Форум » Город » "Принц и нищий" - 29 мая, чуть позже полудня. » Ответить
"Принц и нищий" - 29 мая, чуть позже полудня.
Йоргос: ...
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Йоргос: Последнее, что Георгиос слышал о семье сероглазой девчонки, вселяло надежду на то, что он сумеет найти Зою в Галате. Главное спрашивать, про циркачей с медведем, и любой легко укажет, где искать повозку Анфима, если конечно Рванная рожа не решил пустить своего бурого артиста на жаркое. Голодное урчание в желудке сопровождалось мыслью о том, что медведя можно есть долго… И тут, сквозь пыль, запах дыма и пороха до парня донесся отчетливый запах мясной лавки. Йоргос даже остановился, чтобы понять, откуда несет сырым мясом. И тут его замутило… По стене дома, вдоль которого пробирался парень, текла ровной алой широкой полосой кровь. Запрокинув голову, юноша встретился с недвижным взглядом распахнутых черных глаз молодой гречанки, наполовину свесившейся из окна, Из располосованного горла текла кровь, а темные спутанные волосы колыхались под порывами ветра, дующего со стороны Босфора. Внезапно девушка шевельнулась, и, не сводя с бродяги неподвижного взора, стала неестественно подниматься вверх. Йоргос невольно вскрикнул, и, прежде чем зажал свой рот рукой, из оконного проема высунулась голова башибузука, втаскивавшего в тот момент тело убитой в дом, чтобы вырвать из ушей тяжелые серьги. Увидев парня, турок что-то крикнул на своем языке, и исчез в окне. А Йоргос, не раздумывая, бросился бежать. Вперед, поскольку других вариантов просто не было. «Главное добраться до стены Константина, а там…» На его счастье, туркам понадобилось время, чтобы выскочить обогнуть дом, но к несчастью, мародеры, опьяненные победой, азартом боя и вседозволенностью в захваченном городе не дали бродяге просто скрыться. Двое из них бросились следом. С намерением простым и отчетливым – убить. Пугающие резкие крики, шумное дыхание за спиной… Йоргос старался не паниковать: главное вовремя свернуть в нужный проулок, где меж домами было так тесно, что, упираясь о стены руками и ногами, подняться под крыши мог даже ребенок, а там перебежать по крыше, спустится с другой стороны и… Что будет дальше, парень даже не брался предполагать. В этот день нельзя было загадывать даже на минуту вперед, и доказательством этому стала темная монашеская ряса, на владельца которой Георгиос едва не налетел, когда нырнул в узкий темный проход. Нервно сглотнул, глянув на немолодого монаха, и подумал, что вот сам же и вывел на божьего человека нехристей. Мотнул головой, так что пряди отросшей челки на миг разметались, открывая лоб и глаза, и бросил одно только слово, оглядываясь, и неловким взмахом руки, дополняя сказанное: - Турки!
принц Орхан: Ярость, как молния, промелькнула в черных глазах - и вспышкой молнии скользнула по краю длинного изогнутого кинжала, сверкнувшего в покрытой грязью и кровью руке мужчины. Только вмешательством Богородицы, пролившего по своим детям немало кровавых слез в этот день, или невероятной, обостренной творящимися вокруг ужасами реакцией незнакомца можно было объяснить то, что он успел отвести это страшное оружие в тот момент, когда запыхавшийся отрок почти что впечатался в него, выскочив из-за угла. Рука упала - и снова взметнулась; не произнеся ни слова, не благодаря за предупреждение и не изрыгая проклятий, монах метнулся за выступ, образованный углом здания. Торопливые шаги преследователей раздавались уже совсем близко - их слышно было даже сквозь непрестанный крик, наполнивший погибающий город - когда незнакомец, пригнувшись, замер в ожидании. ... Турки с гортанным воплем вылетели в проулок, озираясь по сторонам, охваченные не столько жаждой поживы (что было взять с нищего?), сколько азартом и предвкушением того, что улепетывающая во все лопатки добыча вот-вот окажется в их руках. Однако, завидев мальчика, тонкая фигурка которого замерла посреди узкой улочки, казалось, не ведавшей солнечного света, башибузуки решили поиграть со своей жертвой. Один, широко расставив ноги в заляпанных кровью шароварах, перегородил, казалось, все пространство у выхода,- второй же медленно двинулся на Йоргоса, отвратительно ухмыляясь гнилым ртом и играя саблей, способной, казалось, рассечь несчастного от макушки до пят. Но он не успел сделать и нескольких шагов, как за спиной его товарища выросла черная тень. Монах, не замеченный башибузуками в азарте погони, в мгновенье ока очутился возле обладателя шаровар, и резким, безошибочно точным движением ударил того в горло. Плоть с хрустом разошлась; издав булькающий звук - скорее изумления, чем страха и боли - раненый схватился за шею, из отверстой раны в которой уже хлестала ему на живот тонкая, но неудержимая струя крови. Второй турок, услышав вопль, повернулся - но черноглазый резко выбросил вперед руку, и молния, вырвавшаяся из этой руки, ударила его в грудь и, казалось, застряла под самым сердцем. Стремительным движением монах подхватил с мостовой осколок каменной плиты, то ли выломанной и брошенной одним из разорителей, то ли послужившей оружием кому-то из горожан, до последнего продолжавших сопротивляться захватчиком, и, прыжком очутившись над телом поверженного врага, сразмаху опустил обломок тому на лицо. Вопль, смешавшийся с хрустом костей, смешался с душераздирающими звуками, сопровождающими агонию города.
Йоргос: Бродяга едва успел прижаться к стене, следуя инстиктнивному желанияю – занимать как можно меньше места в тесном пространстве в столь опасной ситуации. В другой ситуации этот инстинкт обрек бы Йоргоса на скорую и бесславную смерть, но сейчас, паренек, как нельзя кстати оказался в стороне, не мешая монаху являть туркам силу и величие веры христиовой. Когда первый из башибузуков рухнул на земь с сломанной трахеей, Йоргос сдавленно охнул, четко осознавая, что монах то будет поопаснее мусульман. Когда на лицо второго мародера обрушился осколок каменной плиты, бродяга нервно сглотнул и поднял глаза на своего спасителя. Нервный глухой смешок был не кстати, но парень не смог удержаться от него, заметив : - Лихо вы благословляете, отец. Бросив взгляд на трупы, убедился, что тела турок лежат так, что из проулка не торчат ни ноги одного, ни голова другого, что могло бы привлечь не нужное сейчас внимание бесчинсвующих в городе захватчиков. Естественное желание ощутить в руке какое-никакое оружие побудило Йоргоса, скользнув к ближайшему телу, и потянуться к рукояти, торчавшего из-за пояса турка кинжала в ножнах. Замер, и осторожно повернув лицо к монаху, тихо спросил: - Можно?
принц Орхан: Черноризец вновь ничего не ответил,- но, опустившись на колено, быстрыми движениями принялся обшаривать одежду убитого. Сильные руки в мгновенье ока выпотрошили пестрый наряд, наполовину состоявший из обносков, и на вторую - из расшитых серебром женских одежд, полопавшихся на смуглых плечах. Брезгливо отшвырнув в сторону кошель и монисто, на котором, кажется, еще не иссохла человеческая кровь, мужчина выдернул примеченный Йоргосом кинжал и перебросил его своему нечаянному спутнику. С сомнением оглянулся на второго турка, но, видимо сочтя, что время дорого, выпрямился движением, в котором чувствовалась немалая, хотя и подточенная то ли усталостью, то ли возрастом сила. - Укрыться,- то ли утверждая, то ли спрашивая соображения юноши, скупо проговорил он. Мрачные, устремленные в одну точку глаза, казалось, смотрели сквозь собеседника.
Йоргос: Монах внушал Йоргосу очень противоречивые чувства. Основной нотой звучало ощущение, исходящей от этого человека – опасности. Встреть бродяга такого божьего слугу на улице, в любой другой день, то с первого бы взгляда решил, что связываться с ним – может выйти себе дороже. Но так же, праень понимал, что рядом с этим мужчиной, его шансы выжить значительно выше, чем в одиночку. А жить хотелось. Пусть даже все что было у синеглазого паренька – это возможность дышать, бродить по улицам в поисках заработка, да сердце, биение которого учащалось при мыслях об одной девчонки. Он ловко поймал нож, ограничившись благодарным кивком. На долгие разговоры не было времени. Ножны полеетли прочь , а рукоять кинжала удобно легла в ладонь. Выпрямившись, Йоргос перехватил отстраненный, пронзающий насквозь, пугающе «не здешний» взгляд монаха . - Можно, в Хоре, это к северу отсюда, - почти безразлично произнес он. Так сказал бы любому прохожему, ищущему убежища. Но сам бы не пошел в церковь, сам бы искал укрытия в тех местах, куда бы не всякий житель Константинополя сунулся, а уж чужаки и подавно. - Или через патерну в Константиновой стене уйти в катакомбы. Но Йоргос не был бы самим собой, если бы остался бескорыстен. Впечатливший его удар монаха под горло турка казалось не требовал большой физической силы, и тренировок в освоении. Главное знать, куда бить. - Отец, а покажете, как вы… этого? - грек кивнул в сторону первого из убитых турок, - и левой рукой коснулся собственного горла, жестом дополняя то, что выпало из рваной неловкой фразы.
принц Орхан: По лицу монаха скользнула гримаса. То ли усмешка от того, что этот полуребенок подчинился обычному "покажи как" в самом сердце творящегося вокруг ужаса, то ли все та же почти нескрываемая усталость и боль. Однако, он покорно склонился над корчащимся в последних конвульсиях башибузуком и практически без замаха нанес тому удар в шею. Лезвие вошло чуть ниже кадыка, в ямку между ключицами, заставив полумертвое тело выгнуться дугой от нестерпимой боли; потом его тело обмякло, как будто кто-то невидимый в одно мгновенье задул пламя жизни, еще трепетавшее в изувеченной плоти. Мужчина спокойно выдернул нож. - Останавливает сердце,- вымолвили его сожженные солнцем, обветренные соленым ветром губы, на которые дрожали капли все той же алой влаги, неясно, его собственной или чужой. Человек божий оглянулся через плечо, как видно, беспокоясь, что вслед за пропавшими товарищами могут появиться новые турки. Затем, перехватив нож, так чтобы его лезвие лежало параллельно руке, принялся наносить стремительные хлещущие удары по изуродованному горлу с такой же скоростью и равнодушием, с какой повар какой-нибудь знатной византийской фамилии шинкует перед званым пиром капустную голову. - Не бей в лицо, режь руки, режь шею,- быстро и скупо проговорил он, комментируя свои действия.- Глаза,- выпад кончиком оружия в превращенные в кашу брови,- глаза, нос, кадык. Уши - нет, лоб - нет, затылок - нет. Ясно?- круглые, глубоко посаженые, залитые кровью и потом глаза незнакомца нетерпеливо взглянули на спутника. - Ясно?- не услышав мгновенного ответа переспросил он уже громче. Голос больше напоминал звериный рык.- Если ясно, идем отсюда. Веди.
Йоргос: Монах говорил быстро, действовал еще быстрее. Георгиос, не ожидавший, что человек, спасший его жизнь, вообще снизойдет до ответа, смотрел во все глаза, шокированный и испуганный, настолько, что даже не думал о том, что мужчина в рясе кромсает лицо человека, вернее уже то, что осталось от лица. Спокойствие уверенных в себе и сильных людей заразительно. Скажи сейчас этот монах, что Йоргос должен выйти на улицу и проделать то, что только было показано с первым встречным, парень, не сомневаясь пошел был. Рычащее «Ясно» вырвало его из легкого оцепенения. - Ясно, - эхом повторил грек, глянув в глаза монаха. Ладонь, обхватывавшая рукоять кинжала стала противно скользкой от пота, и Йоргос, переложив нож в левую руку, вытер правую о штаны, стыдясь собственного страха рядом с этим человеком. Прошел вперед по проулку, раздумывая, стоит ли вернуться к первоначальному плану, пробираться верхами, и решил, что нет. Слишком приметны будут две фигуры для случайного взгляда, брошенного наверх. - Здесь рукой подать до цистерны, укрыться можно и там, отец, но мне… Нехитрый ход мыслей явно читался на загорелом лице паренька, а в голосе звучало приглушенное отчаяние. - мне в Галату надо… Просить о помощи, не имея ничего, чем можно расплатиться в день, когда каждый в этом городе сам за себя, было бы нелепо. Йоргос медленно, сквозь зубы выдохнул и уже спокойнее, (ему самому кзалось, что и вовсе хладнокровно и решительно), закончил, - я могу проводить вас до цистерны, и вы сможете укрыться там. Сам пойду стеной, или катакомбами до Платейских ворот. И все же среди беспокойства о себе прорезался росток чувства, слабо напоминающего благодарность. - Вам, отче, вообще куда нужно?
принц Орхан: - Топханэ,- вытирая окровавленный клинок подолом рясы, обронил незнакомец. Это означало, что пути нежданных попутчиков сплела рука самого Провидения: турецкий квартал, основанный Баязидом по ту сторону залива, и позднее вошедший в состав Галаты, уже около ста лет служил местом обитания Константинопольских мусульман. Там же находилась единственная - до сегодняшнего дня - мечеть и суд, решавший дела правоверных. Предугадать судьбу человека, отважившегося появиться в этом месте сегодня, не смог бы и сам Пророк Мохаммед: если генуэзцы были пощажены волей завоевателей, то судьба турок, отважившихся поднять оружие на своих, даже самому наивному человеку не внушала бы сомнений. Лгал ли монах, был ли он безумен, или в его словах крылся какой-то тайный смысл? Однако, мысль о цистернах, гигантских водоотводах, подобно артериям, пронизывавшим тело великого города, как видно, показалась чернецу завлекательной: выгнув черную бровь, он бросил на собеседника краткий взгляд, содержавший разом и недоверие и вопрос. - Если в цистернах можно укрыться, отчего вы не сделали этого? Может быть,- тяжелые складки появились над его суровым челом, куда как более подходящим для церкви воинствующей, какая еще недавно отвоевала этот же город из рук неверных,- может быть, из них можно как-то выйти наружу, вне черты города?
Йоргос: Вздох облегчения и посветлевший взгляд были ответом на признание незнакомца о том, что ему тоже нужно на другой берег бухты. Но в отличие от Йоргоса, чей простой, неприкрытый благородными мотивами эгоизм был основой всех действий, и потому причины чужих поступков были куда менее важны, чем следствия, монах интересовался прежде всего побуждениями. Быть может, окажись на месте патлатого паренька, человек более рациональный и способный складывать мозаику из связей идей, действий и рассуждений, то черноризец получил бы вразумительное объяснение о том, что шансы у жителей трущоб выжить в захваченном городе в первые часы после вторжения турков, были повыше, чем у владельцев богатых домов, на разграбление которых и бросились, истомленные долгим ожиданием обещанной наживы победители, получившие право грабить город. А потому Йоргоса устраивало обычное убежище нищих, воров и попрошаек в подвале одной из лачуг, ютившихся за ближайшим рынком. А будь парень поумнее, и послушав доброго совета «отсидеться», встречи бы и вовсе не состоялось. Но им двигало самое нерациональное из чувств, дарованным людям создателем. Но распинаться в сопливых рассказах о маленькой циркачке перед иноком мужчине было не к лицу. Поэтому Георгиос и ограничился скупым объяснением: - В Галату мне надо, есть там…. одна. И зло посмотрел в мутноватые глаза собеседника, отметив вдруг нездоровый какой-то цвет склер, продернутых сеткой отчетливо замтеной стекой тончайших кровавых ниточек. Похоже, этому странному человеку пришлось много тяжелее, чем быстроногому воришке, и если Йргос свое убежище покинул недавно, и еще не устал, чтобы искать новое, то монаху уже требовалась передышка, чтобы восстановить силы. В синем взгляде парня читалось безапелляционное признание: «Ну дурак, и что?» О том, что цистерна может послужить убежищем, он подумал, только несколько минут назад, когда монах озвучил свое желание укрыться, а о поиске выхода за городские стены – не думал и вовсе, собираясь на свой страх и риск пробираться через весь город. - Я не знаю, соединяются ли акведуки и водоотстойники, - буркнул он, и куда они ведут. Но спуститься можно, а там… Где-то совсем рядом со стороны средней улицы, послышалась чужая громкая речь и тяжелая быстрая поступь солдат. Надо было уходить. - …посмотрим, - пожал плечами бродяга и торопливо пошел меж слепых стен домов по узкому проулку. Выглянул первым, окинув быстрым взглядом улочку, и указал своему попутчику в сторону крыльца дома, расположенного почти напротив. Раньше там располагалась аптека, но старый ромей куда-то перебрался еще с начала осады, бросив дом на разграбление соседей, которые сняли даже дверь, и вынесли всю мебель, пустив столы, полки, резные лари и стулья на дрова. - С другой стороны есть выход, - сообщил Йоргис,- там двор и стена. Переберемся, и выйдем почти к цистерне. Бог даст, нас не заметят. В этом квартале многие бросили свои дома, грабить нечего. На этот счет словам воришки, беззастенчиво проверившим не один из окрестных домов, можно было верить.
принц Орхан: Широкоплечему, грузному черноризцу, который на ходу продолжал счищать кровь со своего оружия, было не так сподручно пробираться за вертким спутником по узкому переулку. Привалившись к стене за спиной у юноши, он тоже исподлобья оглядел диспозицию, бормоча себе под нос что-то неразборчивое: не то молитвы, не то проклятия. Его взору открылась уже привычная, но не ставшая от этого менее отвратительной панорама гибнущего города: распахнутые окна домов, из которых доносились крики жертв и насильников, лужи крови на мостовой и лежащие растерзанные трупы и одуряющую вонь, заставляющую тошноту комом подкатывать к горлу. От этой смеси пота, гари, крови, сырого мяса, вывернутых внутренностей, спермы, нагретой руками стали и вывороченных сундуков в душе сам собой поднимался липкий ужас, ибо уже не разум, а животный инстинкт самосохранения понимал, что происходящее вокруг знаменует гибель целого мира. Однако мужчина запретил себе размышлять об этом. - НЕ беги. Побежишь - погонятся,- глухо сказал он над самым ухом юноши. Потом, видимо, на что-то решившись, принялся торопливо распускать веревочный пояс своего одеяния. Из под грубой шерсти блеснули звенья кольчуги и мелкие, с нахлестом сплетенные пластины бектера.
Йоргос: Йоргос доверился монаху безотчетно и полностью еще в тот миг, когда тот, давая урок искусства убивать, ударил поверженного турка под кадык. Потому и не боялся удара со спины, и не рвался бежать от человека в рясе, приняв правдой то, что видели глаза, и не задавая никаких вопросов. В этом была своя мудрость, оправдання жизнью. И предостерегающая фраза прозвучала ровно в тот миг, когда с губ парня готово было сорваться «Бежим... быстро». Он даже оглянулся, и, быть может, зря. Из под монашеской рясы блеснуло тусклой чешуей плетение кольчуги. Йоргос тихо охнул, еще не осознавая, что перед ним не ромей или латинянин, но интуитивно понимая, что уже едва ли произнесет «отче» в адрес своего нежданного спасителя. - Кто… вы? – он пожалел о вопросе ровно в тот миг, как сомкнулись пересохшие губы, произнеся последний звук. Отрицательно мотнул головой, и, словно оправдываясь, скороговоркой выпалил, слепляя слова в неразличимую вязь: - Не говорите! Не хочу знать… не хочу… Он не хотел слышать криков убиваемых османами ромеев, не хотел задыхаться от тяжелого пыльного воздуха, не хотел жить с налипшем на кожу страхом и утешаться лишь надеждой на то, что однажды все закончится. Но что в этот день зависело от желания бродяги? А желание бежать, но уже от этого человека, на пальцах которого, распутывавших веревицу, подпоясывавшую рясу, темнели струпья засохшей крови, росло с каждым ударом сердца.
принц Орхан: Рука мужчины с силой опустилась на плечо Йоргоса, как будто переодетый монахом человек понял, что тот готов каждый миг задать стрекача, и желал оградить юношу от этой гибельной опрометчивости. Пальцы, которые одним движением могли бы размолоть ключицу ромея, контролировали каждое его движение. - Стой,- низкий, грудной голос незнакомца зазвучал неожиданно властно. Черные глаза блеснули в упор и этот взгляд мог вполне заменить хорошее встряхивание. - Я не враг,- смуглое, с тяжелыми чертами лицо его дрогнуло, словно у загнанного животного, в углу клетки из последних сил огрызающегося на окрик циркача или торговца. Потом, видимо, решив, что оплата наличными во все времена было и остается лучшим стимулом, мужчина запустил руку под ворот своего одеяния, и, почти с яростью сорвав с шеи тяжелую серебряную цепь, сунул ее под рубашку бродяги. - Проведешь через цистерны. Если выйдем за город, получишь дом, рабов и скакового коня. Если дойдем до Галаты, получишь золото - сколько унесешь. Будешь важный господин. Ну же! Идем! Его рука дрожала, на лбу выступили крупные капли пота. Еще несколько мгновений он сверлил бешеным взглядом лицо ромея, а, потом, с силой развернув того лицом к улице, почти поволок за собой. ... Даже если бы Йоргос осуществил свое намерение, далеко он бы все равно не ушел. Мостовая под ногами была скользкой от крови, так что ступать приходилось осторожно, а сохранять равновесие и того сложнее. Рука мужчины, лежащая на плече юноши, непроизвольно напряглась, он сильнее налег на плечо своего спутника, позволяя даже сквозь плетенье кольчуги отчетливо различать собственный скачущий пульс. Казалось, сердце его, подобно испуганной птичке, пытается выпорхнуть из груди, чтоб оказаться подальше от этих погруженных до щиколотки в смерть, опустошенных улиц. Они сделали несколько шагов - как вдруг совсем близко, справа, раздался грозный гортанный крик.
Йоргос: Выражение лица у бродяги, которому незнакомец сулил награду было сейчас необычайно глупым, даже придурковатым. Словно смысл сказанного не доходил до паренька. Того и гляди, скажет, словно блаженный, что вместо коня и дома с рабами предпочел бы сейчас лепешку с сыром. - А потом меня с этим золотом прирежут ваши люди, господин, - невесело усмехнулся он, однако пальцы его, скользнувшие за пазуху, плотно сжали, нагретое теплом чужого тела, серебро, - я не просил, вы сами дали, - отрывисто добавил он, и поджал губы, мирясь с грубой, ощутимо болезненной хваткой сильных пальцев на своем плече. Выворачиваться было бессмысленно, убеждать своего попутчика в правильности собственной идеи пробираться перебежками, судя по уверенной походке мужчины, за которым Йоргос почти волочился – бессмысленно. Такие люди привыкли повелевать, и так же к тому, что их решения исполняются беспрекословно. - Если доберемся до цистерн, - буркнул парень, выделив тревожным выдохом, - живыми, - покажу дорогу, сколь знаю. Было одно «но», о котором ромей лукаво умолчал. Пробраться в некоторые места катакомб, лавируя между грудами обвалившегося кирпича крупному мужчине было бы затруднительно. - Сегодня обещания не в цене, - бормотал он себе под нос, скользя босыми ступнями по кроваво-склизким камням улицы, и дыша ртом, чтобы не так явственно ощущать вызывающий тошноту запах крови и человеческого ливера, - вот вы лучше про них вспомните, если мы переживем этот кошмар, тогда и посмотрим. Ворчание это было следствием нервозности, с которой парень старался совладать, и граничило с теми бессильными ругательствами и проклятиями, которые не мешают людям делать, что требуется. Услышав гортанный окрик, Йоргос вздрогнул всем телом, рефлекторно заводя руку, сжимавшую кинжал, за бедро, так чтобы лезвие было скрыто меж ним и его… спутником Сам же в этот миг отчетливо понял, что видели направлявшиеся им наперерез турки. Монашеская ряса осталась в темном проулке, и теперь там, где не могли идти двое православных из обреченного города, уверенно шагал уставший османский воин, почти силком заставляя идти рядом своего …раба. Мысль эта ударила резко, ожгла горло болезненным спазмом, осевшим тяжелым колючим комком в горле, и парень зашелся задыхающимся кашлем, неловко поперхнувшись на вдохе.
принц Орхан: Турок остановился, его пальцы, лежавшие на плече юноши, переместились на шею, грозя при первом же ненужном движении переломить тому позвоночник. Встав так, чтоб окликнувшие не могли видеть обнаженного клинка в руке своего "пленника", он повернулся, с гортанным смехом приветствуя соотечественников. - Молчи. Оживленно жестикулируя, завоеватели вступили в диалог, хвастаясь своими трофеями и одновременно завистливо оглядывая те, что, как казалось, послал Аллах их единовенцу. Не секрет, что в тот день дешево стоила любая человеческая жизнь, и не один правоверный сложил голову в темном переулке от ножей своих менее ловких в битве, но куда более сметливых собратьев. И теперь пришельцы из южных степей оценивали свои шансы и стоимость того, что могло бы перейти к ним после гибели очередного неудачника. Казалось, незнакомец рядом с Йоргосом почувствовал это. Не отпуская шеи юноши, он завел с соплеменниками разговор, содержание которого было легко угадать: недвусмысленно причмокивая, он принялся нахваливать своего пленника, вызывая глумливые усмешки на лицах башибузуков. Один из них приблизился, и протянул руку, словно желая поближе рассомтреть лакомый товар. - Молчи. Рука, черная от копоти, грязи и запекшейся крови, оснулась чумазого лица юноши. Глаза, уже подернутые масляной пленкой похоти, оценивающе переходили с длинной шеи ромея на его яркие пухлые губы. Затем он задал вопрос, в значении которого ошибиться было невозможно. - Сколько?
Йоргос: Как-то Йоргосу довелось сидеть в портовом трактире за одним столом с книготорговцем, багаж которого представлял несколько сундуков, забитых книгами, а посему при погрузке из них ничего не пропало. Парни: Георгиос и его приятель, удовольствовались только оплатой услуг, да обещанным обедом. Седовласый степенный старик, не спешивший на корабль до отплытия, за трапезой больше говорил, чем слушал, и рассуждения его запали в душу синеглазого бродяги. Говорил латинянин о свободе, о том, что нет ее в этом мире, что даже птица вольная и та не свободна, ибо полет ее ограничен силой крыльев. Устанет лететь над бескрайним океаном и … рухнет камнем вниз. Йоргос мало что понял из рассказов о том, что все в мире подчинено одному, установленному раз и навсегда порядку, а посему поистине свободна только мысль человеческая, для которой нет ни границ, ни условий, кроме тех, которые она сама для себя выдумает. Но глотая вместе с кусками жареной скумбрии заемные знания, пришел к выводу, что свобода бывает просто разная. У всякого человека своя свобода. Вот он, Йоргос, свободнее обремененного семьей и детьми трактирщика, потому что может выйти за дверь и пойти – хоть матросом на корабль и увидеть другие страны, хоть не прощаясь ни с кем, выйти за город и пойти по дороге навстречу движению солнца. А рассуждения о свободе мысли – удел рабов. Ибо ничего своего кроме мыслей у них по-настоящему и нет. Он молчал, как повелел незнакомец, которого за тяжелую хищную грацию движений , открывшуюся во всей красе, когда нехристь сбросил рясу, Йоргос назвал про себя Ликантропом (надо же было как-то называть). Молчал, пока турки разговаривали, посмеиваясь на своем языке, отдельные слова из которого были узнаваемы. В том числе и слово: «сколько». Промолчал Йоргос и сейчас, только блеснули белой влажной полосой зубы, впиваясь в оказавшуюся слишком близко грязную руку. Царапнули кожу упреждающе, а взгляд грека, брошенный исподлобья на любопытствующего о цене грузного турка, на шее которого красовалась впечатляющая волосатая бородавка, был полон искренней брезгливой ненависти. В этот момент Йоргос был тоже свободен, - понимание высветлило мысли яркой вспышкой, - свободен делать глупости, последствия которых были вполне очевидны… Странная штука – эта свобода. Прижался спиной к своему спутнику, и виновато опустил голову, пряча излишне дерзкий взгляд, надеясь только, что неосторожная его выходка не будет стоить ему… жизни и той иллюзорной свободы в которую хотелось верить, даже чувствуя на тыльной стороне шеи сильные пальцы, давление которых словно бы предостерегало от попыток делать глупости.
принц Орхан: Укушенный резко отдернул ладонь. Глаза его сверкнули той дикой яростью, которая багровым цветком распускается в душе каждого завоевателя, напоенная кровью жертв; проклятие сорвалось с его губ. Товарищи, возмущенные дерзким, требующим немедленной кары поступком раба, бросили свои дела, заключавшиеся в очередном обшаривании трупов, и выпрямились, с недвусмысленной угрозой взявшись за оружие. Оскорбленный турок сделал шаг вперед, явно намереваясь решить дело привычным способом - то есть силой; но, когда его рука уже протянулась к юноше, с очевидным намерением покарать дерзкого пленника по-своеме, спутник Йоргоса внезапно расхохотался. Смех этот взорвался над улицей подобно залпу знаменитой пушки Урбана, разрушившей стену столицы и открывшей османам дорогу в город. Он казался настолько неуместным среди предсмертного воя великого города, что турки, уже готовившиеся броситься на беглецов, сперва опешили, а потом разразились таким же безумным смехом. Реакция незнакомца не заставила себя ждать: все так же сжимая рукой шею юноши, тот подтолкнул его в сторону нужного дома, и выражение его лица при этом было слишком недвусмысленным. Троица тут же разразилась непристойными возгласами, смысл которых стал бы понятен даже невинной деве, всю жизнь питавшейся ландышами и пившей утреннюю росу - и жестими, от которых это воздушное создание немедленно упало бы в обморок, если не в гроб. Но герой и предмет этих завистливых подбадриваний и не думал тушеваться - а с гордо поднятой головой направился вслед за своим пленником, не оставляя сомнения в том, что сейчас будет одержана последняя и окончательная победа османов над византийцами - как и в том, в чем эта победа будет заключаться.
Йоргос: Нет ничего хуже, не понимая всего сказанного, осознавать, что говорят о тебе. От хохота «Ликантропа» у Йоргоса выморозило в подреберье, словно его, как негодного щенка резко окунули в холодную воду. И как не барахтайся, тяжелая рука, стягивающая шкуру на загривке, не даст подняться и глотнуть воздуха. Главным было, чтобы турки не заметили нож, в руке раба, и потому Йоргос даже не дернулся, лишь втянул голову в плечи, да ниже опустил голову, являя собой образец покорности своей участи. Доходившее до понимания ромея, обрывки скабрезных шуток и советов, как надо ставить на место зарвавшихся рабов отзывались мурашками вдоль хребта. Будь бродяга сейчас на крыше дома, то непременно ответил бы, со смехом посоветовав грозным воинам Султана удовлетворить свою похоть друг с другом, распределив каждому из троицы роли, но все колючки, назначенные туркам так и остались под языком. Невозможность высказывать свои свободные мысли вслух была более унизительной, чем сама ситуация. Задев плечом дверной косяк, Йоргос выругался сквозь зубы, и едва они оказались внутри дома, рванулся изо всех сил, намереваясь отскочить как можно дальше от пугающего своей силой, находчивостью и властностью турка. Он был вожаком, и это признавали даже те трое, голоса которых остались позади. - Ненавижу, - сквозь зубы процедил он, - всех вас ненавижу! Бессильная ярость клокотала в груди, и парень был готов бросится метя острием кинжала в горло того, кто совсем недавно рассказывал ему куда именно стоит наносить смертельные удары. Но не время было сейчас выяснять отношения и давать выход эмоциям. Вдох-выдох. Спокойнее, еще спокойнее. И тихое, виноватое, едва слышное: - Простите, я был не сдержан. Внутри дома было не просто грязно. Пыльное запустение давно брошенного жилища, пропахшего экскрементами и кошачьей мочой отличалось от того что творилось в домах, разграбляемых победителями. Оставалось провести этого человека через кухню, имевшую выход в небольшой двор с другой стороны. Подленькая мысль, довести иноверца до цистерны, и там внутри, под покровом густого мрака, скрыться от него среди колонн ,приободрила ромея. Хоть «Ликантроп» и был сильнее и выше, в быстроте своих ног Йоргос не сомневался. Главным было улучить подходящий момент. Мысли, противоречащие одна другой теснились в патлатой голове бродяги, и едва возник этот недодуманный план побега от своего непрошенного благодетеля, как его перебила идея, что под видом пленника, можно пройти с турком хоть до пристани, а то и до самой Галаты.
принц Орхан: Яростные, полные нескрываемой ненависти слова мальчишки его спутник встретил молчанием. Его черные, глубоко посаженные глаза лишь тускло блеснули, когда ромей, чуть было не погубивший их обоих, вздумал опять проявить свой характер. Словно нескладный, длинногогий жеребчик, едва появившийся из чрева матери, он дрожал боком и раздувал ноздри - и на мгновение мужчине стало жутко, такой непримиримый огонь отражался в этот момент на лице грека. Пальцы сами собою стиснули нож: волна ярости взметнулась, ослепляя, вытолкнув из сердца усталость, словно сгустившуюся кровь. Ярость за проигранное сражение, за глупость императора, за беспечность народа, за то, что теперь его дети, дети принца Орхана, наследника царей, будут брошены в грязные бараки наравне с этими чумазыми греками! Два мира, две цивилизации стояли лицом к лицу, прожигая друг друга бешеными взглядами... и казалось, что от исхода этого боя зависит будущая судьба целого мира. Но мальчишка покорно опустил голову - и потомок великого Сулеймана, дядя султана, усмехаясь, разжал руку, ласкавшую отполированную рукоять. Этот народ готов был к покорности. Полные губы мужчины скривились. На короткое мгновение он испытал подобие гордости. - Веди!
Йоргос: Небольшой дворик, в котором прежде хозяйка, вероятно, выращивала какие-то травы и цветы, зарос различной сорной травой, стебли которой вытянулись почти в человеческий рост. За ними, у самой стены виден был разросшийся куст жасмина. Судя по тому, что стебли травы не были примяты или сломаны, если и заглядывали сюда османы, то не сочли нужным спускаться по ступенькам, углы которых были выкрошены временем и стопами. Безмятежность этого места пугающе контрастировала с тем, что происходило снаружи дома. Казалось, достаточно забраться в самую гущу травы, сесть, обхватив колени руками и прижавшись спиной к прохладному в тени камню стены – и можно забыть о рушащемся мире. Словно в насмешку над участью павшего города, в этот момент дворик залило солнечным светом. Йоргос остановился в дверном проеме, оглянулся на своего спутника и вздохнул так, что острые худые плечи, приподнявшись, резко опустились. - Вы – странный, - молчать было невыносимо тяжело, и потому парень заговорил просто, чтобы звучали короткие фразы, сплетаясь в беседу, - Зачем идти через цистерны и скрываться, когда вы, - он выделил обращение интонацией, - можете идти, куда пожелаете, открыто? Следовало избавиться от ножа. Если до цистерны они пойдут так же, как пересекали улицу, то оружие в руках «пленника» вызовет ненужное внимание. Повертев кинжал в руке, ромей склонился к земле, и сунул его в траву у крыльца. А после, шагнул в траву, вдохнул запах полыни и мяты, и зашагал наперерез, к стене. Конское ржание и крики насторожили грека, но снаружи различить среди торчащих над стеной густолистых ветвей куста темноволосую голову паренька мог лишь тот, кто в этот момент рассматривал именно эту стену. Они счастливо опоздали к бойне, которая разыгралась здесь только что. Трупы вооруженных ромеев и турок лежали в причудливых и живописных позах. А чуть поодаль – у каменной коновязи, лежала, бесстыдно раскинув ноги, женщина в разодранном платье, а подле трупа гарцевал конь, волоча, зацепившегося ногой за стремя всадника в длинной, шуршащей о мостовую, кольчуге. - Может, - тихий шелест листвы сопровождал спуск паренька обратно во двор, - переждем здесь?
принц Орхан: - Переждем что?- турок, чья массивная фигура и ярко блестящий на солнце панцирь привлекли бы внимание куда быстрее, чем хрупкий ромейский юноша, предпочел бы остаться в спасительной тени. Но перекриваться через двор было сущим безумием, а потому турок предпочел последовать примеру своего спутника, пригибаясь и стараясь держаться теневых участков двора. Выбрав место, где трава была погуще, и разоренная каменная стена давала хоть какое-то укрытие, он тоже опустился на землю, тяжело скрипнув зубами. Внезапная бледность выступила на его жестком надменном лице. По-видимому, эта перемена служила сигналом внезамного недомогания, потому что турок пошутнулся, и, соскользнув рукой с выбранной опоры, едва не упал лицом в густую траву. Его бычья шея напряглась, из-под кожи выступили крупные капли пота. - Помоги мне. Я ранен,- выплюнул он неохотно, словно эти простые слова была его приговором. И все же он поднялся сам, упаршись широкими сильными ладониями в землю и дрожа каждым мускулом, так что плетенья кольчуги, казалось, еле слышно стонали от напряжения. Сел, вытел покрывшийся испариной лоб и почти со злобой огрянулся на Йоргоса. - Панцирь.
Йоргос: Определенного ответа у ромея не было. Для Йоргоса все происходящее было временем, для турка, судя по вопросу, событиями. Парень готов был отсидеться до ночи, когда они будут не столь заметны, но отчего-то такое предложение, совершенно нормальное для таких же босяков и воришек, сейчас прозвучало совершенно неуместно. Грек начал было объяснять скороговоркой, что если поднять траву, то их будет не видно, а в запущенный двор давно брошенного дома никто не полезет, но осекся, увидев болезненную гримасу на лице незнакомца, дернулся, чтобы помочь, подхватить пошатнувшегося мужчину, но не успел. - Что с вами? – в синих глазах заплескалась растерянность, и ответ не замедлил себя ждать. Парень тихо охнул. Представить этого могучего, стремительного, решительного человека уязвимым казалось чем-то невозможным. А увидеть проявление слабости – постыдным, слово нечаянно увидел нечто непредназначенное для чужих глаз. Шагнув ближе, торопливо потянулся к ремням, стягивавшим панцирь. Пальцы неловко скользнули по плотно подогнанным кольцам, но, все же совладав с ремнями, ромей взялся стаскивать с мужчины тихо бряцающую кольчугу. - И как вы теперь? – на лице читалась странная смесь сочувствия и озадаченности ситуацией, - тяжелая рана? Бросив бектер в траву, парень без раздумий рванул левый рукав своей рубашки. Старая ткань оказалась прочной. Даже шов не сразу поддался. Уличная жизнь учит понемногу многому, и пусть ромей не смог бы прочесть даже собственное имя, наложить повязку он мог быстро и уверенно, не боясь крови и грязи. Вот только промыть рану было нечем. - Вам бы отдохнуть, - выдохнул он, - но раз такое дело, то быстро удрать отсюда мы не сможем. И только произнеся это «мы», Йоргос осознал отчетливо, что не собирается бросать турка в этом дворике, и вовсе не потому, что манила обещанная награда, а потому что сбежать сейчас, перемахнув через каменную ограду бросив того, кому обязан был тем, что все еще дышит, было бы неправильно.
принц Орхан: Раненый ничего не ответил, крепче стиснув зубы и, вывернув голову, пытаясь разглядеть расползшееся по правому богу и уже побуревшее в центре кровяное пятно. Во время сражения в гавани Аллах сохранил своего верного сына, тем более, что серьезные стычки там случались не так часто. Турки на берегу мрачно косились на немногочисленные суда своих единоверцев, сопротивляющиеся быстрому течению, да изредка огрызались по какому-нибудь неосторожному искателю славы немногочисленным, но на удивление метко жалящим роем стрел. Как не соблазнительна была идея вторгнуться в город от элевтрийских гаваней, турки пытали счастья здесь больше из упорства, и из вполне понятного желания измотать и рассеять силы оборонявшихся: несколько день и ночь чадящих жаровен и демонстративно выставленных на стене сосудов со знаменитым "греческим огнем" служили предостережением самым опрометчивым. Греки, приставленные в охрану этого сокровища древней империи, в большинстве своем даже не снисходили до того, чтоб принимать участие в стычках; куда больше их волновало, чтоб драгоценная смесь не попала в чужие руки. Лишь двое или трое присоединились к отряду, оборонявшему гавань, но и те, как показалось Орхану, действовали более из нежелания показаться трусами в собственных глазах, чем из готовности помочь оборонявшим их родину туркам. Одним из них был Иоанн Асень, которого принц помнил еще с тех пор, когда тот вернулся в столицу; что именно взбрело этому книжнику, когда он оставил перо для меча, сказать бы не смог даже христианский бог. Хотя - наверное то же, что и ему: глупость Императора не оставляла горожанам шанса надеяться на мирный исход дела, а становиться безмолвным рабом, евнухом в гареме мелкого тимариота - нет, такая участь стоила того, чтобы предпочитать смерть. ... Он потерял грека из виду сразу за Форумом Быка, когда отряд был первый раз разделен ворвавшимися в город анатолийцами. Кто мог подумать, что эти люди, чьи горбоносые загорелые лица так разительно напоминали его собственное, грозили принести на своих мечах смерть тому, что в случае иного поворота судьбы мог бы распоряжаться ими, как собственными подданными. Орхан усмехнулся. Интересно, отдал бы он приказ о штурме великого города? ... Боль в боку оторвала принца от воспоминаний. В пылу сражения он ощутил лишь резкий толчок и мгновенную вспышку, которая - как показалось - была подобна укусу шершня, не более. Он отломил торчащее древко между двумя схватками и дальше забыл про него, вплоть до того момента, когда прилипшая к коже рубаха не напиталась горячей кровью, а боль в боку не заставила лоб мгновенно покрыться горячим потом. И сейчас, отдирая пропитанную, вставшую колом ткань от раны, принц вполне понял, что, при всей ее незначительности, к сопротивлению он более не способен. - Царапина,- процедил он по-гречески, чтоб успокоить своего поводыря, выглядевшего испуганным и ненадежным. Перехватил у того лоскут, прижал к боку и замычал сквозь сжатые зубы - больше от ярости и бессилия, от сознания собственной, столь некстати проявившейся слабости. Он должен выжить! Его сыновья ждут его в гаванях, войска султана еще не успели захватить венецианский квартал и Пераму, да и наверняка матросы захотят принять участие в дележе добычи. Нужно было только добраться до места... - Где мы сейчас?- невероятным усилием воли раскрывая глаза и перебарывая приступ дурноты, обратился он к греку.- Ты можешь отсюда сориентироваться? Далеко ли до северных гаваней?
Йоргос: - Какая царапина? - прошипел ромей, сквозь зубы, - вон сколь крови. Если ее не остановить… Впрочем, что будет, если не остановить кровотечение, турок прекрасно понимал и сам. Йоргос прикусил язык, чтобы не ранить неосторожными словами и непрошенными поучениями своего спутника. Отставил первый лоскут в руках османа – все равно надо было чем-то собрать сочащуюся кровь, и разодрав оставшуюся половину рукава на две полосы, прикинул мысленно, что чтобы перевязать рану не абы как – этого мало. Скинул кургузую безрукавку, а после стянул рубаху, и присев на корточки принялся рвать на полосы, даже не глянув на выпавшую цепь, холодным серебром сверкнувшую на земле – не змея, не уползет. - В Фанаре мы. Вышли сюда со стороны средней улицы. Стало быть почти сразу за стеной – цистерна Аспара, От нее, что до Константиновой стены, что до Петрикейских ворот, - движением локтя парень обозначил примерное направление в сторону бухты, - добраться можно одинаково быстро. Вот только «быстро» у всех разное, - и не меняя ритма речи и интонации, закончил, перейдя к теме более актуальной, - эх, воды бы, ну да ладно, обойдемся, тем, что Бог пошлет. А тому, кто видит вокруг себя не только препятствия, но возможности, Бог дает не мало. Йоргос, оставив разодранную на бинты рубаху, поднялся и обронив: - Я сейчас, - шмыгнул мимо турка обратно к стене. Туда, где в самом прохладном углу широко разрослась остролистая крапива, имеющая своей сестрой крапиву жалящую, и потому более известную. Выбирать более молодые листья не было времени. Йоргос нахватал тех, которые показались подходящими, и вернувшись, занялся повязкой. - Вы не думайте ничего такого… - шепнул он, - эта трава поможет унять кровотечение, да и при ранах помогает. Растерев меж слоями сложенного вчетверо бинта листья, грек удовлетворенно глянул на зеленую кашицу, и сложил бинт, так, чтобы она оказалась внутри. Для раны полезен был сок, а не травяная каша. Вот теперь можно было заняться и заскорузлой рубахой турка, и повязкой. Лишь бы мужчина усидел ровно и спокойно, да не пытался отклонить помощь. А то что заготовленный компресс немного полежит на кольчуге – только на пользу.
принц Орхан: Турок принимал неожиданную помощь молча, с нарастающим внутренним недоумением. Солнце вряд ли успело сдвинуться на толщину пальца по небесному пути - а этот юноша, еще недавно сверкавший на него глазами, полными ненависти, уже хлопотал вокруг иноверца, как вспугнутая птица возле гнезда. Именно эта черта греков всегда удивляла заложника. Нет, он не испытывал иллюзий о своей родине, и не обманулся в молодом султане, своем племяннике: история с несчастной дочерью Ибрагим-бея, вдовой Мурада и причиной столь раннего восшествия Мехмета на престол*, багровой нитью вплелась в писанную кровью историю османского дома. Его соплеменники верили всей душой и ненавидели всем сердцем; если высшие сановники заключали союзы, то бродяги вроде этого мальчика, скорее бросились бы на врага с кинжалом, вложенным им же в их собственные руки. Но от добра, как известно, добра не ищут. Мужчина позволил перевязать рану, полуприкрыв глаза и пытаясь понять, что дальше следует делать. С каждой минутой, с каждой каплей крови, медленно, но верно вытекающей из его тела, становилось все очевиднее, что передвигаться по улицам города небезопасно. - Цистерны,- наконец решительно проговорил он.- Дождей было немного, возможно, вода в них стоит достаточно невысоко, чтоб мы могли попытаться выйти наружу. И стоит поторопиться. Веди. * Мурад, отец Мехмета Фатиха, в возрасте сорока лет влюбился в дочь одного из своих приближенных, Ибрагим-бея. Он отошел от государственных дел, поселившись с молодой женой в удалении от столицы. Правда, впоследствии сын был отстранен им от власти (как раз перед рождением своего первенца, будущего Баязида II, что вызвало юридические споры о праве принца на трон). Когда Мурад умер, молодая женщина, как того требовал обычай, пришла выразить султану поздравления; он задержал ее у себя, в свою очередь высказывая соболезнования - а тем временем янычары утопили в дворцовом бассейне его шестилетнего сводного брата, младшего сына Мурада, Ахмеда.
Йоргос: Если бы Йоргоса спросили, почему он помогает врагу и иноверцу, парень бы замешкался с ответом. Дело было даже не в благодарности за спасенную жизнь. Дело было в том, глубинном интуитивном понимании простого и ясного: «Возлюби ближнего, как самого себя». Может быть, настоящему монаху и не по душе пришлась бы трактовка бродяги, но парень рассуждал, что ближний – тот, кто ближе, тот, кто рядом. Вот если бы он был сейчас ранен, то принял бы помощь даже от прокаженного. К счастью для самого ромея, размышлять о побуждениях было некогда. А потому и не подкралось змеей сомнение в правильности поступка. Провозится с кольчугой и бектером, помогая осману надевать их, пришлось подольше, чем снимая. И дело было не столько в том, что Йоргос не имел навыка в подобного рода помощи, а в том, что осторожничал, боясь резким движением причинить боль незнакомцу, сдвинуть повязку или растревожить рану. Рубашка ромея, изорванная на грубые бинты, на повязку ушла не вся. Парень скрутил остатки ткани, сунув в этот сверток поднятую с земли цепь, разумеется, предварительно вытерев ту о штанину. Ох и трусил же бродяга, пробравшись к проему у углового стыка - калитка тоже была снята с петель. В осажденном городе нужда была во всем – в дровах для приготовления пищи – тоже, а потому беспощадно разбирались не то, что ворота и двери брошенных домов – дорогая мебель в собственных, и та, порой шла на растопку. Они и вышли на улицу , пройдя через поросль конопли и полыни, так же как вошли в брошенный дом через давно разоренную лавку , приняв те роли, которые диктовал этот горестный для Константинополя день: воин победившей армии, имеющий право творить любой беспредел в городе, и раб, сжимавший в руке тряпичный сверток . У Йоргоса накопилось немало вопросов к этому странному человеку. Кто он? Почему не мародерствует вместе с соплеменниками, зачем пробирается на другой берег бухты, в генуэзский квартал? Однако пока было не до них. Йоргос с каким-то болезненным равнодушием посмотрел на трупы, мимо которых пришлось идти. Кто знает, может скоро и он сам будет вот так же смотреть в небо невидящим взором, или лежать ничком, прижавшись к губами к камням родного города в последнем поцелуе. Глухие стены цистерны Аспара, казалось, обещали надежную защиту, и мысль турка, укрыться там, а потом пробираться водостоками, показалась Георгиосу очень даже здравой. Кто сунется в сырую мглу неизвестности, не зная куда приведут туннели внутри цистерны, и под ней? Арочный свод небольшого выступа на фоне стены смотрелся маленьким и жалким, но именно к нему ромей и повел своего спутника, вслух гадая, есть ли там охрана. Свидетельства недавней бойни на площади пред цистерной, часть который Йоргос усел заметить, пока выглядывал из-за стены, чтобы сориентироваться, говорили о том, что османы уже прошли здесь. Тех, кто пытался укрыться за стенами цистерны либо перебили, либо захватили в плен. Ступени, ведущие вниз, к двери были залиты кровью. Привалившись к стене, сидел, устало склонив голову на грудь, плотный лысеющий старик, с вспоротым животом, из которого вывалилась требуха, словно из брюха заколотой на бойне свиньи. Пальцы безвольно упавшей руки мертвеца сжимали розарий, деревянный крестик которого был залит кровью. Йоргоса замутило. На счастье он не ел ничего больше суток, и потому лишь прикрыл рот тыльной стороной ладони, выдохнув: - Изверги. Внутри наземного яруса цистерны было зябко и сыро. А еще темно. Последнее было решаемо – достаточно было отыскать запас факелов и кремней, которые держали смотрители цистерны. Непроизвольно переложив сверток в левую руку, бродяга поймал ладонь своего спутника. Лишь на миг, словно желал удостовериться, что ему не одному предстоит идти через этот огромный зал, заполненные ровными рядами колонн, базы которых покоились в воде. - Думаю, мы сможем пройти по портику вдоль стены, - голос прозвучал неуверенно, разбился о стены эхом, и испугавшись отголосков собственных слов, Йоргос перешел на шепот, - только огня бы найти. Зал то можно пройти и вдоль стены, ощупью, а вот через водостоки…
принц Орхан: Раненый не разделял уверенности своего провожатого в том, что цистерны принесут им желаемую безопасность: даже засушливая весна могла лишь немного снизить уровень воды в этих гигантских резервуарах, сотворенных задолго до того, как на землю ступила нога Пророка. Странно было бы думать, что греки не воспользовались столь надежным укрытием, будь хотя бы малейший шанс выйти за пределы попавшего в руки врагов города. Когда перевязка была окончена, турок наклоном головы поблагодарил своего спутника и поднялся, тяжело опираясь на остатки не то каменной стены, не то давно забытого колодца. Потревоженная рана тут же отозвалась новой вспышкой боли, и глаза заволокло темной пеленой. Но сомневающийся подобен трупу. В этом принц сегодня убеждался слишком часто, одного за другим теряя товарищей на мощеных улочках, где еще в начале весны ничто не говорило о скором падении. Все эти жизни перечеркнул единственный росчерк пера - и Орхан лучше чем кто-либо другой мог понять ярость и бешенство, охватившие его провожатого при виде которого за день мертвого тела. Сам он не испытывал к этим умершим ничего. Вина? Помилуй Аллах, какая может быть вина, когда его судьба сейчас так же мало весит, как судьба какого-нибудь грязного оборванца? И что его сыновья - сыновья, которые могли бы завтра воссесть на престол Османов - вынуждены, как крысы, ютиться по углам, пытаясь спасти свою жизнь! До этой минуты принц не позволял себе задумываться об участи, которая постигла его семью - но совершенно неожиданно вид старика, лежащего на ступенях, стиснул сердце тоской и ненавистью. Византийцы были в равной степени повинны в его горе - и какие их жертвы искупят муки отца, которому будет судьба пережить гибель двух столпов своего сердца. Только бы они успели уйти! Мужчина брезгливо перешагнул через мертвое тело, словно боясь, что разбрызганные по влажному камню внутренности убитого замарают его сапоги. Поскользнуться в крови, как Цезарь - сейчас это было бы слишком некстати. ... От холода, поднимающегося с поверхности воды, у него застучали зубы. Мужчина непроизвольно сделав шаг к стене и содрогнулся, когда кожи коснулся влажный, жадно липнущий к горячей живой плоти камень. Воображение тотчас нарисовало потоки пролитой крови, стекающие через щели мостовой сюда, в лабиринт темных переходов. Пройдет дождь, и они устремятся вниз, реками и ручейками притекая в подземные коридоры - и, как знать, не выступят ли обратно, под ноги торжествующих завоевателей? "И вода станет, как кровь..." ... Голос юноши, звонко отдавшийся в сводчатых переходах, его рука - живая, теплая - внезапно очутившаяся рядом, вырвали из груди турка испуганный и одновременно облегченный вздох. Смысл сказанного не дошел до сознания, и Орхан с бьющимся сердцем сделал несколько шагов вперед, ощущая, как холодная вода охватывает его ноги.
Йоргос: Ромею стало не по себе и от молчания спутника и от того, как шагнул он в воду – словно живой, оказавшийся на берегу мифического Стикса, и не успевший остановить лодку мрачного перевозчика, чтобы оказаться среди тех, кто отправлялся на другой берег. Далеко впереди указывало дорогу тусклое пятно света , источником которого был открытый выход на верхний ярус цистерны. Йоргос прищурился, словно пытался рассмотреть что-то меж вертикальными широкими штрихами колонн едва проступающих в сумраке. По весне здесь обрушился водовод, так что колодец водосбора перекрыли, и не имея возможности изыскать материалы на починку цистерны просто спустили воду из нее, пустив на нужды ближайшего монастыря, да окрестных домов. Немногие вспомнившие об этом и пытавшиеся укрыться за стенами цистерны, оказались менее удачливы чем константинопольский бедняк и его раненый спутник. Едва заплескалась вода, потревоженная тяжелыми шагами мужчины, да последовавшего за ним паренька, как и без того растревоженную тишину этого места разорвал младенческий плач, который перешел в сдавленное мычание, словно рот его закрыла чья-то заботливая ладонь. Но тем не менее человек выдал себя… - Ради Христа, господа нашего, - послышался приглушенный по старчески дребезжащий голос, - скажите, что вы христиане, что не погубите … За своего спутника Йоргос не поручился бы. И сейчас готов был вернуть турку то самое : «Молчи», слетевшее с уст воина на улице, при встрече с тремя янычарами. - Христианин я, - произнес он, - тебе не нужно нас бояться, уж скорее тебя погубит этот орущий младенец. И сдавленное мычание, казавшееся сейчас нереально громким, послужило подтверждением слов ромея. - Я смотритель этой цистерны, - прошелестел ответ, - детей моих убили, а невестка, - голос дрогнул, наполнившись слезливой скорбью или страхом, - сунула мне внука, да велела спасаться. Слегка сжав пальцы османа, Йоргос продолжил: - Когда, как не сейчас христианам помогать друг другу, старик? Я знаю, что тут есть проход в подземелья и катакомбы, ведущие до клоаки. Просто не выходил через них в цистерну, потому сам ход искать буду долго. Выведи нас, и меч моего спутника будет защитой тебе. Это было не сложнее, чем расписать матросу латинской галеры, сошедшему на берег, прелести сладкой, как хурма нежной как утренний зефир девушки, лишь бы тот согласился отправиться с Йоргосом до притона за гаванью. Главное знать, что предлагать, продавая, в сущности, воздух. Сегодня в цене была надежда, меч и защита. Ни того, ни другого, ни третьего у Йоргоса не было, но откуда старику об этом знать? Послышался плеск воды, и из-за колонны соседнего ряда появилась темная фигура, смутно различимая в густом сумраке. - Я хотел найти приют в монастыре, быть может, у монахов найдется немного хлеба и молока для младенца, но боюсь, крик его услышат. Вот только ребенок уже не кричал… «Вот и славно», - вымораживающе-равнодушная мысль мягко рассеялась осознанием произошедшего. - Твой внук уснул, давай поспешим, - мягко произнес ромей. Йоргос потерял счет времени, когда шел, держа масляную лампу, которую старик отыскал, когда они миновали зал цистерны и переходами, прошли через подсобные помещения. Смотритель не был многословен, и лишь порой начинал бормотать молитвы. Мокрый, грязный, озябший, парень уже люто ненавидел и проводника, и раненого турка, и готов был заявить, что они заплутали, ведь немногим ранее старик отверг его идею свернуть через проход к клоаке, и оттуда идти по переходу до стены. Но внезапно провожатый остановился у каменной в ниши, в которой была различима обитая железом дверь, и, обернувшись, тревожно глянул на лица своих спутников, пугающе резкие в колышущемся неверном свете лампы. - Мне тяжко будет сдвинуть дверь, ведь ею не пользовались несколько лет. Снаружи присыпало землей, да мало ли… Юноша, подержи ребенка, а ты, сынок, - смотритель только сейчас разглядел турецкий бектер и охнул, осеняя себя крестным знамением. - Твой внук умер. Ты задушил его еще там… когда затыкал ему рот, - без тени жестокости, просто озвучивая факт свершившегося произнес Йоргос, - можешь просто положить его на пол. и оттесняя завывшего и забившегося в безумном припадке старика, шагнул вперед к двери. Обернулся к турку, имени которого до сих пор не спросил и выдохнул, не столько прося, сколько справляясь о том, под силу ли раненому снять засов: - Поможете?
принц Орхан: При появлении старика сердце турка словно оковало ледяной цепью. Как в черном зеркале воды, наполнявшей цистерну, вместо полубезумного смотрителя он увидел себя, держащим на руках мертвого ребенка. Как он понял, что дитя на руках не дышит, известно было только Аллаху, милостивому и милосердному. Это была последняя капля, упавшая в кровавый источник, горестный символ Константинополя: бессмысленное, готовое раствориться в темноте прошлое с мертвым будущим на руках. Казалось, что это Азраил, ангел смерти, решивший принять человеческий облик, спустился, чтоб подготовить его к последнему испытанию. Когда христианский мальчишка заговорил, раненый с трудом подавил желание вцепиться ему в горло: таким бесчеловечным, выходящим за рамки понимания показался ему этот обман. Но, стиснув зубы, он заставил себя промолчать: даже если его детей и внуков постигнет такая же участь, он, принц Орхан, своей честью, честью предков своих обязан будет собственноручно похоронить их. И, если будет воля Аллаха, казнить того, кто явился причиной их гибели. ... Переход, показавшийся Йоргосу бесконечным, для турка был краток, словно утренний кошмар. Сказать точнее - он лежал где-то за гранью времен, вспыхивая в сознании вместе с огоньком нервно мерцающей лампы, выхватывавшей из темноты колонны и стены, которые помутившемуся сознанию представлялись ребрами и утробой чудовищ. Один раз он поскользнулся - и рухнул прямо в холодную воду, из которой взметнулись ему навстречу цепкие руки подземных демонов. Жар раны сменялся внезапным ознобом от заливавшей его по грудь черной воды, свет впереди то становился то ярче, то глуше, подобно обманчивому огоньку надежды; принц не различал уже, что вокруг него правда, а что - сон помутившегося рассудка... пока, наконец, близкий юношеский голос не возвестил, что их путешествие подошло к концу. Перешагнув через корчащегося старика, мужчина положил холодную, нечувствительную более к земным радостям и скорбям руку поверх приржавевшего, покрытого каплями и странной красноватой слизью металла, и, что было силы, уперся в него плечом. Найти опору на влажных камнях было трудно, но бычья сила, подаренная ему могучими предками, сила, которой еще суждено было обратиться на головы врагов, казалось, возвратилась к нему в этом последнем порыве: со страшным визгом, словно нечистое животное под ножом гяура, засов подался и массивная плита дрогнула, открывая проход наверх, к свету. Поток воздуха, ударивший снаружи, едва не отбросил раненого в темноту,- но, заревев, как дикий буйвол, тот в последний раз налег на непокорное препятствие... и упал, как подкошенный, на грязные ступени стертой, ведущей наверх лестницы. ... В последний раз открыв глаза, турок увидел перед собой сморщенное, испуганное лицо под капюшоном и каким-то шестым чувством угадал занесенную руку. Монах, видимо, услышавший, как отпирают заброшенный вход, решил, что в сердце сопротивляющейся обители прорвались-таки турки, в последний момент задержал удар. Было ли то удивление, узнавание или страх погубить свою душу, сейчас уже было несущественно. - Отче!- вскидывая разбитую, окровавленную ладонь, показавшуюся ему клешнею диковинного краба, торопливо выкрикнул он на греческом.- Мы не враги! Мгла придвинулась, грозя прекратить его сбивчивую, перемешанную с начинавшимся бредом речь прежде, чем он сумеет сказать основное. - Отче... спаси... нас... защиты! Мы не враги твоей обители... мы просим... приюта...- холодная вода, казалось, хлынула в его сердце, и мужчина сумел лишь прошептать, цепляясь негнущимися пальцами за край монашеской рясы. - Я - принц Орхан. Завершено.
полная версия страницы