Форум » Город » "От праха черного и до небесных тел..." - 30 мая, девять часов » Ответить
"От праха черного и до небесных тел..." - 30 мая, девять часов
Андреа Торнато: От праха черного и до небесных тел Я тайны разгадал мудрейших слов и дел. Коварства я избег, распутал все узлы, Лишь узел смерти я распутать не сумел. Ибн Сина Место: дом Луиджи Бальдуччи в Галате. Время: 30 мая, девять часов вечера. Продолжение эпизода "Не ходят к волкам искать защиты от волков".
Ответов - 41, стр:
1 2 3 All
Андреа Торнато: Возвращаясь из дворца подесты, после воцарения турок превратившегося в ставку янычар-аги, Андреа несколько раз сбивался с пути и забредал в кварталы, вид которых ничем не отличался от того, как выглядела Галата до падения Константинополя. Не было повсеместного разора, дома и лавки не зияли, словно беззубый рот дряхлого старца, чернотой, остающейся после пожара, булыжные мостовые не хранили следов побоища, а трупный запах не заставлял морщиться и прижимать к лицу рукава одежд. Казалось, этот островок мирной жизни никогда не коснутся треволнения и суета внешнего мира. Только воины в широких кафтанах, отличных и от ромейских, и от франкских, прохаживались по улицам, переговариваясь на языке, которому суждено было в скором времени сменить греческий, и охраняя добро, что теперь принадлежало султану, их повелителю. В надвигавшейся на город темноте Торнато скользил по улочкам, таким же узким и извилистым, как в его родной Венеции. Никому не пришло бы в голову обратить особое внимание на латинского клирика, опустив очи долу, бредущего неизвестно куда, даже янычары, провожавшие фигуру в черном чуть насмешливыми взглядами, не находили его достойным подозрений, однако сам Андреа был уверен, что отныне не будет ему покоя. Если турок с хищными, как у орла, чертами не отправил по его следам соглядатаев или убийц, дабы те смыли кровью обидчика оскорбления, брошенные им в лицо их господина, то собственные сомнения и тоска, подобная алчущему в темноте зверю, более не позволят ему вернуться к прежнему существованию. Несмотря на отсутствие Кальвино, знавшего Константинополь и его окрестности лучше Pater Noster, дьякон все же сумел выбраться к дому Бальдуччи. Лишь однажды он нарушил молчание, более соответствовавшее ему угрюмому умонастроению, когда обратился к дородной особе с корзиной снеди наперевес с просьбой указать ему путь, что та охотно исполнила, с раскатистым неаполитанским говорком и причитаниями на нечестивцев нехристей. Сколько прошло времени, пока он преодолевал свою Via Dolorosa, Андреа затруднялся ответить, может час, а может, и больше, но ровно на столько он невольно отодвигал спасение своего родственника и товарища по несчастью. Было ли возможно вызволение мессера Луиджи из плена, сей вопрос таил в себе столько же загадок, сколько и место, где нынче нашел упокоение или поругание последний император. И все же не было чести при жизни и блаженства по окончании оной тому, кто оставлял в беде ближних своих, и теперь Торнато торопился известить родню и слуг генуэзца о случившемся несчастье и поспособствовать их откровенно опасному предприятию.
Фома Палеолог: ... Ноги не успели еще вынести диакона на улочку, на которой эти самые солдаты в долгополых кафтанах появились менее суток назад - улочку, которая не более шести часов назад стала свидетельством вероломства и хрупкости торжественных клятв султана и его надменных советников - как с ним поравнялись, а потом и обогнала его небольшая группка мужчин, направлявшихся в одну с ним сторону напряженной походкой. Еще утром, во время чтенья фирмана обитателей генуэзского квартала предупредили, чтобы они не смели помышлять о ношеньи оружия - и сейчас фигуры путников, одетых по итальянской моде, казались странно несуразными без привычных глазу кинжалов или едва входивших в моду облегченных мечей, которым менее чем через полвека судьба было превратиться в прославленную в веках рапиру. Несуразными - но отнюдь не беззащитными. Троица - ибо таково было точное чисто обогнавших Андрэа путников - держалась неестественно сплоченно, озираясь вокруг не с испугом или растерянностью, как остальные обитатели, до которых уже начали доползать пугающие и тревожные слухи об участи, постигшей Пераму, но с осторожностью людей, способных на все. Перебрасываясь отрывистыми фразами, они достигли дверей дома несчастного Бальдуччи; один - высокий мужчин в черном - с силой несколь раз поднял и опустил дверной молоток, двое остальных, словно стража у подножия трона дожа, встали на часах. Их руки, укрытые в недрах широких плащей, казалось, сжимали невидимое оружие. Слуги синьора Луиджи, и без того перепуганные происходящим, как видно, все же отважились приблизиться к роковой двери, возле которой уже разыграли сегодня страшные и роковые события - но отпирать не спешили. Напрасно незнакомец, судя по всему, бывший старшим среди пришедших, пускал в ход обаяние красноречия и красноречие увесистого мешочка, уже открывшего ему дверь в дом каталонского консула. Те, кто совсем недавно закончил выносить из убежища генуэзца начинающие коченеть трупы турок и своих соотечественников, не жаждали повторить их судьбы. Не выдержав столь несгибаемого сопротивления, мужчина в сердцах ударил кулаком по закрывшемуся перед самым носом смотровому окошку.
Андреа Торнато: Возле самого дома, менее помпезного, чем палаццо Торнато в Пераме, но явственно говорившего о состоятельности его обитателя, Андреа заметил силуэты людей, присутствие которых в этом месте и в этот час заставило его насторожиться. Укрывшись в тени переулка, ответвлявшегося от главной улицы всего в двадцати шагах от кованой железом двери и змейкой уходившего в глубины квартала, венецианец получил возможность наблюдать за происходящим, оставаясь при этом незамеченным. Неудивительно, что после злоключений последних двух суток недавний гость визиря решил, что Заганос вновь коварно играет жизнями христиан, во второй раз посылая в дом Бальдуччи своих наемников. Но на сей раз незнакомцы были одеты по итальянской моде, а в речи их не слышалось османского шипения и улюлюканья. Но не была ей присуща и италийская плавность, что укрепляло Андреа в мысли, что перед ним ряженые. Тем не менее странный отряд был слишком малочислен, чтобы учинить повторные бесчинства в жилище генуэзца, а на сокровище, до недавних пор охранявшееся за его стенами, янычар-ага наверняка заявлял свои права в эту самую минуту, и потому Торнато, решив более не медлить с поручением, без лишних колебаний выступил из своего убежища. - Позвольте пройти, мессеры, - спокойно промолвил дьякон, минуя двух крепышей, чьей миссией было сопровождать и охранять третьего мужчину, в отчаяньи колотившего в дверь.
Фома Палеолог: Незнакомцы, чью преданность диакон тем самым пытался поставить под сомнение, стремительно преградили ему дорогу - но стучавший одним взмахом руки заставил телохранителей расступиться. - Вы - хозяин этого дома?- обратился он к Андрэа, поворачиваясь и делая шаг навстречу новоприбывшему. По-видимому, вид молодого человека, даже если бы тот был хорошо различим в сгущавшейся темноте, смутил бы позднего гостя не более, чем бумажные крылья, которые прикрепляет себе дитя, выбранное петь в хоре на Пасху. В конце концов, всем было известно, что султан распорядился щадить латинских и православных священников, а каждый спасается от опасности так, как это считает нужным. Что тут же подтвердили слова мужчины; отвесив короткий поклон, он поспешно представился: - Я послан сюда моим господином, сеньором Пере Хулиа, консулом Каталонского королевства. У меня к вам неотложное и незамедлительное дело, мессер... Бальдуччи,- дрогнувшим голосом закончил он свое приветствие; видимо, в последний момент облачение незнакомца все-таки вызвало сомнения в его сердце. - Прошу прощенья, отец мой,- сдвинув брови, с явным сомнением добавил он после паузы.- Я, возможно, ошибся, предположив, что имею дело с хозяином этого дома. Но, возможно, вы - один из его родственников или духовник? Надеюсь, вы проводите нас к мессеру Бальдуччи, боюсь, что дело идет о жизни и смерти.
Андреа Торнато: - Вы ошибаетесь, мессер. Мое имя - Андреа Торнато, - с поклоном отвечал венецианец на приветствие, - а мессер Луиджи... Молодой человек замялся, сомневаясь, стоит ли открываться незнакомцу. Тот вызывал подозрения не только своим появлением в неурочное время, когда все добропорядочные граждане спят или, как нынче, загасив свечи и заперев двери, дрожат от страха, моля Господа отвести от них бич Свой, но и заведомой ложью, с помощью которой он пытался проникнуть в дом Бальдуччи. Единственная уроженка Каталонии, возникшей на пути Андреа, прислуживала во дворце консула, всуе упомянутого самозванцем. Хотя встреча с ней была недолгой, а мысли дьякона занимали отнюдь не тонкости ее родного наречия, он мог поручиться, что незадачливые визитеры никогда не бывали в Барселоне, если вообще ведали, что это за город и не населен ли он антиподами о песьих головах. Сам будучи чужаком в Константинополе, Торнато легко распознавал земляков, говоривших по-гречески с теми же интонациями, с которыми они вели торг или затягивали задорную канцону. Лже-посланник, напротив, выговаривал итальянские слова и вплетал в речь те же обороты, что и кир Филипп, лекарь покойного Карло Торнато, взявшийся выучить его племянника византийскому наречию. Притворялся ли ромей ради спасения собственной жизни или замышлял каверзу, неуместную в нынешних обстоятельствах, предстояло выяснить. - Он сейчас далеко отсюда. Но я его родственник и, быть может, смогу поспособствовать в этом важном деле, о котором вы упомянули?
Фома Палеолог: - Как видно, италийское гостеприимство сильно пострадало за то время, что я последний раз видел ангела в небе над Вечным городом,- Фома не удержался от выпада; его спутники обменялись быстрыми улыбками.- Но верно говорят: не ходят со своим обычаем на чужую землю. Разве что турки,- вновь усмехнулся он, то ли имея в виду общее горе, посетившее великий город, то ли намекая на то, что Галата сохранила свободу и даже, отчасти, имущественную неприкосновенность. Причин тому называлось множество, и, хотя с окрестных холмов на нее еще смотрели пушки, а в заливе стоял на якорях флот, первой и главной ахейскому деспоту - да и не ему одному - казалась странная безучастность генуэзцев во дни обороны города. - В доме вашего родственника, мессер Торнато, пребывает девица, которую мне доном Пере поручено взять под свою опеку. Со всем уважением, хоть родственник ваш,- Фома окинул взглядом дом,- человек, несомненно, почтенный, но вряд ли сумеет защитить ее от опасности, коей она подвергается. От девицы этой я имею доверенное письмо,- мужчина коснулся груди, где, под рубашкой, у него действительно было спрятано неосторожное послание Анны, и с усмешкой закончил.- Вот только показать вам его, к сожалению, я желал бы не на этой улице.
Андреа Торнато: Упомянув дочь Михаила Варда, брат покойного императора сделал верный шаг. Он еще не узнал о постигшем ее несчастье и потому пребывал в уверенности, что девушка до сих пор остается в стенах дома Бальдуччи, защищенного фирманом султана. Это неведение снимало с ромея, ради спасения собственной жизни или из природной византийской хитрости выдававшего себя за иноземца, подозрения в тайной приверженности османам, хотя и не превращало его окончательно и бесповоротно в союзника дьякона. - Мессер Джелотти! - венецианец несколько раз постучал в дверь бронзовым молотком, отлитым в форме головы леопарда и изрядно отполированным руками многочисленных клиентов, поставщиков и просителей. - Откройте, это Торнато, у меня есть новости о вашем господине. Управляющий генуэзца, тот самый, к кому взывал Андреа, молчаливо сделал слуге знак, после чего Пьеро по прозванию Пройдоха поспешил отпереть тяжелый засов. Знакомый голос принадлежал человеку, с которым мессер Луиджи отправился к турецкому наместнику, дабы взыскать с него за учиненный его единоверцами разгром и похищение юной гречанки, и теперь лишь этот поздний гость мог пояснить, отчего хозяин до сих пор не вернулся. Предположив, что следом за венецианским родственником порог переступят и каталонцы, с которыми клирик переговаривался за дверью, Маттео Джелотти негромко кликнул слуг. Каждый из них предусмотрительно вооружился палкой на случай, если злоумышленники попытаются подвергнуть дом повторному разграблению.
Фома Палеолог: Князь Ахеи, со-деспот Морейский последовал за святым отцом в новое - которое по счету?- временное убежище; слова Торнато неприятно удивили его, дав понять, что человек, который мог бы принять решение на правах хозяина дома, пребывает в отсутствии. И то, что он увидел внутри, объяснило, какого рода была эта пропажа: как ни старались прислужники, кровь невозможно было отмыть до конца с пола передней, да и сама утварь, когда-то богатая, явственно хранила следы чужого вторжения. - Похоже, мы не ко времени, мессер,- констатировал он в спину новому знакомцу, снимая скрывавший лицо широкополый берет и привычно отбрасывая его на руки одного из сопровождающих. Эта привычка нет-нет, да выдавала греческие корни Фомы даже после долгих лет жизни в Италии; тамошние господа не были приучены жертвовать богатством своего костюма ради уважения к хозяевам дома. Он хотел сказать что-то еще, но осекся, задавшись вопросом: не пострадала ли разыскиваемая девица от учиненного безобразия и, главное, не явилась ли она ему причиной. Младший сын императора знал, что священство багрянородных особ для константинопольцев нерушимо даже в горе, и, коли уж дочь советника осмелилась взывать к помощи матери базилевса, тому причиной была нужна отнюдь не шуточная. - Надеюсь, что достойный хозяин этого крова пребывает в добром здравии.
Андреа Торнато: - Хвала Создателю, здравие мессера Луиджи не вызывает опасений, - произнес дьякон, когда дверь отгородила домочадцев Бальдуччи и незваных гостей от внешнего мира, после захвата Константинополя турками сделавшегося еще враждебнее прежнего. - Но вся жизнь его, увы, находится в руках тех, кто не далее как сегодня бесчинствовал под этим кровом. Джелотти, напряженный, как тетива арбалета, и переводивший взгляд с Торнато на незнакомцев и обратно, побледнел. Не зря все его естество противилось решению хозяина приютить дочь византийского сановника. В тот злополучный час, когда обутая в узорный башмачок нога ромейки переступила порог дома, принадлежавшего ее отцу, но уже давно служившего обиталищем иноземному купцу, что изукрасил и обиходил его по своему вкусу, он почувствовал, что добром это не обернется. Дружеская услуга, имевшая меркантильную подоплеку, дала дурные всходамы, и вместо знатной невестки Бальдуччи получил суровый урок, который, один Бог знал, чем закончится. - Султанский визирь меня отпустил, - промолвил Андреа, в чьих глазах промелькнула молния, - а мессер Луиджи и монна Анна остались у него в заложниках. При таких обстоятельствах никого бы не удивило, что прекрасная гречанка прельстила одного из победителей, который вздумал возвести ее на свое ложе, испокон веков подобная участь постигала многих жительниц покоренных городов. И все же Торнато не желал порочить имя девушки, выказавшей отвагу и вымолившей у своего пленителя жизни итальянцев, называя ее наложницей Мехмет-паши. - С прискорбием должен сообщить, что вы опоздали, мессер, - обратился венецианец к Фоме, подмечая его горделивую осанку и манеру держаться, выдававшую в нем господина рангом значительно выше, чем простой прислужник.
Фома Палеолог: Фома выслушал не слишком пространную речь диакона, не проронив ни звука; в его голове слова "визирь" и "заложники" быстро и мгновенно связались с пониманием того, что требуемая девица, знавшая, куда и как следует доставлять письма бежавшей от турок императрице, оказалась в когтях завоевателей. Благонравие дочери советника беспокоило деспота в последнюю очередь - слишком много девиц благородных кровей оказались в последние дни жертвами чужой похоти, и удача, если султанский визирь был единственным, кого пришлось допустить кире Анне до своих девичьих тайн - но то, что по слабости или по принуждению та раскроет турку место пребыванья августы. Кроме прочего, она была не одна. - Простите, что беспокою вас поводом, столь мало значительным в минуту такого страшного горя,- воспользовавшись моментом, что и вестник беды и прислуга притихли, погрузившись в скорбные размышления, задал вопрос младший сын Мануила.- Но, как мне ведомо, при кире состояла служанка. Насколько я знаю турок, они с тщанием стерегут высокородных особ, но весьма небрежны со слугами; если будет угодно создателю, может быть, нам удастся через нее снестись с кирой Анной и подготовить ее побег, или хотя бы начать переговоры о выкупе. Если конечно,- в видимом сокрушенье ромей оглядел кровью испятнанный пол,- она пережила нападение. Эта мысль, по сути своей здравая и даже не лишенная благородства, кроме прочего имела, как многие поступки Фомы, потайное дно: как говорит каталонская поговорка, служанка или слуга входят в число трех врагов, существованье которые мы сами оплачиваем. Князь Ахеи не столько и не только стремился подсказать опечаленным латинянам путь к освобождению дочери Михаила, сколько выяснить, насколько безопасным оставалось еще обиталище его матери.
Андреа Торнато: Торнато нахмурился, силясь припомнить подробности прошедшего. Если поспешное судилище в Пераме виделось ему преддверием Преисподней, то действо, развернувшееся в покоях паши, напоминало искусы и муки Чистилища. Сомнительного удовольствия путешествие, которое лучше проделывать на страницах книги, снабженной дивными миниатюрами и витиеватыми инициалами*, нежели наяву, и нет разницы в том, прошел испытуемый земную жизнь до половины или едва начал ее. Кого и что скрывала золотистая занавесь, из-за которой, словно взявшаяся из ниоткуда птица в руках факира, появилась ромейка, было тайной тайн. Быть может, упомянутая Палеологом служанка молчаливо внимала тому, сколь жестокому испытанию подвергают ее госпожу, а может, та была мертва, пронзенная клинком мавра или удушенная его не ведавшими жалости руками. - Я никого более не видел, мессер, лишь монну Анну... Но ответьте, вы посланы за ней императрицей? Что за письмо вы желали мне показать? * Инициал - заглавная литера увеличенного размера, с которой начинается текст книги или главы, либо отдельный абзац.
Фома Палеолог: Политика, как любой вид торговли, заставляет людей очень быстро приучаться к лицемерию и искусству изображать на своем лице чувства, которых не испытываешь, скрывая страсти, обуревающие душу. Князь ахейский, конечно, был вовлечен в политические интриги, и даже иногда преуспевал в них - но жизнь вдали от бед и борений сильных мира сего значительно ослабила его лицедейскую способность. Поэтому лицо Фомы, как он не старался, сильно переменилось от упоминания матери, хотя со-деспот и попытался спасти положение, с деланным удивлением подняв русые брови. - Августа? Здесь? В городе? Смелость предположения, сделанного Андреа, не могла не навести его на мысль, что скромному служителю бога известно несколько более, чем он желает поведать. Но распространяться на предметы столь важные в присутствии слуг было делом слишком опасным - о чем Фома не преминул (в особой форме) поведать собеседнику: - Если бы даже императрица и была в городе, вряд ли каталонский консул, коим я послан, или ваш почтенный родственник доверили бы эту тайну людям низкого происхождения. Что до письма, то здесь, в комнате, мне кажется слишком темно; если вы пожелаете, я готов передать его вам, но... где-нибудь в другом месте. Глаза гостя настойчиво блеснули; после подобной тирады осталось лишь надеяться, что перепуганный латинянин одумается и перестанет рассуждать прилюдно о вещах, способных погубить царственную фамилию.
Андреа Торнато: Хранивший молчание Джелотто внимал гостям, надеясь из их немногочисленных свидетельств составить полную картину случившегося. И все же в этой скупой мозаике, где кроваво-красного было не в меру много, недоставало деталей, которые могли бы поспособствовать вызволению Бальдуччи. Проникнуть во дворец, где вместо генуэзского посланника теперь восседал османский вельможа, было задачей весьма затруднительной, хотя и исполнимой. Пускай янычары и были преданы своему предводителю, но среди челяди, молилась ли она на латыни, греческом или арабском, всегда можно было купить соглядатая, слабого к блеску тридцати сребреников. Но успеют ли италийцы найти помощника до того, как будет учинено зло их господину?.. - Мессер Маттео позволит нам уединиться? Голос дьякона острым ножом прорезал рассуждения управляющего, в которых не было места ни женским скорбям, ни юношеской пылкости, лишь трезвый расчет и точная выверенность шагов, что роднило его с Кальвино. - Следуйте за мной, мессеры, - выхватив у одного из слуг масляную лампу, Джелотто повел венецианца и подозрительного незнакомца вверх по лестнице, в одну из комнат, что наименее пострадала от вторжения башибузуков. Он распахнул дверь, пропуская визитеров, и своим по-юношески звонким, не вязавшимся с суровым обликом голосом обронил. - Здесь вам никто не помешает.
Фома Палеолог: Взгляд ахейского правителя, мягкий и долгий, устремился при этих словах к двери, как если бы тот ждал появления из нее прекрасной девы или Святого Николая, как известно, способного доставить верующему разрешение уз, выздоровление от болезни, и даже тех же прекрасных дев - с благими намерениями и при условии искренней веры, разумеется. Когда мужчина с голосом юноши покинул предоставленное для переговоров место, Фома - Томá, как он предпочитал себя называть на латинский манер - перевел взгляд на своего собеседника. Молодой человек выглядел изможденным не столь физически, сколь духовно; впрочем, служитель бога, которому наверняка выпало в один день закрыть столько глаз и прочесть столько заупокойных, сколько не довелось за всю прошедшую жизнь. И пусть сан его давал право лишь на очень немногое - в час страшных испытаний, в день Страшного суда это не имело значения, ибо, в конечном итоге, лишь Господу дозволено отделять овец от козлищ. - Присядем, падрэ,- все тем же мягким, чарующим голосом, делавшим заботу не угнетающий, а распоряжение - не навязчивым, проговорил ромей.- Вы устали, да и я проделал нелегкий путь. Но, прежде,- бледная улыбка появилась на лице молодого человека,- позвольте обратиться к вам с просьбой: какие бы вы догадки не строили, какие бы выводы не сделали, позвольте мне остаться для вас посланцем каталонского консула. Так же, как вы останетесь для меня отцом Торнато.
Андреа Торнато: - Как вам будет угодно, мессер, - склонив голову, отвечал Андреа. При тусклом свете лампы, отдававшей прогорклым маслом - в отличие от господ, слугам считалось не зазорным вдыхать дурные запахи, черты незнакомца проступили четче, чем на погрузившейся во мрак улице или в полутемном коридоре. На мгновение ему почудилось нечто знакомое в этом лице, но смутное чувство быстро схлынуло, оставив едва заметный ручеек сомнений. В отсутствие Бальдуччи взяв на себя обязанности хозяина, дьякон указал гостю на простой деревянный стул. Вся обстановка комнаты, отведенной под эти импровизированные переговоры, была скромна и незатейлива, неудивительно, отчего люди визиря не нашли в ней ничего, чем стоило поживиться. Здесь мессер Луиджи принимал посетителей, здесь же, за невысоким столом с возлежащим на них абаком с нитью черных и белых костяшек, восседал счетовод, подсчитывавший общую прибыль предприятия. Таким образом, все настраивало на обсуждение дел насущных и ничто не отвлекало на пространные беседы, не имеющие никакой практической выгоды. - Полагаю, теперь мы можем беспрепятственно погрузиться в чтение, - без обиняков перешел к сути венецианец, присаживаясь напротив Фомы.
Фома Палеолог: Движением плеч сбросив плащ, косо упавший на спинку стула, ночной посетитель, не смущаясь, принялся расстегивать воротник своего дублета. Тонкая белая сорочка со стоячим воротником - последнее веянье моды, еще только завоевывавшей Италию и по эту сторону Адриатического моря известное разве что записным щеголям - выглянула из-под него пышными складками, когда "посланец консула" запустил под нее узкую белую руку,- и, на мгновенье раскрывшись на груди, позволила пристальному взору различить плотно пригнанные звенья миланской кольчуги, надетой прямо на голое тело. Легкость и незаметность снискала этому виду брони, как и многое прочее, заимствованному с Востока во времена Крестовых походов и всего век назад раскрывшего свои секреты жителям очарованной Европы, заслуженную славу у путешественников и наемных убийц. Если бы глаз Андреа внимательнее остановился на складках плаща незнакомца, то его, несомненно, порадовал бы изящный, как дамская безделушка, сиенский кинжал, спрятанный узком и тесном кармане; это оружие, трансформировавшееся в знаменитый "кинжал милосердия", предназначено было для тесной схватки на узких улочках города, и, несмотря на внешнюю хрупкость, пользовалось большой популярностью в Венеции и на юге Франции. Повозившись, "посланец" извлек из-под одежды тщательно сложенный лист, который и протянул новому знакомому. Это было то самое злосчастное письмо Анны Варда, в котором она умоляла императрицу об убежище, с присущей девице скромностью замолчав истинные причины столь дерзкой просьбы. Впрочем, теперь о них не догадался бы лишь слабоумный. Покуда диакон знакомился с содержанием послания, ромей неторопливо вернул одежду в приличествующее состояние. - Как вы понимаете, о том, где находится адресат этого послания, не знаю ни я, ни вы,- он вновь улыбнулся углом рта, давая понять, что полагается на скромность собеседника.- Если оно попадет к тем, кому не должно достаться в руке, мы оба ответим, что нашли его в этом доме, неотправленным. Девичьи мечты и так далее...
Андреа Торнато: Намек щеголя был достаточно вразумителен, чтобы избавить Андреа от произнесения вслух вопросов касательно императрицы, ее местонахождения и переписки с Анной Варда. Но больше мольбы ромейки о защите, дышавшей отчаяньем в каждом завитке бисерного почерка, клирика волновала возможность спасения ее самой и ее попечителя из османского плена. - Вы знаете, мессер помощник каталонского консула, - Торнато не удержался от легкой улыбки, величая собеседника титулом, очевидно, слишком низким для обладателя таких холеных рук и владельца столь дорогого гардероба, не говоря об оружии, стоившем целое состояние, - что любое упоминание императорской фамилии может привлечь чрезмерное внимание и воспоследовать определенными сложностями для несдержанного на язык. Или... - молодой человек выдержал паузу, непроизвольно, а не для придания особенной напряженности беседе. - Или в некоторых слухах все же есть необходимость. К примеру, говорят, будто император жив. Вельможа, приближенный к Елене Драгаш и явившийся в дом купца с весьма деликатным поручением, наверняка ведал о плане, нечаянным свидетелем рождения которого стал Андреа, и теперь венецианцу было любопытно, как ответит ему ромей на слова, заронившие сомнения в душу Мехмет-паши.
Фома Палеолог: Помимо воли князь ахейский не смог справиться со своим лицом; как это часто бывает, горе, не слишком одолевающее нас в родном доме, внезапно прорывается в миг, когда его касаются чужие пальцы. Губы младшего сына Елены нервно поджались, глаза метнули молнию - но даже за все блага мира он не смог бы сказать, адресована она праздному любопытству, нехристям, покорившим великий город и тем уничтожившим его, Палеолога, наследие,- или же это была просто внезапная боль от того, что человек, вышедший из той же утробы, сегодня, возможно, уже смешался с сырой землей. Подобная участь была недостойна императора и Фома ощутил эту несправедливость вдвойне остро, как всякий, внезапно понявший на близком примере хрупкость своего собственного положения. Читатель, возможно, удивится, что в списке чувств, обуревавших со-деспота, мы поставили на последнее место страдание, которое, казалось, должна была вызвать у него мысль об утрате родного человека. Но между братьями никогда не было подлинной близости, и единственным, о ком скорбела душа младшего, был изящный, признанный и принятый в столь любезной ему Италии Иоанн. Сглотнув подступивший ком, он все же нашел в себе силы ответить с полуулыбкой: - Покуда в сердцах греков и ваших соотечественников жива мысль о том, что император находится... если не в здравии, то хотя бы на этой земле, есть надежда, что участь Константинополя послужит упрежденьем для тех, кто пренебрегал доселе угрозой языческого нашествия. Католическая церковь, к которой вы, отец мой, принадлежите, после гибели своей младшей сестры должна понять, что опасность не в расколе, и не в теологических диспутах, выясняющих, исходит ли Святой Дух от Отца или еще и от его непорочно зачатого Сына. Сейчас мы стоим перед угрозой быть сломленными, потому что с гибелью императора, города, ничто более на заграждает путь для неверных не только в сердце Европы, но и, морским путем, к богатствам Венеции и Рима. Видит Господь, я всею душою желал, чтобы Уния, заключенная моим братом, объединила Восточную и Западную церкви христовы - но, раз уж одна из них пала, святой долг другой - если не вернуть утраченное, то отомстить. Поняв, что проговорился, деспот на мгновение прикусил губу, но, упрямо сдвинув русые брови, продолжил, барабаня по столу пальцами. - Даже если император и пал, следует поддерживать уверенность в обратном. Вы, отец мой, задаете вопросы, которые изобличают в вас человека, ближе допущенного в тайны, чем я ожидал здесь найти. Коль это так, полагаю, что брат императора вправе требовать от вас клятвы в том, что вы сохраните его интересы, так и рассказа о том, каким образом вам довелось прикоснуться к планам сильных этого мира.
Андреа Торнато: Требовать что-либо от гражданина Светлейшей, не терпевшей над собой ни князя, ни короля, ни императора, было опрометчиво. В Венеции к таинству верховной власти мог приобщиться не столько знатнейший, сколько мудрейший, отчего Республика не знала нищеты и из года в год приобретала все большее влияние, тогда как освященный елей не спасал государей от падения, а их подданных - от голода и бедствий. Однако Андреа был не только урожденный венецианец, но и служитель Церкви, учившей смирению и послушанию. Если неофиту не дано было обуздать свою душу, то личина отрешенности от земных страстей нередко прикрывала его истинную сущность. Потому-то Андреа отозвался согласием на слова высокого гостя, по праву своей древней крови привыкшего даже в любезную просьбу вкладывать приказ. - Ваша милость может не сомневаться в моем желании всячески поддержать ваших соотечественников в этой... уверенности, - в согласии склонил голову Торнато, но немедленно выпрямился и смело, без страха и подобострастия заглянул в глаза Фоме. Багрянородный он или простой мистий, сын Елены или крестьянки, никогда не знавшей тонкого полотна и шелков, прийдя в дом купца-италийца он обращался в рядового просителя, клиента или партнера, чье благородство определялось не вереницей предков и их славными деяниями, но звонкой монетой и ценным товаром. - Весть эта уже достигла ушей османов.
Фома Палеолог: - Вы имеете в виду, что они склонны верить в спасение императора потому, что не видели его тела? Или же что есть... более существенный повод предполагать, что Господь пощадил владыку Византии?- сердце князя Ахеи забилось быстрее при мысли о том, что невероятное и вправду могло произойти, и Константин каким-то чудесным образом избежал смерти, чему нашлись свидетели в лагере обеих враждующих сторон. То, что Андреа сообщил своим домочадцам и то, что он говорил теперь, позволяло предположить, что этот молодой человек не слишком давно удостоился чести посетить новых хозяев города. - Простите мою настойчивость, но вы упомянули, что избежали участи стать пленником кого-то из советников султана,- с осторожностью спросил он, обращая на латинца взгляд, полный сомнений.- Признаюсь, я нахожусь в некотором недоумении относительно того, как кира Анна попала в дом вашего родственника, и что явилось причиной их... печальной судьбы. Коль скоро так вышло, что вы посвящены в большее, чем вам, возможно, самому хотелось бы... Я желал бы понять,- он встряхнул головой, раздраженный необходимостью измышлять тонкие обороты и говорить недомолвками о деле, в котором сам едва мог разобраться,- я хочу знать, были ли причиной ареста мессера Луиджи его сношения с августой, и пытаются ли, угрожая насилием вашей родне, турки дознаться, где пребывает вдовствующая императрица.
Андреа Торнато: Подозрительность не всегда влечет за собой лишь дурное, как любили описывать знаменитые и безымянные франкские авторы, что наводнили сундуки богачей романами и альбами в подражание стихам арабов, все еще державших южные рубежи Иберии. Это свойство, однако, не раз спасало людей прозорливых, уберегая их от необдуманных поступков и ложных друзей Были ли справедливы подозрения клирика, силящегося угадать, не искусный ли самозванец перед ним, посланный выведать место пребывания членов императорской фамилии? После того, как он бросил в лицо Мехмет-паши неосторожные слова, визирь мог задумать хитростью добиться сведений, которые не сумел заполучить угрозами. Схватить неверного, ввергнуть его в узилище, предать в руки палачей, чтобы те пыткой развязали ему язык - вряд ли это возымело бы должное действие над фанатиком, одержимым мученической смертью. И все же Андреа рискнул предположить, что сам он был слишком невеликой фигурой на шахматной доске Константинополя, дабы лала султана в короткий миг сплел для него эту чересчур замысловатую паутину. - Отвечу вашей милости так, - неспешно проговорил Андреа, унимая вновь пронзившую грудь боль, когда память его призвала образ ромея с душой более турецкой, нежели та, которую Аллах вдохнул в чистокровных сыновей Османа. - Сколь великое почтение ни вызывает Августа, да ниспошлет ей Господь здравия и долголетия, кира Анна слишком юна и прекрасна, чтобы предводитель янычар помышлял об иной женщине. Его люди похитили ее из этого дома, убили нескольких слуг, оставленных охранять ее. Однако несколько нечестивцев сами нашли здесь смерть. Волею случая я стал свидетелем тому, как киру, завернутую в покрывало, выносили из дверей, и дождался мессера Луиджи, чтобы рассказать ему об увиденном, после чего мы отправились во дворец Подесты. Потом... - венецианец был не в силах сдержать вздох, в котором смешались собственная скорбь и сочувствие к невинным, томившимся в неволе и отныне зависимым от каприза своего пленителя. - Стоит ли говорить, что справедливости не добиться у тех, кто с удовольствием попирает ее... А что до слухов, ваша милость, то я сам стал тем вестником, кто посеял их в проклятом дворце.
Фома Палеолог: Ответ юноши осветил внешнюю последовательность событий, но не придал уверенности в том, что убежище царской семьи по-прежнему остается тайной. Женщина, как известно - сосуд утлый, память и язык ее принадлежат тому, кого по ночам принимает она в своей постели, будь то турок, грек или латинец. Похвалы же, столь щедро расточаемые девице, что греха таить, задели честолюбивую душу Томá, в державном своем эгоизме, столь мало отличающемся от эгоизма влюбленных, предполагавшего, что нет и не может быть дел, могущих в важности соперничать с занимающем его ум. - Я понимаю, мессер Торнато,- с усмешкой произнес он, сочувственно глядя на молодого человека,- старуха, изуродованная слезами по сыну ничто в сравнении с юной девой, чести которой угрожает нехристь... и вы, как христианин и сын благословенной Италии, не можете остаться безучастны к ее пылким взорам. И, может быть,- неожиданная мысль, мелькнув в изворотливом уме Палеолога, побудила его поддержать латинца в его не совсем уместном восторге,- если удастся договориться с кем-нибудь из слуг, то спасение вашего родственника и киры Анны будет зависеть единственно от попутного ветра и готовности корабля поднять якорь по вашему знаку. Сомнительно, чтобы министры султана простили подобную дерзость,- с сожалением улыбнулся он.
Андреа Торнато: Выпад Фомы, резкий и неожиданный, как удар даги в поединке дуэлянтов, клирик не стал парировать. Как ни была хороша ромейка, прельстившая взор османского вельможи, настолько, что тот рискнул на преступление, могущее стоить ему головы, душу Андреа заставлял трепетать иной образ. Мимолетное видение, скрывшееся за просторными складками изумрудного покрывала, щемящая надежда вновь пережить встречу и увидеть тепло и признательность во взоре темных, как спелые вишни, глаз, - вот что отныне составляло тайну, которой юноша не желал делиться ни с кем. - Дерзости в этот час творят турки, вашей ли милости не знать об этом. И отплатить им той же монетой, разве сие не угодно Господу? - чуть прищурился венецианец, нарочито забывая, как Иисус заповедью Своей учил подставлять вторую щеку. - Если бы не они, в наших домах не слышался бы плач, власть басилевса была столь же священной и нерушимой, как во времена Юстиниана, а дочь высокородного сановника вступила бы под свадебный чертог, освященный Церковью, а не сделалась бы наложницей иноверца, убивавшего наших соплеменников... Покончив с тирадой, достойной проповеди перед войском, которая никогда не будет произнесена, ибо старый мир пал безвозвратно, Торнато улыбнулся своей горячности. Не в первый раз она прорывалась сквозь завесу внешнего спокойствия и сдержанности речей. Была ли тому причиной участь Константинополя, чье падение сказалось на судьбе миллионов, ветра, через Понт несущие безумие скифских степей, или же доселе дремавшая в самом Андреа жажда действия, что несколько раз проявила себя в гневной риторике, - ответ был один: безмятежность философа и гармония, царившие в его сердце до злополучного часа, когда меч отсек голову дяди, более не возвратятся к нему. - Но для осуществления подобных замыслов мне потребуется помощь, ибо я чужак в этом городе. Здесь ничто меня не удерживает, кроме долга перед родственником... Неожиданная мысль облеклась в слова сразу же, как младший Торнато понял, что советы, расточаемые князем, не могли не повлечь за собой просьбы. За верную службу государи даровали земельный лен и привилегии, и следовало понять, какой услуги потребует Фома Палеолог и что сможет он предложить в помощь дерзким планам итальянцев.
Фома Палеолог: Несмотря на свою пылкую речь, молодой собеседник не производил впечатление фанатика, который, едва утолив жажду и голод, вооружившись крестом и Писанием, бросится проповедовать за восстание против иноземных захватчиков. Последняя его фраза и вовсе ясно говорила о том, что, коли бы не долг перед родственником, он немедленно покинул бы павший город. Фома усмехнулся, почувствовав невольную горечь, хотя не мог не признать, что даже за те века, что существовала генуэзская колония, латинцы все равно воспринимали ее не как родину, но лишь как гостиницу, лавку приказчика, которую следует покинуть, как только она перестанет приносить должны доход. Что ж... деловой подход, каким бы он не казался оскорбительным для чувствительного сердца православных, был куда милее сердцу младшего из братьев, чем клятвы, не подкрепленные ничем, кроме бессильной ненависти. И все же он не сумел удержаться от улыбки: - Чудны дела твои, Господи, если латинец просит о помощи грека, здесь, в городе Константина, откуда недавно греки молили о помощи братьев по вере и самого наместника Господа,- взгляд со-деспота был таким же мягким, как бархатные складки его плаща, но в глубине его также сверкали искорки металла. Про себя он подумал, что даже под монашеской рясой италийская кровь, кровь авантюристов и путешественников, не давала покоя этому юноше, едва перешагнувшему порог зрелости. Может быть, это его шанс? - Этот город стал ловушкой для многих добрых христиан, пойманных нехристями,- проговорил мужчина вкрадчивым тоном, принимаясь оправлять кружевные манжеты, выбивавшиеся из-под каймы его дублета.- Многие бы хотели покинуть его, чтобы прибегнуть к помощи сильных мира сего... в надежде, что голос, не доносящийся до Его святейшества и государей Европы из-под обломков империи, будет услышан, если раздастся в стенах Ватикана. Разумеется, я не вправе обременять подобной просьбой вас: двери дома Понтифика вряд ли откроются для человека нецарской крови. Но тот, кто поможет семье императора очутиться в христианской стране, сможет рассчитывать не только на благодарность Святого престола, но и тех, кто заинтересован в сохранении рода басилевса.
Андреа Торнато: Желание венецианца узнать, что ждет от него брат Константина, десятого басилевса, принявшего имя равноапостольного сына Елены, для чего в своих речах переступает он от слова к слову мягко, как пантера, выслеживающая добычу, наконец-то было удовлетворено. Спасение, и не кого-либо, а императорской фамилии, кроме главы ее, уцелевшей в эти черные для христианского мира дни. Не слишком ли тяжелый груз для простого дьякона, не посвященного в тайны, что двигали войсками и народами, и чье слово городу и миру не стоило ничего?.. - Речи вашей милости звучат лестно, - осторожно молвил Андреа, откидываясь на резную спинку стула и сплетая пальцы наподобие шатра, - ибо доверие тех, в чьих жилах милостью Божьей течет царская кровь, бесценно. Но... Торнато вперился взглядом в лицо гостя, более него самого умудренного в делах житейских и государственных, более сведущего в тайнах Византии, более весомого для мира принцев и крупных состояний. Что значили его посулы, призрачные, как мираж в пустыне, в сравнении с жизнями людей, которые турки отнимут с изощренной жестокостью, стоит рождавшимся в этой комнате намерениям кануть в Лету. Палеологи не вызывали священного трепета в душе клирика, рожденного в стране, некогда хитростью изгнавшей их предшественников, и пускаться в смертельно опасное предприятие, по его убеждению, стоило с более осязаемой целью. Золоченые ризы и пурпур, сулимые Фомой, заставили бы загореться глаза Аугусто Торнато, но его сын, давший клятву служить Церкви, был менее честолюбив. - Но я никак не смогу быть полезен ни вашей матушке, ни вам с братьями без опыта и знаний мессера Бальдуччи, а также жизни наших людей, за которых мы ответственны, как капитан корабля за своих матросов и пассажиров.
Фома Палеолог: Сильные узкие руки Фомы легли на поверхность стола; ногти, даже сейчас тщательно вычищенные и отполированные, принялись чертить по нему, оставляя на лакированном дереве еле заметный след. Стол был старинный, инкрустированный черным деревом и слоновой костью, и, вполне вероятно, использовался хозяином дома для упражнения в шахматном мастерстве. Не византийская работа, скорее, мастера далекой Вендии. Подумали ли они, что будет теперь, когда турецкая сабля и в самом деле перережет пролив, закрыв Европе пути к шелкам Вендии и страны Синцев? Или, разбогатевшие на останках павшей империи, они мнят, что смогут подкупить и султана? Вчерашние казни в Пераме, как видно, не научили заморских купцов ничему. - Вчера я был за проливом,- медленно ведя пальцем по трещинке в одной из белых клеток, словно в задумчивости, проговорил он. Молодое, покрытое нежным загаром лицо внезапно отразило усталость, смертельную тоску, потемнело, словно по нему в самом деле начали проноситься тени вчерашней расправы.- Турки казнили десяток человек, казнили, тщательно выбрав, рассчитав все до последнего, самого последнего шага. Время, место, даже заход солнца. Тот, кто считает их дикарями, не понимающими, что творят, находятся в заблуждении. Они творят насилье намеренно, с сознанием собственной силы. Раз это так - весь христианский мир в опасности, куда большей, чем даже ваш дядя, потому что все они - те, кто не пережил эту ночь, и вчерашний день - подобны слепцам, хватающимся за нож. Покинуть его, бросить во власти врагов - не то, что верующий человек, тот, за кого пролита кровь Иисуса Христа, может себе позволить. Младший сын Мануила умолк, произнеся эту двусмысленную конструкцию, давая время собеседнику вызвать в памяти собственные впечатления от последних двух месяцев и вчерашнего штурма. Он не мог знать о том, что довелось пережить Андреа ровно в это же время, ровно сутки назад - но не сомневался, что май месяц памятного одна тысяча четыреста пятьдесят третьего года навсегда отпечатался в его памяти. - Мы поможем друг другу,- выдержав паузу, достойную величайших актеров прошлого, проговорил Фома тихо.- Я вам, а вы мне. Обещаю, награда превзойдет ваши ожидания как представителя торговой династии... и как христианина.
Андреа Торнато: С языка Андреа едва не сорвались слова из Писания, призывающие не искать сокровищ на земле, но та часть естества, что отец передает со своей кровью и что впитывается младенцем с молоком матери, неслышимо для князя Ахейского велели венецианцу умолкнуть. Оба собеседника по рождению своему были слишком далеки от евангельской бедности, что и демонстрировали нынче, желая каждый стяжать выгоду от возможностей, открытых перед другим его положением. - Я постараюсь стать полезным вашей милости, - уклончиво протянул Торнато, избегая давать обещания, которые по природе своей могли оказаться невыполнимыми. - Но вы сами осведомлены, с каким расчетом варвары творят беззаконие. Как врываются в чужие дома и обагряют их кровью... Дьякон, чьи кулаки невольно сжались, прикрыл глаза. Видение площади, наполненной перепуганными жителями Перамы и равнодушными к их страхам янычарами, коленопреклоненные жертвы, с удивительным смирением принявшие свою участь, свист лезвия в воздухе и глухой стук, вызванный падением тела на брусчатку, вопли и крики, зарево пожара - все это вновь ожило, не перед зрением Торнато, не в памяти, но во всем его существе, заставив заалеть в румянце щеки, бледные после бессонной ночи и тревог последних дней. - Вчера пролилась не только кровь ромеев, не только императорский багрянец стал мученическим саваном. Если ваша милость стали свидетелем того позорного судилища, то на ваших глазах я лишился родственника, которого любил и почитал, как отца.
Фома Палеолог: - Расчет у них был прост,- ударив ладонью по столу, обличающе проговорил деспот.- И к осуществлению его они приступили задолго до того, как шатер султана развернулся перед вратами города. В тот час, когда христианский мир готов был сплотиться, чтоб отразить угрозу неверных, враги Христовы сыграли на разрозненности европейских князей и на вражде внутри самого города. И мы позволили им это... все мы. Потому что мир наш, увы, разрознен и разъят, и голос мудрости еще не звучит для тех, кто имеет в нем власть. Может быть теперь, после нашей гибели, они соберутся воедино. Я сочувствую вашему горю, отец мой, но призываю вас не уподобляться царям,- темные глаза Фомы блеснули на дьякона с неожиданной силой, которую мало кто мог заподозрить в этом сухощавом мужчине с узкой костью, так не похожем на возвышенный - впрочем, не исключено, что и преувеличенный скульпторами и живописцами - образ его старшего брата. - Не запираться каждый в своем доме и замыкаться каждый в своей боли мы должны, а протянуть друзьям и братьям руку помощи. Я готов помочь вам, чем смогу, если вы сочтете возможным допустить меня к вашим семейным тайнам... мне же требуется помощь в таком деле, которое станет предметом гордости каждого христианина. Особенно священника, и особенного - если он носит имя апостола Андрея.
Андреа Торнато: Пока Фома вещал о политике и судьбе креста, пошатнувшегося по сю сторону Ионики, сердце дьякона оставалось нетронутым. Не о христианском мире говорил ромей, но о собственном наследстве, над которым нынче развевалось знамя ислама; не о Венеции или Генуе, не о живущих бок о бок с маврами кастильцах, не о раздираемых раздорами германцах или не способных прекратить стычки французах и англичанах тревожился князь, но о Византии, поверженной в прах и обреченной вскоре превратиться в пепел, дабы из него, словно птица Феникс, восстала во всей мощи держава Османа. Но на то было его право, как право Андреа состояло в оплакивании дяди и помыслах о спасении другого родственника, который мог пострадать от того же человека, что с хладнокровием и безпощадностью, питаемой к ненавистным иноверцам, пролил кровь Торнато. Но когда "помощник каталонского консула" упомянул материи, которые волновали душу Андреа с раннего детства и составляли самую суть его жизни, терзания государей по потерянным землям и утраченном единстве мира Константина и Феодосия отступили в тень. - О чем говорит ваша милость? - чуть подавшись вперед, вопрошал венецианец. Догадка мелькнула не сразу в его погруженном в невеселые размышления сознании, но тут же заставила сердце забиться чаще. Неужели речь шла о святыне, хранившейся в столице ромеев? Неужели ему, жалкому грешнику, дозволено будет прикоснуться к ней?..
Фома Палеолог: Изо всех сыновей Мануила и Елены именно Фома был тем, кто самим фактом рождения был избавлен от возможности внимать сиренам, которых заслушивались его старшие братья - обольстительным девам, увенчанным регалиями царской власти. Поэтому, произнеси Андреа свои подозрения вслух, князь ахейский бы лишь рассмеялся: его собственные владения были отделены от погибающей родины, и почти так же самостоятельны, как та колония, на территории которой они сейчас находились. Увидев, как собеседник переменился в лице, он мысленно поздравил себя с выбором верной стратегии и улыбнулся. - Я говорю о сокровище, бесценном для каждого христианина. В катакомбах и тайных ходах города есть пути ко многим тайнам церквей, которые Господь пощадил во время взятия города,- со-деспот Мореи предпочел не делиться своими сомнениями, было ли то, действительно, Божье провидение, или же разведка османского султана. Опустив веки, продолжая улыбаться с выражением, сделавшем бы честь знаменитому сфинксу, он произнес: - Сокровища эти, хотя турки и почитают их, не могут принадлежать кому-то, кроме христианского государя, властителя, который поможет спасти семью императора Византийского, в чьей крови еще звучат проповеди Андрея Первозванного. В вашей власти решать, кто из царей Европы взыскан будет подобной участью.
Андреа Торнато: Нелегко унять волнение, зная, что в твоих руках может оказаться святыня, значение коей для людей Книги, как называли турки христиан, невозможно было переоценить. Одно лишь упоминание главы апостола, после двух дней мученичества принявшего смерть, что походила на последнюю из Страстей Спасителя, вызывало священный трепет и у ромеев, и у франков, и у менее прагматичных наследников дожа Дандолло. Ни в цветущей Бургундии, ни в залитом солнцем королевстве Неаполитанском, ни в стране угрюмых скотов* не найти было человека, не мечтавшего поклониться рыбарю с моря Галилейского, как редкий муж, крещеный его именем, не желал приложиться к чудодейственным мощам. Венецианец ожесточенно спорил с дьяконом, и дискуссия, не облекшаяся в слова, в серьезности своей не уступала любому из Соборов, где епископы и патриархи рвали друг другу бороды и ломали посохи о старческие спины. Водворить раку с головой в Сан-Марко, рядом с самым лаконичным из евангелистов, стало бы неоценимой услугой Республике, увеличившей ее славу и авторитет среди иных держав. Но как служитель Церкви Андреа должен был, без колебаний и размышлений, назвать Рим новым хранилищем реликвии - разве не в столицу христианского мира стекались паломники, разве не Вечный Город, ставший местом мученичества Петра, был почитаем более города апостола Якова в далекой Астурии**, разве не с Ватиканского холма ниспосылал благословения пастве своей наместник Господа на земле?.. - Я всего лишь ничтожный смертный, и не мне решать, какая обитель или храм обретет дар столь ценный, - унимая волнение, раненой птицей бившееся в груди, говорил клирик. - Но всякий христианин согласится, что святому мужу место подле святого камня***, а брату - подле брата****. Произнеся это, Андреа испытал облегчение. Сказанного не вернуть, и сомнения, искушавшие и отравлявшие душу честолюбивыми мечтаниями, утихли, стоило словам доброго католика пронзить сумрак. * Страны, святым покровителем которых был Андрей Первозванный. ** Сантьяго-де-Компостела. *** Имя Андрей переводится с греческого как "муж", "мужчина", а Петр - "камень". **** Апостолы Петр и Андрей были братьями.
Фома Палеолог: - Да будет так,- произнесенное молодым человеком совпадало с планами самого Фомы, но, верный себе, он предпочел услышать их из уст собеседника, оставляя тому право считать, что решение это принято по доброй воле и самостоятельно.- Все мы смертные, но ведь и Христос был облечен в смертную плоть, а ученики его были всего лишь людьми, но на них построилась торжествующая церковь Христова. Вера без дел - мертва; прежде чем воссоединить братьев, как положено самим Господом, следует спасти мощи святого от язычников и вернуть их христианскому миру. Нерешительность молодого диакона была вполне объяснима, и отчасти содеспот морейский ей даже сочувствовал - но сейчас было не время оплакивать то, что ушло. Мертвецы не восстанут из могил, сколько не пролей над ними слез,- а в то, что гибель Константинополя означала Судный день, он не верил. Стало быть, следовало позаботиться о будущем, и чем тверже будет рука, что подберет венец, упавший с головы Константина, тем лучше. Нерешительность юноши сейчас, словно отражение в зеркале, повторяло нерешительность католической церкви. Будь Фома на его месте, вероятнее всего, он также маскировал бы колебаниями твердое нежелание ввязываться в чужую войну - во всяком случае, пока существовал хоть малейший шанс остаться в стороне. Но этого человека, как и его владыку, Папу, можно было подкупить. - Все мы - простые смертные в глазах Божьих, и даже тот, кого мы теперь почитаем своим Царем небесным, был продан по цене раба, осужден язычниками, как раб, и подвергнут поруганию. Повторим ли мы, повторите ли вы слова Пилата, жителя Рима, римского прокуратора, сказавшего "Lavabo inter innocentes manus meas"?
Андреа Торнато: Велеречивость Фомы, достойная кафедры риторики в одном из первейших университетов Европы, будь то родная для Андреа Падуанская школа, кастильская Саламанка или стяжавшая себе славу и уважение Сорбонна в далеком Париже, наводила на мысль о сетях, в которые князь Ахейский намеревался уловить душу своего собеседника, как апостол, сделавшийся предметом нынешнего то ли торга, то ли переговоров, добывал скудное пропитание свое в далекой Иудее. Каков был расчет ромея, что, помимо быстроходного корабля для Елены и ее отпрысков, желал он добиться от венецианца, было сокрыто пологом тайны, как заалтарная часть Софии прикрывалась катапетазмой от глаз непосвященных. - Если люди, преданные вашей милости и христианской вере, достаточно отважные и сведущие в тайнах подземного строения города, готовы проникнуть в святая святых, то реликвии, о которых ведется речь, могут оказаться на Кипре. Вместе с их хранителями. Узнай Раймондо, какой ценный груз готов доставить на остров один из кораблей семейства Торнато, какие пассажиры ступят на его палубу, радость его не ведала бы предела. Однако причиной тому стал бы не трепет перед святыней или почтение к багрянородной крови, но здравый смысл и трезвый расчет, превратившие заболоченное поселение охотников и рыбаков в могущественную державу. - Либо же направятся прямиком в Венецию, где всегда помнят о тех, кто долгое время являлся их наставниками, - с полупоклоном проговорил дьякон, отдавая дань былой мощи Византии во времена, когда его родной город был безлюдной лагуной.
Фома Палеолог: Руки ахейского деспота сплелись меж собой, как те сложные, в рубине и золоте запечатленные узлы, что и много лет спустя будут напоминать о великолепии эллинской цивилизации; впервые за время разговора, брови его сошлись над вогнутой переносицей, резче обозначив морщины и сделав лицо мужчины, казавшееся слишком молодым для его возраста, похожим на лицо старика. Вновь и вновь чужими руками папство пыталось сделать то, на что какие-то двести лет тому решилось самолично: но жар от этих углей сегодня был горячей, и невместно же, в самом деле, главе торжествующей церкви вступить в столь явный союз с язычниками. Даже этот мальчик, в котором столь причудливо смешались кровь торговцев с помыслами благочестия, не ринулся, раскрыв сердце, на спасение величайших святынь, как сделали бы его предки все те же двести лет назад, но расчетливо, с практицизмом, впитанным с молоком матери, менял жизнь своего дяди на святыню, за которую пролились реки крови. Хотя... может быть, он несправедлив к нему? - Как случилось, что вам удалось избежать гнева турок?- меняя тему беседы, и возвращая ее к вполне понятному беспокойству за судьбу хозяина дома и пропавшей девицы, проговорил Фома. Спасти того, кто попал в когти орла, было нелегким делом, и младший сын Мануила представления не имел, как за это взяться. У греков не было ничего, что могло бы заинтересовать безжалостных завоевателей, ничего, что могло бы послужить козырем в проигранной битве. Но Господь всемогущ! он не может лишить надежды тех, кто и без того уже потерял все. Пальцы деспота с отполированными ногтями, похожими на перламутр раковин, что, дрожа от усталости и надежды, отнимает рыбак у лазурных глубин моря, сухо хрустнули. Пристально глядя молодому служителю церкви в глаза, он задал вопрос, с которого следовало начать эту ободряющую и тягостную беседу: - Вы уверены, что за вами не следят?
Андреа Торнато: - Нисколько не уверен, - пожал плечами Андреа, по дороге к дому родственника неоднократно думавший о слежке. - Более того, я до сих пор удивлен, что нынче сижу здесь, в этой самой комнате, беседуя с вашей милостью, а не брошен в канаву с перерезанным горлом, как многие жители этого великого города. Дьякон, будто копируя недавний жест своего собеседника - и отныне сообщника, - оправил манжету сорочки, выглядывавшую из-под темной ткани сутаны. На полотне, чья белизна и тонкость были заметны даже при слабом свете масляной лампы, виднелись следы крови, пролившейся в дневной схватке с перепуганным животным. Это напоминание о встрече, по-весеннему нежным лучом озарившей сумрак давешних событий, заставило Торнато опустить взгляд, несообразно торжественности настоящего момента, засветившийся теплотой. - Что же до моего чудесного спасения, то жизнью я обязан кире Анне. Человек, к которому мессер Бальдуччи отправился искать справедливости, как я сказал ранее, выкрал приглянувшуюся ему девушку, вопреки закону... вопреки фирману Мехмета, - поправил себя Андреа, вспоминая, что закон отныне диктовался не сводами и кодексами, а волею государя, успевшего отстранить менее расторопных соперников от султанского венца. - Полагаю, он сознавал, что нарушает волю своего господина, оттого-то похищение киры было обставлено как воровское нападение. Здесь не было янычар, барабанов и знамен... Человек этот, его называют Мехмет-паша, - губы венецианца невольно поджались, - хотел убить нас обоих, убить свидетелей его преступления, но после велел кире Анне выбрать одного, кого следует предать смерти. Эта благородная особа, да защитит ее Господь, явила небывалое мужество и потребовала сохранить обе жизни. Турок взял в заложники мессера Луиджи, а мне приказал уйти. Завершив свой рассказ, Торнато развел руками в знак того, что больше ему добавить нечего и теперь Фоме предстоит выводить умозаключения из этой мрачной и странной истории.
Фома Палеолог: Рассказ молодого человека выглядел правдоподобно - да и, в любом случае, даже если он лгал, проверить и уличить его не было никакой возможности. Хуже было другое: если Мехмет-паша, как его называл латинянин, приказал проследить за свидетелем, возможно, в этом доме скоро окажется одним трупом больше. Неважно, потребовалась турки девица для развлечения, как заложница или то и другое вместе: в ее власти было рассказать мучителю или любовнику о местонахождении императрицы. Следовало предупредить Елену - но направляться сейчас прямиком к дому консула значило рисковать слишком многим. Фома прекрасно помнил подходы и торжественные покои дворца, который в былое время посещал в качестве гостя. Прекрасно просматриваемое строение, без удобных потайных выходов для слуг, расположенное на широкой площади - подобраться к нему втайне было практически невозможно, и предводитель турок наверняка учел это в своих планах. И все же подобраться следовало, если не для того, чтоб обдумать план побега Луиджи Бальдуччи, то для того, чтоб любым способом разведать о судьбе Анны Варда. - Вы, я так понимаю, были допущены в личные покои турка?- рассеянно произнес князь Ахеи, не замечая, как начал покусывать губы в досаде и нетерпении.- Надо полагать, он занял гостевую спальню, а пленников поместил на верхних этажах. Вам случалось раньше бывать во дворце? Можете вы описать мне расположение стражи, ее количество, и то, каким образом просителей сопровождают к... Мехмет-паше? Может быть, есть возможность как-то снестись с узниками... слуги, окна? Ваш патрон пребывает в заточеньи один, или при нем остались сопровождающие?
Андреа Торнато: Вопросы князя были слишком многочисленными, будто рассыпались из Рога Изобилия щедрой Фортуной, но, в отличие от даров языческой богини, приносили они не благословение и радость, но напряженные размышления и печаль. - Мы с дядей были вдвоем, все слуги остались дома. К счастью остались, добавил про себя Андреа, иначе и им не миновать бы плена, а то и смерти. Хотя давешнее покушение на жилище и имущество Бальдуччи доказывало, что добровольное заточение и оборона не могли принести его обитателям желанного спасения. Что до Кальвино, то он был отправлен на поиски припасов для турецкой девушки, вынужденной прозябать в нищете в полумраке своего скромного домика. В час, когда беда стучит церковным набатом, нельзя быть уверенным, что ловкий и смелый окажется удачливее сильного, но в сердце Андреа жила уверенность, что сьер Томазо преодолеет даже самые небывалые преграды. - Я в первый раз в Галате, - продолжал дьякон, вновь переплетая пальцы, - и толком не успел запомнить расположение дворца. Все, что составляло прежнюю его обстановку, было либо вынесено в коридоры, либо смещено к стене, скульптуры расколочены... Венецианец нахмурился, припоминая залу, где состоялась вторая его встреча с Заганосом. Изувеченные символы республики, вечной соперницы Светлейшей, - вот что возникло перед глазами клирика, наведя его на верную мысль. - Очевидно, мы были в главном помещении, просторной зале со статуей Генуи. Наполовину она была отгорожена тяжелой занавесью, за ней паша держал киру Анну. Янычары... Они кишели повсюду. Этот Мехмет - настоящий вельможа, богатый и наделенный безграничной властью, подобно главному министру. Более, ваша милость, я не знаю.
Фома Палеолог: Фома не был особенно сведущ в том, какой из османских вельмож избрал Галату своей резиденцией: во время осады он находился вне города, пытаясь, сколь это было возможно, ускорить обещанную помощь, а в последние дни - просто прорваться в погибающую столицу. Но, конечно же, имена первых советников молодого султана, особенно тех, кто возглавлял его армию, были на слуху даже в далекой Ахее - и, заслышав одно из оставшихся братьев сдвинул брови, не в силах скрыть досаду. - Мехмет-паша...- произнес он со смесью страха и отвращения, понятного только тем, чей соплеменник забыл о своей крови, переметнувшись на службу врагу, и предпочтя голосу своей крови призрачный блеск земного злата.- Если это он, то я уживлен, мессер, что вы сумели живым и невредимым переступить порог его логова. Говорят, нет свирепей зверя, чем тот, что обратился против своих: зная их слабости, он видит в них свое отражение и не имеет жалости, желая уничтожить даже память о том, кем он когда-то был. Вельможа, сказали вы... но почти все теперешние вельможи султана происходят из наших краев; они его рабы и могут быть уничтожены одним его неласковым взглядом. И все же не стоит обманываться в их могузестве: зная, что от смерти и забвения их отделяет лишь минутный каприз владыки, они дерутся за его благосклонность, как дворовые собаки - за кость. В своей обличительной речи Фома - опять-таки очень кстати - позабыл сказать о том, что с не меньшим рвением за ласку и фавор сражаются и при просвященных европейских дворах, прибегая к куда более изощренным и кровавым приемам. И, хотя шею франзцузских или италийских дворян не стягивал никогда в жизни рабский ошейник, по сути, их положение не меньше зависит от благосклонного взгляда монарха. Но углубляться в рассуждения о превратностях дворцовых интриг можно было бы бесконечно. Фома усмехнулся. Император и его окружение слишком долго предавалось обсуждению и разбору свойств османского владыки, вместо того, чтобы попытаться сделать хоть что-нибудь для своей защиты. Время упущено, и утрата велика, но, пока она не стала непоправимой, нужно сделать все, что возможно. - Я понимаю, что прошу почти невозможного, отец мой,- мягко и пленительно улыбаясь, проговорил он, бросая на Торнато пристальный взгляд,- но все же я прошу вас собрать все свое мужество и сопроводить меня ко дворцу подесты, пока еще не наступил комендантский час. Если мы припозднимся, вы сможете переночевать в доме консула,- проговорил он, прибавив про себя малоутешительное: "... если он все еще остался его домом". - Я должен своими глазами увидеть, как охряняется этот дворец, чтобы понять, что можно, а что нельзя предпринять для освобождения вашего дяди и киры Анны.
Андреа Торнато: Торнато был удивлен и даже не пытался скрыть своих эмоций. С приходом османов многие слуги, прежде обласканные милостями и пользовавшиеся высочайшим доверием, покинули Палеологов, кто спасая собственную жизнь, кто ища удачи в стане нового повелителя и ради этого меняя крест на полумесяц. Но, несмотря на это, с трудом верилось, что из всех слуг князя остались лишь двое верных, тех самых, что поджидали своего господина внизу, в обществе людей Бальдуччи, не спускавших с ромеев полных подозрений взглядов. Неужели Фоме, сыну багрянородного императора, придется самому, словно нищему босяку, бродить по подземельям, полном не только крыс и нечистот, но и подозрительного сброда, не говоря о турках, которые, без сомнения, знали о тайных убежищах своего нового владения? Неужели князь Ахейский, чьи сундуки в прежние времена, а может, и поныне, наполнены золотом и самоцветами, о каких не смели мечтать владетельные франкские принцы, самолично возьмется за спасение генуэзского купца?.. - Ваша милость уверены, что это не представляет для вас опасности? - озадаченно промолвил Андреа, пряча ладони в широких рукавах одеяния. Хотя за окном шумел май, во всей пышной красе своих последних дней, прохлада с Золотого Рога делала ночи Города зябкими для тех, кто не озаботился заготовить жаровню и дрова для очага, - Все жители нынче предпочитают не покидать своих жилищ, погасив свет и поплотнее задвинув засов. Путники с факелами привлекут внимание янычар...
Фома Палеолог: В ответ на этот вопрос, исполеный человечности более, чем прочувственные речи церковных владык и громкие призывы политиков, Фома не мог удержать улыбки. Латинцы не единожды ошибались - или делали вид - что ошибаются, не без выгоды - в том, как обстояли дела у императорской фамилии. Золото, эта кровь любого города и любого государства, наполняющая его сердце-столицу и понуждающая двигаться его члены, давно уже было высосано из Византии венецианскими и генуэзскими купцами. Сторонники, что готовы были стать за Константина, большей частью уже сложили головы - а те, кого вело в бой золото, испарились вместе с последними ручейками драгоценного родника. К тому же сам Фома прибыл их Рима в расчете не силой несуществующих войск отстоять гибнущую столицу, но хитростью помочь семье избежать грозящей опасности - и по этой причине свита его была не так внушительна, как требовал статус князя Ахеи. Да и что была та Ахея для турок или даже для то же Республики? - Речь не об опасности... любой, кто находится в это время и в этом месте, подвергает себя угрозе немедленной гибели. Турки обещали союз Галате - и вы сами свидетель, как они сдерживают свое слово. Не говоря уже о произошедшем в Венецианском квартале... Кто поручится, что завтра султан не переменит решение, движемый прихотью, гневом или тщеславием, или просто опьянев от выпитого? Моя семья ждет помощи, падрэ - и разве вы не сделали бы всего, что могли, даже рискуя собой, чтобы спасти близких от неминуемой смерти. Я делаю то же - и Бог свидетель, нет разницы, что вы родились в доме купца подо львом, а я - в Багряной палате, под сенью крыльев орла. Я делаю то, что сделал бы любой сын, чья старая мать только что потеряла ребенка. У вас есть мать, падрэ?
Андреа Торнато: Что бы сказала монна Катарина, увидев своего любимого сына за беседой с власть предержащими, - испугалась бы опасности, которой подвергается всякий человек, взобравшийся на вершину или стоящий один перед вражеским войском, испытала бы ведомую лишь материнскому сердцу гордость за собственное чадо, волею Провидения избранного для миссии, в которой имена павших, но оттого не утративших свое порфироносное сияние Палеологов переплетались с извечной ценностью и благодатью, доставшейся их предшественникам во времена могущества Романии? Андреа, будучи юн и малоопытен, не ведал верного ответа. Более того, он не задавался подобным вопросом, полагая, что трудности, выпавшие на его долю, полноцветными останутся лишь в его памяти. - Я разделяю чувства вашей милости, - Торнато не испытывал сомнений в том, что воспоследует за вопросом, который учителя красноречия называли риторическим, и, дабы избежать неловкого повторения прописных истин, миновал подводный риф в виде ответа на эту с виду безобидную фразу. - И вашему покорному слуге остается лишь повторить, что вы можете рассчитывать на быстроходность судов моего дяди-мученника, да упокоит его душу Господь, как примет Он в лоно Свое вашего брата-императора. Дьякон, чьи губы беззвучно прошептали короткую молитву, осенил себя крестным знамением.
полная версия страницы