Форум » Город » "Между львом и крокодилом" - 29 мая, около половины десятого вечера » Ответить
"Между львом и крокодилом" - 29 мая, около половины десятого вечера
Иоанн Асень: Около половины десятого вечера, венецианский квартал.
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Иоанн Асень: Что на эти безумные речи мог ответить султанский визирь, так и осталось навеки сокрытым тайной за семью печатями, поскольку счел нужным вмешаться Асень: - Вы ошибаетесь, отец мой, - как можно мягче промолвил он, - никто не намерен причинять нам вреда. Махмуд-паша предлагает соотечественнику свое гостеприимство, а мы же, - Иоанн бросил быстрый взгляд на Мурада, - смиренно просим распространить его и на нас. Можно было ожидать, что младший сын Орхана тут же пылко запротестует против подобной формулировки, но тот смолчал, и ромей увещевающе продолжал: - Нынче Творец призвал к себе вашего близкого родича - поспешите вознести молитвы о нем, приявшем мученическую смерть. Если Ему будет угодно, мы встретимся снова. Изберите благую долю, кир Андреас. Невзирая на великодушное разрешение удалиться, Иоанн вовсе не намеревался оставить Озгура лицом к лицу с Махмудом и, хотя мог полагаться лишь на свою велеречивость, надеялся, что его присутствие поможет принцу избежать силков, которые, несомненно, расставлял Ангелович. Мурада же и вовсе не стоило предоставлять самому себе - горячность могла сослужить ему дурную службу.
Андреа Торнато: Хотя скромный дар красноречия, которым Андреа наградила природа, не позволял ему называться Цицероном, а о своем бывшем единоверце Ангеле он знал столь же мало, сколь об окружавшей его страже, излить на них свой гнев, горечь и ненависть требовали и обстоятельства, и те метаморфозы, что случились с младшим из рода Торнато в эту роковую ночь. Он открыл рот, чтобы запротестовать, по-италийски горячо, давая выход ранее сдерживаемым эмоциям, но осекся, очень вовремя, чтобы не навлечь еще больших несчастий на головы тех, с кем он оказался неразрывно связан в эти часы сущего ужаса. - Хорошо, - кротко отвечал клирик. - Я буду молить Господа, чтобы Он даровал вам всем скорейшее избавление от напастей. Венецианец не удержался от так не вязавшегося с его словами недоброго взгляда, который мог бы испепелить Махмуда-пашу не хуже дракона из какой-нибудь франкской сказки. - Двери моего дома всегда открыты для моих друзей. Да хранит вас Бог, господин, мессеры... Андреа склонил голову перед принцами и ромеем, отступил на два шага и удалился прочь в озаряемую кроваво-огненными всполохами темноту, не оборачиваясь, дабы не поддаться искушению и не пытаться, безоружному, вновь вступиться за своих спутников, которых, он был уверен так же глубоко, как и в том, что Карло Торнато более не вернется в свой дом живым и невредимым, не ожидает ничего хорошего.
Озгур: Когда латинянин произнес свое пожелание, а затем повернулся, чтобы исчезнуть в ночной темноте, где мелькали высокие шапки и алые спины янычар, на душе обоих братьев завыли волки и заскребли все окрестные коты. Но если Мурад мог позволить себе проводить глазами их нежданного попутчика, то старший принц вынужден был отвернуться, всеми силами сохраняя бесстрастное выраженье лица. Что ж... доселе ему не приходилось терять товарищей в битве, и следует возблагодарить Аллаха, что эта потеря не равна была смерти одного из них. По крайней мере, пока. Подняв голову и устремив взгляд на Махмуд-пашу, он произнес, прикладывая руку к груди: - Я готов следовать за вами, эфенди. Полагаюсь на ваше великодушие и волю Милостивого и Милосердного. Надеюсь, что брат мой, султан Мехмед, не желал бы унижения своей собственной крови и мне будет позволено совершить этот путь, как мужчине, своими ногами и с оружием, а не как рабу, скованным по рукам и ногам? На эту речь, полную хотя и смиренной, но царской гордости, уже нельзя было ответить столь любимыми собеседником туманными фразами. Здесь и сейчас он должен был навсегда решить и объявить перед всеми, отправляется ли старший сын Орхана с ним один или со спутниками, и будет ли их участью позор и мучительная смерть.
Махмуд-паша: Телохранитель, что недавно был готов разорвать Андреа Торнато, проводил дьякона равнодушным взглядом; если Аллаху угодно спасти неверного, значит, так тому и быть. Да и сам Махмуд-паша, не иначе, как вспомнив христианские корни – откуда такое всепрощение? - ограничился тем, что, вскользь заметив о человеческой глупости, просто пожал плечами – если бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум. И не важно, чей это бог. - Если этот человек хочет дожить до старости, ему бы лучше поумерить свой пыл, - и, тут же забыв про венецианца, с мягким упреком обратился к Озгуру. – Гордость – это то, что должно оставаться с нами в самые горькие минуты. Можно распорядиться жизнью, но не честью. Даже оковы раба можно носить с достоинством… – и, помолчав, добавил. – Но я и не думал подвергать вас подобному унижению. Ангелович кивнул в сторону Мурада: - Тем более, есть вещи, которые держат сильнее оков, - паша перевел взгляд на Асеня и холодно улыбнулся. – Я гостеприимен, но предпочитаю знать, с кем я разделю свой хлеб.
Озгур: Упоминание о рабских оковах вызвало у старшего принца кривую ухмылку. Как и все члены султанской семьи он был прекрасно осведомлен о происхождении своего брата, и не раз, забыв о недозволенной Аллахом гордыне, выражал презрение в адрес наследника престола, родившегося от отосланной прочь наложницы - и больше того, самого зачавшего первенца не от законной жены, а от рабыни. Сколько раз, бывало, он смеялся над нечистой кровью Мехмета, столь несходной с его благородным происхождением! Вопрос же об имени спутника заставило кошачьи скулы юноши зардеться румянцем гнева. - Сегодня казнят и милуют в согласии с родословной?- спросил он, понимая, что не может ответить на молчаливое согласие спутников следовать за ним до конца, будь это царский венец или плаха, обязан взять на себя роль ответчика.- Не беспокойтесь, ваш пленник не ударит в грязь лицом даже перед моим братом, ведь в нем течет кровь рода Асеней. Он служил старшим хартулярием при дворе бывшего патриарха и теперь сопровождает меня на правах друга моего отца, принца Орхана, да благословит его Аллах! Не будет ли зазорно для потомка фессалийских царей оказать гостеприимство потомку царей болгарских и родственнику ныне здравствующего императора Византии? Юноша понимал, что речь его непозволительно дерзка для пленника, особенно если учесть, что ему, пожалуй, следовало благодарить Махмуд-пашу за проявленное милосердие. Особенно, как он понимал, должно было взбесить турка титулование Константина, ведь, даже если тот жив, зваться Кайзер-о-Рум он теперь может лишь в мечтах поверженных греков. Поэтому, в финале своей речи Озгур-бей позволил себе опустить глаза и, все еще держа руку у сердца, ненадолго нагнуть голову. Это не было покорное согласие пленника следовать за своим тюремщиком - но умягченная неизбежностью покорность мусульманина воле того, кто в этот момент взирал на них со стремительно меркнущих небес.
Махмуд-паша: Ангелович, терпению которого подчас - если это было выгодно - могли бы позавидовать даже христианские ангелы, сделал вид, что нечаянно оглох, но слышный даже сквозь горестные стенания горожан зубовный скрежет стражников призывал к действию. Визирь склонился почти к самому уху Озгур-бея - этот нехитрый маневр заставил телохранителей задуматься о безопасности паши, а не о дерзких словам его собеседника - и мягким тоном, так сильно конрастирующим с льдинками в глазах, прошептал: - Неужели безумие заразно? Или вы тоже испытываете терпение Аллаха? - и уже выпрямлясь, надменно произнес. - Я знаю лишь одного человека, достойного править Византией, - гордость в голосе была искренней. - Не живите прошлым, Озгур-бей, - в первый раз обратившись к собеседнику по имени, Махмуд-паша в силу привычной осторожности произнес имя беззвучно, одними губами. Опасаясь, что еще немного и их почти неподвижная - на фоне мечущихся людей - группа привлечет внимание, Ангелович цокнул языком и задумался. Надо заметить, что только придворная выучка помогла паше сохранить бесстрастное выражение лица в ту минуту, когда он услышал имя спутника сыновей принца Орхана. Но, ликуя в душе, он ограничился только приветственным кивком в сторону ромея. - Тогда не стоит терять время... Надеюсь, - с еле заметной усмешкой обратился он к Озгуру, - вы или ваши спутники не будете возражать, если мы закончим этот разговор в более удобном для этого месте?
Озгур: Возразить было нечего - как нечего в это время и в этом месте было достойно противопоставить дюжине взрослых, окрыленных победой мужчин, чьи глаза ловили каждый их жест, а в сердцах жило только одно - готовность, желание, жажда умереть по мановению своего повелителя. В этом Озгур-бей мог бы понять и разделить их чувства. К тому же шатер Махмуда Ангеловича, известного своей осторожностью, был сейчас, пожалуй, единственным безопасным местом, где никому в голову не придет искать сыновей беглого принца. Усмехнувшись, он отцепил дорогой пояс, надетый не столько из практических соображений, сколько для маскировки, и повесил на шею - жест, означающий у мусульман полную покорность судьбе и вручение своей жизни во всещедрую руку Аллаха. - Я следую за вами, Махмуд-паша,- устремив на вельможу бестрепетный взгляд. Мурад, у которого вдруг защемило под сердцем, стиснул в своей руке руку брата. Закрываемся?
Махмуд-паша: Стражники, повинуясь молчаливому приказу, вроде как невзначай окружили "гостей". Махмуд-паша бросил прощальный взгляд на площадь. - На все будет воля Аллаха, - сказал он, отвечая собственным мыслям, и тронул поводья. Эпизод завершен.
полная версия страницы