Форум » Город » "Принц и нищий" - 29 мая, чуть позже полудня. » Ответить
"Принц и нищий" - 29 мая, чуть позже полудня.
Йоргос: ...
Ответов - 28, стр:
1 2 All
Йоргос: Определенного ответа у ромея не было. Для Йоргоса все происходящее было временем, для турка, судя по вопросу, событиями. Парень готов был отсидеться до ночи, когда они будут не столь заметны, но отчего-то такое предложение, совершенно нормальное для таких же босяков и воришек, сейчас прозвучало совершенно неуместно. Грек начал было объяснять скороговоркой, что если поднять траву, то их будет не видно, а в запущенный двор давно брошенного дома никто не полезет, но осекся, увидев болезненную гримасу на лице незнакомца, дернулся, чтобы помочь, подхватить пошатнувшегося мужчину, но не успел. - Что с вами? – в синих глазах заплескалась растерянность, и ответ не замедлил себя ждать. Парень тихо охнул. Представить этого могучего, стремительного, решительного человека уязвимым казалось чем-то невозможным. А увидеть проявление слабости – постыдным, слово нечаянно увидел нечто непредназначенное для чужих глаз. Шагнув ближе, торопливо потянулся к ремням, стягивавшим панцирь. Пальцы неловко скользнули по плотно подогнанным кольцам, но, все же совладав с ремнями, ромей взялся стаскивать с мужчины тихо бряцающую кольчугу. - И как вы теперь? – на лице читалась странная смесь сочувствия и озадаченности ситуацией, - тяжелая рана? Бросив бектер в траву, парень без раздумий рванул левый рукав своей рубашки. Старая ткань оказалась прочной. Даже шов не сразу поддался. Уличная жизнь учит понемногу многому, и пусть ромей не смог бы прочесть даже собственное имя, наложить повязку он мог быстро и уверенно, не боясь крови и грязи. Вот только промыть рану было нечем. - Вам бы отдохнуть, - выдохнул он, - но раз такое дело, то быстро удрать отсюда мы не сможем. И только произнеся это «мы», Йоргос осознал отчетливо, что не собирается бросать турка в этом дворике, и вовсе не потому, что манила обещанная награда, а потому что сбежать сейчас, перемахнув через каменную ограду бросив того, кому обязан был тем, что все еще дышит, было бы неправильно.
принц Орхан: Раненый ничего не ответил, крепче стиснув зубы и, вывернув голову, пытаясь разглядеть расползшееся по правому богу и уже побуревшее в центре кровяное пятно. Во время сражения в гавани Аллах сохранил своего верного сына, тем более, что серьезные стычки там случались не так часто. Турки на берегу мрачно косились на немногочисленные суда своих единоверцев, сопротивляющиеся быстрому течению, да изредка огрызались по какому-нибудь неосторожному искателю славы немногочисленным, но на удивление метко жалящим роем стрел. Как не соблазнительна была идея вторгнуться в город от элевтрийских гаваней, турки пытали счастья здесь больше из упорства, и из вполне понятного желания измотать и рассеять силы оборонявшихся: несколько день и ночь чадящих жаровен и демонстративно выставленных на стене сосудов со знаменитым "греческим огнем" служили предостережением самым опрометчивым. Греки, приставленные в охрану этого сокровища древней империи, в большинстве своем даже не снисходили до того, чтоб принимать участие в стычках; куда больше их волновало, чтоб драгоценная смесь не попала в чужие руки. Лишь двое или трое присоединились к отряду, оборонявшему гавань, но и те, как показалось Орхану, действовали более из нежелания показаться трусами в собственных глазах, чем из готовности помочь оборонявшим их родину туркам. Одним из них был Иоанн Асень, которого принц помнил еще с тех пор, когда тот вернулся в столицу; что именно взбрело этому книжнику, когда он оставил перо для меча, сказать бы не смог даже христианский бог. Хотя - наверное то же, что и ему: глупость Императора не оставляла горожанам шанса надеяться на мирный исход дела, а становиться безмолвным рабом, евнухом в гареме мелкого тимариота - нет, такая участь стоила того, чтобы предпочитать смерть. ... Он потерял грека из виду сразу за Форумом Быка, когда отряд был первый раз разделен ворвавшимися в город анатолийцами. Кто мог подумать, что эти люди, чьи горбоносые загорелые лица так разительно напоминали его собственное, грозили принести на своих мечах смерть тому, что в случае иного поворота судьбы мог бы распоряжаться ими, как собственными подданными. Орхан усмехнулся. Интересно, отдал бы он приказ о штурме великого города? ... Боль в боку оторвала принца от воспоминаний. В пылу сражения он ощутил лишь резкий толчок и мгновенную вспышку, которая - как показалось - была подобна укусу шершня, не более. Он отломил торчащее древко между двумя схватками и дальше забыл про него, вплоть до того момента, когда прилипшая к коже рубаха не напиталась горячей кровью, а боль в боку не заставила лоб мгновенно покрыться горячим потом. И сейчас, отдирая пропитанную, вставшую колом ткань от раны, принц вполне понял, что, при всей ее незначительности, к сопротивлению он более не способен. - Царапина,- процедил он по-гречески, чтоб успокоить своего поводыря, выглядевшего испуганным и ненадежным. Перехватил у того лоскут, прижал к боку и замычал сквозь сжатые зубы - больше от ярости и бессилия, от сознания собственной, столь некстати проявившейся слабости. Он должен выжить! Его сыновья ждут его в гаванях, войска султана еще не успели захватить венецианский квартал и Пераму, да и наверняка матросы захотят принять участие в дележе добычи. Нужно было только добраться до места... - Где мы сейчас?- невероятным усилием воли раскрывая глаза и перебарывая приступ дурноты, обратился он к греку.- Ты можешь отсюда сориентироваться? Далеко ли до северных гаваней?
Йоргос: - Какая царапина? - прошипел ромей, сквозь зубы, - вон сколь крови. Если ее не остановить… Впрочем, что будет, если не остановить кровотечение, турок прекрасно понимал и сам. Йоргос прикусил язык, чтобы не ранить неосторожными словами и непрошенными поучениями своего спутника. Отставил первый лоскут в руках османа – все равно надо было чем-то собрать сочащуюся кровь, и разодрав оставшуюся половину рукава на две полосы, прикинул мысленно, что чтобы перевязать рану не абы как – этого мало. Скинул кургузую безрукавку, а после стянул рубаху, и присев на корточки принялся рвать на полосы, даже не глянув на выпавшую цепь, холодным серебром сверкнувшую на земле – не змея, не уползет. - В Фанаре мы. Вышли сюда со стороны средней улицы. Стало быть почти сразу за стеной – цистерна Аспара, От нее, что до Константиновой стены, что до Петрикейских ворот, - движением локтя парень обозначил примерное направление в сторону бухты, - добраться можно одинаково быстро. Вот только «быстро» у всех разное, - и не меняя ритма речи и интонации, закончил, перейдя к теме более актуальной, - эх, воды бы, ну да ладно, обойдемся, тем, что Бог пошлет. А тому, кто видит вокруг себя не только препятствия, но возможности, Бог дает не мало. Йоргос, оставив разодранную на бинты рубаху, поднялся и обронив: - Я сейчас, - шмыгнул мимо турка обратно к стене. Туда, где в самом прохладном углу широко разрослась остролистая крапива, имеющая своей сестрой крапиву жалящую, и потому более известную. Выбирать более молодые листья не было времени. Йоргос нахватал тех, которые показались подходящими, и вернувшись, занялся повязкой. - Вы не думайте ничего такого… - шепнул он, - эта трава поможет унять кровотечение, да и при ранах помогает. Растерев меж слоями сложенного вчетверо бинта листья, грек удовлетворенно глянул на зеленую кашицу, и сложил бинт, так, чтобы она оказалась внутри. Для раны полезен был сок, а не травяная каша. Вот теперь можно было заняться и заскорузлой рубахой турка, и повязкой. Лишь бы мужчина усидел ровно и спокойно, да не пытался отклонить помощь. А то что заготовленный компресс немного полежит на кольчуге – только на пользу.
принц Орхан: Турок принимал неожиданную помощь молча, с нарастающим внутренним недоумением. Солнце вряд ли успело сдвинуться на толщину пальца по небесному пути - а этот юноша, еще недавно сверкавший на него глазами, полными ненависти, уже хлопотал вокруг иноверца, как вспугнутая птица возле гнезда. Именно эта черта греков всегда удивляла заложника. Нет, он не испытывал иллюзий о своей родине, и не обманулся в молодом султане, своем племяннике: история с несчастной дочерью Ибрагим-бея, вдовой Мурада и причиной столь раннего восшествия Мехмета на престол*, багровой нитью вплелась в писанную кровью историю османского дома. Его соплеменники верили всей душой и ненавидели всем сердцем; если высшие сановники заключали союзы, то бродяги вроде этого мальчика, скорее бросились бы на врага с кинжалом, вложенным им же в их собственные руки. Но от добра, как известно, добра не ищут. Мужчина позволил перевязать рану, полуприкрыв глаза и пытаясь понять, что дальше следует делать. С каждой минутой, с каждой каплей крови, медленно, но верно вытекающей из его тела, становилось все очевиднее, что передвигаться по улицам города небезопасно. - Цистерны,- наконец решительно проговорил он.- Дождей было немного, возможно, вода в них стоит достаточно невысоко, чтоб мы могли попытаться выйти наружу. И стоит поторопиться. Веди. * Мурад, отец Мехмета Фатиха, в возрасте сорока лет влюбился в дочь одного из своих приближенных, Ибрагим-бея. Он отошел от государственных дел, поселившись с молодой женой в удалении от столицы. Правда, впоследствии сын был отстранен им от власти (как раз перед рождением своего первенца, будущего Баязида II, что вызвало юридические споры о праве принца на трон). Когда Мурад умер, молодая женщина, как того требовал обычай, пришла выразить султану поздравления; он задержал ее у себя, в свою очередь высказывая соболезнования - а тем временем янычары утопили в дворцовом бассейне его шестилетнего сводного брата, младшего сына Мурада, Ахмеда.
Йоргос: Если бы Йоргоса спросили, почему он помогает врагу и иноверцу, парень бы замешкался с ответом. Дело было даже не в благодарности за спасенную жизнь. Дело было в том, глубинном интуитивном понимании простого и ясного: «Возлюби ближнего, как самого себя». Может быть, настоящему монаху и не по душе пришлась бы трактовка бродяги, но парень рассуждал, что ближний – тот, кто ближе, тот, кто рядом. Вот если бы он был сейчас ранен, то принял бы помощь даже от прокаженного. К счастью для самого ромея, размышлять о побуждениях было некогда. А потому и не подкралось змеей сомнение в правильности поступка. Провозится с кольчугой и бектером, помогая осману надевать их, пришлось подольше, чем снимая. И дело было не столько в том, что Йоргос не имел навыка в подобного рода помощи, а в том, что осторожничал, боясь резким движением причинить боль незнакомцу, сдвинуть повязку или растревожить рану. Рубашка ромея, изорванная на грубые бинты, на повязку ушла не вся. Парень скрутил остатки ткани, сунув в этот сверток поднятую с земли цепь, разумеется, предварительно вытерев ту о штанину. Ох и трусил же бродяга, пробравшись к проему у углового стыка - калитка тоже была снята с петель. В осажденном городе нужда была во всем – в дровах для приготовления пищи – тоже, а потому беспощадно разбирались не то, что ворота и двери брошенных домов – дорогая мебель в собственных, и та, порой шла на растопку. Они и вышли на улицу , пройдя через поросль конопли и полыни, так же как вошли в брошенный дом через давно разоренную лавку , приняв те роли, которые диктовал этот горестный для Константинополя день: воин победившей армии, имеющий право творить любой беспредел в городе, и раб, сжимавший в руке тряпичный сверток . У Йоргоса накопилось немало вопросов к этому странному человеку. Кто он? Почему не мародерствует вместе с соплеменниками, зачем пробирается на другой берег бухты, в генуэзский квартал? Однако пока было не до них. Йоргос с каким-то болезненным равнодушием посмотрел на трупы, мимо которых пришлось идти. Кто знает, может скоро и он сам будет вот так же смотреть в небо невидящим взором, или лежать ничком, прижавшись к губами к камням родного города в последнем поцелуе. Глухие стены цистерны Аспара, казалось, обещали надежную защиту, и мысль турка, укрыться там, а потом пробираться водостоками, показалась Георгиосу очень даже здравой. Кто сунется в сырую мглу неизвестности, не зная куда приведут туннели внутри цистерны, и под ней? Арочный свод небольшого выступа на фоне стены смотрелся маленьким и жалким, но именно к нему ромей и повел своего спутника, вслух гадая, есть ли там охрана. Свидетельства недавней бойни на площади пред цистерной, часть который Йоргос усел заметить, пока выглядывал из-за стены, чтобы сориентироваться, говорили о том, что османы уже прошли здесь. Тех, кто пытался укрыться за стенами цистерны либо перебили, либо захватили в плен. Ступени, ведущие вниз, к двери были залиты кровью. Привалившись к стене, сидел, устало склонив голову на грудь, плотный лысеющий старик, с вспоротым животом, из которого вывалилась требуха, словно из брюха заколотой на бойне свиньи. Пальцы безвольно упавшей руки мертвеца сжимали розарий, деревянный крестик которого был залит кровью. Йоргоса замутило. На счастье он не ел ничего больше суток, и потому лишь прикрыл рот тыльной стороной ладони, выдохнув: - Изверги. Внутри наземного яруса цистерны было зябко и сыро. А еще темно. Последнее было решаемо – достаточно было отыскать запас факелов и кремней, которые держали смотрители цистерны. Непроизвольно переложив сверток в левую руку, бродяга поймал ладонь своего спутника. Лишь на миг, словно желал удостовериться, что ему не одному предстоит идти через этот огромный зал, заполненные ровными рядами колонн, базы которых покоились в воде. - Думаю, мы сможем пройти по портику вдоль стены, - голос прозвучал неуверенно, разбился о стены эхом, и испугавшись отголосков собственных слов, Йоргос перешел на шепот, - только огня бы найти. Зал то можно пройти и вдоль стены, ощупью, а вот через водостоки…
принц Орхан: Раненый не разделял уверенности своего провожатого в том, что цистерны принесут им желаемую безопасность: даже засушливая весна могла лишь немного снизить уровень воды в этих гигантских резервуарах, сотворенных задолго до того, как на землю ступила нога Пророка. Странно было бы думать, что греки не воспользовались столь надежным укрытием, будь хотя бы малейший шанс выйти за пределы попавшего в руки врагов города. Когда перевязка была окончена, турок наклоном головы поблагодарил своего спутника и поднялся, тяжело опираясь на остатки не то каменной стены, не то давно забытого колодца. Потревоженная рана тут же отозвалась новой вспышкой боли, и глаза заволокло темной пеленой. Но сомневающийся подобен трупу. В этом принц сегодня убеждался слишком часто, одного за другим теряя товарищей на мощеных улочках, где еще в начале весны ничто не говорило о скором падении. Все эти жизни перечеркнул единственный росчерк пера - и Орхан лучше чем кто-либо другой мог понять ярость и бешенство, охватившие его провожатого при виде которого за день мертвого тела. Сам он не испытывал к этим умершим ничего. Вина? Помилуй Аллах, какая может быть вина, когда его судьба сейчас так же мало весит, как судьба какого-нибудь грязного оборванца? И что его сыновья - сыновья, которые могли бы завтра воссесть на престол Османов - вынуждены, как крысы, ютиться по углам, пытаясь спасти свою жизнь! До этой минуты принц не позволял себе задумываться об участи, которая постигла его семью - но совершенно неожиданно вид старика, лежащего на ступенях, стиснул сердце тоской и ненавистью. Византийцы были в равной степени повинны в его горе - и какие их жертвы искупят муки отца, которому будет судьба пережить гибель двух столпов своего сердца. Только бы они успели уйти! Мужчина брезгливо перешагнул через мертвое тело, словно боясь, что разбрызганные по влажному камню внутренности убитого замарают его сапоги. Поскользнуться в крови, как Цезарь - сейчас это было бы слишком некстати. ... От холода, поднимающегося с поверхности воды, у него застучали зубы. Мужчина непроизвольно сделав шаг к стене и содрогнулся, когда кожи коснулся влажный, жадно липнущий к горячей живой плоти камень. Воображение тотчас нарисовало потоки пролитой крови, стекающие через щели мостовой сюда, в лабиринт темных переходов. Пройдет дождь, и они устремятся вниз, реками и ручейками притекая в подземные коридоры - и, как знать, не выступят ли обратно, под ноги торжествующих завоевателей? "И вода станет, как кровь..." ... Голос юноши, звонко отдавшийся в сводчатых переходах, его рука - живая, теплая - внезапно очутившаяся рядом, вырвали из груди турка испуганный и одновременно облегченный вздох. Смысл сказанного не дошел до сознания, и Орхан с бьющимся сердцем сделал несколько шагов вперед, ощущая, как холодная вода охватывает его ноги.
Йоргос: Ромею стало не по себе и от молчания спутника и от того, как шагнул он в воду – словно живой, оказавшийся на берегу мифического Стикса, и не успевший остановить лодку мрачного перевозчика, чтобы оказаться среди тех, кто отправлялся на другой берег. Далеко впереди указывало дорогу тусклое пятно света , источником которого был открытый выход на верхний ярус цистерны. Йоргос прищурился, словно пытался рассмотреть что-то меж вертикальными широкими штрихами колонн едва проступающих в сумраке. По весне здесь обрушился водовод, так что колодец водосбора перекрыли, и не имея возможности изыскать материалы на починку цистерны просто спустили воду из нее, пустив на нужды ближайшего монастыря, да окрестных домов. Немногие вспомнившие об этом и пытавшиеся укрыться за стенами цистерны, оказались менее удачливы чем константинопольский бедняк и его раненый спутник. Едва заплескалась вода, потревоженная тяжелыми шагами мужчины, да последовавшего за ним паренька, как и без того растревоженную тишину этого места разорвал младенческий плач, который перешел в сдавленное мычание, словно рот его закрыла чья-то заботливая ладонь. Но тем не менее человек выдал себя… - Ради Христа, господа нашего, - послышался приглушенный по старчески дребезжащий голос, - скажите, что вы христиане, что не погубите … За своего спутника Йоргос не поручился бы. И сейчас готов был вернуть турку то самое : «Молчи», слетевшее с уст воина на улице, при встрече с тремя янычарами. - Христианин я, - произнес он, - тебе не нужно нас бояться, уж скорее тебя погубит этот орущий младенец. И сдавленное мычание, казавшееся сейчас нереально громким, послужило подтверждением слов ромея. - Я смотритель этой цистерны, - прошелестел ответ, - детей моих убили, а невестка, - голос дрогнул, наполнившись слезливой скорбью или страхом, - сунула мне внука, да велела спасаться. Слегка сжав пальцы османа, Йоргос продолжил: - Когда, как не сейчас христианам помогать друг другу, старик? Я знаю, что тут есть проход в подземелья и катакомбы, ведущие до клоаки. Просто не выходил через них в цистерну, потому сам ход искать буду долго. Выведи нас, и меч моего спутника будет защитой тебе. Это было не сложнее, чем расписать матросу латинской галеры, сошедшему на берег, прелести сладкой, как хурма нежной как утренний зефир девушки, лишь бы тот согласился отправиться с Йоргосом до притона за гаванью. Главное знать, что предлагать, продавая, в сущности, воздух. Сегодня в цене была надежда, меч и защита. Ни того, ни другого, ни третьего у Йоргоса не было, но откуда старику об этом знать? Послышался плеск воды, и из-за колонны соседнего ряда появилась темная фигура, смутно различимая в густом сумраке. - Я хотел найти приют в монастыре, быть может, у монахов найдется немного хлеба и молока для младенца, но боюсь, крик его услышат. Вот только ребенок уже не кричал… «Вот и славно», - вымораживающе-равнодушная мысль мягко рассеялась осознанием произошедшего. - Твой внук уснул, давай поспешим, - мягко произнес ромей. Йоргос потерял счет времени, когда шел, держа масляную лампу, которую старик отыскал, когда они миновали зал цистерны и переходами, прошли через подсобные помещения. Смотритель не был многословен, и лишь порой начинал бормотать молитвы. Мокрый, грязный, озябший, парень уже люто ненавидел и проводника, и раненого турка, и готов был заявить, что они заплутали, ведь немногим ранее старик отверг его идею свернуть через проход к клоаке, и оттуда идти по переходу до стены. Но внезапно провожатый остановился у каменной в ниши, в которой была различима обитая железом дверь, и, обернувшись, тревожно глянул на лица своих спутников, пугающе резкие в колышущемся неверном свете лампы. - Мне тяжко будет сдвинуть дверь, ведь ею не пользовались несколько лет. Снаружи присыпало землей, да мало ли… Юноша, подержи ребенка, а ты, сынок, - смотритель только сейчас разглядел турецкий бектер и охнул, осеняя себя крестным знамением. - Твой внук умер. Ты задушил его еще там… когда затыкал ему рот, - без тени жестокости, просто озвучивая факт свершившегося произнес Йоргос, - можешь просто положить его на пол. и оттесняя завывшего и забившегося в безумном припадке старика, шагнул вперед к двери. Обернулся к турку, имени которого до сих пор не спросил и выдохнул, не столько прося, сколько справляясь о том, под силу ли раненому снять засов: - Поможете?
принц Орхан: При появлении старика сердце турка словно оковало ледяной цепью. Как в черном зеркале воды, наполнявшей цистерну, вместо полубезумного смотрителя он увидел себя, держащим на руках мертвого ребенка. Как он понял, что дитя на руках не дышит, известно было только Аллаху, милостивому и милосердному. Это была последняя капля, упавшая в кровавый источник, горестный символ Константинополя: бессмысленное, готовое раствориться в темноте прошлое с мертвым будущим на руках. Казалось, что это Азраил, ангел смерти, решивший принять человеческий облик, спустился, чтоб подготовить его к последнему испытанию. Когда христианский мальчишка заговорил, раненый с трудом подавил желание вцепиться ему в горло: таким бесчеловечным, выходящим за рамки понимания показался ему этот обман. Но, стиснув зубы, он заставил себя промолчать: даже если его детей и внуков постигнет такая же участь, он, принц Орхан, своей честью, честью предков своих обязан будет собственноручно похоронить их. И, если будет воля Аллаха, казнить того, кто явился причиной их гибели. ... Переход, показавшийся Йоргосу бесконечным, для турка был краток, словно утренний кошмар. Сказать точнее - он лежал где-то за гранью времен, вспыхивая в сознании вместе с огоньком нервно мерцающей лампы, выхватывавшей из темноты колонны и стены, которые помутившемуся сознанию представлялись ребрами и утробой чудовищ. Один раз он поскользнулся - и рухнул прямо в холодную воду, из которой взметнулись ему навстречу цепкие руки подземных демонов. Жар раны сменялся внезапным ознобом от заливавшей его по грудь черной воды, свет впереди то становился то ярче, то глуше, подобно обманчивому огоньку надежды; принц не различал уже, что вокруг него правда, а что - сон помутившегося рассудка... пока, наконец, близкий юношеский голос не возвестил, что их путешествие подошло к концу. Перешагнув через корчащегося старика, мужчина положил холодную, нечувствительную более к земным радостям и скорбям руку поверх приржавевшего, покрытого каплями и странной красноватой слизью металла, и, что было силы, уперся в него плечом. Найти опору на влажных камнях было трудно, но бычья сила, подаренная ему могучими предками, сила, которой еще суждено было обратиться на головы врагов, казалось, возвратилась к нему в этом последнем порыве: со страшным визгом, словно нечистое животное под ножом гяура, засов подался и массивная плита дрогнула, открывая проход наверх, к свету. Поток воздуха, ударивший снаружи, едва не отбросил раненого в темноту,- но, заревев, как дикий буйвол, тот в последний раз налег на непокорное препятствие... и упал, как подкошенный, на грязные ступени стертой, ведущей наверх лестницы. ... В последний раз открыв глаза, турок увидел перед собой сморщенное, испуганное лицо под капюшоном и каким-то шестым чувством угадал занесенную руку. Монах, видимо, услышавший, как отпирают заброшенный вход, решил, что в сердце сопротивляющейся обители прорвались-таки турки, в последний момент задержал удар. Было ли то удивление, узнавание или страх погубить свою душу, сейчас уже было несущественно. - Отче!- вскидывая разбитую, окровавленную ладонь, показавшуюся ему клешнею диковинного краба, торопливо выкрикнул он на греческом.- Мы не враги! Мгла придвинулась, грозя прекратить его сбивчивую, перемешанную с начинавшимся бредом речь прежде, чем он сумеет сказать основное. - Отче... спаси... нас... защиты! Мы не враги твоей обители... мы просим... приюта...- холодная вода, казалось, хлынула в его сердце, и мужчина сумел лишь прошептать, цепляясь негнущимися пальцами за край монашеской рясы. - Я - принц Орхан. Завершено.
полная версия страницы