Форум » Город » "Regnabo, Regno, Regnavi, Sum sine regno" - 31 мая, Галата, около четырех » Ответить
"Regnabo, Regno, Regnavi, Sum sine regno" - 31 мая, Галата, около четырех
Франческо ди Пацци: Место: близ дома графини ди Барди [more] * "Regnabo, Regno, Regnavi, Sum sine regno - (лат) Я буду царствовать, я царствую, я царствовал, есмь без царства надпись на средневековом изображении Колеса фортуны.[/more]
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Франческо ди Пацци: Орхан... Имя, как выдох или треск ореховой скорлупы. Врасплох. Ди Пацци едва удержал восковую любезность посмертной маски на физиономии. "Другой Франческо" едва не разошелся по швам, как сгнившая мешковина, выпуская на свет волосатую ненасытную сольпугу*, создание, которым на самом деле и являлся этот человек, впрочем, он был слишком самовлюблен и лжив, чтобы вблизи рассмотреть тварей, населявших его холеную утробу. Старинная сумеречная игра, паучьи шахматы "он знает, что я знаю, что мы не знаем, что они знают", недомолвки и околичности запутала его, повела по кривой, Послеполуденной одурью веяло по саду, будто на грядах его, Лукреция в подражание Медее выращивала только черный паслен, белену-бешенку и дурман-траву болиголов. Не стоило говорить деспоту о том, что Франческо известно, что раненый опоенный мужчина мается в полубреду на горячих простынях постели ноблессы ди Барди, и о чем беседовали двое - он сам и женщина на пролете лестницы, поспешно, не глядя друг другу в глаза - но голова к голове, как мимолетные любовники. И как далеки были рваные короткие фразы по тоскански от любовного воркования. Планы на этот счет были еще неясными, бесформенными, видимыми будто в дымной пелене, но уже рождавшие привычные для ватиканского наемника чувства: честолюбие, алчность и тягучее, горьковатое, как горный мед, растленное сладострастие, которое он испытывал даже при помысле о возможном предательстве, убийстве в спину или ином низком преступлении. В этом он не любил признаваться даже себе самому - нелепая подспудная привычка, вроде придури человека, который любит нюхать подгнившие яблоки или собственные подмышки. Когда деспот произнес имя принца, ди Пацци почудилось, что его застигли за рукоблудием в нужнике или грошовым воровством, хребет обожгло холодком. Но ни на чуть зарумянившемся, слишком сытом для военного времени лице, ни на жестах, подобострастно округлых и плавных эти раздумья не отразились никак. - Храни Господь ныне и присно и вовеки веков владыку Константинополя. - почтительно отозвался он - Высшая награда для меня - служить вашему дому. Франческо осторожно заметил: - Вы совершенно правы, кир Тома, говоря о принце. Смею заметить, я слышал, Орхан и его отряды храбро оборонялись вместе с защитниками Города. И права его на османский престол весьма серьезны, если не ошибаюсь... * сольпуга- фаланга, верблюжий паук. У сольпуги отсутствует рефлекс насыщения.
Фома Палеолог: Увлеченный мыслями о будущем отмщении и господстве, словно школьник, с не меньшим упоением смакующий в воображении будущее отмщение, чем прелести какой-нибудь продажной красотки, Фома не заметил бы порывов собеседника, даже если бы они и проявились, как тень в ярком свете дня. Он был там, в грядущем, под развевающимися знаменами, под крики благословений и радости возвращающий истерзанному Константинополю власть Христа, благоволение Папы Римского, и, что самое главное - законную, богопомазанную, единственно возможную власть Палеологов. Зрелище это было настолько пленительным - синее небо, которое наделяло крыльями, звало в полет, белоснежные стены, сверкающие в солнечном блеске, летящие под копыта коня цветы и шумно трепещущие флаги на стенах - что свет будущего триумфа озарил лицо грека ярче, чем все солнце сегодняшнего дня и все пожары минувшей ночи. Доселе ему удавалось лишь участвовать в мелких стычках между ромеями и ахеянами, привычных для средней Европы, да и для Азии соседских драках: кто у кого отберет кусок земли, полуразрушенную башню, виноградник. Да, ему доводилось во главе победоносных отрядов ступать под своды покоренного города, но - что были эти сумрачные, в поту и пыли обретенные завоевания в сравнении с блеском и славой, которая выпадет на долю отвоевателя Константинополя. Быть может, в том и был божий промысел, ведь, останься в живых его брат, Константин, удержи ромеи стены священного города - ему одному выпала бы честь пожать золотые колосья и лавровые ветви победы. Теперь же - ах, какой в этом был символ!- утраченное в боях отцом, бритьями надлежало обратно заполучить ему, последнему в роде, ему, на кого, если и смотрели европейские братья, то как на мелкого барона, младшего брата обнищавшего императора. Господь, приведи, чтобы все было именно так! Да, в мыслях своих он уже воссел снова на укрытый багрянцем престол отца, и сажал на трон турок, покоренных, разбитых, во всем подчиненных его воле, того, кто с детства был пленником и заложником их дома. - О, права Орхана на власть в османском государстве были весьма серьезны, особенно если бы их подкрепили его доходы из его владений в Струме,- отвечая скорее на свою мысль, чем на слова собеседника, проговорил он, едва понимая, что этим стремительно убавляет его вес, ведь владения эти давно были конфискованы молодым и жадным султаном.- Но мне приходилось слышать, что Магомет весьма не ладит со своим первым советником, Халилем-пашой. Говорили, что патриарх состоял с ним в долговременной переписке, и что Великий визирь был весьма озабочен самонадеянностью и замыслами своего юного повелителя. Не сомневаюсь, что теперь он беспокоится о них еще больше.... теперь, когда верх взяли его враги во главе с Заган-пашой. Думаю, он будет куда как сговорчив, если речь зайдет о его месте советника при повелителе, а то и о его голове.
Франческо ди Пацци: ... "а то и о его голове"... Ди Пацци слушал внимательно. Часть из сказанного деспотом, ему было известна, часть он узнал впервые, но только утвердился в мысли о том, что Лукреция была более чем права - сейчас, на втором этаже casa Барди, в спальне с притворенными ставнями, блуждал в лабиринтах дурманного бреда дорогой гость. Весьма дорогой. Райский фазан немалой цены. Всего один вопрос: в каком виде он ценнее: как живая диковина или как битая дичь в пере. Халиль-паша. Франческо слышал об этом человеке, но события прошлого месяца, а особенно последних дней, явственно подтверждали намерения и решительный нрав молодого султана. Вряд ли, опьяненный кровавым триумфом, Магомет станет церемониться с нелюбимым советником, который к тому же замаран подозрением в измене. Достаточно и тени сомнения, чтобы шея опального царедворца узнала, сколько весит зад. Чаши весов Константинополя утратили равновесие и плясали суетно, то вверх, то вниз. Спокойствия в ближайшее время ждать не приходилось. И уже не мерные гири на медных плошках - а золото и мертвые головы, пепел сожженных грамот и плесневое военное зерно. Усталое от перенесенных мытарств лицо Фомы Палеолога помолодело, будто озаренное изнутри, о чем он помышлял в этот час, ди Пацци даже не гадал. Когда деспот умолк, он не сразу, выдержав учтивую паузу, молвил, со всей возможной кротостью и вкрадчивостью: - Если я верно разумею ваши слова, кир Тома, то значит и в стане нехристей есть люди, которым не по нраву свершившееся злодейство и кощунство, а уж тем паче его нечестивый зачинщик, да поразит его мечом огненным Архангел Михаил. Среди захватчиков сыщутся слабые души, это на руку. Они могут пожрать чудовище изнутри, как черви – Ирода. Ди Пацци почти наяву узрел мысленным взором резкие скулы кардинала Пикколомини, подковку тонких губ (вечно у гуманиста, интригана и князя церкви такое выражение лица, будто под нос ему подсунули навоз) и особо – епископский перстень с распятием и папским гербом на правой по-ящеричьи сухой руке. «Топорно работаешь, сын мой. Искусство беседы с высшими мира сего есть материя тонкая, вроде вышивания по живой коже. Сколько раз тебе говорено – учись вежеству прилежно, смакуй мастерство стратегии, заходи издали, спеши медленно. Это тебе не по кабакам и лупанарам глотки рвать и кишки выпускать из болванов на заказ. Неужто я ошибся в выборе моего ловца человеков.. Прав был кардинал Маффеи. Надо было посылать на восток душку Альберто. Он, конечно, супротив тебя боец никудышный, но зато обучен грамотно вращаться в сферах, миловиден и обаятелен. Да и помоложе будет... А тебе самое место в брави*, с чего начинал, тем и закончишь. Иди, сын мой, и больше не греши.» Франческо внутренне передернулся и отогнал прочь докучный начальственный призрак, и в который раз поклялся себе, что если выйдет фортуна вернуться в Рим, куриального нотария и мелкого доносчика "душку" Альберто, который уже давно дышал ему в спину, без шума отправит в Тибр, чтобы глаза не мозолил хорошему человеку. Упомянув кончину Ирода, Франческо тут же покончил с опасным велеречием, и, возвращаясь мысленно к Орхану, добавил скорбно: - Наверняка по следам принца, буде он спасся и не лжет о том молва, а равно и других беглецов, будут посланы ищейки. Хвала Господу, что Он дал Галате временное затишье и передышку. Иногда несколько часов решают больше, чем годы. Ди Пацци снова скромно прикусил язык, отдавая решение и право приказа на милость высокородному собеседнику, не осмеливаясь сболтнуть лишнего, дабы не вызвать опасений и раздражения и не спугнуть эфемерный проблеск надежды *Бра́ви (итал. bravi — смелый) — название в разных землях разного рода смельчаков, готовых на всякие злодейства. В прошлом в Италии именем брави назывались целые шайки удалых людей, за условленную плату совершавшие всякого рода преступления, не стесняясь ни временем, ни местом. Браво — эпитет вора и мошенника.
Фома Палеолог: Если кир Фома и видел перед собой кого-то в этот момент, то только хищное лицо и горящие, словно у гончего пса в предвкушении добычи, глаза турка, бросившегося следом за ним к окну опочивальни басилисы. В пальцах его словно бы вновь затрепетала сталь клинка, по оплошности - ах, такой досадной оплошности!- миновавшая сердце опьяненного победой завоевателя. Если все они таковы, безумцы с пылающим алчностью взором, то вернуть град Константинов будет так же тяжело, как некогда было тяжело отбить Иерусалим,- да и отбив, как скоро носители Креста вновь потеряли его? Пускай деспоту не судьба была застать на стенах гулкий, визгливый, неукротимый напор османских орд - на дне его глаз, казалось, навеки отпечатался отсвет перамского пламени и лица нелюдей, искаженные злобным торжеством, больше похожие на маски демонов. Это видение было столь осязаемо и близко, что день вокруг на мгновенье померк, а в глазах защипало, словно свежий ветерок, напоенный ароматом цветов, на краткий миг бросил в лицо Фоме смрад и копоть пожарища. - Два дня назад, мессер, мне довелось видеть, как османы расправляются со слабыми и неугодными,- сам не замечая, что ответил собеседнику без прежней княжеской снисходительности, проговорил ромей.- И сердце мое подсказывает, что отсрочка эта лишь перерыв, который хозяин дает овце или корове, прежде чем снять с нее руно до самой кожи или же отправить под нож мясника. Галата не знала ни ужасов войны, ни голода, и получила султанскую милость, однако, мнится мне, что слово его так же нетвердо, как ткань его знамен, и столь же изменчиво, как луна, что проклятые турки избрали своим символом. Народ вероломный и лукавый,- неточно процитировал деспот Святое Писание, ничуть не смущаясь, что определение сие относилось к женскому полу. - И да, я не сомневаюсь, что голова принца Орхана весит сейчас много и мало для того, кто рассылает во все стороны своры рыскающих собак. Мало - потому что прервать ее возможно одним коротким ударом; много - потому что доведенные до отчаяния, люди способны на многое, а Халиль-паше, воистину, день и ночь следует молиться о том, чтоб шапка Великого визиря от него не перекочевала к другому, ведь снимут ее не просто с волосами, а с самой головой. Как вы уверены в том, что принца разыскивают убийцы, посланные султаном, так и я убежден, что по его следу идут люди, посланные Первым визирем.
Франческо ди Пацци: Перемена тона деспота не изменила ни позы, ни почтительного отношения ди Пацци к родовитому собеседнику. Он запоминал каждое слово, с отстранённым бесстрастным любопытством прикидывал расстановку сил. Над садом Лукреции в сонной смальтовой просини сотворялись и тянулись к северо-западу многоярусные парусные облака. Еще не остыла окалина недавно пережитых киром Тома битв, не затянулись раны, и плотные, как кулаки, розы в соломенной оплетке на кустах, были столь же красными, мясными и душными, как кровь на камнях великого города, на белых коронованных башнях его - как цвет нового знамени на крепях. Франческо мягко заметил, не боясь допустить ошибки: - Так, если я вновь правильно вас понимаю, Халиль-паша жаждет видеть Орхана? Ежели я неправ, простите невежество чужаку. Как знать, кто первым из доезжачих достигнет цели. В игру вступили разноречивые силы, баланс был слишком неустойчив, князь ахейский был совершенно прав, сравнивая Галату с тучной коровой у ворот бойни. И опять таки - сократическое несоответствие сущего: что более будет выгодно туркам - сгоряча зарезать скотину или перебить клейма, вставить усмирительное кольцо в нос и доить, доить, не жалея вымени, пока в подойник не хлынет кровавое золотое молоко. Ди Пацци с прежней осторожностью продолжил: - Наверняка даже в эту лихую годину у принца имеются сторонники... Могут ли они быть полезны вашей фамилии... Фраза прозвучала не то вопросительно, не то раздумчиво, Франческо старался быть лишь эхом странной нелегкой беседы в саду, ничем лишним не тревожа помыслов деспота и не преступая ни на йоту дозволенных статусных границ.
Фома Палеолог: Вопрос: отчего это негоциант так хорошо разбирается в политике - уделе принцев и дожей, мужей знатный и образованных - в эту минуту не возник в голове Фомы. Да и в самом деле, мало ли из тех, кто смолоду отсчитывал деньги в темной лавке, вышло правителей и завоевателей - и разве так уж мало завоевателей и воителей шли вперед под развернутыми знаменами с целью иной, кроме как напитать свои земли и свою душу сладко звенящими данаиными* дождями? Да и Византия - не потому ли, словно царевна, заточенная в башне, влекла к себе иноземных женихов, что подол ее одежд омывали берега двух морей, и пролива - водного пути, связывавшего Европу с Азией? Куда больше рвавшегося к отмщению, к возвращению на престол отца и деда, уже грезившего армиями и двуглавыми орлами знамен Фому волновало сейчас выговориться, излить на кого-то, готового слушать, свое отчаяние и надежду. - Халиль был если не добрым другом, то верным союзником моего отца и моего старшего брата. Думаю, если он узнает, что появился шанс сменить верховного владыку: ни для кого не секрет, что между ним и Магометом пробежала черная кошка. Нужно лишь узнать пути к нему и найти отважного человека, кто не побоится рискнуть жизнью и снестись с Великим визирем. У меня есть человек, готовый на это, но, боюсь, ненависть к туркам сделает его дурным дипломатом... да и вес его не таков, чтобы давать ему подобное поручение. * если вдруг кто не помнит, Зевс явился к Данае в виде золотого дождя. Хотя не думаю, что такие есть
Франческо ди Пацци: Князь ахейский сам того не зная, дарил собеседнику бесценные богатства, будто смарагды с пальцев стряхивал. Все равно что в жажду напоили ледяной, до ломоты во лбу, водой. Ди Пацци, чтобы не спугнуть внезапные милости этого кастальского ключа, дышать боялся. Стоял неловко, потупясь, как влюбленный болван с фиалками у запертых ворот жестокой девицы. Значит неясные слухи о хорошо оплаченной приязни Халиля-паши к ромейскому двору имеют под собой весьма прочную почву. Франческо снова смиренно дождался, когда деспот закончил свои речи: - Счастье, кир Тома, что есть человек, способный выполнить ваше поручение, но неужели ненависть к туркам не превышает его любви к вам? И он не будет соблюдать осторожность, хотя бы из тех соображений, что знает какова цена вашего задания. А вот его положение. Смею заметить, это серьезный недостаток. Но, быть может, и он преодолим? Осмелюсь предположить, что в этом деле Халиль-паша будет рад принять ваши важные вести даже от низшего из низших. Буде этот низший умен, сметлив и храбр. Он незаметно облизнул сухие обметанные губы (в левом углу рта саднила запекшаяся с ночи корка сукровицы). - Дело выходит сложное, главное понять, что нехристи предпримут дальше. Слышал о фирмане, запрещающем дальнейшие бесчинства. Бирючи кричали на углах. Не верю их словам ни на грош, но пока они кое-где держат затишье. Да и город еще не знают так, как знают его уроженцы. Как вор, который ворвался в чужой дом - грабит, гадит, отравляет собой все, к чему прикоснулся, но не знает всех изгибов, схронов и чуланов чужого жилища. И за любым поворотом его может ударить в горло даже подросток или женщина с серпом. Carpe diem...*. И совсем уж безнадежно понурившись - хоть сейчас под нож или под оплеуху высокородной длани, ди Пацци проговорил: - Все, о чем я говорил - в силе. Если вам, кир Тома, угодно будет испытать меня в любом деле, полезном вашему дому - я готов. На тяжелую полураспустившуюся розу, полную капель с недавней поливки опустился медно-полосатый шмель, низко загудел. Роза открылась влажно навстречу его вторжению. В голове Франческо навязчиво, как жужжание шмеля, или уханье масличного жома, крутилась горациева фраза: - Tu ne quaesieris, scire nefas, quem mihi, quem tibi finem di dederint, Leuconoe**, * Carpe diem - Лови день. **Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя, нам знать не дано, какой конец уготовили тебе и мне боги..
Фома Палеолог: Если ромей одаривал своего собеседника исмарагдами, то слова мессера ди Пацци были для князя ахейского подобны переливчатым опалам, которые греки издавна ценили выше многих самоцветов и называли надежды. К несчастью, часто оказывалось, что она оборачивалась ложью и миражом, поэтому его радужные краски, красивые словно любовь, очень скоро сделались символом обмана. И этот обман сейчас, словно сладкую отраву, с жадностью поглощал младший из сыновей Мануила. Положение собеседника и то, что тот стал поверенным тайн, еще вчера казавшихся киру Фоме кощунственными, не то, что не смущалось - сейчас оно уже казалось главным преимуществом. Ди Пации, негоциант, стоял слишком низко в глазах наследника престола и возможного правителя города, что гордо именовал себя вторым Римом; словно прибитый к берегу Золотого рога листок, он должен был стать записью неисповедимых надежд князя ахейского - и завтра унестись холодными темными водами прочь, вместе с брызгами неосторожных слов. Подобно многим попутчикам, видимым впервые и единственный раз в жизни, латинец должен был послужить черновиком, который рука слуги с равнодушием бросит в камин, так и не поведав ни одному человеку о запечатанных на нем планах. Строки Горация, обращенные к неизвестной деве, заставили деспота лишь выше поднять голову. - Nequiquam Veneris praesidio ferox, Pectes caesariem grataque feminis Imbelli cithara carmina divides...** - Рим, возможно, и последовал бы совету своего любимого певца, призывающего к терпению,- произнес деспот с достоинством, которому позавидовал бы и правящий монарх, потерпевший предательское поражение на поле боя,- Рим, но не Греция. От нас римляне, да и вся Европа научились и узнали, что такое подлинная свобода, эллины первыми возвестили миру о победе разума над варварским началом. Мои люди преданы мне настолько, как того заслуживает кровь владык, восприявших крест Иисуса Христа, и знает, что защищает не единственно честь своего господина, но честь и славу всех последователей Христовых. Стремиться же понять замыслы сарицин - значит уподобиться им, спуститься до уровня зверей. Все их помыслы состоят в том, чтоб убивать и грабить, насиловать наших девиц и предавать поруганию церкви Господни. На моих глазах дочь одного из советников моего отца вернулась из стана этих извергов обесчещенной - и я молю Творца, чтоб их нападение положило конец позору, которому она была обречена. Нет, мыслить, как они, угадывать их намерения - дело, недостойное того, кто желает оставаться человеком и сохранить свой человеческий облик. Только одна смерть, смерть и отмщение заставят их почувствовать страх и вспомнить, что их место - в Геенне огненной, в жалких домишках у костра. Увлекшись своей яростной проповедью, деспот и сам не понимал, что отрицает очевидность и что речи его столь же далеки от жизни, как мечты о любви едва расцветшей девицы. Но остановиться было выше возможностей: вся желчь и горечь, накопившаяся за время с начала осады, даже нет - со времени дикого, неосторожного поступка его старшего брата, раз найдя путь, спешила выплеснуться наружу. * римляне называли опал cupid paederos ** Зря, Венеры кичась помощью, будешь ты Кудри гребнем чесать и невоинственной Цитрой песнь услаждать, жëнам любезную... Ода I.XV, представляющая собой обращение к Парису, троянскому царевичу. Еще раз напоминаю, что в Европе того времени троянцев считали предками осман.
Франческо ди Пацци: Далека от жизни только смерть, оглянешься, а она уже стоит в дверях, смотрит исподлобья. И на одних весах меряет слова едва расцветшей девицы о любви и поруганного наследника о царстве. А кто сказал, что она не будет любящей и любимой, а кто сказал, что он или его потомки не познают тягости царства? Когда еще любить, как не в расцвете, когда еще царствовать, как не после единичного поражения? Именно поэтому слова деспота о мести, свободе и надежде не казались Франческо пустыми, той самой медью звенящей или кимвалом звучащим из послания Павла. Кем бы он ни казался собеседнику, ватиканский наемник старался стать еще ниже, скромнее и неприметнее, ибо нет ничего лучше, чем быть имяреком, прохожим, портретом неизвестного, случайным очерком профиля на фреске. Особенно, когда багрянородному нужно выговориться до дна. Да еще и после стольких передряг. Эллинское наследие Франческо ценил измлада, еще со времен кружка Николо Николли и Филельфо,. Последний, один из его наставников в античной премудрости, служил в 1420 году послом в Константинополе, вывез оттуда немало рукописей, которые были признаны негодными для императорской библиотеки (куда они смотрели, porca Madonna?).Он немало рассказывал о здешних обычаях и древностях. Вечный скиталец Филельфо, переводчик Гомера, тезка Франческо, беспутный и мудрый наставник сиенских школяров. Не ты ли держал у сердца колючую ветку пинии, сорванную в саду близ церкви Хора, и даже вполпьяна сквернословил по-гречески так, что новички умилялись "Просто любо смотреть, как он сидит за столом, такой античный!"*... Тогда, в горчичной темной Сиене, молодые много пили, много любили, много спорили. Какой ветер - северный или восточный растрепал, пролистывая, на столе в пустом саду кое-как сшитые страницы рукописи "Флорентийские беседы об изгнании". Или вовсе сожжена и утеряна книга. Какие к дьяволу книги, когда и в Европе и в ромейских землях кроме чистогана, резни и вранья ничего не осталось, все выгорело и выпарилось до смрада, как моча в алхимической колбе. Желтый, тяжелый горький осадок. Франческо слушал, запоминал, улавливал, как болотная росянка - трепет мотылька малейшее слово собеседника. Мир вокруг был полон символов: воображаемые опалы и смарагды, белесый зонтик ядовитой цикуты, преклонившийся к мраморной стене, утешивший свою похоть павлин, если верить Александрийскому физиологу не только символ царственной гордыни, но и птица, предвещающая появление предателя. Схоластика, схоластика, миниатюры Александрийского физиолога. Ди Пацци исподтишка, чтобы ничем не нарушить хрупкой устоявшейся конфиденции наблюдал за переменой лица деспота, кивал в ответ на его слова - и верил. И не верил одновременно. Странное двойственное состояние, когда ноги на земле прочно, но голова в небе - и да, понимаешь задним числом, что Константинополь потерян, как Иерусалим, но видятся, в тумане, вдали, боевые кони и гулкие барабаны на холме и черные ряды пехоты. Но что за война чудилась ди Пацци, он точно сказать не мог. - Да, смерть! - эхом отозвался он на слова князя ахейского - Смерть для них единственная плата. Вы правы, не будем уподобляться скотам, разве сарацины могут мыслить - не более чем, гиены, которые не имеют ни разума, ни пола. Халиль. Орхан. Магомет - мысленно Франческо расставлял акценты, будто нанизывал узнанное на прочную нить. Он втайне воздал должное туркам, которые свершили взятие Города, как трудную, умно подготовленную жатву. Как знать, что будет дальше. Фортуна переменчива. Он замер, будто слуга в ожидании приказа, не смея с виду мешать ходу мысли собеседника, который был волен решить свой дальнейший шаг. Лишь молвил тихо: - И есть преданные вашему делу люди не только здесь, но и у папского престола. * Филельфо(Франческо Filelfo или Philelfus; 1398—1481) — итальянский гуманист, в 1420 г. был секретарем венецианского посла в Константинополе **Прямая цитата XV века из описания гуманиста, знатока греческого, звучащая весьма современно, очевидно восторженные граждане во все века были хороши. *** В некоторых странах павлин считается предвестником неприятностей: его перья называются глазами дьявола и предупреждают о присутствии предателя.
Фома Палеолог: Случается так: беспечные родители, желая развлечь дитя рождественской сказкой, повествуют ему с тайным видом о том, что с небес должна спуститься окруженная сиянием святая Лючия, сопровождаемая сонмом златокудрых ангелков, и с кроткой молитвой поднести замершему от восторга младенцу дары за кротость и послушанье родителям. И вот уже отгремели пушечные залпы и фейерверки, отпели мальчики, облаченные в белое, с бумажными крыльями за спиной, отплясали по улицам и дворам попрошайки-плясуньи; уже звонарь карабкается по бесконечной змее лестницы с каменными чешуйками ступеней, уже прокашливаются певчие на хорах, готовясь восславить бога в утренней литургии - а невинные детские глаза все еще нет-нет, да обращаются к позлащенным небесам в ожидании чуда, в уповании на милость, которая должна снизойти с него вместе с лучами нового солнца. Фома давно уже не был невинным ребенком, в смутном ожидании чуда готовым рукоплескать Deus ex machina, но последние слова собеседника возымели над ним ту же власть, что потайные рассказы родителей. - Да, у престола,- прошептал он, поневоле обращая глаза к лазурной синеве, распахнутой над их головами и не возмущенной ни единым пятнышком, ни единой морщинкой в бездонной выси.- Папа не оставит без помощи единоверцев, долг христианина не позволит ему равнодушно взирать на мучения пострадавших за христову веру. Да, многие желают, чтоб православие сгинуло, было истреблено на корню чужими руками - но кому как не Папе знать, что мы, Второй Рим, были его щитом и мечом против нехристей, и, потеряв нас, он откроет им путь в Европу. Куда, как не в сердце нашей веры, будет обращен потом их удар? Ободренные нечистой победой, варвары ринутся к Престолу Господню, сметая все на своем пути. Новые гунны, новое падение империи... христианский мир вновь погрузится в хаос! Он не может не понимать этого! Не пройдет и трех месяцев, как к стенам города двинутся армии, орудия, корабли!
Франческо ди Пацци: Господь милосердный, сколько же внутренней силы и жаждущей надежды было в этом невысоком человеке. На миг Франческо поверил его словам, и даже представил себе лучезарную и во всех отношениях прекрасную картину. Николай V в тройной короне, бело-золотой яйцевидной тиаре плавно помавает волнистыми белыми рукавами с балкона, гулко бухают римские колокола, маленькие девочки в белых рубашках до полу, с распущенными волосами бегут по улицам, рассыпая из корзин лепестки белых роз, небо бело от зноя, под папским балконом, обнявшись, как братья, пьют из белой алебастровой чаши белое вино два кондотьера - Малатеста и Монтефельтро, и Папе салютует оружием несметное войско - объединившиеся добровольцы из Флоренции и Пизы, а в порту Чивитавеккья, уже ждет ополченцев единый флот внезапно возлюбивших друг друга Генуи и Венеции. Стальные нагрудники, украшенные золотыми львиными головами и грифонами, павлиньи султаны на шлемах, белые кормленные боевые лошади. И впереди - стремя о стремя, два юных полководца - побратимы из Перуджи: юный Бальони и зрелый Одди*, которые не сводят друг с друга влюбленных и преданных глаз. И оплачивают поход бескорыстно объединившиеся банки Медичи, Пацци и Альбицци. Особенно Альбицци. Слишком много белого цвета, слишком много ладана, мирры и благодати. Ди Пацци даже несколько задохнулся от такой перспективы, подумал и убрал из своей фантазии девочек с лепестками. Они совершенно лишние, бегают, мокрохвостки, в исподнем, как в банную субботу, а вокруг солдатня. Решил было девочек заменить мальчиками, но и этот трюк не прошел - все таки в грезах присутствовал безумный Малатеста, чье родовое имя, Дурная Голова, имело под собой все основания и старый лис Козимо Медичи. Далеко ли до греха. Ди Пацци деликатно откашлялся, и произнес: - Второй Рим не останется без помощи, уверяю Вас. Мне часто приходилось бывать в кругах близких к курии, по торговым делам. Год назад Его Святейшество издал буллу "Romanus Pontifex", которая объявляла войну всем нехристям. Португальцы, я слышал, уже вступили в пределы Африки и там имеют, - он сглотнул, но враньем не подавился и вкрадчиво продолжил, - Имеют очень большие военные успехи. Весть о произошедшем в Великом Городе кощунстве потрясет основы и объединит всех христиан, как родовитых, так и безвестных в едином порыве отмщения. Карие, полные собачьей преданности очи уставились на деспота, робко, всего на миг, чтобы снова по вдовьи опуститься долу: - Именно поэтому я и дерзнул предложить вам все, что имею без остатка. И жизнь мою и средства и поддержку друзей, если изволите и снизойдете. * Бальони и Одди - два перуджийских рода, смертно враждовавшие с XIII века. Из за их распри в городе периодически возникала кровавая массовая резня. Козимо Медичи жестоко расправился с представителями рода Альбицци в 1434 году, после неудачной попытки переворота. Сиджизмондо Малатеста и Федериго Монтефельтро не могли даже сесть за один стол переговоров - ибо одному очень хотелось зарезать другого. Это чувство было горячо и взаимно.
Фома Палеолог: Если разум негоцианта наслаждался картиной отбытия славного воинства Христова из Вечного города, то его собеседник уже наслаждался в мечтах видом отнюдь не менее помпезным, хотя и куда более благочинным. В его мечтах невинные девы были обряжены почему-то в отороченные золотом тоги и разбрасывали перед собой благоухающие лепестки почти тем же жестом, что и небезызвестный Сеятель на картине не менее небезызвестного янычарского потомка. Солдаты же, если и присутствовали, то не для того, чтобы пялиться на их явственно видные прелести, а чинно стояли, выставив пики, полным сдержанного обожания взором сопровождая проезд через Аркадийский форум к Старому дворцу* еще вполне молодого императора, благородные черты коего подозрительно напоминали самого кира Фому. Знатные же особы, столь живо проявлявшие взаимную любовь и приязнь в картине, столь безжалостно подвергнутой авторской правке мессером ди Пации, если и присутствовали в мире его собеседника, то лишь для того, чтоб уступать место главному герою празднества и придавать вес его ближайшему окружению. Верно сказал поэт: "значить - зависит от них". Слова негоцианта столь гармонично вписывались в общую картину, нарисованную воображением мужчины, что на сей раз он не сумел сдержать движения, выражавшего несомненную благодарность. Протянув уроженцу прекрасной Флоренции руку, как некогда подавал ее в виде особой милости горожанам и братним подданным, он повторил, более пылко, чем это полагалось человеку его возраста и положения: - И я обещаю, что вы не раскаетесь в преданности, которую проявили в столь тяжкий для нашей империи миг. Пусть двери Ватикана не откроются перед вами сейчас**, когда все закончится, мы будем иметь возможность исправить это досадное упущение. Тот, кто поможет вернуть Кресту величайшие святыни христианского мира, должен иметь возможность получить достойную награду за свои заслуги. Увлеченный фантазиями, деспот не заметил, что опять выдал собеседнику свои тайные планы - но эта оговорка, в отличие от прочих, могла быть при желании истолкована более широко. В конце концов, Второй Рим весь был великой ценностью и едва ли не каждый камень в нем при желании мог быть наречен святым (особенно нынче, когда его обагрила кровь мученников). Но князь ахейский тут же сам испортил дело, прибавив: - Вы ведь негоциант, мессер Франческо, а, значит, вам должны быть ведомы многие пути и многие люди. Нет ли среди них того, который бы помог покинуть город в ближайшее время, возможно, с грузом, который следует спасти от рук неверных? * направление "центральной" улицы, от Золотых ворот к Ипподрому. ** в Ватикан официально имели доступ только люди дворянского происхождения.
Франческо ди Пацци: Заметив дружеский жест князя Ахейского, Франческо на миг замер, затаив дыхание, будто не сразу поверил, что ему - безродному, дарована небывалая милость. Он плавно опустился на одно колено, и, склонив голову, благоговейно поцеловал лишь воздух над пальцами деспота, будто совершая некий изящный оммаж. Время, проведенное в Анжере, при дворе Рене Доброго не прошло даром, движение было отточено и вышколено французским церемониалом. Столь же легко Франческо поднялся, не изменяя кроткому выражению совершенной преданности, скромности и готовности. - Да укрепит вас Господь Вседержитель во всех начинаниях, кир Тома. Высшей наградой для меня является сама возможность помочь столь достойному мужу, как вы. Упоминание деспота Палеолога о неких святынях, которые тем не менее были ценным и весьма материальным грузом, произвели на Франческо ошеломляющее действие, он помедлил, якобы вспоминая сведения о людях и путях спасения. О чем именно говорил кир Тома, ди Пацци, естественно, не имел понятия, но хорошо представлял себе, какими сокровищами и древностями был некогда полон Город, теперь поставленный на колени, разоренный и разграбленный мусульманами. Франческо вспомнил о конях работы Лисиппа, которых дож Дандоло во времена взятия Константинополя крестоносцами приказал снять с императорской ложи Ипподрома, отправил в Венецию и с триумфом водрузил на портал собора Сан- Марко. Что уж говорить, о рукописях, антиках или святых мощах. Вспомнить хотя бы случай, как два негоцианта, будь они неладны, выкрали из Александрии, из под самого носа халифа Египта (и братьев христиан заодно) мощи святого евангелиста Марка, подменили их менее ценными костями святой Клаудии, и вывезли святыню все в ту же Венецию в корзине под свиными тушами, к которым правоверные муслимы побрезговали прикоснуться на таможенном досмотре. **Франческо был уверен, что с турками этот наивный трюк не пройдет. "Все венецианцы известные воры, лжецы, стервятники и прощелыги", - неприязненно подумал ди Пацци, тем самым лишний раз подтверждая евангельскую поговорку о сучках и бревнах в глазу. Держа прежнюю линию, то есть, стараясь не спугнуть шаткое доверие кира Фомы лишними и слишком жадными расспросами, ди Пацци утвердительно кивнул: - Да, кир Тома, такие люди и такие пути мне ведомы. Имеется и надежный корабль и храбрые проверенные люди, которые будут рады послужить вам и всему, что вам дорого. Тем более, если речь идет о столь величайшей святыне, о которой я, по низкородству и невежеству не смею даже помышлять. Все, что в силах моих, по воле Господа и вашей, исполню, если потребуется, до последней капли крови. *оммаж - церемония вассального договора. Оммаж заключался в том, что будущий вассал, безоружный, опустившись на одно колено (два колена преклоняли только рабы и крепостные) и с непокрытой головой, вкладывал соединённые ладони в руки сюзерена с просьбой принять его в вассалы. Сюзерен поднимал его, и они обменивались поцелуями. С VIII века оммаж стал сочетаться с клятвой верности — Фуа. **похищение мощей святого Марка
Фома Палеолог: Извиняюсь за задержку. Попытаюсь взять себя в руки. Слова Франческо были тем Зефиром, который, победив наконец суровый Борей, наполнил паруса тех кораблей, что уже мчали морейского деспота к престолу Его Святейшества. Сравнение это, доведись ему коснуться слуха человека, сведущего в высоких поэтических аллегориях, показалось бы тому на редкость удачным еще и потому, что всю минувшую весну с Балканских высот на Мармарру дух северный ветер; но даже и он не помешал османам осуществить свою жестокую цель. Именно он избавил утопающую в цветах и нетронутой зелени Галату от запахов гари и смрада от сотен трупов, каким был сейчас окутан великий город, смрада, который не позволял забыть обо всех тех ужасах, что принесли христианам ревнители неукротимого Магомета. Именно этот ветер, именно эти ароматы зелени и трав, наполнявшие сад, именно слова флорентийского негоцианта были причиной тому, что младший сын Мануила уже мыслью и делом оставил за спиной разрушенный, погруженный в ужасы убийств город, всецело устремив взгляд в будущее, к грядущим победам и ласкающим сердце обещаниям. Он уже видел в собеседнике не низшего, верней, не настолько низшего, чтобы его нельзя было сделать свидетелем и сторонником своей радости,- но одно соображение удержало Фому от столь недостойного проявления слабости. Посвятив мессера Франческо в тайну, и доверив тому тревогу по поводу Андрев Торнато, наследник империи дал повод усомниться в том, что его слово для кого-то не стало приказом, а приказ - единственно важным в грешной земной жизни. - И ваша верность будет оплачена, мессер,- торжественно пообещал он, протягивая ди Пацци руку для поцелуя.- Его Святейшество не забудет ни вашей верности делу всех христиан мира, ни вашей преданности дому, с которым его связывают узы давнишней дружбы. Я прикажу известить, когда потребуется ваше присутствие.
Франческо ди Пацци: Santissima Madonna! Его святейшество никогда ничего не забывает. О если бы и вправду престолом Ватикана правил действительно Наместник святого Петра, а не пятый писарь третьего департамента канцелярии, и не прощелыга, продажный блюдолиз и крохобор, который выносит горшки за папскими куртизанками, топит котят и незаконных младенцев, выдавливает угри и снимает пемзой натоптыши с желтых кардинальских пяток в горячей купальне. Пусть правит Папа, а не надушенная дорогая шлюха в пурпурном атласе - одной рукой она капризно кладет в опытный рабочий рот вязкие сладости, второй прилагает к государственной бумаге перстень-печатку и оттиск застывает на сургуче намертво. Смертный приговор, мирный комплот между двумя враждующими областями, виселичные поля до горизонта, голод или праздник урожая - куртизанке все равно. Ей весело и пусто. В золоченой клетке кричат попугаи. Горят деревни. Длинные тела висельников на окнах синьории. И конечно же по щелчку пальцев безвестного кардинала, чьего-то бастарда, из грязи в князи, за золотыми дверьми ватиканских дворцов возникают будто из ниоткуда крепкие вооруженные молодцы, собеседники королей, виртуозно работающие кинжалом и улыбкой. Семь дней в неделю, без праздников и отдыха в седле, пешком и на кораблях. Поставщики неприятностей двора Его Святейшества. К этой легкой кавалерии осмеятелей, клеветников, воров, предателей и ночных убийц принадлежал уже больше десяти лет и сам ди Пацци. Кто только не правит Престолом в наши прекрасные проклятые дни. И как еще не потонул римский Корабль Дураков. Нет, держится, карабкается и падает с волны на волну. Мечта. Простым смертным и князьям, негоциантам и солдатам, латинянам, грекам, туркам, мечта необходима, как хлеб и вино. Так пусть же невидимые парусники мечты, красное яблоко на серебряном блюде турецкой чеканки, спасенные реликвии и ватиканские сады хотя бы раз обретут плоть, золото и кровь. Как знать, быть может, еще придется царствовать Палеологам. Эти грязные мысли Франческо, конечно же не озвучил, все еще пребывая в некой блаженной лимонно-розовой эйфории от общения с киром Фомой. Открывались весьма интересные перспективы. Как всегда ди Пацци смешал ложь с правдой - он не лгал о том, что готов прийти на помощь деспоту по первому зову, да и знакомство с дель Неро позволяло ему обещать и надежное судно и военную поддержку, пусть и малую. Но бывает так, что малость, пушинка на весах перевешивает слиток стали. Франческо в последний раз сотворил перед киром Фомой легкий угодливый поклон. Скрип колодезного ворота из дальнего двора и вправду казался монотонной песней колеса Фортуны. - Благодарю вас, кир Тома. Позвольте откланяться. В любое время дня и ночи, коль понадоблюсь, я рядом. И Господь наши души помилуй. Ди Пацци не рискнул более испытывать терпение князя Ахейского и отступил тишком, по кошачьи в сиреневые кисти зарослей тамариска. Отойдя на порядочное расстояние к службам дома монны Лукреции, Франческо ополоснул лицо в дождевой бочке, выпрямился, отряхнулся и улыбнулся. С мокрых волос на плечи обильно капало. В черной воде искаженно дрожало его отражение, наверное, так будут выглядеть лица лжецов в аду, когда сорвут все маски и тайные покровы. Франческо вынул пробку из фляги-меха, отхлебнул кратко, будто на помин - аквавита обожгла десна. И резко разбил ладонью отражение, лишая его остатков человеческого образа. Ди Пацци ждала иная, темная беседа. Зеленые ставни спальни ноблессы ди Барди хранили бред сильного раненого человека, опального принца. Им пора открыться. Или захлопнуться навсегда.
полная версия страницы