Форум » Город » "Бей, но выслушай!" - 29 мая, вторая половина дня » Ответить
"Бей, но выслушай!" - 29 мая, вторая половина дня
Иоанн Асень:
Ответов - 43, стр:
1 2 3 All
Иоанн Асень: - Я думаю, ты прав, нам стоит переждать где-нибудь до сумерек, - Асень заметил, что его спутника то и дело пробирает дрожь. Скверный признак. Похоже, Антониос потерял слишком много крови, чтобы теперь идти на одном упрямстве. Очень возможно, что стоит ему прилечь, как он вообще будет не в силах подняться, но с тем же успехом Галидис может свалиться и посреди улицы... - Постой, я посмотрю, где можно укрыться. Странно было смотреть на заколоченные окна и распахнутые или вовсе снятые с петель двери. Иоанн помнил эту улицу, он много раз проходил по ней, но сейчас с трудом понял, куда именно они с Антониосом попали. Без человеческого гомона и суеты улица больше напоминала заброшенное кладбище, а зудение мух в полной тишине казалось просто оглушительным. Первая волна мародеров уже прокатилась по кварталу, теперь они бесчинствовали где-то далеко, только если прислушаться, можно было разобрать далекие крики, да на фоне пронзительно-голубого неба поднимались столбы дыма. Иоанн мог только надеяться, что это горит не венецианский квартал. Свой выбор он остановил на бывшей харчевне, с низкого потолка которой все еще свисали полуободранные вязанки подгнившего лука. Вернувшись за Антониосом, он помог ему доковылять до места и помог устроиться на лавке, мало чем отличавшейся от той, что стояла в сапожной мастерской. - Я поищу воды, - Иоанн заранее приметил глиняный кувшин с набитым грлышком, закатившийся под стол. - Здесь на перекрестке должен быть фонтан, надеюсь, из него еще можно пить, - он чуть поморщился, вспоминая казни египетские. - Постараюсь вернуться побыстрее.
Антониос Галидис: Антониос постарался сесть на лавку по-человечески, а не свалиться на неё словно куль с мукой. Он уже с трудом соображал, что говорит ему Иоанн, просто кивнул на всякий случай. На какое-то мгновение сознание его чуть спуталось, и когда мир снова принял чёткие очертания, Антониосу стало стыдно за свою слабость. Он поднялся и двинулся следом за своим спасителем, на всякий случай - вдруг придётся защитить от нежданных врагов.
Иоанн Асень: Первые шагов десять Иоанн сделал с мечом в левой руке и кувшином в правой, потом досадливо сплюнул и убрал оружие. Если ему в самом деле не повезет столкнуться с турками, проку от оружия будет немного, вряд ли ему снова повезет уклониться от чужого клинка, свистящего в волоске от шеи. Фонтан обнаружился там, где и должен был быть - лишнее доказательство тому, что Асень не ошибся, определяя их с Антониосом местонахождение. Тонкая струйка воды из медного носика журчала по плите из песчаника, за многие десятилетия успев выточить в ней русло-желобок. Все, как прежде. И когда Константинополь превратится в турецкую деревню, здесь ничего не изменится. Иоанн первым делом ополоснул и наполнил кувшин, потом, отставив его в сторону, с огромным удовольствием умылся и принялся взахлеб пить, внезапно понимая, что мучился от жажды все это время не меньше, чем Антониос.
Истамбул: Две пары черных, как спелая вишня, внимательных глаз, не отрываясь, следили за греком из-под прикрытия одной из тех сорванных с петель дверей, которые навеяли столь горестные размышления на патриаршего хартулярия. Если бы солнечному свету или человеческому взгляду удалось проникнуть за эту завесу, перед ним предстали бы два тонких, словно молодые тополя, и столь же стройных юношей, чьи сросшиеся брови и кошачий очерк лица за версту выдавал в них турок, а новенькие, щегольские доспехи - людей не слишком опытных в делах войны. Тем не менее, в нескольких местах эти дорогие кольчуги были испятнаны кровью, и на смуглой, подернутой нежным пушком скуле одного из них красовалась свежая рана - не слишком, впрочем глубокая. Братьям - а, забегая вперед, скажем, что юноши эти были братьями не только по отцу, но, редкое дело, и по той, что почти без мучений произвела их на свет - на вид было от роду не более тридцати трех лет; разумеется, поделенных на двоих. Напряженные, готовые рвануться вперед при каждом шорохе, еще опьяненные горячкой последнего боя, вернее, того, что им казалось боем еще четверть часа тому назад, они расширенными зрачками вглядывались в лицо появившегося перед ними грека, казалось, желая и не смея поверить в подобную удачу. В конце концов тот, кому судьба отмерила всего лишь шестнадцатую весну*, повернулся, устремляя вопросительных взгляд на брата. Тот помедлил немного, не столько в самом деле раздумывая, сколько желая придать себе значительность и вид уверенности, приличествующий старшему мужчине, а затем молча кивнул. Младший, казалось, только и ждал этого немого приказа: крадучись, как камышовый кот, бесшумной походкой, сделавшей бы честь лучшему следопыту, он проскользнул под покосившейся дверью и, озираясь, негромко окликнул на греческом: - Иоанн? Иоанн Асень? * у мусульман новорожденного ребенка принято считать годовалым, стало быть, младшему юноше на европейский счет пятнадцать лет.
Иоанн Асень: - Вы?!... - кувшин опрокинулся от резкого движения, покатился, разбрызгивая воду и замер у самых ног юноши. Радость, написанная на лице Иоанна, была настолько искренней, что стороннему наблюдателю могло показаться, будто Асень встретил родного брата, которого не чаял увидеть в живых. - А принц Озгур?.. А ваш отец?.. - волнение лишило Иоанна обычного красноречия, и он мог лишь засыпАть шехзаде сбивчивыми, отрывистыми вопросами, жаждая как можно скорее узнать на них ответы. То, что мальчик держал путь в том же направлении, что и он сам, не вызывало никаких сомнений, а значит, для тех, кто уцелеет, существует возможность вновь встретиться в доме, где нашли убежище близкие Орхана.
Истамбул: - Отец?- глаза юноши, сиявшие восторгом, изменились в одно мгновение. Теперь в них сверкало отчаяние, столь полное, что из-под длинных ресниц едва не брызнули слезы. Турок вынужден был крепко прикусить нижнюю губу, чтоб сдержать свои чувства,- но, когда собеседник Асеня сумел вновь подать голос, в нем все еще чувствовалась дрожь. - Озгур здесь, со мной,- говоривший оглянулся, кивком давая понять брату, что они не ошиблись. Старший из двух царевичей тотчас же показался из укрытия; в руках его был изготовленный лук, и даже стрела все еще покоилась на украшенном слоновой костью и золотой вазью ложе. Шагом, более подошедшим бы для приема царем своих подданных в роскошном зале дворца, чем для случайной встречи на волоске от смерти, молодой человек прошествовал к фонтану. Лицо его было сурово. - Иоанн Асень!- начал он тоном, которым вполне мог бы обратиться судья к обвиняемому как минимум в попытке поджечь покрывало Каабы.- Уходя, мой отец сказал, что вы будете сражаться с ним плечом к плечу против врагов, поклявшихся исстребить весь мой род до последнего младенца... Но вот ты жив, а благороднейший воин, принц Орхан, наследник Османской империи, тот, кто когда-нибудь по праву получит трон нашего общего предка... Где он?!- не выдержав растущего напряжения, шехзаде Озгур яростно притопнул ногой. Было видно, что этот молодой человек уже сделал свои заключения о происходящем, и не склонен выражать бурную радость от встречи со старым товарищем.
Иоанн Асень: - Увы, господин, мне ничего не известно о судьбе вашего высокородного отца, - признавать это было тем горше, что сыновья Орхана пребывали в том же мучительном неведении. - Когда мы покинули Элевтерию, в последний раз я видел его в Елениане, но издалека. Со мной были еще Али Текер и Константин Валакос, и мы отстали от все, потому что оба они были ранены и не поспевали. После тур... люди Мехмеда нас настигли, и от их стрел пали мои спутники. Милостью Творца мне удалось уцелеть и скрыться. Иоанн избегал называть имя Господне вслух, но сейчас не мог не возблагодарить Его. Аллах или Саваоф, Он был Создатель мира сущего, все прочее же было измышлениями людей, готовых приписывать высшей силе собственную мелочность. - Я решил отправиться в венецианский квартал, чтобы разыскать благородных супруг принца и всех прочих, кто связан с господином узами крови. Мне подумалось, что они нуждаются в защите. "А еще я по пути подобрал ромея, который утробно ненавидит всех ваших соотечественников без разбора пола, возраста и деяний..." Как же быть с Антониосом? Если он увидит Озгура и Мурада, то утратит всякую способность рассуждать здраво...
Истамбул: Сросшиеся брови принца Озгура выгнулись, как буквы нун. - Наш брат, султан Мехмет, как видно, считает себя непобедимым и неподвластным суду Аллаха,- с надменной насмешливостью, унаследованной от отца и умноженной юным возрастом, изрек он. Последовавшая за этим тирада Асеня заставила его поджать губы и даже притопнуть нетерпеливо ногой в кожаном сапожке с загнутым вверх по османской моде носком. - Наш отец отослал нас от себя с этими же словами! Если бы оставались подле него, то ничего этого не было бы! Мы прошли весь город вдвоем, и, как видишь, живы!- с запальчивостью, свойственной царственнорожденным особам, привыкшим к мысли, что одна только их благородная кровь делает их сильнее и достойнее прочих. Не замечая, что противоречит своим же словам, высмеивающие правящего султана, шехзаде решительно повернулся к брату. - Идем. Обойдем хоть весь город, но отыщем отца! Вы с нами?- темные бархатные глаза со смесью сомнения и вызова вновь обратились на Асеня.- Или греки предпочитают кланяться латинянам, прося спасти из от турецких мечей?
Антониос Галидис: Найти Иоанна Антониос смог довольно скоро. Направившись к нему, грек издали приметил двух каких-то юношей в доспехах, годившихся разве что для парадной выездки на породистом коне, но вряд ли для боя. Но главное - оба парня явно принадлежали к ненавистному племени завоевателей. Убийц отца. Не успев - или не захотев - даже сообразить, что мальчишки вовсе не угрожают Иоанну, а вроде бы ведут с ним мирную беседу, Антониос выхватил меч и с рычанием налетел на них, сверкая глазами, что от ярости стали совсем прозрачными и почти жёлтыми, как у волка.
Истамбул: Расхождение между западом и востоком сыграло с греком дурную шутку. Те, кто по эту сторону Босфора еще считаются детьми и бегают наперегонки со сверстниками в коротких рубашечках, в Анатолии становятся отцами и воинами едва ли раньше, чем начинают брить первый жесткий пух над верхней губой. Принц Орхан, отец двоих подвергшихся нападению юношей, впервые познал вкус любовных утех в двенадцать лет, и женился по проказу родителей в возрасте пятнадцати. Эта традиция, наследуемая всеми потомками османского рода, не изменилась и для "византийских" турок: Озгур, поздний и долгожданный наследник мужского пола, в свои семнадцать уже сам был отцом двух прелестных детей, сейчас вместе с бабкой и матерью находившихся в относительно безопасном месте. Для коренного анатолийца быть наследником и отцом одновременно означает быть воином, даже если в мирное время он себе в удовольствие стоит возле кузнечного горна или обжигает горшки*. Появление грека с обнаженным мечом было для детей Орхана неожиданным лишь в той мере, в какой может быть появление всякого вооруженного человека в городе, где еще идут уличные бои. За время, пока юноши пробирались к этому месту, они уже поняли, что сейчас большая опасность исходит от тех, кого они долгие годы привыкли считать "своими". Поэтому сейчас они бросились в разные стороны, словно кошки, вспугнутые пожаром; Озгур на ходу натягивал лук, а Мурад с душераздирающим воплем ощетинился двумя длинными кривыми кинжалами. Тактика подобного нападения у них успела выработаться хорошо: одинокий враг, кинувшийся за одним, становился неизбежной мишенью для второго. * Одним из пунктов обязательного обучения для султанских детей и близких родственников султана в те времена было какое-нибудь ремесло. Боюсь соврать, но, кажется как раз Мехмед Фатих учился кузнечному делу, а его сын и будущий султан Баязид II - ремеслу горшечника.
Антониос Галидис: Удивляться прыткости врагов Антониос не стал, тем более, что всё вполне закономерно - они молодые, здоровые, а он устал и ранен. Это, конечно, усложняет задачу, но не таков был Антониос Галидис, чтобы пугаться трудностей и замирать в растерянности хотя бы на мгновение. Ничуть не сбавляя скрости, он сразу же кинулся на того, что был с луком - когда у человека в руках такое оружие, надо сразу же рвать дистанцию, входить в "мёртвую зону" - то есть, на расстояние, неудобное для стрельбы. Прежде чем враг бросит лук и схватится за оружие для ближнего боя, участь его будет уже решена. Конечно, проклятые нехристи хитренько расположились так, что спина противника будет открыта второму из них, на кого бы тот ни напал. Но оружие второго мальчишки плохо годилось для метания, и Антониос рассчитывал сперва рубануть первого, а потом уже спокойно заняться вторым. Для начала стоило, впрочем, избавиться от лука, чтобы у врага не было возможности им воспользоваться в любой другой момент боя. Меч грека гулко ухнул чуть наискосок, справа сверху - налево вниз, целясь по дуге лука. Если не удастся перерубить и заодно хотя бы по лицу врага полоснуть (длины клинка хватало), то сбить прицел уж точно удастся. Вся атака не заняла и мгновения, достаточного человеку для того, чтобы моргнуть.
Истамбул: Я не буду спрашивать, как вы достали коротким мечом до лука через спину Озгура. Будем считать, что он повернулся. Принц отшатнулся от падающего лезвия; стрела, соскочив с тетивы, выпрыгнула из его рук, словно живое существо, ручная змейка, желающая уязвить врага своего хозяина. Но полет ее был недолог: ткнувшись в железную грудь грека, та упала на землю, чтобы быть внезапно растоптанной впавшим в ярость христианином. Но тот рано записал турка в покойники: в криком вскинув перерубленный лук, принц резко ткнул его рогами а лицо противника.
Антониос Галидис: *PRIVAT*
Иоанн Асень: Ослепленный ненавистью, Антониос совсем позабыл, что у него не двое, а трое возможных противников. Пусть Иоанн в первое мгновение растерялся, и сокрушительную атаку Галидиса пришлось отражать сыновьям Орхана, сейчас он вполне пришел в себя, чтобы вмешаться. Увещевать неистового грека сейчас было примерно так же полезно, как приказывать взбесившемуся цепному псу сидеть. Асень нисколько не сомневался в том, что втроем они смогут сладить с ним, но, несмотря на всю свою преданность дому Орхана, хартулярий еще не дозрел до того, чтобы обращать клинок против соотечественника. Но вот рукоять - почему бы и нет? Это нравственные убеждения Асеня вполне позволяли, и он, перехватив меч за ножны, с силой ударил им Антониоса плашмя, со спины, целясь по ране, которую перед тем с таким тзщанием перевязывал - благо, панциря на нем уже не было. Уважаемый экскувиатор, а вот теперь можете ходить - Admin
Антониос Галидис: Удар пришёл, откуда Антониос совсем не ждал. От ослепительной боли перехватило дыхание и, казалось, онемела половина туловища. Левая рука повисла плетью, соскользнув с рукояти меча, и острое лезвие лишь слегка оцарапало гладкий подбородок лучника - ноготки своенравной девицы и то раны глубже оставляют. Антониос неловко оступился, точно его пнули под левое колено. Он попытался инстинктивно опереться левой рукой, чтобы не упасть, но рука отказалась служить. Экскувитор рухнул на спину, задыхаясь от боли и ярости, застилавшей разум. - Ты... ты... - хрипел он, бешено сверкая глазами и скалясь, и слова его скорее походили на рычание наполовину задушенного пса. Боль постепенно вытеснила боевое безумие, и в голове необычайно ярко вспыхнула неумолимая догадка - это конец. Предатель и двое нехристей убьют его прямо сейчас. Как он будет смотреть в глаза отцу на том свете, после того, как подвёл его? Не выполнил его последней, священной воли...
Озгур: Оба принца в мгновение ока оказались возле поверженного противника, словно единство придавало им новые силы. Младший, в котором, как вино в меху, пенилась и бродила смесь страха, ярости и торжества, занес кинжал - но Озгур быстрым, он в то же время повелительным жестом остановил его. - Нет!- кривя губы и борясь с желанием сказать что-нибудь унизительное для поверженного, произнес сын беглого принца на чистейшем греческом.- Османы не добивают поверженных противников, даже если те готовы напасть из-за угла. Не забывай, чему учил нас отец,- его темные глаза вспыхнули, когда юноша кинул взор на рычащего от бессилия грека. И, пока этот человек не успел нанести последний укус, как издыхающая от бешенства собака, Озгур, крепко взяв брата за плечо, вынудил того отойти прочь от грека и встать у себя за спиной. Указав на незнакомца кончиком бесполезного лука, старший царевич обратился к Асеню: - Тебе он знаком?
Иоанн Асень: - Да, господин, - Иоанн тоже на шаг отступил от лежащего, уже зная, что от Антониоса можно ожидать неприятных сюрпризов. - Мы повстречались недалеко отсюда, он напал на меня так же, как на вас сейчас, но мне удалось с ним... примириться. Я перевязал его рану, - продолжал он, пытаясь поймать взгляд своего недавнего спутника, - и он в благодарность предложил меня сопровождать и защищать. Возможно, он набросился на вас, сочтя, что мне угрожает опасность, - немного поколебавшись, уточнил Асень, хотя его попытка оправдать Антониоса вряд ли была нужна как сыновьям Орхана, так и самому Галидису. - Это не просто турки, - пояснил ему Иоанн, поправляя ножны, сослужившие такую добрую службу. - Перед тобой - принцы Озгур и Мурад, сыновья принца Орхана, которые так же, как и ты, сражались против Мехмеда. Если мы попадем в руки его людей, то всех нас ожидает незавидная участь. Не лучше ли всем нам держаться вместе?
Антониос Галидис: Отдышавшись, Антониос приподнялся, как сумел, опираясь правой рукой, кулаком. В котором всё ещё была зажата рукоять меча. Он хрипло дышал сквозь оскаленные зубы. По левой руке стекала кровь из вновь открывшейся раны и уходила в пыль. Наконец, греку удалось встать. Он пошатнулся, но удержался на ногах. И только после этого сказал Иоанну, уже почти спокойным голосом: - Из-за Орхана и началось всё это. Из-за него погиб этот город. И мой отец, за которого я поклялся мстить. И видит бог, не за таких предателей, как ты, он отдал жизнь. Потом он отступил на пару шагов и повернулся к двум юношам. - Вы враги мне. Как и весь ваш род враг моему роду. Пока я жив, жажда мести жива в моём сердце. Он выставил перед собой меч и улыбнулся полубезумной улыбкой. - Ну! Давайте же покончим с этим! Если боитесь, нападайте сразу оба... - он быстро глянул в сторону Иоанна. - А ты, предатель, можешь помочь им, если хочешь! Если они стали тебе ближе родной крови.
Озгур: Мурад за спиной старшего брата шумно выдохнул: незнакомец, напавший на них, словно обезумевшее от ярости животное, смел поносить род Османа, его друзей и союзников, и, самое главное, их отца. Его рука, которой еще месяц назад бы позавидовали знатнейшие константинопольские красавицы, а теперь ободранная и заляпанная кровью, до боли сжалась на рукояти кинжала. Но спокойствие старшего брата, вызывавшее восхищение и, как казалось, возносившее наследника на недосягаемую для грязных речей высоту, сделало свое дело: Мурад улыбнулся почти так же надменно, как и его единственный защитник. Когда грек поднял оружие, он незаметно коснулся рукоятью своего клинка руки брата. Озгур оставался неподвижен, даже когда к нему вновь повернулось сверкающее лезвие. Было очевидно, что вступать в объяснения с ромеем, обезумевшим от жажды мести и боли ран, было бесполезно. Мысль о том, как бы он сам ненавидел захватчиков, если бы что-то случилось с его отцом или братом, заставила Озгур-бея на мгновение испытать то же чувство. Хотя... как знать, возможно, ему еще предстоит, кусая руки, проклинать день и час, когда мать произвела его в этот жестокий мир. - Если твой друг ищет смерти,- по-прежнему игнорируя грека и заключая в заложенную за спину ладонь нагретую рукоять клинка, обратился он к Асеню.- Пусть идет своей дорогой: такой, как сейчас, он станет легкой добычей для любого шакала. Ты пойдешь с нами,- с твердостью человека, привыкшего отдавать приказы уже по праву рождения, объявил он свое решение Иоанну.
Иоанн Асень: - Мне нечего сказать тебе, Антониос, - сокрушенно покачал головой Иоанн, - ты все равно не услышишь сейчас, а после уже будет поздно. Но и оставить тебя я не могу, иначе был бы именно таким мерзавцем, каким ты меня видишь. Примешь ли ты снова мою помощь или предпочтешь остаться здесь, легкой добычей для любого, кто не поленится остановиться и добить тебя? Та часть души Асеня, в которой гнездится самое темное, что есть в каждом человеке, с нетерпением ожидала, пока Антониос гордо откажется и тем самым избавит своих противников от лишней обузы. Однако христианское милосердие и природная незлобивость требовали сделать все, чтобы яростный ромей все-таки выжил.
полная версия страницы