Форум » Город » "Бей, но выслушай!" - 29 мая, вторая половина дня » Ответить
"Бей, но выслушай!" - 29 мая, вторая половина дня
Иоанн Асень:
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
Иоанн Асень: Прошлой ночью ему во сне привиделась Софица, бледная, кроткая, с болезненной улыбкой на устах, в синем мафорионе с вышитыми звездами, похожая на Богородицу без младенца. Кажется, они о чем-то разговаривали, Иоанн не помнил, о чем, помнил только чувство успокоения, которого не испытывал с тех пор, как турки подошли к стенам Города. Наверное, рассказывал жене о том, что теперь творится в Константинополе, она же, по обыкновению, кивала - да, да, все верно. Потом ее покрывало, будто птичье крыло, укрыло его с головой, и он видел только завораживающее мерцание золотых блесток на темном фоне, хотел позвать Софию - и проснулся. Уходила ночь, наступало новое утро, утро дня, когда богохранимый град пал под натиском неверных. "...И детей ее поражу смертью, и уразумеют все церкви, что Я есмь испытующий сердца и внутренности; и воздам каждому из вас по делам вашим" - этот стих из Откровения назойливо звучал в ушах все то время, что Иоанн крался по пустынным улочкам, где не было живых людей - только трупы, как во время морового поветрия. Он не льстил себе, понимая, что выжил лишь случайно там, где пали более умелые и сильные бойцы, но надеялся, что сумеет быть полезным сейчас, когда рассчитывать особенно не на кого. Иоанн не смог бы ничего с определенностью сообщить о судьбе шехзаде Орхана его семейству, но верил: если принц жив, он тоже придет туда, и тогда решится дальнейшая судьба всех, кто служил ему. Купол Святой Софии ярко блестел на солнце, как путеводный маяк, и порой Иоанн переходил на бег, чтобы скорее добраться до цели.
Антониос Галидис: Последние несколько часов Антониос находился в полубессознательном состоянии. Его тело словно отделилось от души, но продолжало послушно следовать велению всё ещё хладнокровно мыслящего мозга. Надо уйти, надо где-то переждать, попытаться снять кольчугу и бахтерец и перевязать глубокую рану на левом плече, заходящую ещё и на грудь. Пока что экскувитор попросту напихал в дыру разрубленного доспеха кусок собственного плаща, порезанный на лоскутья, и эта импровизированная "губка" уже успела пропитаться кровью насквозь. Боль резко впивалась в его руку и грудь при каждом шаге. В глазах то и дело расплывались тёмные пятна, ноги готовы были подкоситься, но Антониос упрямо шёл и шёл вперёд. Лошадь под ним убили, и теперь приходилось передвигаться на своих двоих. Пару раз Антониос пересекался с солдатами из вражеской армии, и даже несмотря на своё состояние отправлял их на тот свет. В Ад, надеялся грек. Вероятно, турки обманывались его плачевным видом - шатающийся, покрытый копотью и кровью человек со стеклянным взглядом, что он может сделать?! Враги почти не успевали удивляться, когда "полутруп" внезапно обрушивал на них сокрушительные удары своего меча. Казалось, ноги Антониоса передвигаются сейчас только благодаря двум мыслям - "выжить"-"отомстить", "выжить"-"отомстить", "выжить"-"отомстить", "выжить"... Антониос встрепенулся, когда понял, что слышит торопливые шаги. Кто-то гонится за ним? С удивительной для своего состояния быстротой Антониос юркнул за угол, прикрыл глаза, внимательно вслушиваясь в звук шагов. И вот, когда враг должен быть уже совсем рядом, грек вылетел из-за угла, с полузвериным рёвом размахнувшись мечом. Он почти не видел того, кто перед ним. Он видел лишь тёмный, размытый силуэт. Но попасть-то по нему можно! Первый удар ухнул в пустоту - может, подвела рука, может, качнуло, может, враг ловко отскочил. Антониос с рычанием кинулся снова, скаля зубы, ярко-белые на чёрно-красном от грязи и крови лице.
Иоанн Асень: Иоанна спасло только то, что за мгновение до того, как из-за угла воздвигся воин с мечом, он оскользнулся в луже крови и упал на одно колено, так, что клинок просвистел над головой Асеня безо всякого ущерба. Первым порывом было выхватить меч и ударить противника снизу вверх, пока тот не опомнился, второй пришла мысль о том, что этот человек - ромей, больше того, воин из гвардии императора. Иоанн спешно откатился в сторону, пока его не пришпилили к мостовой, вскочил на ноги, держа меч на изготовке и торопливо выдохнул: - Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли... Если только этот человек не безумен, символ веры послужит щитом. Если нет... что же, значит, Иоанну Асеню суждено сложить голову здесь и сейчас.
Антониос Галидис: Антониос привалился к стене, пытаясь оттолкнуться и ринуться в бой, но постепенно сознание донесло до него услышанное - родная речь, слова, славящие Истинного Бога. Да и сам человек оказался совсем не турком. В глазах ещё плавала тёмная пелена, но лицо незнакомца виделось теперь вполне ясно. - Ты кто? - хрипло прошипел Антониос, проглатывая половину звуков - горло, казалось, сжалось от гари и ярости, губы плохо слушались. Глаза грека сверкали, словно у дикого зверя, взгляд блуждал по лицу и фигуре второго ромея, словно взгляд сильно пьяного человека.
Иоанн Асень: Забросив меч в ножны, Асень подошел ближе - теперь он уже мог видеть, что нападавший был ранен и, похоже, достаточно серьезно. Если он все еще не только держался на ногах и рвался в бой, то лишь благодаря собственному упрямству и поистине незаурядной жищненной силе. - Я Иоанн Асень. А ты?.. - он подставил плечо незнакомцу, хотя вряд ли был такой же крепкой опорой, как стена. Зато у него было большое преимущество - Иоанн мог помочь раненому добраться до... относительно безопасного места. Возможно, туркам не позволят разграбить кварталы латинян, ведь, строго говоря, они были государствами в государстве.
Антониос Галидис: - Я Антониос Галидис. Он попытался отойти от стены, но тут ноги, наконец, подогнулись, и он рухнул бы, если бы не вцепился в нового знакомого. Скалясь, он упрямо распрямил трясущиеся колени и встал в полный рост. - Надо... найти какое-нибудь место... помоги мне, я сам не могу... - отрывисто проговорил он, сделав неопределённый жест в сторону своей раны. Потом со второй попытки всё же убрал меч в ножны. - Если ты не враг мне, я тебя не трону. Если лжёшь - лучше убей сразу. Я не успокоюсь, пока последний враг не будет убит. Боевое безумие потихоньку уходило из глаз Антониоса, он всё больше становился похожим на человека. Человека, стремящегося изо всех сил не подавать виду, что готов рухнуть прямо здесь и не шевелиться. Нет, нельзя, надо стоять прямо. Надо сохранять разум и волю.
Иоанн Асень: - Угу, - глубокомысленно отозвался Иоанн, вертя головой по сторонам, в поисках временного убежища, где можно было бы освободить Галидиса от доспеха и толком перевязать рану. Остановив свой выбор на сиротливо распахнутой двери под деревянной вывеской-сапогом, он двинулся в избранном направлении, пыхтя и отдуваясь под тяжестью изрядного веса Антониоса. Последний враг будет убит... Что же, турки считают точно так же. Если обеим сторонам удастся выполнить свой зарок, Константинополь превратится в пустыню, исчезнет с лица земли, как Вавилон. Иоанн не хотел бы такой судьбы для Города. Как дети тянут в стороны тряпичную куклу, пока она не разорвется, так и султан с императором погубят град Константина. Уже почти погубили.
Антониос Галидис: Антониос молча и послушно следовал туда, куда с немалым трудом тащил его нежданный союзник. Желая облегчить ему задачу, Антониос старался иди сам, но силы покидали его, и последние несколько шагов до двери он просто висел на плече Асеня. Голова его тоже свешивалась, и слипшиеся от крови волосы покачивались, словно водоросли.
Иоанн Асень: Лавка сапожника изнутри имела вид такой неприглядный, будто добрые люди обнесли ее до нитки задолго до начала осады. Иоанн сгрузил свою тяжкую ношу на шаткую узкую скамью у дальней стены и принялся возиться с застежками доспеха. Частью ремни получилось расстегнуть, частью пришлось разрезать, пока, наконец, он пустой скорлупой не упал на пол к ногам Антониоса. Было бы очень недурно найти воды и отмочить от раны успевшее присохнуть полотно, но об этом и мечтать не приходиось. Зато в комнате с избытком было паутины, отборной, толстой, будто ее ткали пауки, начитавшиеся медицинских трактатов и стремящиеся послужить делу Гиппократа и Галена. Приложив к ране липкий комок, Иоанн заново перебинтовал ее и тревожно взглянул на Антониоса - теперь он не выглядел, как человек, способный даже с посторонней помощью доковылять до венецианского квартала.
Антониос Галидис: У Антониоса не осталось сил даже слегка простонать от боли. Он сидел, запрокинув голову, прислонившись к стене затылком, и чуть заметно хмурился. Главное оставаться в сознании, оставаться в сознании... Когда прошёл очередной приступ дурноты, Антониос приоткрыл глаза и проговорил: - Благодарю тебя. Я твой должник. Куда ты направляешься? Если нам по пути, я стану тебе верным телохранителем. Собственные слова показались ему смешными. Телохранителем?! Да он сейчас с лавки-то не встанет. Хотя, если чуть-чуть отдохнуть, отдышаться... Он сможет. Он должен выжить и отомстить за отца и за родной город. Конечно, родина Антониоса была далеко отсюда, на севере Греции, но за годы службы при дворе Константинополь стал ему родным.
Иоанн Асень: - В сторону северных гаваней, - Иоанн обтер окровавленные руки о свой потрепанный плащ, часть которого пошла на бинты, с сомнением посмотрел на него и отбросил в угол. - Надеюсь, что еще не поздно, и я смогу быть полезным... Асень поостерегся называть вслух имена, понимая, что, сколь доблестно не сражался бы принц Орхан на стороне креста против полумесяца, это не могло усмирить общей ненависти к туркам вообще. Увы, вряд ли Антониос согласился бы оказать помощь семейству шехзаде, хотя такой боец, как он, пришелся бы весьма кстати... если бы не рана. Очень может быть, что довести его до венецианского квартала не удастся вовсе. - Не стоит благодарности, - скупо улыбнулся ему Иоанн, - я думаю, ты бы сделал для меня то же.
Антониос Галидис: - Ты брат мне по вере, - кивнул на это Антониос, с трудом отодвинувшись от стены. - Дай мне передохнуть немного, и я смогу иди с тобой. Я хочу отплатить тебе добром. Он улыбнулся, и улыбка на осунувшемся, грязном лице показалась гримасой боли. А может быть, ею и являлась. Через несколько минут Антониос осторожно поднялся, держась за стену. Постоял. Убрал руку и остался на ногах. Удовлетворённо кивнув самому себе, он зашагал к выходу. - Ты хочешь успеть помочь своей семье, как я полагаю? - просил он, осторожно выглядывая на улицу и держась за рукоять меча. Опасноси никакой не заметил и двинулся дальше.
Иоанн Асень: Иоанн мог только в очередной раз поразиться нечеловеческой выносливости своего спутника, выходя за ним из лавки. Только что, казалось, он не способен отмахнуться от мухи, а сейчас снова казался хищником на охотничьей тропе. - Нет, это дорогие мне люди, но не родственники, - Иоанн ответил не сразу, подбирая слова, которые лучше всего передали бы его отношения с принцем Орханом и его близкими. Пусть он провел при маленьком дворе шехзаде не так много времени, но успел проникнуться искренним восхищением к Орхану, который казался молодому человеку образцом, достойным всяческого подражания. Асеню по душе была широта взглядов турка, и порой ему казалось - если кто-то и смог бы понять его мысли о религии, о судьбе Города, то этим человеком мог бы стать только принц Орхан.
Антониос Галидис: Антониос кивнул, удовлетворённый ответом, и подождал, пока Иоанн поравняется с ним, не забывая внимательно приглядываться к каждой тени. Половина из них ему, впрочем, мерещилась, но живого противника из плоти и крови он уж как-нибудь сможет отличить от пятен темноты, то и дело расползающихся перед взором. Нехорошо это. Надо успеть до темноты добраться в какое-нибудь безопасное место и обработать рану как следует. Как минимум, промыть хорошенько и зашить. Конечно, Господь послал на помощь толкового человека, и повязку тот наложил умело. Но повязка эта не так надёжна, как может показаться на первый взгляд. Если сейчас из подворотни вылетит какой-нибудь нехристь и придётся драться, то рана вмиг откроется. - Полагаю, ты воин? - Антониос чуть заметно кивнул на меч спутника. - Где ты служил?
Иоанн Асень: - Увы, - Иоанн переступил через ту самую кровяную лужу, которая совсем недавно спасла ему жизнь, - я всего лишь книжник, боюсь, проку от меня на поле боя немного. Сейчас все воины, от уличного карманника до самого императора, нужда заставила преуспевать в новом ремесле... Скажи, Антониос, знаешь ли ты что-то о судьбе василевса? То, что предстало взгляду Асеня на улицах города, заставляло предполагать самое худшее. Насколько ему было известно, турки ворвались в город через ворота Святого Романа, а значит, скорее всего, толпы грабителей немедленно устремились во Влахерну, чтобы поживиться во дворце. Константину негде было бы укрыться, даже если бы он успел отступить от городских стен.
Антониос Галидис: Антониос промолчал, поджав и без того узкие губы. На скулах его заиграли желваки. Словно наяву всплыли в памяти чудовищные картины побоища. Хлестнуло раскалённой плетью чувство горькой вины и скорби. Он ненавидел своё бессилие. Он казался себе ничтожной песчинкой, против своей воли влекомой в огромных песочных часах вниз, среди тысяч точно таких же ничтожных песчинок. Казалось, совершенно ничего не зависело от его воинского искусства, от искусства всех его соратников. И даже отца. Воспоминание об отце, о кровавых пузырях на его губах, причинило совершенно ощутимую боль - кольнуло в сердце так, будто кто-то вонзил туда нож. Но он должен был ответить на вопрос. - Вазилевс погиб, - коротко буркнул Антониос, продолжая упрямо шагать дальше.
Иоанн Асень: - Упокой его Господь среди праведников, - Иоанн осенил себя крестным знамением. Он ожидал услышать подобный ответ - убит или смертельно ранен, и все же сердце мучительно сжалось. Если до этого известия еще оставалась некая смутная надежда на то, что удастся собрать вокруг императора остатки христианского войска и дать османам еще одну битву, спасая Константинополь из рук захватчиков, как возлюбленную - из лап насильника, теперь война была закончена. Даже если Папа устроит новый крестовый поход, понадобится время, чтобы найти устраивающего всех наследника трона, чье имя станет знаменем, под которое соберутся все: и православные, и униаты, и католики. Что же, если так, то Асень был теперь волен распоряжаться собой безо всяких угрызений совести. - Я служил ему еще в Мистре, - Иоанн чуть нахмурил брови, вспоминая те времена. И он сам, и его отец были персонами не слишком значительными, чтобы непосредственно обращаться к владыке ромеев, но находились достаточно близко, чтобы младший Асень сумел составить собственное мнение о Константине Драгаше.
Антониос Галидис: Антониос бегло перекрестился, когда упомянули императора. Теперь всё кончено, что толку ворошить прошлое? Осталось только отомстить и умереть в бою, как и подобает истинному воину. Но всё же не хотелось верить в поражение. Казалось, что ещё можно, можно переломить ход войны. Не раз Антониос оказывался на земле, с приставленным к горлу клинком - и ничего ведь, выжил, а погибали те, кто считал себя победителем. Кроме того, борьба научила одной истине - всегда есть возможность выкрутиться. И переломать противнику кости. Что ж, смерть императора - это ещё не конец. Антониос даже мотнул головой, будто соглашался с собственными мыслями - нет-нет, не конец! Сейчас главное добраться до безопасного места, выжить, хотьнемного подлечиться. И снова в бой. - Послушай, - сказал он, - а есть ли у тебя в друзьях надежные лди, хорошие воины? Чтобы вместе с ними выступить против захатчиков? чуть позже, когда соберёмся с силами?
Иоанн Асень: - Слишком многие погибли сегодня, чтобы я мог сказать "да", - прежде, чем свернуть в очередной переулок, Иоанн предусмотрительно высунулся из-за угла, чтобы убедиться, что дорога свободна. Очевидно, турки предпочитали грабить кварталы побогаче. - Давай не будем заглядывать слишком далеко вперед, пока что мы не в безопасности и, сам понимаешь... Асень не договорил, поскольку продолжение его фразы было очевидным. В любой момент они могли столкнуться с турецким отрядом, и это сейчас было куда важнее, чем далекая и очень туманная возможность встать под знамена с крестом.
Антониос Галидис: - Да, слишком многие, - глухо отозвался Антониос. Сделав ещё несколько шагов, он прислонился к стене спиной и проговорил: - Всё бы отдал сейчас за глоток воды. Жара ещё не спала, но Антониоса то и дело передёргивало от озноба. Плохой признак, очень плохой. И рана эта коварная - вроде бы жизненно важные органы не задеты, и крупные вены не рассечены, но крови выйдет много. Значит, надо поторопиться. - Надо найти какую-нибудь короткую дорогу к северным гаваням, - сказал он, приблизившись к Иоанну. - Или вовсе пока что спрятаться где-нибудь... Он осёкся. - Проси, я задерживаю тебя. Ты и так много для меня сделал.
Иоанн Асень: - Я думаю, ты прав, нам стоит переждать где-нибудь до сумерек, - Асень заметил, что его спутника то и дело пробирает дрожь. Скверный признак. Похоже, Антониос потерял слишком много крови, чтобы теперь идти на одном упрямстве. Очень возможно, что стоит ему прилечь, как он вообще будет не в силах подняться, но с тем же успехом Галидис может свалиться и посреди улицы... - Постой, я посмотрю, где можно укрыться. Странно было смотреть на заколоченные окна и распахнутые или вовсе снятые с петель двери. Иоанн помнил эту улицу, он много раз проходил по ней, но сейчас с трудом понял, куда именно они с Антониосом попали. Без человеческого гомона и суеты улица больше напоминала заброшенное кладбище, а зудение мух в полной тишине казалось просто оглушительным. Первая волна мародеров уже прокатилась по кварталу, теперь они бесчинствовали где-то далеко, только если прислушаться, можно было разобрать далекие крики, да на фоне пронзительно-голубого неба поднимались столбы дыма. Иоанн мог только надеяться, что это горит не венецианский квартал. Свой выбор он остановил на бывшей харчевне, с низкого потолка которой все еще свисали полуободранные вязанки подгнившего лука. Вернувшись за Антониосом, он помог ему доковылять до места и помог устроиться на лавке, мало чем отличавшейся от той, что стояла в сапожной мастерской. - Я поищу воды, - Иоанн заранее приметил глиняный кувшин с набитым грлышком, закатившийся под стол. - Здесь на перекрестке должен быть фонтан, надеюсь, из него еще можно пить, - он чуть поморщился, вспоминая казни египетские. - Постараюсь вернуться побыстрее.
Антониос Галидис: Антониос постарался сесть на лавку по-человечески, а не свалиться на неё словно куль с мукой. Он уже с трудом соображал, что говорит ему Иоанн, просто кивнул на всякий случай. На какое-то мгновение сознание его чуть спуталось, и когда мир снова принял чёткие очертания, Антониосу стало стыдно за свою слабость. Он поднялся и двинулся следом за своим спасителем, на всякий случай - вдруг придётся защитить от нежданных врагов.
Иоанн Асень: Первые шагов десять Иоанн сделал с мечом в левой руке и кувшином в правой, потом досадливо сплюнул и убрал оружие. Если ему в самом деле не повезет столкнуться с турками, проку от оружия будет немного, вряд ли ему снова повезет уклониться от чужого клинка, свистящего в волоске от шеи. Фонтан обнаружился там, где и должен был быть - лишнее доказательство тому, что Асень не ошибся, определяя их с Антониосом местонахождение. Тонкая струйка воды из медного носика журчала по плите из песчаника, за многие десятилетия успев выточить в ней русло-желобок. Все, как прежде. И когда Константинополь превратится в турецкую деревню, здесь ничего не изменится. Иоанн первым делом ополоснул и наполнил кувшин, потом, отставив его в сторону, с огромным удовольствием умылся и принялся взахлеб пить, внезапно понимая, что мучился от жажды все это время не меньше, чем Антониос.
Истамбул: Две пары черных, как спелая вишня, внимательных глаз, не отрываясь, следили за греком из-под прикрытия одной из тех сорванных с петель дверей, которые навеяли столь горестные размышления на патриаршего хартулярия. Если бы солнечному свету или человеческому взгляду удалось проникнуть за эту завесу, перед ним предстали бы два тонких, словно молодые тополя, и столь же стройных юношей, чьи сросшиеся брови и кошачий очерк лица за версту выдавал в них турок, а новенькие, щегольские доспехи - людей не слишком опытных в делах войны. Тем не менее, в нескольких местах эти дорогие кольчуги были испятнаны кровью, и на смуглой, подернутой нежным пушком скуле одного из них красовалась свежая рана - не слишком, впрочем глубокая. Братьям - а, забегая вперед, скажем, что юноши эти были братьями не только по отцу, но, редкое дело, и по той, что почти без мучений произвела их на свет - на вид было от роду не более тридцати трех лет; разумеется, поделенных на двоих. Напряженные, готовые рвануться вперед при каждом шорохе, еще опьяненные горячкой последнего боя, вернее, того, что им казалось боем еще четверть часа тому назад, они расширенными зрачками вглядывались в лицо появившегося перед ними грека, казалось, желая и не смея поверить в подобную удачу. В конце концов тот, кому судьба отмерила всего лишь шестнадцатую весну*, повернулся, устремляя вопросительных взгляд на брата. Тот помедлил немного, не столько в самом деле раздумывая, сколько желая придать себе значительность и вид уверенности, приличествующий старшему мужчине, а затем молча кивнул. Младший, казалось, только и ждал этого немого приказа: крадучись, как камышовый кот, бесшумной походкой, сделавшей бы честь лучшему следопыту, он проскользнул под покосившейся дверью и, озираясь, негромко окликнул на греческом: - Иоанн? Иоанн Асень? * у мусульман новорожденного ребенка принято считать годовалым, стало быть, младшему юноше на европейский счет пятнадцать лет.
Иоанн Асень: - Вы?!... - кувшин опрокинулся от резкого движения, покатился, разбрызгивая воду и замер у самых ног юноши. Радость, написанная на лице Иоанна, была настолько искренней, что стороннему наблюдателю могло показаться, будто Асень встретил родного брата, которого не чаял увидеть в живых. - А принц Озгур?.. А ваш отец?.. - волнение лишило Иоанна обычного красноречия, и он мог лишь засыпАть шехзаде сбивчивыми, отрывистыми вопросами, жаждая как можно скорее узнать на них ответы. То, что мальчик держал путь в том же направлении, что и он сам, не вызывало никаких сомнений, а значит, для тех, кто уцелеет, существует возможность вновь встретиться в доме, где нашли убежище близкие Орхана.
Истамбул: - Отец?- глаза юноши, сиявшие восторгом, изменились в одно мгновение. Теперь в них сверкало отчаяние, столь полное, что из-под длинных ресниц едва не брызнули слезы. Турок вынужден был крепко прикусить нижнюю губу, чтоб сдержать свои чувства,- но, когда собеседник Асеня сумел вновь подать голос, в нем все еще чувствовалась дрожь. - Озгур здесь, со мной,- говоривший оглянулся, кивком давая понять брату, что они не ошиблись. Старший из двух царевичей тотчас же показался из укрытия; в руках его был изготовленный лук, и даже стрела все еще покоилась на украшенном слоновой костью и золотой вазью ложе. Шагом, более подошедшим бы для приема царем своих подданных в роскошном зале дворца, чем для случайной встречи на волоске от смерти, молодой человек прошествовал к фонтану. Лицо его было сурово. - Иоанн Асень!- начал он тоном, которым вполне мог бы обратиться судья к обвиняемому как минимум в попытке поджечь покрывало Каабы.- Уходя, мой отец сказал, что вы будете сражаться с ним плечом к плечу против врагов, поклявшихся исстребить весь мой род до последнего младенца... Но вот ты жив, а благороднейший воин, принц Орхан, наследник Османской империи, тот, кто когда-нибудь по праву получит трон нашего общего предка... Где он?!- не выдержав растущего напряжения, шехзаде Озгур яростно притопнул ногой. Было видно, что этот молодой человек уже сделал свои заключения о происходящем, и не склонен выражать бурную радость от встречи со старым товарищем.
Иоанн Асень: - Увы, господин, мне ничего не известно о судьбе вашего высокородного отца, - признавать это было тем горше, что сыновья Орхана пребывали в том же мучительном неведении. - Когда мы покинули Элевтерию, в последний раз я видел его в Елениане, но издалека. Со мной были еще Али Текер и Константин Валакос, и мы отстали от все, потому что оба они были ранены и не поспевали. После тур... люди Мехмеда нас настигли, и от их стрел пали мои спутники. Милостью Творца мне удалось уцелеть и скрыться. Иоанн избегал называть имя Господне вслух, но сейчас не мог не возблагодарить Его. Аллах или Саваоф, Он был Создатель мира сущего, все прочее же было измышлениями людей, готовых приписывать высшей силе собственную мелочность. - Я решил отправиться в венецианский квартал, чтобы разыскать благородных супруг принца и всех прочих, кто связан с господином узами крови. Мне подумалось, что они нуждаются в защите. "А еще я по пути подобрал ромея, который утробно ненавидит всех ваших соотечественников без разбора пола, возраста и деяний..." Как же быть с Антониосом? Если он увидит Озгура и Мурада, то утратит всякую способность рассуждать здраво...
Истамбул: Сросшиеся брови принца Озгура выгнулись, как буквы нун. - Наш брат, султан Мехмет, как видно, считает себя непобедимым и неподвластным суду Аллаха,- с надменной насмешливостью, унаследованной от отца и умноженной юным возрастом, изрек он. Последовавшая за этим тирада Асеня заставила его поджать губы и даже притопнуть нетерпеливо ногой в кожаном сапожке с загнутым вверх по османской моде носком. - Наш отец отослал нас от себя с этими же словами! Если бы оставались подле него, то ничего этого не было бы! Мы прошли весь город вдвоем, и, как видишь, живы!- с запальчивостью, свойственной царственнорожденным особам, привыкшим к мысли, что одна только их благородная кровь делает их сильнее и достойнее прочих. Не замечая, что противоречит своим же словам, высмеивающие правящего султана, шехзаде решительно повернулся к брату. - Идем. Обойдем хоть весь город, но отыщем отца! Вы с нами?- темные бархатные глаза со смесью сомнения и вызова вновь обратились на Асеня.- Или греки предпочитают кланяться латинянам, прося спасти из от турецких мечей?
Антониос Галидис: Найти Иоанна Антониос смог довольно скоро. Направившись к нему, грек издали приметил двух каких-то юношей в доспехах, годившихся разве что для парадной выездки на породистом коне, но вряд ли для боя. Но главное - оба парня явно принадлежали к ненавистному племени завоевателей. Убийц отца. Не успев - или не захотев - даже сообразить, что мальчишки вовсе не угрожают Иоанну, а вроде бы ведут с ним мирную беседу, Антониос выхватил меч и с рычанием налетел на них, сверкая глазами, что от ярости стали совсем прозрачными и почти жёлтыми, как у волка.
Истамбул: Расхождение между западом и востоком сыграло с греком дурную шутку. Те, кто по эту сторону Босфора еще считаются детьми и бегают наперегонки со сверстниками в коротких рубашечках, в Анатолии становятся отцами и воинами едва ли раньше, чем начинают брить первый жесткий пух над верхней губой. Принц Орхан, отец двоих подвергшихся нападению юношей, впервые познал вкус любовных утех в двенадцать лет, и женился по проказу родителей в возрасте пятнадцати. Эта традиция, наследуемая всеми потомками османского рода, не изменилась и для "византийских" турок: Озгур, поздний и долгожданный наследник мужского пола, в свои семнадцать уже сам был отцом двух прелестных детей, сейчас вместе с бабкой и матерью находившихся в относительно безопасном месте. Для коренного анатолийца быть наследником и отцом одновременно означает быть воином, даже если в мирное время он себе в удовольствие стоит возле кузнечного горна или обжигает горшки*. Появление грека с обнаженным мечом было для детей Орхана неожиданным лишь в той мере, в какой может быть появление всякого вооруженного человека в городе, где еще идут уличные бои. За время, пока юноши пробирались к этому месту, они уже поняли, что сейчас большая опасность исходит от тех, кого они долгие годы привыкли считать "своими". Поэтому сейчас они бросились в разные стороны, словно кошки, вспугнутые пожаром; Озгур на ходу натягивал лук, а Мурад с душераздирающим воплем ощетинился двумя длинными кривыми кинжалами. Тактика подобного нападения у них успела выработаться хорошо: одинокий враг, кинувшийся за одним, становился неизбежной мишенью для второго. * Одним из пунктов обязательного обучения для султанских детей и близких родственников султана в те времена было какое-нибудь ремесло. Боюсь соврать, но, кажется как раз Мехмед Фатих учился кузнечному делу, а его сын и будущий султан Баязид II - ремеслу горшечника.
Антониос Галидис: Удивляться прыткости врагов Антониос не стал, тем более, что всё вполне закономерно - они молодые, здоровые, а он устал и ранен. Это, конечно, усложняет задачу, но не таков был Антониос Галидис, чтобы пугаться трудностей и замирать в растерянности хотя бы на мгновение. Ничуть не сбавляя скрости, он сразу же кинулся на того, что был с луком - когда у человека в руках такое оружие, надо сразу же рвать дистанцию, входить в "мёртвую зону" - то есть, на расстояние, неудобное для стрельбы. Прежде чем враг бросит лук и схватится за оружие для ближнего боя, участь его будет уже решена. Конечно, проклятые нехристи хитренько расположились так, что спина противника будет открыта второму из них, на кого бы тот ни напал. Но оружие второго мальчишки плохо годилось для метания, и Антониос рассчитывал сперва рубануть первого, а потом уже спокойно заняться вторым. Для начала стоило, впрочем, избавиться от лука, чтобы у врага не было возможности им воспользоваться в любой другой момент боя. Меч грека гулко ухнул чуть наискосок, справа сверху - налево вниз, целясь по дуге лука. Если не удастся перерубить и заодно хотя бы по лицу врага полоснуть (длины клинка хватало), то сбить прицел уж точно удастся. Вся атака не заняла и мгновения, достаточного человеку для того, чтобы моргнуть.
Истамбул: Я не буду спрашивать, как вы достали коротким мечом до лука через спину Озгура. Будем считать, что он повернулся. Принц отшатнулся от падающего лезвия; стрела, соскочив с тетивы, выпрыгнула из его рук, словно живое существо, ручная змейка, желающая уязвить врага своего хозяина. Но полет ее был недолог: ткнувшись в железную грудь грека, та упала на землю, чтобы быть внезапно растоптанной впавшим в ярость христианином. Но тот рано записал турка в покойники: в криком вскинув перерубленный лук, принц резко ткнул его рогами а лицо противника.
Антониос Галидис: *PRIVAT*
Иоанн Асень: Ослепленный ненавистью, Антониос совсем позабыл, что у него не двое, а трое возможных противников. Пусть Иоанн в первое мгновение растерялся, и сокрушительную атаку Галидиса пришлось отражать сыновьям Орхана, сейчас он вполне пришел в себя, чтобы вмешаться. Увещевать неистового грека сейчас было примерно так же полезно, как приказывать взбесившемуся цепному псу сидеть. Асень нисколько не сомневался в том, что втроем они смогут сладить с ним, но, несмотря на всю свою преданность дому Орхана, хартулярий еще не дозрел до того, чтобы обращать клинок против соотечественника. Но вот рукоять - почему бы и нет? Это нравственные убеждения Асеня вполне позволяли, и он, перехватив меч за ножны, с силой ударил им Антониоса плашмя, со спины, целясь по ране, которую перед тем с таким тзщанием перевязывал - благо, панциря на нем уже не было. Уважаемый экскувиатор, а вот теперь можете ходить - Admin
Антониос Галидис: Удар пришёл, откуда Антониос совсем не ждал. От ослепительной боли перехватило дыхание и, казалось, онемела половина туловища. Левая рука повисла плетью, соскользнув с рукояти меча, и острое лезвие лишь слегка оцарапало гладкий подбородок лучника - ноготки своенравной девицы и то раны глубже оставляют. Антониос неловко оступился, точно его пнули под левое колено. Он попытался инстинктивно опереться левой рукой, чтобы не упасть, но рука отказалась служить. Экскувитор рухнул на спину, задыхаясь от боли и ярости, застилавшей разум. - Ты... ты... - хрипел он, бешено сверкая глазами и скалясь, и слова его скорее походили на рычание наполовину задушенного пса. Боль постепенно вытеснила боевое безумие, и в голове необычайно ярко вспыхнула неумолимая догадка - это конец. Предатель и двое нехристей убьют его прямо сейчас. Как он будет смотреть в глаза отцу на том свете, после того, как подвёл его? Не выполнил его последней, священной воли...
Озгур: Оба принца в мгновение ока оказались возле поверженного противника, словно единство придавало им новые силы. Младший, в котором, как вино в меху, пенилась и бродила смесь страха, ярости и торжества, занес кинжал - но Озгур быстрым, он в то же время повелительным жестом остановил его. - Нет!- кривя губы и борясь с желанием сказать что-нибудь унизительное для поверженного, произнес сын беглого принца на чистейшем греческом.- Османы не добивают поверженных противников, даже если те готовы напасть из-за угла. Не забывай, чему учил нас отец,- его темные глаза вспыхнули, когда юноша кинул взор на рычащего от бессилия грека. И, пока этот человек не успел нанести последний укус, как издыхающая от бешенства собака, Озгур, крепко взяв брата за плечо, вынудил того отойти прочь от грека и встать у себя за спиной. Указав на незнакомца кончиком бесполезного лука, старший царевич обратился к Асеню: - Тебе он знаком?
Иоанн Асень: - Да, господин, - Иоанн тоже на шаг отступил от лежащего, уже зная, что от Антониоса можно ожидать неприятных сюрпризов. - Мы повстречались недалеко отсюда, он напал на меня так же, как на вас сейчас, но мне удалось с ним... примириться. Я перевязал его рану, - продолжал он, пытаясь поймать взгляд своего недавнего спутника, - и он в благодарность предложил меня сопровождать и защищать. Возможно, он набросился на вас, сочтя, что мне угрожает опасность, - немного поколебавшись, уточнил Асень, хотя его попытка оправдать Антониоса вряд ли была нужна как сыновьям Орхана, так и самому Галидису. - Это не просто турки, - пояснил ему Иоанн, поправляя ножны, сослужившие такую добрую службу. - Перед тобой - принцы Озгур и Мурад, сыновья принца Орхана, которые так же, как и ты, сражались против Мехмеда. Если мы попадем в руки его людей, то всех нас ожидает незавидная участь. Не лучше ли всем нам держаться вместе?
Антониос Галидис: Отдышавшись, Антониос приподнялся, как сумел, опираясь правой рукой, кулаком. В котором всё ещё была зажата рукоять меча. Он хрипло дышал сквозь оскаленные зубы. По левой руке стекала кровь из вновь открывшейся раны и уходила в пыль. Наконец, греку удалось встать. Он пошатнулся, но удержался на ногах. И только после этого сказал Иоанну, уже почти спокойным голосом: - Из-за Орхана и началось всё это. Из-за него погиб этот город. И мой отец, за которого я поклялся мстить. И видит бог, не за таких предателей, как ты, он отдал жизнь. Потом он отступил на пару шагов и повернулся к двум юношам. - Вы враги мне. Как и весь ваш род враг моему роду. Пока я жив, жажда мести жива в моём сердце. Он выставил перед собой меч и улыбнулся полубезумной улыбкой. - Ну! Давайте же покончим с этим! Если боитесь, нападайте сразу оба... - он быстро глянул в сторону Иоанна. - А ты, предатель, можешь помочь им, если хочешь! Если они стали тебе ближе родной крови.
Озгур: Мурад за спиной старшего брата шумно выдохнул: незнакомец, напавший на них, словно обезумевшее от ярости животное, смел поносить род Османа, его друзей и союзников, и, самое главное, их отца. Его рука, которой еще месяц назад бы позавидовали знатнейшие константинопольские красавицы, а теперь ободранная и заляпанная кровью, до боли сжалась на рукояти кинжала. Но спокойствие старшего брата, вызывавшее восхищение и, как казалось, возносившее наследника на недосягаемую для грязных речей высоту, сделало свое дело: Мурад улыбнулся почти так же надменно, как и его единственный защитник. Когда грек поднял оружие, он незаметно коснулся рукоятью своего клинка руки брата. Озгур оставался неподвижен, даже когда к нему вновь повернулось сверкающее лезвие. Было очевидно, что вступать в объяснения с ромеем, обезумевшим от жажды мести и боли ран, было бесполезно. Мысль о том, как бы он сам ненавидел захватчиков, если бы что-то случилось с его отцом или братом, заставила Озгур-бея на мгновение испытать то же чувство. Хотя... как знать, возможно, ему еще предстоит, кусая руки, проклинать день и час, когда мать произвела его в этот жестокий мир. - Если твой друг ищет смерти,- по-прежнему игнорируя грека и заключая в заложенную за спину ладонь нагретую рукоять клинка, обратился он к Асеню.- Пусть идет своей дорогой: такой, как сейчас, он станет легкой добычей для любого шакала. Ты пойдешь с нами,- с твердостью человека, привыкшего отдавать приказы уже по праву рождения, объявил он свое решение Иоанну.
Иоанн Асень: - Мне нечего сказать тебе, Антониос, - сокрушенно покачал головой Иоанн, - ты все равно не услышишь сейчас, а после уже будет поздно. Но и оставить тебя я не могу, иначе был бы именно таким мерзавцем, каким ты меня видишь. Примешь ли ты снова мою помощь или предпочтешь остаться здесь, легкой добычей для любого, кто не поленится остановиться и добить тебя? Та часть души Асеня, в которой гнездится самое темное, что есть в каждом человеке, с нетерпением ожидала, пока Антониос гордо откажется и тем самым избавит своих противников от лишней обузы. Однако христианское милосердие и природная незлобивость требовали сделать все, чтобы яростный ромей все-таки выжил.
Антониос Галидис: Антониос сглотнул сухим горлом. Они правы, побери их черти! Если он останется один, то уж точно погибнет и довольно скоро. А если увяжется за этой троицей, то у него появится шанс выжить. Кроме того... Он бросил ненавистный взгляд на двух молодых турок. Когда он чуть наберётся сил, то сможет отомстить за отца весьма жестоким способом... Антониос прищурил свои зеленоватые глаза, скривил губы и медленно проговорил: - Я не считаю тебя другом больше, Иоанн. Но ты спас мне жизнь. Я твой должник. И я обязан проводить тебя и убедиться, что ты благополучно достиг безопасного места. Только после этого наши дороги разойдутся. И моли Господа Бога нашего, чтобы они никогда не пересеклись больше. Он с лязгом вложил меч в ножны и оглянулся на фонтан. - Только позволь сперва напиться. И я готов буду сопровождать тебя дальше. - голос его теперь звучал почти совсем спокойно, но ледяные нотки выдавали сдерживаемую ярость на сыновей Орхана, которых грек старательно игнорировал.
Озгур: От старшего царевича не ускользнуло, что помилованный ромей употребил слово "тебя" вместо "вас", ясно давая понять, что он не принимает на себя никаких обязательств по поводу сыновей турецкого принца. Под ухом с почти мальчишеской обидой засопел запальчивый Мурад; его губы сжимались и разжимались, как будто пятнадцатилетний шехзаде вот-вот готов был разразиться речью в адрес их нового попутчика - оправдательной или обвинительной, бог знает. Но речи не заменят мечей, а своего клинка грек так и не опустил - и было непохоже, чтоб изменились его кровожадные намерения в отношении турок, неважно, что они продолжали сражаться и умирать на улицах даже сейчас, когда и хваленые латиняне и сами византийцы, бросив оружие, искали убежища в бегстве. - Ему нельзя пить,- все так же обращаясь к Асеню, отвечал юноша.- Сырая вода принесет лихорадку и сгустит его кровь, так что он сдохнет под первым же забором еще до того, как муфтии со стен прокричат азан* войску моего брата, Мехмета. Если он будет продолжать так же безумствовать, вместо того, чтоб позволить осмотреть свою рану, милосерднее и мудрее будет прикончить его. Эти слова принц процедил сквозь зубы со злостью, подчинившись внезапному порыву, пусть так, но покарать негодяя, посмевшего обвинять его отца. Кто, как не принц Орхан одним своим присутствием в городе сдерживал орды Османов и являл собою пример того, как может и должен вести себя правоверным?! Кому, как ни ему рухнувшая империя была обязана последними годами мира? Кто, наконец, был бы столь же великодушен, чтоб, получив от Константина предательский удар с посланием, все-таки обнажил оружие за этого безумца? Эти мысли дали юноше повод повернуть беседу в другое русло. - По пути сюда мы слышали разговоры,- отступая от раненого на безопасное расстояние и увлекая за собой брата изрек он.- Говорят, что войска вошли в Великий город через Керкопорту и что Джустиниани предал императора и бежал. Это так? А еще говорят...- он осекся, и, сдвинув брови, подозрительно оглянулся по сторонам, словно мысленно сокрушаясь, что позволил себе роскошь ненужных и длинных бесед, стоя на виду, на открытом месте, пока захватчики вовсю бесчинствуют в городе. - Вам надо переодеться,- все с той же не терпящей возражений властностью проговорил Озгур.- Идемте: здесь неподалеку лежит целая стена из трупов янычар. Если желаете выжить... Принц не договорил и сделал еще несколько шагов, не отворачиваясь от друга и от врага, словно приглашая их пойти за собой. * азан - призыв к молитве. Закрываемся?
Иоанн Асень: - Избави меня Творец еще раз сделаться твоим должником, - проворчал Иоанн, - будет вполне достаточно, если в другой раз ты просто сам о себе позаботишься. Антониос живо напомнил ему басню, в которой ручной медведь, посаженный отгонять мух от спящего хозяина, от большого усердия пришиб беднягу. Что сделано - то сделано, теперь можно было только сожалеть о том, что поступил так, а не иначе. Делать же это было куда удобнее в мире и безопасности, а значит, сейчас можно было выбросить из головы мысли о человеческой неблагодарности. Эпизод завершен
полная версия страницы