Форум » Город » "Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи" - 30 мая, день » Ответить
"Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи" - 30 мая, день
Андреа Торнато: Галата, около трех часов дня
Ответов - 33, стр:
1 2 All
Андреа Торнато: - Андреа Торнато, госпожа, ваш покорный слуга, - поклонился венецианец, обнадеженный интересом турчанки к своей персоне. Если та вопрошала о его имени из одной лишь любезности, украшающей всякую невинную деву, латинских ли, ромейских или османских кровей, это разбило бы ему сердце, воистину оставив на нем рану более болезненную, чем та, которой удостоил его Азиз. - Я недавно прибыл в Константинополь и совсем не знаком с нравами его обитателей, будь то люди или звери. Мессер Томазо едва сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху и тем самым не нарушить возвышенное настроение беседы, принимавшей весьма предсказуемый, но оттого не менее забавный оборот. Обменявшись взглядами с котом, наблюдавшим за происходящим с той же величавой снисходительностью, что и старший венецианец, Кальвино, со всей присущей ему деликатностью, принялся изучать внутреннее убранство, краем глаза, впрочем, не выпуская из виду странную пару. Дьякон же, не догадывавшийся о природе охватившего его волнения, от души улыбался, не замечая нелепости произнесенных слов. - Госпожа Михримах... - не привычное его слуху имя могло принадлежать несуществующей героине из сказки с хождениями за три моря, волшебными плодами и райскими птицами. - Могу ли я еще быть чем-либо полезен вам?
Михримах: Полезен ей? Михримах на мгновение растерялась, потому что господин Торнато уже оказал ей услугу, равную тем, что предлагали своим повелителям джинны - разрушение городов и строительство дворцов вряд ли могли вызвать у девушки большее восхищение и признательность. - Вы спасли моего кота, - взволнованно промолвила она, - и я вам очень обязана. Это, наверное, смешно, но он для меня не просто созданье Аллаха, он... он как родственник. Понимаете? - смущенно уточнила Михримах, сообразив, как комично звучат ее речи. - Простите, сейчас я принесу еще воды и полотно - перевязать вам руку. Девушка поспешно юркнула на женскую половину, не дожидаясь ответа латинянина (Андреа, его зовут Андреа), пока не сболтнула еще чего-нибудь лишнего, оказавшись в смешном положении. Неизвестно, что относительно кошек проповедовал пророк Иса, может быть, считать Азиза чем-то более важным, чем диванная подушка, было для его последователей верхом непристойности. После оказии с чаршафом Михримах хотелось произвести приятное впечатление на молодого человека, показаться ему благовоспитанной и рассудительной - отец всегда говорил, что это украшает женщину лучше пестрых нарядов. Возвратившись с глиняным кувшином, она первым делом все же поднесла чашку воды слуге господина Торнато, обратившись к нему с куда большей церемонностью, чем к его хозяину - страшны языки обиженной прислуги, а Михримах не хотелось бы стать предметом злословия, пусть даже эти речи никогда не достигнут ее слуха. - Я промою вашу рану, - она осторожно прижала влажное полотенце к расцарапанной руке Андреа, - и перевяжу. Увы, у меня нет даже подорожника, чтобы приложить....
Андреа Торнато: - Ваши руки и без целебных трав и притираний сотворят чудо, госпожа Михримах, - звуки нового имени медовыми каплями стекали с языка, заставляя увязать в их сладости. - И эта царапина вовсе не смертельная рана, не тревожьтесь за меня. Торнато лукавил. Забота девушки была ему приятнее иной ласки, как и смущенный взгляд из-под ресниц, таких длинных и густых, что, положи на них жемчужную пригоршню, один взмах обратит ее в драгоценный дождь. Легкое касание через вдвое сложенную тряпицу пробуждало волнение не меньшее, чем если бы рука Андреа обвивала обнаженный девичий стан, а другая поглаживала ее упругую грудь, округлые очертания которой едва угадывались под покрывалом. Подобные желания, красочно описанные поэтами из числа единоверцев маленькой хозяйки домика, как и древними литераторами Эллады и Рима, чье бесстыдство оправдывалось их приверженностью язычеству, смутной тенью мелькнули в душе клирика. Неискушенный в переживаниях такого толка, он не успел ни осознать их, ни как следует устыдиться. - Ваш маленький родственник был напуган, - улыбнулся Андреа. - Он достаточно долго пробыл в разлуке с вами, чтобы истосковаться, и... и это неудивительно. Кальвино скосил насмешливый взгляд на турчанку и того, кто, даже не догадываясь об этом, расточал ей комплименты, слишком смелые для церковнослужителя. О блудливых монахах и священниках в Италии и прочих странах, познавших благозвучие Credo и Te Deum, рассказывали всевозможные истории, каждая из которых была достаточно непристойной, но в той же мере и до колик смешной. Ни одну из них нельзя было применить к отцу Торнато, и все же мессер Томазо от души забавлялся, в мыслях своих предполагая, во что способно развиться это знакомство, невообразимое в иных землях, кроме константинопольской, где перемешались языки и веры.
Михримах: Несмотря на все уверения Торнато в том, что он не не нуждается в дополнительном уходе, Михримах все же перебинтовала ему руку припасенной полоской полотна. Если бы рана латинянина была нанесена когтями льва, а не кота, подобная перевязка могла бы стать причиной гибели отважного героя - девушке далеко не каждый день приходилось заниматься целительством, и следовало признать, бинт был наложен весьма ненадежно. Но, к счастью, это было более выражением симпатии, нежели суровой необходимостью, и благополучию Андреа ничего не угрожало. - Коты - удивительные создания, - заметила Михримах, затягивая узелок, - мне порой кажется, что Азиз понимает... ну, если не ровно столько как взрослый человек, то как людское дитя - точно. Заслышав, что о нем идет речь, питомец хозяйки дома перекатился на спину и демонстративно потянулся, выгибаясь полумесяцем, отчего гости теперь моли полюбоваться еще и его пушистым животом. - Вот так. Надеюсь, вы позже приложите какую-нибудь целебную мазь, и тогда совершенно точно все будет хорошо, - не без сожаления Михримах отступила от Андреа. Неожиданное появление латинянина и его спутника взволновало ее, и чувство было незнакомым, не схожим с известным девушке любопытством.
Андреа Торнато: Не будучи способным видеть себя со стороны, венецианец не знал, отразилось ли на его челе чувство, в котором перемешались и волнение, вызванное близостью девушки и ее легкими, почти воздушными прикосновениями, и скорбь от скорой утраты этой благодати. Сердце же его кровоточило, подобно открытой ране, и, в жажде исцеления, разум Андреа отчаянно выискивал повод, чтобы отдалить момент расставания новых знакомых. - О да, коты - существа удивительной разумности, - подхватил дьякон, по мнению Кальвино, выбрав крайне удачную тему. Что больше трогает сердце женщины, чем ее дитя? Но дева, скрывавшая свое лицо, не испытала еще благословения материнства, и, вместо ребенка, нянчила кота. Простительная слабость, только если она не решила всю жизнь провести в монашеском целомудрии и отказаться от рождения на свет крепких сыновей. - В детстве я играл с котом, жившим в кухнях отцовского дома, и этот товарищ был мне дорог, будто родной брат. Он исправно ловил мышей и крыс, за что в старости, выйдя в почетную отставку, его кормили свежей рыбой, только что принесенной с рынка, а я баловал его сладостями. Азиз же, словно оправдывая уверения хозяйки в присущей ему мудрости, вперился в незнакомцев требовательным взглядом, что сделал бы честь и верховному судье. Старший из гостей, не питавший никакого почтения ни к котам, ни к прочим тварям, которых добрым христианам следовало считать лишенными души, невесело улыбнулся. И слепцу было понятно, не то что человеку, всю сознательную жизнь имевшего дело с товарами и счетами, что Михримах не могла позволить себе лишней пресной лепешки, что говорить об изысканных лакомствах для ее избалованного любимца.
Михримах: - Азиз любит медовые лепешки! - если бы руки Михримах не были заняты кувшином, она бы захлопала в ладоши оттого, что между латинскими и константинопольскими котами наблюдалось такое трогательное сходство вкусов, странным образом сближавшее ее с Торнато. - Он просит, поднимается за задних лапках и трогает передними за руку, но так деликатно, никогда не царапает. Андреа и впрямь удалось найти чрезвычайно удачный пример для развития беседы - подобно тому, как заядлые охотники способны обсуждать удачную травлю на мессе, Михримах могла бы бесконечно долго повествовать ему о проделках и вкусах своего любимца, с подробностями, которые поленилось бы зафиксировать перо даже самого дотошного летописца всемирной кошачьей истории, буде такая существовала бы.
Андреа Торнато: Турчанка, поначалу дичившаяся иноверцев, чудесным образом оживилась, стоило заговорить о том, кто был дорог ее сердцу, и вот они вместе с Торнато ведут беседу о котах, в иных странах почитавшихся священными животными, а во франкских землях нередко удостаивавшихся ударов и безобразной брани. Пока Михримах с упоением рассказывала о привычках единственного своего друга и соседа, венецианец не столько вникал в суть ее слов, сколько наслаждался журчанием ее речи, и искушение припасть к этому живительному источнику возрастало с каждым мгновением. Гость в доме мусульманки, Андреа был вынужден довольствоваться лишь сияющими глазами девушки, хотя пылкое, возможно, чрезмерно пылкое для человека его положения, воображение помогало представить ее улыбку, спрятанную под чаршафом. - Госпожа с такой любовью рассказывает об Азизе, что я сам проникаюсь к нему симпатией и уважением, - рассмеялся дьякон, впервые за несколько недель. Так непривычно было радоваться жизни после вечерней скорби и ночного поминовения, что Торнато подумал, будто все, что происходит с ним в этот час, в маленьком домике, сон, словно душа его покинула пределы плоти, а измученный разум наконец-то обрел отдохновение в картинах мира и забвения от горестей мира сего. - Мессер, нам следует... - как ни умилительно звучала беседа двух юных наивных существ, приходилось помнить и о делах. Кальвино был слишком венецианец, чтобы превратить поход в Галату, мимо османских патрулей, в эпизод куртуазного романа. Однако его трезвое замечание будто бы и не достигло ушей клирика. - Простите мое чрезмерное любопытство, госпожа, и да не покажется оно вам оскорбительным, но кто заботится о вас? Не беспокоят ли вас соседи или, не приведи Бог, янычары? Они ваши единоверцы, но это люди... - Андреа замялся, пытаясь подобрать слово, достаточно точно характеризующее его мнение о "воинах ислама", но приличное для слуха невинной девицы. - ...суровы и не ведают жалости, если приказ ведет их к цели.
Михримах: Дочь Хаджи Низамеддина, родившуюся в Константиние, можно было в детстве пугать злыми турками, как и соседских христианских детишек, да и сейчас она не ощущала своего кровного родства с победителями. Они пришли в Город, как саранча налетает на тучные поля, и лишь оттого, что на устах их было имя Аллаха, а язык их был языком предков Михримах, подданные султана не казались ей ближе и понятнее. Турки по ту и эту сторону стены были словно два разных народа, пожалуй, те, кто шел под знаменами Мехмета, считали живущих под рукой Константина такой же своей законной добычей, какой были греки и латиняне. - Я притворяюсь, будто здесь никто не живет, - растерявшись, Михримах сказала правду, и потому растерялась еще больше - не следовало ли отвечать уклончивее? Однако господин Торнато был очень любезен и добр, и, как ни старалась девушка заставить себя быть настороже с иноземцами, все равно то и дело ловила себя на том, что по первой просьбе собеседника поведала бы ему все свои секреты. Вопрос его означал, что гости намереваются откланяться, и Михримах ощутила острое сожаление - сейчас они уйдут, и больше никогда Андреа Торнато не улыбнется ей...
Андреа Торнато: - В моих силах предоставить вам более надежное убежище, госпожа Михримах. Если вы пожелаете, - венецианец чуть склонил голову, не замечая, что Кальвино смотрит на него, как на безумца, и все же не решался ни прерывать эти посулы, ни подвергать сомнению их разумность. Какое жилище, будь то простая лачуга, добротный дом, украшенный мрамором и позолотой дворец или крепость со стенами толщиной в десяток-другой локтей, могли даровать безопасность в эти страшные дни, если Влахерна была разорена, весь город утопал в крови и даже обитатели итальянских кварталов, ловкие и везде умудрявшиеся чувствовать себя хозяевами, старались без острой надобности не покидать свои жилища. И все же Галата и Перама оставались не только самыми богатыми, но и наименее затронутыми войной островками в пределах сотни лиг от Града Константинова, словно Георгий Победоносец и апостол Марк* простерли над ними свою длань. И хотя турчанка пребывала на генуэзской стороне, оставаться одной незамужней девице, без родственников и покровителей, совершенно лишенную средств, было не столько неприлично, сколько опасно для жизни. Существовала и другая причина для такой неожиданно заботы, и ни для кого не было в том секрета. Поселив Михримах рядом с собой, взяв ее под свое покровительство, Торнато получил бы возможность беспрепятственно видеться с ней. В помыслах этих не было ничего порочного, но позволили бы благовоспитанность и добродетель, царившие в душе дочери покойного толмача, преступить через пристойность, на грани которой лежало предложение ее гостя... * Покровители Генуи и Венеции.
Михримах: Незадолго до начала осады Михримах почти совсем уж было собиралась перебраться в чужой дом из своего жилища и, следовало сказать, что решение это далось ей нелегко. Хотя Сафийе-хатун соглашалась принять ее вместе с Азизом и обещала, что девушка ни в чем не будет нуждаться, на душе все равно было тяжело. Сейчас же, когда незнакомый иноверец предложил ей переезд, Михримах едва не сказала "да", и лишь чудом короткое словцо все же не сорвалось с ее уст. - Я благодарю вас за гостеприимство, господин, - прошелестела она едва слышно, - и верю, что вас побуждают самые добрые намерения, но это будет... нехорошо. Возможно, у Торнато была мать или сестра, которой он мог бы поручить заботы о турчанке, но Михримах сильно сомневалась в том, что ей будут рады в его доме. Девушке не пришло в голову подозревать латинянина в нечистых намерениях относительно ее целомудрия, не только потому, что Михримах была слишком скромна для подобных мыслей, но и оттого, что Андреа представлялся ей исключительно добрым и порядочным человеком.
Андреа Торнато: Хотя он и ожидал подобного ответа, продиктованный приличиями и скромностью отказ турчанки огорчил Андреа. Но не лишил вовсе надежды вновь попытаться сделать шаг к новой встрече. - Госпожа, ваши опасения делают лишь честь вашей добродетели, однако, уверяю вас, в моем доме никто не осудил бы вас. Но не смею настаивать, - склонил голову венецианец перед волей Божьей, не позволявшей ему идти легкими путями. - Лишь прошу вас оказать милость вашему покорному слуге и позволить ему еще раз навестить вас в вашем жилище. Ведавшему цену всему, включая слова и время, Кальвино затянувшееся прощание казалось таким наивным, что он не без труда обуздал желание немедленно предложить этим новоявленным Паоле и Франческо, в истории которых роль мужа-ревнивца выполняла разница в их вере, иные способы сближения. Зрение и слух человека практичного вмиг уловили в интонациях Михримах сожаление, с которым она отвергала помощь латинянина, а это значило, что хозяйскому племяннику, нет, теперь уже хозяину самому, стоит поскорее сменить рясу на кафтан и действовать более решительно. Не задавать лишних вопросов, но ловко увести османку в Пераму, заговорив ей зубы, - сьер Томазо справился бы с этим несложным делом быстро и легко, ведь уговорил он однажды самого Бальдуччи, человека хваткого и проницательного в вопросах торговли, в довершение ко всему, близкого к одному из императорских сановников, уступить дому Торнато сделку, что впоследствии принесла баснословную прибыль покойному мессеру Карло. Но в вопросах сердечных, как известно, вмешательство третьего лица далеко не всегда бывает желанным, и оттого-то он промолчал, привычным жестом пригладив кошель на широком поясе. - При свете дня, с распахнутыми дверями... Я принесу медовых лепешек Азизу, - продолжал свои увещевания дьякон, в близком к отчаянью состоянии готовый зажестикулировать бурно, давая волю своей италийской природе.
Михримах: Если бы латинянин посулил медовых лепешек не коту, а самой Михримах, его просьба была бы немедленно отвергнута, благо, обычаи и приличия не то что не воспрещали подобного обращения, но и требовали его. Несмотря на всю свою неискушенность, Михримах все же понимала, что Торнато придет навестить не Азиза, а ее саму, и при мысли об этом щеки ее заливала краска, а уши начинали предательски пылать - хвала Аллаху, под чаршафом не было видно этих недостойных проявлений чувств. Успокоив совесть тем, что принимать гостя будет ее пушистый питомец, мужчина в доме. господин селямлика, а она сама останется в гареме, Михримах нерешительно промолвила: - Я не смею вам отказать, господин. Вы были очень добры к Азизу дважды: когда снимали его с тута и когда позволили так себя оцарапать, и мне очень приятно слышать, что вы вовсе не держите на него зла за все неудобства, что он вам причинил своими проделками.
Андреа Торнато: - Нисколько, госпожа Михримах, ведь он охраняет ваш покой и спасает от одиночества, - Торнато улыбался, и улыбкой вторил ему Кальвино, понимавший, что, вместо кота, скрашивать досуг турчанки скорее вызвался бы сам дьякон. - Как ни прискорбно мне произносить эти слова, более задерживаться я не имею права. Время, что мужчины-иноверцы провели в доме благочестивой дочери Хаджи Низамеддина, пускай и при распахнутых настежь дверях, подходило к той отметке, за которой сплетни рождались в великом количестве и с завидной быстротой. Щадя ее стыдливость, хотя и вопреки собственным желаниям, Андреа решился попрощаться, понимая, что за этой подобной миражу встречей последуют куда менее приятные по своей сути обязанности, исполнение которых и привело венецианца на другой берег Золотого Рога. Сладкий дурман рассеется, и из зачарованного странника он вновь превратится в скорбящего племянника и вестника, должного поразить материнское сердце. - Благодарю вас за гостеприимство, госпожа, - поклонился Торнато, - да благословит вас Господь и ниспошлет мир и благоденствие дому сему. Не без труда он сделал шаг к порогу, и только присутствие рядом управляющего, ставшего живым напоминанием о слове, что было дано Галидису, заставило его покинуть домик под тутовым деревом. И про себя Андреа молился, чтобы встреча эта была первой в длинной череде других. Эпизод завершен.
полная версия страницы