Форум » Город » Сила слабых - 30 мая, ночь » Ответить

Сила слабых - 30 мая, ночь

Анна Варда: Место: дворец подесты, штаб-квартира Заганос-паши. Время: после заката. Продолжение эпизода "И соком розы на ночь умываться..."

Ответов - 46, стр: 1 2 3 All

Анна Варда: Анна могла корить себя за бесстыдство и находить сходство с Марией Магдалиной, но все же в гречанке больше оставалось от целомудренной Дианы, чем прибавилось от сладострастной Киприды. В первый миг она воспротивилась, слушая голос своих страхов, а не желаний, и ее ладони уперлись в плечи Мехмет-паши, отталкивая. – Нет, – выдохнула Анна, но она знала, что вновь сдастся и позволит ему и себе отдаться наслаждению, для христианки запретному и беззаконному. «Не время сейчас для сожалений, – коварно нашептывал враг человеческий на левое ухо ромейке, – для слез был день, для раскаяния будет утро. Теперь же ночь, мое время». И Анна дрогнула. Рука с сапфиром легла на затылок мужчины, ласкающим движением перебирая пряди черных волос. * по христианскому поверью у каждого человека за правым плечом незримо присутствует ангел, за левым – бес.

Заганос-паша: Если б Мехмет-паша был и вправду сотворен из железа, из самой лучше бухарской стали, что сильная и гибка, как стан юной девы, если бы душа его была крепка, словно серый мрамор, носящий имя святой Софии - и тогда бы она склонилась перед этим прикосновением. Под лаской солнечного луча, незримой, едва осязаемой, так отлетает с земли ледяная кора, чье могущество казалось вечным. Задыхаясь, распахнутыми губами то лаская белую грудь, сладкую, как мед с молоком, влажную, словно едва отнятую от уст первого ребенка - то целуя прозрачные пальцы, купавшиеся в его волосах, Мехмет-паша упал на широкое ложе. Ни одной одалиске, ни одной девице, невинность которой он украл по доброй воле или отнял силой, ни мальчику, ни евнуху, ни рабу; ни свежим устам, ни влажным бедрам, ли ладоням, что были нежнее роз - ничему и никому не дано было пробудить в нем таких желаний. Казалось, что лежащая в его объятиях женщина была воском, а он - печатью, оттиснутой на поверхности, она - белой глиной, а он - рукой мастера, замком и ключом, слепком и формой, подходящим, входящим друг в друга идеально и нерасторжимо. - Ноги твои - столпы на тропе забвения, бедра твои - врата мирозданья. Груди твои - белые горы, где бьют живые источники. Лоно твой - храм, в котором я хочу быть погребенным, и воскресать каждую ночь... Он едва сознавал, что говорит, какие слова и клятвы срываются с растревоженных поцелуями губ. Руки мужчины, как змеи, скользили по трепетавшему телу Анны; в который раз за ночь желал, жаждал и готовился мужчина овладеть своей повелительницей и рабыней - как вдруг мимолетное содрогание боли почудилось ему в этом дивном лице, боли, так часто дарившей ему наслаждение - а теперь вдруг обжегшей, как не обжигали капли раскаленного масла, падающего на кожу. Вздрогнув, мужчина порывисто отстранился; ладонь его взлетела к лицу - и, застонав, он увидел на ней алые росчерки крови.

Анна Варда: То ускользая от обжигающих поцелуев, то нежно приникая в нетерпении, Анна изгибалась под настойчивыми руками, на этот раз зная, к чему подводит ее Мехмет-паша, и в то же время сызнова открывая уже пережитые ею чувственные мгновения, словно рождаясь заново, как на заре мира. Ладони ее робко касались тела мужчины, еще не смея ласкать в полную силу, уста податливо раскрывались навстречу его губам, мешая хранящее вкус меда дыхание с его вздохом. Однако темное крыло сомнения и тревоги, коснувшееся души Анны, не покинуло ложа страсти. Крохотная морщинка перерезала гладкий лоб ромейки, и она прикусила губы, отворачивая лицо: не отдавала она теперь свое тело с покорностью сильному, а жаждала греховного слияния, как блудница, сама предаваясь поруганию. Но это открытие не остудило ее крови; будто в каком-то ослеплении Анне захотелось изведать всю глубину падения, сделав утреннее раскаяние горьким, как полынь. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза, страшась и томительно желая увидеть во взгляде визира торжество победителя, когда тот вдруг оставил ее. Приподнявшись, подавшись следом, словно привязанная к нему шелковыми нитями волос, ромейка устремила на Мехмет-пашу вопрошающий взор, мгновеньем спустя устыдившись своего порыва.


Заганос-паша: Страх на мгновенье плеснул в глазах и сердце выкреста, когда он увидел, как жадно, как страстно жаждет любовных ласк это едва расцветшее тело, с каким исступлением предается гречанка сладкому греху, забывая о своих прежних терзаньях. Страх и отчаянье: пройдет десять лет, и женщина эта останется так же хороша и свежа,- а он уже отцветет, и едва сможет согреть эту юную кровь в своих объятиях на их общем ложе. Но, снова отбрасывая свой страх, Мехмет-паша обхватил руками жадно льнущее к нему тело, находя губами просящие поцелуев губы. Но теперь лобзания его были долгими, удушающе-сладкими, как аромат маков, озера которых пламенеют на анатолийских равнинах - красных, будто кровь, что стремительно запекалась сейчас на его ладонях. Медленно, словно баюкая, он опустил Анну на парчовые покрывала - дитя, что послал ему Бог непрошенно и нежданно, дыхание юности, что вошло в его кровь на склоне жизненного пути. Опасаясь, что ромейка неверно поймет его внезапную сдержанность, он прикоснулся губами к ее трепещущим векам, с улыбкой проговорив, и не пряча переполняющей нежности: - Нет, моя милая, нет, моя красавица, нет. Аллах свидетель, всей душой и всем сердцем желал бы я провести в твоих объятиях целую ночь - но как снедь после голода, и избыток воды после жажды, каждый неосторожный миг будет для тебя ядовит. Сейчас же обоим нам следует очиститься, чтобы порадовать Творца, и не заставлять тебя потом проливать горькие слезы. - Я потому расстаюсь с тобой, белая мой голубка,- продолжал он, крепче прижимая Анну к себе и снова долго целуя ее,- что хочу вновь познать твои ласки - не сегодня, но завтра, или, если будет угодно Аллаху, через одну ночь. Теперь телу твоему нужен отдых... а твоей нянюшке нужно увидеть, что муж твой не растерзал ее драгоценного ягненка в угоду своей любострастной похоти. Пойдем. Я отнесу тебя. Мужчина поднялся, запахивая рубашку; затем, обернув ромейку в парчовый кокон, словно ребенка, подхватил ее на руки и сделал шаг от постели.

Анна Варда: Вспыхнув до корней волос, зарумянившись до кончиков пальцев, Анна потупила взор, не смея поднять глаз. Неужели ею настолько утерян стыд? Верно женщина зовется сосудом греха, если ее тело мягче и податливей речной глины, и в плотском исступлении она готова забыть о бессмертной душе. Ромейка не стала утешаться, подобно малодушной грешнице, говоря себе, что волей османа была лишена выбора. Воля Господа превыше всего, и Его милостью душе ее был оставлен выбор между добром и злом. Но что здесь добро и что зло? Добро или зло, если выкупит она жизнь отца, не навлекая на себя страданий? Господь не может быть так жесток к своим созданиям, что бы требовать от нее жертвы, приносимой в муках. Анна ощутила легкое головокружение и была вынуждена признать, что не сильна в запутанном богословии. Однако, доверившись мужчине в большем, ей не было причин не верить ему в малом, и потому ромейка несмело кивнула, еще не обретши от смущения голос.

Заганос-паша: Опустив лицо в темные волосы, обнимая невесомое тело в своих руках с нежностью ветра, что спускается в зеленые сады на исходе дня, наполняясь благоуханием жасмина и роз, Мехмет-паша направился к двери. Но, не успел черный раб, поставленный в караул, распахнуть невысокую створку, стало понятно, что на этот раз ага янычар вряд ли удастся достичь купальни. Причиной тому была Филомена, которую ни хитростям араба, ни хитроумию старого Тахира не удалось увести от порога спальни и которая, похоже, опасалась именно того, о чем говорил ага янычар. Поняв, что не успеет он сделать шаг, как дом огласится воплями и причитаньями по замученной во цвете лет юной деве, полководец "Искандера ислама" принял стратегическое решение, достойное подлинного Искандера: подавшись назад, он позволил раздираемой тревогой ромейке проникнуть в покой, дабы убедиться, что тот не залит еще невинной кровью, во всяком случае более, чем это предполагала первая брачная ночь. Ширазец, словно лисий хвост, проскользнул следом за рабыней. Мехмет-паша выдержал паузу, за время которой нянька могла обозреть все пылающим взором, а потом произнес, тихо и твердо, как если бы эта речь могла решить его судьбу перед палачом и высоким собраньем Дивана: - Призываю вас всех в свидетели, что с сегодняшней ночи я признаю Анну Варда своей женой, и готов подкрепить свои слова браком, когда и как только позволит мне мой господин и владыка, светлейший султан Мехмет. Заявляю также, что нынешней ночью я познал ее телесно, и что невинность ее была нетронутой, как то подобает девице достойного происхождения. И наконец, подтверждаю, что дитя, если оно будет зачато сегодня - плоть от плоти моей, и нет у него другого отца, кроме меня. Мрачная усмешка появилась на его губах, еще хранящих тепло поцелует, когда янычар-ага взглянул прямо в глаза старой ромейке и тихо добавил: - Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного. Да будет так!



полная версия страницы