Форум » Город » "И в крепости вопили и рыдали..." - ночь с 29 на 30 мая, султанская ставка » Ответить

"И в крепости вопили и рыдали..." - ночь с 29 на 30 мая, султанская ставка

Озгур:

Ответов - 50, стр: 1 2 3 All

Махмуд-паша: Из темноты раздался истошный кошачий мяв, у бродячих котов была своя битва. Махмуд-паша, не отрывая взгляда от лица Озгур-бея, переломил ветку пополам и отбросил в сторону. - Голодный кот съест мышь, сытый же сначала поиграет, - визирь усмехнулся. – Что же будет с мышью дальше, зависит от мыши. Если она сумеет заинтересовать кота, предложить ему крысу, он ее отпустит. Если же нет… - он пожал плечами и, многозначительно вздохнув, замолчал. Кошачье соло превратилось в дуэт. - Звери умнее людей, они следуют инстинкту выживания, - продолжил Ангелович после паузы и добавил. – Если вы умеете слышать, вы услышите.

Озгур: Принц стиснул зубы. Инстинкт подсказывал, что сравнение, употребленное собеседником, имеет целью подсказать ему возможный путь к спасению, способ, которым стоит воспользоваться, чтоб избежать мучительной смерти, в страхе перед которой он так неосторожно признался. Но вся его горячая кровь, кровь Османа, вскипала при мысли, что вчерашний заложник, человек, оставивший свою родину ради куска хлеба из рук изменчивого Мехмета, посмеет сравнить его с дрожащим, ютящимся в уголке животным. - Стало быть, правнуку Сулеймана уготована участь мыши, боящейся даже высунуть нос из своего логова. Кем же себя видит мой брат, сын младшего брата моего отца?- вскидывая голову, и от ярости даже притопывая ногой, почти крикнул юноша.- Котом, играющим с нашим родом, или куда более грозным хищником, мнящим, что он в одиночку расправился с Константинополем, и уже готовым присвоить себе все трофеи военной победы? Не его ли еще недавно пороли фалакой вчерашние обращенные христиане в Эдирне? Или, сам изведав плетки, он полагает, что остальные покорно согнут шею, ожидая, пока он утвердит над ними свою власть? Может быть, он сам и снизойдет до того, чтобы казнить принцев из старшего рода?! Юноша сам не заметил, как его возбужденная речь перешла на крик; стиснув руки в кулаки, он двинулся на визиря, забывая о том, что этому человеку обязан не только жизнью, но даже одеждой, что покоится на его плечах. Однако, таковы в ту эпоху были все османские принцы, принимавшие подношение и почитанье, как должное, и вряд ли понимавшие, что значит благодарность.

Иоанн Асень: Даже если бы Иоанн и возражал против вмешательства визиря в их разговор с Озгуром, он благоразумно промолчал бы, поскольку обращение Махмуда к обоим собеседникам было не более, чем преувеличенной вежливостью. Имя Асеня и его положение никак не предполагали, что его мнение может иметь здесь какое-то значение. Впрочем, появление Ангеловича обещало новый поворот в судьбе принцев и их спутника, поэтому Иоанн внимательно прислушивался к каждому его слову. Ах, эта велеречивость людей просвещенных, о, перлы красноречия и яхонты чужой мудрости! Слушать речи, обильно уснащенные сравнениями и образностями - подлинное наслаждение для того, кто и сам не чужд риторического искусства, но оно же оборачивается мучением для человека, пытающегося угадать дальнейшую судьбу своих близких. Тогда все словесные драгоценности обращаются шелухой, которую торопишься снять с зерна истины, досадуя на то, как же много всего ненужного... "Убьете ли вы меня?" "Я еще не решил, что выгоднее." "Во сколько встанет моя жизнь?" "Приведи своего отца, чтобы мы убили его". Будь Иоанн на месте Озгура, возможно, он точно так же бурно вознегодовал в ответ на циничное предложение Махмуда, однако творец милосердно уберег его от подобной участи, сподобив родиться не принцем крови. -Господин мой, - Иоанн снова стиснул в щепоти плечо юноши, - прошу вас... Достойный Махмуд-паша говорит с вами так, как того требует его положение, уста его говорят языком султанского советника. Будьте снисходительны, господин!


Махмуд-паша: Махмуд-паша сначала наблюдал за вспышкой Озгура не без участия. И только когда юноша напомнил о происхожднии Мехмета, скрипнул зубами, но взял себя в руки и взглянул на шехзаде с холодным любопытством. - Я не ожидал, что вы не любите животных, иначе бы завел разговор о чем-нибудь другом, - он приблизился почти вплотную. - Не так давно я слышал слова мудрого человека. Неужели я ошибся? Он сокрушенно покачал головой: - Нужно уметь выбирать слушателей. Один раз я не услышал, второй раз - забуду... Кто знает, каким будет третий раз. Я прощу оскоробление, нанесенное мне, но не моему господину, - Ангелович прижал руку к груди, - Озгур-бей, не заставляйте меня делать то, что не доставит мне никакого удовольствия. Я не жажду ничьей крови, - и с усмешкой добавил. - Прислушайтесь к своему спутнику, раз не хотите услышать голос разума.

Озгур: Юноша почувствовал, как мурашки омерзительной ледяной волной заходили у него по спине, заставляя дрожать уже не от гнева, а от озноба. Страх, естественный страх человека, поддавшегося порыву, и внезапно ощутившего приближающееся лезвие палача, хлынул в его душу, подобно гнилой болотной воде. Ему было и невдомек, что такой страх испытал бы каждый - и, устыдившись собственного малодушия, Озгур-бей сделал шаг назад, пряча пылающее лицо, раздираемый противоположными чувствами. Взять свои слова назад, упасть на колени, умоляя пощады, покрыть позором свое имя на глазах грека, на глазах советника султана? Даже если мир вдруг перевернется и завтра он воссядет на трон османов - разве не ярче венца будет гореть на его челе в глазах этих двоих клеймо труса и клятвоотступника? О Аллах! о чем он? - Голос мудрости звучит глухо теперь: последнее время его заглушали звуки мечей и пушек, а незадолго до того - звон золота и шепот льстецов. Разве Халиль-паша не был другом всех христиан - и разве его слово, слово мудрости, помешало вашему повелителю явиться сюда, и сносить первые поражения? Разве слово моего отца и собственной матери удержало императора от опрометчивых шагов. Если вы хотите слышать о мудрости, Махмуд-паша, вам следовало спасти моего отца, не меня. Орхан был бы мудрейшим правителем дома Османов, как Мехмед навечно останется...- он сделал усилие, то ли подыскивая слово, то ли заставляя себя произнести то, к чему призывала правда, но не лежала душа,- Останется прославленнейшим из них. Мехмед, исполнивший пророчество Мехмеда. Чем я виновнее своего брата, если в нас течет кровь единого предка? - Мне не тягаться с вами в умении быть царедворцем,- вновь поднимая голову и устремляя на визиря взгляд открытый, насколько позволяла ночная тьма и неверный свет дальних огней, произнес он.- Не ищите в зеленом плоде спелого вкуса, а в незакаленом мече - верного удара. Я страшусь смерти и не боюсь признать этого - но если моим уделом будет смерть, я приму ее, как надлежит мусульманину. Если же Аллах в милости своей даст мне жизнь - я не стану искушать его глухотой и непониманием.

Махмуд-паша: Стражник, привлеченный криками Озгура - к счастью, в эту минуту коты орали особенно громко и он не разобрал кощунственных слов юноши, - уже сделал движение, чтобы подойти поближе, но, увидев, что все обошлось без его вмешательства, замер на прежнем месте. Все, что он себе позволил себе, так это лишь многозначительно откашляться. Махмуд-паша, и до того не забывавший, что они не одни, понизил голос до еле слышного шепота: - Позвольте Аллаху решать, кому жить, а кому умереть. Я всего лишь скромный визирь, - он улыбнулся так, как улыбается тот, кто заведомо говорит неправду и не скрывает этого. - Человеку свойственно преувеличивать собственную значимость. Почему вы считаете, что равноценной заменой жизни может быть только чья-то другая жизнь? Поверьте, есть вещи гораздо более ценные. И что для одно будет пылью под ногами, для другого окажется золотом. Ангелович для наглядности поддел ногой небольшой камушек: - Да даже и с тем, что кажется золотом, нужно уметь расставаться. Оно не сможет вернуть здоровья, а мертвому - так и вообще не нужно.

Озгур: Визирь что-то хотел от него, что-то, чего Озгур-бей пока не понимал. Уже не раз и не два Ангелович давал ему понять, что жизнь возможно сохранить, а теперь открыто сказал, что голова его отца не станет мерой выкупа за жизнь сына. Значило ли это, что дядя султана уже не опасен для трона, или что действительно сыскался кудесник, готовый спасти род Орхана от неминуемой смерти. В обмен на что? И можно ли было верить тому, кто сменил имя и веру, обратившись против своих вчерашних товарищей? Или, может быть, он теперь желает так же переменить и господина? Принц, разумеется, не знал и не мог знать о битве, что разгоралась в ставке султана - битве за право стать вторым человеком в Империи, его правой рукой. Откровенно сказать - почти до того времени, как турецкие разъезды возникли из ниоткуда под самыми стенами города, Озгур-бей мало прислушивался к рассужденьям своего отца о политике, об угрозе османов, о том, что заложники царской крови принадлежат себе еще менее, чем государи. Выплаты с Румелийских владений превосходили вполне умеренные потребности мусульманской диаспоры, и их отбор нанес удар более престижу, нежели доходам внуков и правнуков Сулеймановых. К тому же, будучи в дружбе с венецианцами, никогда не упускавшими из виду, что сегодняшний семнадцатилетний юноша не завтра, но послезавтра может стать новым султаном, делали нужду Озгур-бея в деньгах и вовсе ничтожной. До того, как армии правоверных распустили по ветру бунчуки и знамена напротив врат Святого Романа, юноша не задумывался, кто может стать его потенциальным союзником при дворе Мехмеда. Сожалеть об этом было поздно. - Говорить о золоте легко человеку, кто в любой час может запустить руку в глубокий сундук, наполненный сокровищами побежденных,- юноша не удержался от усмешки, правда, не столь едкой, чтоб она могла поразить собеседника в самое сердце.- Но тот, кто одет и накормлен чужой милостью, желал бы иметь достаточно презренного золота, чтобы купить свободу... если не себе, то родным, обращенным, возможно, в рабство или обреченным гибели. Я ценю то, что мы предлагаете, когда можете требовать, Махмуд-паша,- произнес он с почтительностью, странной в уста царственнорожденного по отношению к низшему, но вполне объяснимой, если вспомнить о щепетильной натуре шехзаде.- Но теряюсь в догадках, что мог бы предложить вам в обмен на свою жизнь или жизнь моих близких.

Иоанн Асень: Выход из сложившегося положения, пришедший в голову Иоанну, был, мягко говоря, дерзок, и в лучшем случае Махмуд-паша счел бы ромея безумным, а в худшем - обрушил бы на его голову свой гнев, предназначенный более для пылкого шехзаде. - Если дозволено мне будет говорить... - Асень выдержал паузу, и, поскольку и запрета, ни поощрения не последовало, продолжал: - Высокородный принц и визирь светлейшего султана - особы столь значительные, что им негоже изъясняться между собой подобно простым смертным. Не достойно ли было бы им в такой беседе иметь посредника иной веры и более низкого звания, который может позволить себе произнести всуе то, что осквернит уста правоверных, и тем самым примет грех на себя? Иоанн выжидательно посмотрел на Махмуда, потом на Озгура - оба они должны были оценить преимущество, которое давало участие третьего лица.

Махмуд-паша: Как человек, и сам любящий озадачить собеседника, Махмуд-паша не мог не оценить подобное словосплетение. - Что ж, - неторопливо обратился он к Асеню - в этих речах есть разумное зерно, - если в голосе визиря и была насмешка, то она была совсем неслышной. - Возможно, будучи посредником, вы и сами найдете ответ на многие вопросы, - визирь перевел взгляд на шехзаде и, то ли отдавая должное мужеству юноши, то ли в силу какой-то тайной мысли, добавил. – Если, конечно, Озгур-бей не будет возражать. Можно лишить человека жизни, но, будь мудр, оставь ему иллюзию свободы.

Озгур: Растеряный взгляд Озгура перешел с Асеня на визиря и обратно. Переводчик? Но разве они говорят на разных языках или выражаются недостаточно ясно? То есть... наверное. По крайней мере пока он не понимал, что хочет добиться от него Махмуд-паша, какую цену следует заплатить за свою свободу, и возможно ли выкупить свою жизнь и жизнь своих близких. Слова собеседника ускользали, как песок сквозь пальцы, и шехзаде мог лишь чувствовать, что кажущееся опорно слово может не значить ничего, а сказанное мимоходом - оказаться важным. Но высокое искусство лжи - или дворцовых бесед - еще не было настолько знакомо ему, чтобы тягаться с таким мастером, как этот перекрещенный византиец. Юноша опустил глаза, словно ребенок, которого учитель грозится наказать палкой за проступок перед законами шариата - например, за то, что тот играл с соседской собакой и недостаточно тщательно совершил очищение. - Хорошо,- проговорил он негромко, мысленно благодаря Асеня за непрошенную помощь и выигранное перед каждым ответом время. В этом даже было что-то забавное: два человека из османской империи разговаривают через переводчика, которого с одним роднит дружба, а со вторым - корни и бывшая вера. Нахмурив брови, словно беседа и впрямь предстояла с иноплеменником, он произнес, медленно, подбирая слова, чтоб точней донести смысл: - Спроси его, Асень, в самом ли деле Махмуд-паша не знает, что стало с моим отцом?

Иоанн Асень: Прежде чем заговорить, Асень низко поклонился юноше - не только выражая почтение сообразно сложному византийскому церемониалу, но и благодаря за то, как ловко тот подхватил и развил его внезапно родившуюся идею. - Высокородный Озгур-бей, первородный сын принца Орхана, желает узнать, не известно ли вашему повелителю, султану Мехмеду, да будет он здрав и благополучен, что сталось с его дядей после того, как янычары обратили в бегство защитников гаваней? Теперь настала его очередь плести словеса. Иоанн ощутил себя маленьким суетливым паучком, который протягивает тонкие, хрупкие, как волос старухи, нити, торопясь перекрестить их, соорудить сеть раньше, чем порыв ветра уничтожит его труды. Ромей надеялся, что Махмуд будет так же прямолинеен, как Озгур - слов которого тот якобы не слышал и мог судить о них лишь по изреченному Иоанном.

Махмуд-паша: Наивен человек, задающий неудобные вопросы и ждущий на них честный ответ. Махмуд-паша никогда не опускался до прямой лжи, находя особое удовольствие в плетении словесного кружева. Но сейчас был именно тот редкий случай, когда визирь мог сказать чистую правду. Или то, что он сам считал правдой. - О том, что известно султану, известно только самому султану, - он помолчал. - Я могу лишь сказать, что я ничего о вашем отце не слышал. Ни того, что может вас утешить, ни того, что может огорчить. Вряд ли шехзаде могли бы успокоить эти слова, но отсутствие плохих новостей - уже хорошая новость. Ангелович со вздохом посмотрел на Озгура - почему бы не проявить сочувствие, если оно ничего не будет стоить? - понимает ли старший сын принца Орхана, что неосведомленность визиря отнюдь не равна знанию его господина.

Иоанн Асень: Так же церемонно Иоанн поклонился Махмуд-паше, благодаря за ответ, которого он, впрочем, ожидал. Найти кого-нибудь в бурлящем Городе сейчас можно было только случайно - или заставив все султанское войско прекратить грабежи, оставить караулы и прочесать каждый закоулок. Хотя принц Орхан был нужен Мехмету, вряд ли тот пошел бы на такие крайние меры, а значит, на какое-то время шехзаде в безопасности. Если Аллах не решит указать на него своим перстом... - Высокочтимый Махмуд-паша выражает принцу Озгуру свои сожаления, поскольку не может сообщить каких-либо новостей ни ему, ни своему повелителю, - старательно "перевел" Асень. Оставалось лишь уповать на то, что остальным визирям - да и кому-либо в окружении султана вообще - известно не более того, что знал Ангелович.

Озгур: Заслышав слова Ангеловича, юноша нахмурил брови. Ответ не изумил его, был ли он искренен или нет, и не дал ничего нового - но от того, что именно ему теперь предстояло измысливать и задавать вопросы, раскрывая тем самым свои помыслы и ничего не ведая о том, что творится в душе собеседника. Чтобы это изменить, требовалось совершить усилие, которое представлялось юноше чем-то сравнимым с подвигом Рустама. О Аллах, почему он был глух, когда отец пытался перелить в него свою мудрость, как в порожний сосуд? Но, попав в воду, следует тонуть или плыть. То немногое, что Озгур-бей слышал о нравах своего брата, не говорило о том, что то был человек, склонный помнить былые заслуги. И если нынешний Великий визирь, Халиль-паша, всегда старался жить в добром мире с соседями-христианами, и никогда не терял тайной связи с Орханом - претендентом на османский престол - не было ли сейчас наиболее удачное время, чтоб отомстить ему за все это? Ломая хребет Халиль-паше, Мехмет не только избавлялся от советника, чье мнение было противоположно его собственному, но и отстранял от власти все старые роды. Вокруг него оставались лишь новообращенные вроде Махмуда, которые все были или заложниками или рабами из Эндеруна. Когда латинские и даже греческие гости, бывавшие у них, отзывались о молодом султане с презрением, принц Орхан всегда только улыбался. "Искандер тоже был молодым, и завоевал полмира с армией куда меньшей",- сказал он однажды. Ни отец, ни сын не могли знать, что эти же слова были произнесены на последнем Диване, после которого последовал губительный штурм города - не могли знать, что именно эти слова будут произнесены. Но веру, что горела в сердцах, мысли, что писались в книгах, символы, что чертил им солнечный луч над куполами церквей - они знали, видели, были с ними одной крови. - Как поживает Великий визир моего брата Мехмета, уважаемый Халиль-паша?- медленно, подбирая слова, словно клятвопреступник или имам на проповеди, проговорил Озгур.

Иоанн Асень: - Высокородный Озгур-бей, первородный сын принца Орхана, осведомляется о драгоценном здоровье первого визиря султана Мехмета, - снова обратился к Ангеловичу "переводчик", намеренно не поименовав Халиля-пашу так, как того требовала османская табель о рангах. Ромею простительно не знать тонкостей, а Махмуду будет приятно лишний раз не услышать о том, что не он занимает главный пост при дворе своего повелителя. Как человек, близкий семейству шехзаде, Асень был достаточно осведомлен о подковерной борьбе, которую вели между собой султанские советники, и свою ставку сделал бы именно на Махмуда. Причиной тому были не только и не столько личные качества или происхождение визиря - подобное притягивает подобное, и султан вряд ли позволит седовласым старцам стряхивать пыль со своих бород ему в плов. Опрометчивая молодость, возможно, куда менее полезна в делах управления государством, зато не в пример легче на подъем, а для такого человека, как Мехмет, это было особенно важно.

Махмуд-паша: Махмуд-паша заметил "оговорку", но лишь слабая тень улыбки давала понять, что он оценил незнание или дипломатичность Асеня. Тщательно подбирая не только слова, но и тон – что в этом разговоре гораздо важнее, он ответил: - Сам я не знаю, - в голосе не звучало ничего, кроме досады на собственную неосведомленность, - но, говорят, в последнее время драгоценное здоровье уважаемого Халиль-паши немного пошатнулось, и болезнь может затянуться, - он помолчал и негромко добавил. – И никто не знает, что будет дальше. Ангелович посмотрел поверх голов собеседников, сейчас он размышлял о том, не слишком ли прямо прозвучала его речь. Что ж… он только пересказал слухи. Если сын принца Орхана хоть как-то надеялся на Халиль-пашу, он глупец. Хворь первого визиря может быть не только смертельной, но и заразной. От нее есть лекарство, но поможет оно не тому, кто заболел.

Озгур: На сей раз принц даже не пытался сдержать волнение, охватившее его при последних словах визиря. Если б он знал молодого султана так же хорошо, как Махмуд-паша, или умей он, как его отец, делать выводы по доносящимся сплетням и обрывочным сведениям из вражьего стана, внезапное "нездоровье", или, лучше сказать, "неблагополучие" не одного Халиль-паши, в всей семьи Чандарлы. Ему, выросшему в семье византийских властителей, узами крови связанных со старинными родами Балкан и Италии, была непостижима мысль, что глава государства может одним взмахом руки обрубить связи со знатными родами - основой царского могущества. Неужели нет в Мехмеде страха, что трон зашатается под его ногами, когда от него отшатнутся все преданные и могучие? С кем он останется, кроме выходцев из Эндеруна - неверными, еще вчера бывшими его врагами, сегодня же обращенными в рабство. Но то, что об этом так откровенно и прямо говорил Ангелович, даже неискушенному юноше дало понять, что старый визирь отныне и навек утратил султанское благорасположение. Византиец без утайки предупреждал, что отказаться от его покровительства будет благом - особенно для тех, кто, возможно, вверил обещаниям опального царедворца не только честь, но и жизнь. По чьему же приказу действовал сам второй визирь? - Не сомневаюсь, что Халил-эфенди может позволить себе самых лучших лекарей,- усмехаясь, проговорил он, следуя примеру собеседника и обращая лицо к опрокинутому темному небу.- И не сомневаюсь, что те, по старинному обычаю, разделят за покойным чашку, халат и чалму. Вы, уважаемый, тоже намерены принять участие в этом дележе?

Махмуд-паша: В ночи раздался победный мяв - один из котов одержал победу над сородичем и громким подвыванием оповестил о том всех окрестных кошек; победитель не должен остаться незамеченным. Наступившая после воинственных кличей тишина была настолько осязаемой, что, казалось, все вокруг замерло в ожидании взрыва то ли гнева, то ли смеха. Напряжение, звеневшее в воздухе, словно тонким покрывалом оградило собеседников от остального мира. И только неосторожный ночной мотылек, привлеченный людским теплом, кружил над головой Ангеловича. Визирь молчал, предоставляя Асеню облечь слова шехзаде в яркую обертку, но, так и не дождавшись, пожал плечами. - Если бы лекари были волшебниками... - с сожалением произнес он и, словно не услышав вызов, спокойно продолжил. - Сейчас в вас говорит гнев, а это плохой советчик. Прежде чем решать за других, подумайте, что будет, ког... если халат больного получит другого хозяина, - мягко увещевая, он с полуулыбкой посмотрел на Озгура и перевел взгляд вверх. Мотылек сделал очередной круг и, опустившись ниже, замельтешил перед глазами беседующих. Короткий взмах, и крылатое существо, словно узник в каменном мешке, забился в кулаке Ангеловича. - Видите, к чему приводит неосторожность? - усмехнулся визирь и разомкнул пальцы. - И как было бы просто - всего-то сжать кулак, - он посмотрел на собственную ладонь, словно в первый раз ее увидел, - только зачем? Ведь как есть милосердие, которое наказывает, так бывает жестокость, которая щадит. Мотылек неловко взмахнул крыльями, но так и остался на месте. - Гуманнее было бы его убить, - Махмуд-паша с равнодушием ученого смотрел за попытками насекомого взлететь, - я ненароком повредил ему крыло... А вот если бы он сидел смирно, - холодная улыбка, - только мы бы его и видели. Ангелович брезгливо стряхнул покалеченное существо на землю и спокойно наступил на него ногой.

Иоанн Асень: Озгур не сдержал язвительности, и, хотя Асень вполне понимал, чем она вызвана, не мог одобрить порыва шехзаде - мгновенное удовольствие уязвить Махмуда могло дорого обойтись его гостям. Даже в мыслях ромей старался не употреблять слов "пленники" или "заложники", чтобы невзначай не оговориться, и неправ был бы тот, кто уподобил бы Иоанна страусу, полагающему, будто достаточно зарыться поглубже в песок, чтобы опасность прошла мимо. Слова могли звучать как угодно, главное - отдавать себе отчет в их смысле, это известно любому, кто берет на себя труд доносить чужие речи из уст в уста. - Угодно ли будет вам, господин, чтобы я перевел? - с безукоризненной вежливостью в голосе осведомился Иоанн, кланяясь визирю едва ли не ниже прежнего. Асень не считал себя азартным и всегда был равнодушен к любого вида соревнованиям, но сейчас на мгновение в нем пробудился игрок, до дрожи желающий угадать, как упадет подброшенная монета. Орел? Решка? Или все же она встанет на ребро, опровергая расхожую истину, мол, третьего не дано?

Озгур: - Угодно!- воскликнул юноша, ударяя в землю пяткой кожаного башмака. В душе его снова вспыхнул гнев: Махмуд-паша осмеливался угрожать ему, наследному принцу, перед которым, распорядись Аллах, завтра будет сгибать спину, вымаливая пощады для своей жизни. Мысль о том, что Ангелович, и вправду, желает дать ему хороший совет, и что к этой же осторожности своим выразительным взором и вкрадчивой интонацией раз за разом призывает его Иоанн, эта мысль показалась вдруг сыну Орхана ничтожной в сравнении с тем, чтобы сохранить свое достоинство, и умереть, не унижаясь до просьбы к подданному своего честолюбивого брата. Он попытался взять себя в руки, до боли сжимая рот, и впиваясь в ладони горячими пальцами. Гнев и достоинство османского принца снова взыграли в человеке, который не так давно мечтал лишь о жизни в безвестности, на свободе - и укротить этих диких конец не под силу было даже столь опытному наезднику. - Растолкуй мне, Асень, что хочет сказать уважаемый Махмуд-паша. Что брату моему, султану Мехмеду, не впервой умерщвлять людей одной с собой крови? Или что ему потребен совет в том, пристало ли топить их в дворцовом бассейне или же душить тетивами янычарских луков? Или, может быть он вспоминает о магах затем, чтобы я понял, что только чудо может спасти голову Озгур-бея? Или что мне стоит произнести заклинание, и добыть артефакт, который в мгновение ока распахнет перед ним двери на волю?



полная версия страницы