов дня Место: второй этаж дворца подесты, Галата

Ответов - 49, стр: 1 2 3 All

Зоя: Поскольку Абдулла не торопился с расспросами, было бы закономерно предположить, будто султан и не требует немедленного ответа - подобно тому, как не ожидал отклика пьяный Анфим, вопрошая, какой козий сын, чтоб добро было его матери, раскачивает форум. Зоя неуверенно поерзала на груде тряпья, сильно обескураженная тем, что не опознала в своем собеседнике султана прежде. Теперь, конечно, становились понятны его самоуверенность и вспыльчивость, так что можно было лишь удивляться тому, что дерзкая ромейка все еще жива. Она лихорадочно соображала, не сболтнула ли чего-то, что могло бы повредить Махмуду-паше, но мудрено было вспомнить все до единого словечка. Оставалось надеяться, что турецкий басилевс так же безнадежно запутался во вранье киры Анны, как и она сама.

Мехмед Фатих: Это молчание, было, по-видимому, истолковано вспыльчивым молодым владыкой в свою пользу, потому что он, недолго выждав, издал громкий удовлетворенный звук. Ближе всего это было к хмыканью, но одновременно походило на похвалу, непонятно только, адресованную готовности ромейки обратиться в истинную веру или же редкому для женщины умению промолчать. - Ты видишь?- насмешливо переспросил он, закинув голову, и малеьнкая шапочка, покрывавшая темные волосы вместо тюрбана, тихо дрогнула. Сдвинув брови, словно еще раз желая выразить неудовольствие и нетерпение от того, что кто-то посмел ослушаться приказа, султан повторил с нажимом, исключающим всяческие возражения. - Я желаю, чтоб нынче же начали снимать колокола со звонниц их храмов. Этот город принадлежит теперь людям Пророка и ни один имам не осмелится восхвалять своего ложного Бога там, где будут взывать к покорности Творцу. Такова воля Всевышнего и такова моя воля. Поняв, что спорить с ним бесполезно, евнух склонился почти до земли, как драгоценную ткань, проливая на плечи свои роскошные волосы. Довольным этим проявленьем покорности, султан снова обернулся к ромейке, как видно, решившись обратиться к столь занимающему его предмету второй раз. - Если ты говоришь правду, я прикажу перелить самый большой серебряный колокол на монеты и подарю их тебе. Что тебе известно о поимке принца Орхана?

Зоя: Не столько возможность получить целую телегу серебра (а то и две!) придала Зое смелости и красноречия, сколько благосклонное внимание самого повелителя османов. Как она убедилась воочию, ни рогов, ни копыт, у него не наблюдалось, а если султан в мгновение ока непринужденно сменял гнев на милость - так на то он и басилевс. Польщенная тем, что ее слова вовсе не приняли за пустую женскую трескотню, ромейка охотно заговорила: - Один ромей, пленник паши Заганоса, при мне сказал ему, что встретил в Городе принца, которого вы ищете. На нем была ряса, а за то, чтобы выйти за стены незаметно, он дал этому юноше серебряную цепь. Паша, как услышал про это, очень обрадовался, и велел, чтобы парень отыскал ему принца, а чтобы вернее вышло, послал с ним своего отравителя и дал ему вот такую штучку, - Зоя отмерила в воздухе пальцами, какого размера была заветная пластинка, - чтобы проходить караулы. На мгновение она сама удивилась тому спокойствию, с каким рассказывала о пережитом ужасе, словно на самом деле будучи Анной Нотарас, лишь со стороны равнодушно наблюдала за тем, как Заганос запугивает своих несчастных пленников.


Мехмед Фатих: Тяжелые веки молодого султана опустились, скрывая выражение его глаз. Возможно, он не надеялся, что сумеет удержать поток мыслей, словно стая птиц, заметавшийся в ночных небесах разума, возможно пытался сосредоточиться и не упустить ни одной из догадок, что осыпали его подобно облаку перьев. При дворе любой, даже самый беспечный человек знал, что прерывать его мысли в эти минуты не только неразумно, но и опасно, как прятаться в грозу под ветвистым высоким деревом в час, когда небо освещено вспышками зарниц. Но людям, приближенным к молодому владыке, не было нужны ловить его взгляд, чтобы понять его тревоги,- и к таким счастливцам, неизменно угадывавшим порывы темной души сына Мурада, был Шэхабеддин-паша. Возможно, двойственная природа, в той или иной мере свойственная каждому, кто перестал быть мужчиной, и восполнявшая это за счет женственных черт, подсказывала, как лучше ублажать капризы повелителя. Вот и сейчас он без труда прочел желание Мехмеда по повороту его головы, обратившейся в сторону двери и быстрому движению пальцев. Приподнявшись, он сделал шаг к выходу. - Его женщины могут знать,- не то одобряя, не то продолжая некий внутренний монолог, произнес Фатих.- Прикажи привести их сюда... нет, лучше отправляйся сам и выясни, кого наш Великий визирь держит в заключении. Дважды повторять ему не потребовалось. Проводив взглядом гриву темных волос, султан повернулся к Зойке. - Ты хочешь сказать, Заганос-паша, мой Первый советник, впал в безумие и отправил какого-то неверного на поиски принца, доверившись единственно его обещанию? Если бы твой младший брат пообещал матери не лазать в шкатулку со сладостями, которую она доверила ему в руки, ты поверила бы ему? Когда и на кого ты солгала, женщина?

Зоя: - Врать самому султану! Это же совсем ума решиться, - Зоя даже постучала себя по лбу, чтобы Махмед Фатих мог убедиться в том, что уж у нее-то с этим полный порядок. При этом вид у нее был самый умильный, какой обычно бывает у кошки, за спиной у хозяйки успевшей полакомиться сливками. И то правда - когда кира Анна громадила ложь за ложью, она еще не знала, с кем имеет дело. Если же государю османов придет в голову расспросить визиря, бродяжку и отравителя - разве не расскажут они того, что так или иначе подтверждает всю ее историю? Разве что Йоргос мог приоткрыть завесу над подлинным прошлым самозваной дочери Нотараса, но Зоя была почти уверена в том, что ее доброго друга уже нет среди живых. А если бы он и удостоился беседы с султаном, то наверняка подтвердил бы каждое слово - ох, бедный Йорикас...

Мехмед Фатих: Заверения, подобно щербету из чаши, потекшие с розовых губ девицы, несмотря на все ее старания, не опьянили и даже слегка не помрачили разума ее высокородного собеседника. Разум молодого повелителя, столь же извилистый, как коридоры подземных ходов его нового города, кишащий не менее опасными тварями, чем чертоги некогда возлюбивших Византию алхимиков, вникал, сопоставлял и препарировал чужие желания, которые пытались скрыть от него под кружевами слов. - Стало быть, ты не будешь лгать своему господину?- произнес он мягко, но взгляд черных глаз колол, разрывая хитро сплетенные узелки и кружева лжи. Мягким движением султан переместился ближе к ромейке и пальцами маленькой широкой ладони приподнял ее лицо, словно факир или повар, на конце ножа приподнимающий сладкое румяное яблочко.- Отвечай,- требовательно прошептал он, кончиками длинных ногтей царапая кожу.- То, что ты сказала про нашего визиря, было правдой или ложью?

Зоя: - Ни ему, ни господину моего господина! Я рассказала о паше только то, что видела сама... Смотреть прямо в полночно-темные глаза султана казалось опасным, отвести взгляд - значило доказать, что кира Анна лжет, а потому она часто-часто заморгала ресницами, будто снова собиралась разразиться плачем. - Пусть спросят отравителя, пусть спросят того юношу... Клянусь, я повторяю то, что слышала! Женская глупость, которую уже не раз поминали турки в присутствии Зои, была ее лучшим щитом. Простак видит луну и торопится всем поведать, что в небе висит сырная голова. Что удивительного в том, если наложница Махмуда-паши в меру своего разумения истолковала услышанное, отвечая на вопросы грозного государя?

Мехмед Фатих: Ноздри мясистого, похожего на птичий клюв султанского носа дрогнули, когда ромейка принялась в очередной раз уверять его в своей правдивости. Нельзя было сказать, что он сомневался в ее словах или сопоставлял их с увиденным в новом доме своего Первого визиря: нет, как скряга, что откладывает в сундук даже стертые монеты, знаки власти и богатства иноземных владык, покрытые зеленоватой патиной, срезанные по краям жуликами, обуянными жаждой наживы, он копил во вместилищах памяти все, самые нелепые и странные слухи, которые, по капризу, мог извлечь на свет и пустить в дело, подогревая свой гнев и свою страшную ярость. Так было со свергнутым ныне, некогда могущественнейшим визирем Халиль-пашой, так было с его старым другом, метившим на его место. Почему бы теперь слова этой ромейки не могли стать первой горстью в тяжелом, тянущем вниз мешке медяков, которые утопят несокрушимого, но увы, отнюдь не столь безупречного Заганос-пашу? Не отнимая пальцев от ее детского лица и, напротив, усиливая нажим ногтей на обнаженное горло - от них на белой коже уже начинали набегать кровью полукруглые лунки - новый владыка Константинополя приблизил лицо вплотную к доверчивой мордашке плясуньи, и прошептал, окутывая ту мускусом своего дыхания: - Стало быть, ты не сказала нам ни слова неправды... кира Анна? Стало быть, ты готова служить нам, как раньше служила своему басилевсу? Стало быть, я могу доверять каждому твоему слову, от первого до последнего? Он улыбнулся с холодной жестокостью, которая должна была дать ей ощутить на своей шее лезвие палача, и задал последний вопрос: - Что ты хочешь за свою преданность, кира Анна?

Зоя: Возможно, если бы султан не держал Зою за горло, она совершила бы еще какой-нибудь опрометчивый поступок, вроде попытки облобызать сафьяновый сапог Фатиха. Только дева, вскормленная птичьим молоком и миндалем в тиши дворцовых покоев, могла бы сейчас осмелиться просить о вознаграждении; правда и то, что она куда лучше могла бы выразить свои чувства, но все, на что Зое слов не хватило, государь османов мог прочесть в ее взгляде. - Теперь мы все - ваши слуги, господин, - ромейке удалось проговорить это с должной кротостью, но без подобострастия. Анфим и Харитина могли гордиться своей дочерью. - Аллах поставил вас над нами. Очередное - и, очевидно, последнее - предложение покаяться было благополучно пропущено ею мимо ушей. Вряд ли султан в самом деле ожидал, что она будет настолько глупа, чтобы признаться в обмане после того, как изрядно долго морочила ему голову. Скорее, это было если не предложение союза, то обещание не разоблачать мнимую Анну Нотарас... хотя бы на некоторое время.



полная версия страницы