По зову сердца

Форум » Город » По зову сердца » Ответить

По зову сердца

Йоргос: 30 мая, около полудня

Ответов - 58, стр: 1 2 3 All

Йоргос: Проснувшись задолго до заутреней, Йоргос выскользнув из кельи, побродил по монастырю, выбрался во двор, где у закрытых ворот несли службу монахи, взявшие оружие и готовые отстаивать свою обитель до последнего. Но даже каменные стены Константинополя, казавшиеся такими неприступными, были разрушены, а посему здесь ромей чувствовал себя загнанным в ловушку зверем, которому, случись что, некуда бежать. Сунувшись, было, в церковь, Йоргос не пошел дальше придела - уж больно смутили его строгие взгляды святых, чьи сухие оливковые лица скорбно темнели на росписях, выделяясь средь золота и лазури. Кто-то из братьев пригласил его к молитве, но ромей, пробормотав нечто неопределенное, поспешил покинуть храм. Разыскал келью, отведенную принцу, с которым после того, как раненым занялись монахи, не виделся. Хотел справится о его состоянии, но Орхан еще спал. «Вот ведь чудно сплетаются судьбы человеческие, - с такой мыслью Йоргос смотрел, стоя в дверном проеме, на лицо спящего, озаренное слабым колеблющемся от сквозняка огоньком масляной лампы, - с кем теперь сердцем этот нехристь?» Об Орхане бродяга знал очень немного, то были даже не сплетни, а так, упоминания в разговорах о правителе и его делах, каких удостаивается всякая значительная по своему положению ,личность. Но выходило, что этот человек, хоть и приходился родственником ненавистному Мехмеду, но сердцем то был с ними, с ромеями, и меч его обращен был против своих… Бродяга несколько раз порывался уйти из монастыря, но всякий раз его что-то задерживало - то просьба кого-то из братьев о помощи, то приглашение к трапезе, от которого не евший более суток парень отказываться не стал. Опять же уйти, оставив Орхана, он не мог. Локти готов был кусать от этого невесть откуда взявшегося чувства ответственности, или обязанности… Да нет, какое там. Понимал парень, что одному без защитника, до Галаты не пробраться. И все же открылись ворота монастыря перед турками. Йоргос так и не вызнал, почему турки не стали бесчинствовать в стенах монастыря. Кто-то из монахов говорил об указе султана, согласно которому некоторые христианские церкви и монастыри должны были остаться не тронутыми, некоторые объясняли это божьей милостью, но как бы то ни было, парень мог только порадоваться, что оказался здесь. К молитвам, коим предавались монахи, собравшиеся в церкви, сердце Георгиоса расположено не было. Движимый любопытством и желанием узнать, сколь безопасным для него может быть дальнейшее пребывание здесь, он сунулся-таки во двор, по выработанной годами привычке, держа в поле зрения янычаров, расставленных на страже или обшаривающих территорию, и стараясь не попадаться им на глаза. И может, узнав численность отряда, да выяснив, сколь опасно оставаться в Пантократоре дальше, Йоргос и отправился делиться информацией, чужими рассказами и своими домыслами о происходящем с Орханом, если бы не увидел крупного мужчину, который тащил за руку худенькую растрепанную девчонку. Как обычно узнают знакомых, еще не различая лица? Пропорции тела, движения, одежа – все складывается в образ, сохраненный в памяти, и в нужный момент сознание выхватывает его, чтобы, сличив с кем-то увиденным заявить: «знаю». Йоргос узнал Зою за миг до того, как рассмотрел ее профиль , узнал и нырнул обратно за угол, прижавшись к стене, чтобы быть вне поля зрения турка, если тот вдруг надумает обернуться. Мысли лихорадочно скакали, сменяя друг друга, путаясь, смешиваясь в один комок, сутью которого было желание: во что бы то ни стало вырвать Зою из лап этого огромного мужчины, намерения которого ромей очень хорошо мог предположить. И сколь бы осторожным, умным, многоопытным и даже циничным ни был человек, есть во вселенной сила, которая в один миг способна переменить все планы, заставив поступать, следуя велению сердца, а не разума, подчас с иррациональной опрометчивостью. К тому времени, когда мужчина вышел из пристройки, Йоргос уже исхитрился забраться под крышу, едва не попавшись обходившему двор янычару. То ли пребывание среди иноков сыграло свою роль, то ли строгие взгляды святых с расписных стен храма пробудили в юном босяке семена веры, которым прежде суждено было попасть в столь неблагодарную почву, как сознание безродного воришки, но проводив взглядом, покинувшего пристройку турка, парень пообещал Пречистой, что рука его больше не возьмет украдкой чужого, если удастся вызволить Зою живой и невредимой. Увы, бесшумно прыгают с крыши только кошки, и предательский глухой звук , да шорох гальки под ногами сопровождали прыжок юного героя с крыши, нога которого неудачно скользнула в сторону, а ладони, выброшенных вперед, для страховки руки, были изрядно оцарапаны мелкими камешками. Не думая ни о чем, парень бросился внутрь пристройки. Обшарив все закоулки, и не найдя девушку, Йоргос додумался, наконец заглянуть в погреб, не без труда сняв засов, закрывавший дверь.

Зоя: Между тем, положение Зои было вовсе не так плачевно, как можно было бы предположить, со стороны наблюдая за ней и Ксаром. Турок - хотя вообще-то он турком не был - проявил неожиданное добродушие, чем заставил девушку задуматься о своей дальнейшей судьбе. После хлеба и изюма ей уже совершенно перехотелось рваться на волю. Зоя хорошо знала - женщина может быть в безопасности и довольстве только рядом с мужчиной. Сейчас, когда мир перевернулся с ног на голову, лучше, чтобы этот мужчина ходил в чалме и молился Аллаху, а если вдобавок он не слишком стар, очень силен и командует дюжиной головорезов, можно сказать, что он воплощает собой женское счастье военного времени. Когда Ксар снова оставил ее одну, Зоя с чистой совестью предалась мечтам о том, как устроится при его особе. Как правило, "за широкой спиной" на самом деле предполагало "верхом на шее", а самым умным дочерям Евы случалось забираться и повыше, дергая поводья и указывая пальчиком, куда их следует немедля доставить. К чести Зои следовало заметить, что ее аппетиты были куда как скромны, пока что пленницу устраивало то, что Ксар не намерен ее ни с кем делить, а к вечеру, может быть, добудет какой-нибудь горячей еды, и тогда ночью они... Размышления Зои прервал скрип засова. Она испуганно встрепенулась, уверенная, что Ксар не мог возвратиться так скоро, заметалась в поисках укрытия, но дверь уже скрипела, распахиваясь, а она все еще стояла посередине погреба, прижимая заломленные руки к груди. "И огреть же нечем, вот зараза!" - было ее последней мыслью перед тем, как она увидела на пороге знакомый силуэт.

Йоргос: Заблестели глаза, высветившись радостью, и парень бросился в прохладный сумрак погреба, не различая, что там стояло вдоль стен. «Жива, держится, остальное – не важно». Ворвавшись в погреб, парень сгреб циркачку в охапку, прижал к себе, чего прежде никогда не позволял, и счастливо выдохнул: - Живая! Потом, словно желая удостовериться, что перед ним – Зоя, отстранил девушку, обхватив ее плечи ладонями, и пытливо заглядывая в глаза, пытаясь в скупом свете, сочащемся из крохотных окошек под самым потолком погреба, рассмотреть – нет ли на лице ромейки следов недавних слез, не изорвана ли рубашка. Ничего не сказав, не спросив, снова обнял, уже мягче, трепетнее, а после потянул за собой к двери. - Я за тобой. Бежим. Для приветствий и рассказов о пережитом и многословных объяснений, что требуется делать, просто не было времени. Он помнил про Орхана, и свербело в душе понимание, что не должен он вот так вот бросать этого человека. Но даже мысли не возникло - тащить Зою за собой, возвращаться за турком. Впрочем, делиться с Зоей деталями плана по ее спасению, Йоргос тоже не считал нужным. С одной стороны – было просто некогда, с другой – он просто не считал нужным пугать девушку заранее. Ну а на самом деле никакого плана у парня не было – кроме как перемахнуть через ближайшую стену и скрыться в паутине городских улиц. Тот факт, что за пределами монастырских стен было куда опаснее, чем внутри, сейчас в растет не принимался.

Зоя: Появление Йоргоса поразило Зою примерно так же, как если бы в погреб снизошел его святой патрон вместе с белой лошадью и нанизанным на копье змием. Девушка уже так свыклась с мыслью о том, что теперь будет принадлежать Ксару, что мысль о побеге вызывала скорее недоумение - куда бежать, зачем, чтобы попасть прямо в лапы другим туркам, не таким любезным и обходительным? Лишь когда юноша во второй раз сжал ее в объятиях, Зоя почувствовала, как сжимается горло и в носу щиплет от подступающих слез. В этой адовой каше Йоргос каким-то чудом отыскал ее! Не затаился, пережидая, пока все утихнет, а бросился на безнадежные поиски! Не найдя подходящих слов, чтобы выразить свое восхищение, она быстро прижалась губами к чумазой щеке Йоргоса, благодаря за отвагу и верность. - Спрячемся в монастыре? - совладав с нахлынувшими чувствами, уточнила она, послушно следуя за своим спасителем к выходу. Наверное, Ксар будет в ярости, ну да много других девчонок в Городе... а вот Йоргос такой один.

Йоргос: - Найдут, - парень был лаконичен, - я видел этого, который, - в сумраке погреба не видно было, как полыхнули румянцем щеки Йоргоса, - тебя тащил. Лучше бежать. Скроемся в проходах Константиновой стены. Он ничем не показал, что от мимолетного, благодарного прикосновения девичьих губ к щеке, внутри все затрепетало, лишь сильнее сжал пальцы ромейки в своих и устремился прочь из погреба, увлекая Зою за собой. Что поделать, будучи человеком своего времени, Йоргос полагал, что принимать решения должен мужчина, а женщине остается лишь следовать за ним. И был не оригинален в этом. Только вот забывал порой, что Зоя даже не подозревает, что в мыслях он давно ее себе присвоил.

Зоя: Думать о том, почему Йоргос пришел о ней, Зое было совершенно некогда, но он был свой, хорошо знакомый, почти родной человек - нечего и говорить, что она доверчиво последовала за ним, позабыв о Ксаре. Пусть ей удалось так хорошо столковаться с варваром, но невозможно же плясать на лезвии ножа, не поранившись, а Ксару достаточно стукнуть пленницу посильнее, чтобы из нее и дух вон. Умирать Зое пока что не хотелось, несмотря на то, что все ее близкие отправились на небеса к Богу и ангелам. Об этом ей тоже пока толком подумать не пришлось - так быстро крутанулось колесо судьбы. - Хорошо, - покладисто согласилась Зоя, позволяя Йоргосу волочь себя в неопределенном направлении. В конце концов, по пути сюда он лучше разведал обстановку и выяснил, что безопасно, а что - нет. Она на мгновение зажмурилась, вообразив, что будет, если они наверху столкнутся с Ксаром. Хотя... можно соврать, что Йоргос - ее родной брат, и это вполне естественно, что она с ним убегает, но, если что, готова вернуться!

Йоргос: Как никогда раньше бродяге хотелось чуда, и верилось что оно возможно, что если есть Бог… Так же, быть может, верилось тем. Кто молился в храме Святой Софии, надеясь на заступничество Всевышнего. Йоргосу не нужно было заступничества, только бы снаружи никого не было, только бы турки, хозяйничающие в монастыре, смотрели в другие стороны, только бы добежать до стены, только бы… Но видимо, если и отмерил Господь чудес жителям павшего города, то Йоргосу досталась его милость уже в том, что он сумел найти ту, ради которой оставил вполне надежное убежище за рынком, ту в поисках которой готов был пересечь город… Но когда человек понимает, что был одарен милостью? Йоргос точно не понимал. Осторожно приоткрыв дверь, он увидел пустой участок монастырского двора – прямая дорога до стены, легко преодолимая для быстроногих молодых людей. Обернувшись к Зое, парень прошептал. - Сейчас прямиком до стены, потом я тебя подкину вверх, - он уточнил на всякий случай, - как Никон делает на представлениях. Кладка неровная, я легко заберусь, - уверил он циркачку и на миг прижался лбом к ее лбу, уступив острому желанию нежности. Потом до Константиновой стены, помнишь пролом, через который мы выбирались в паттерну, -он зачастил, как обычно слепляя слова в трудноразбираемую скороговорку, - по праву руку был обвал, там есть узкий лаз, и до нас не доберутся ни в жизнь… То что, свернув от пролома влево, можно идти по туннелю внутри стены практически до северной стены и там уже, выбраться к Золотому рогу - было очевидным и потому не стоило упоминания.

Зоя: То место, о котором толковал ей Йоргос, Зоя помнила очень хорошо, и дорогу к нему нашла бы с такой же легкостью, как перемахнула через глинобитную стену. Если бы еще по дороге не попались турки, было бы вообще славно, но девушка верила в лучшее. Пусть город был наводнен нехристями, Йоргосу удалось целым и невредимым добраться до монастыря Вседержителя, а это был куда как неблизкий свет... Зою внезапно осенило: вот что подсказало пареньку, где искать ее - разорванные о доспех Ксара бусы! Какой же Йоргос умница, смышленый и наблюдательный, вот ей бы ни за что не удалось найти его след... Но все это - потом. За стенами павшего Константинополя. - Я все запомнила, Йорикас, - горячо прошептала она, сжимая руку своего спасителя. Такие подробные указания могли означать только то, что он готов жертвовать собой, чтобы жила она, а Зое не хотелось свободы такой ценой. - Только не оставляй меня. На счет "три" - бежим вместе?

Йоргос: Ласковое зоино «Йорикас» разлилось в груди теплой уверенностью, что все будет хорошо. Парень едва удержался от желания прижать девчонку к стене кухни, поймать на миг ее губы своими. Когда-нибудь у них еще будет момент, более подходящий для нежностей. То, что моментов было уже не мало, и каждый раз Йоргос робел – как то не вспомнилось. - На счет три, - кивнул он и улыбнулся, подбадривая циркачку, - раз… Он широко распахнул дверь, и дернув за руку, подтолкнул девушку вперед, буквально на полшага. - Два… Отголосок удивленного возгласа донесся слева. Можно было не сомневаться, что кто-то заметил распахнувшуюся дверь пристройки, но судя по громкости, человек находился достаточно далеко, чтобы, положившись на быстроту ног и ловкость, рискнуть… - Три!

Зоя: Кажется, Зоя еще никогда в жизни не бегала с такой скоростью, чтобы в ушах засвистел ветер, а перед глазами все сливалось в мешанину пестрых пятен. Добраться до стены прежде, чем до них с Йоргосом доберутся варвары!... Как в жмурках - первым домчись до условленного места, ударь ладонями по выжженной солнцем глине, и больше никто тебя не тронет, нельзя, не по правилам... Зоя на ходу поддернула подол повыше, чтобы не мешался; деревянные подошвы сандалий дробно стучали по плитам двора, как ей казалось - просто оглушительно, Зоя даже не могла разобрать, следует за ней Йоргос или нет, а оглянуться не смела.

Йоргос: Держась вровень с девчонкой, ромей почти у самой стены обогнал ее буквально на пяток шагов, чтобы приняв стойку, выждать миг, короткую паузу, улыбнуться Зое, и подхватив ее легкое тело руками, развернуться лицом к стене и подкинуть вверх, как обычно делал это брат циркачки. Йоргос хорошо помнил, как под восхищенное: «ах», срывающееся с губ зрителей, девчонка, сделав переворот в воздухе, приземлялась на ноги в нескольких шагах от своего партнера. И сейчас уверен был, что через миг Зоя окажется за стеной… Были бы у Зои крылья - вспорхнула бы пташкой под облака. Прежде чем самому лезть по стене, бродяга обернулся, и понял – не успеет. Но все рванул вверх, цепляясь пальцами за выбоины в швах между гранитными блоками, и упираясь ногами так, чтобы не позволить телу скользнуть вниз в то самое мгновение, пока подушечки пальцев не нащупают новый выступ, а глаз не наметит следующий…

Зоя: Память тела всегда вернее памяти рассудка: обычно руки-ноги срабатывают сами собой прежде, чем можно осознать, что и как ты делаешь. Зоя нисколько не задумывалась, она просто исполняла трюк, который они с Никоном разучили еще в ту пору, когда она едва дотягивалась макушкой до локтя брата. Стократно повторенное упражнение постепенно стало совершенно естественным движением, как бег или ходьба. Девушка приземлилась безупречно точно, словно десятки глаз оценивали, насколько выверенны и изящны ее движения, и поймала себя на том, что едва не поклонилась этой невидимой публике. К счастью, улочка была совершенно пустынна. - Йорикас! Йоргос! - окликнула Зоя, приподнимаясь на цыпочки, будто от этого становилась выше настолько, чтобы заглянуть через монастырскую стену. - Я жду, Йоргос!

Ксар: Однако дождаться ей было не суждено - едва циркачка оказалась за стеной, несколько пар рук вцепилась в одежду, волосы, ноги и руки мальчишки и стащили его со стены. Подоспевшие пять или шесть янычар не стали долго церемониться, а сразу же замахнулись саблями. - Что там такое?! - раздался вдруг приближающийся грозный рык. Двое янычар грубо встряхнули парня, заставив того встать на ноги и при этом крепко держа его за плечи и запястья. Остальные расступились, пропуская командира - того самого здоровенного мужчину с седыми висками, которого парнишка видел с Зоей. Ксар успел испугаться, что его пленница каким-то образом смогла выбраться из погреба, кинулась на свободу, а его подчинённые её заметили и попытались убить. Но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это вовсе не Зоя, а какой-то незнакомый голодранец. Кажется, ромей. Тёмные глаза Ксара налились кровью. - Ты ещё кто такой? - прорычал он по-гречески, сгребая в кулак ворот рубашки парня. - И сколько вас тут ещё, задери вас дэвы!!! Не отпуская парня, Ксар оглянулся к янычарам и рявкнул: - Да как вы обыскивали монастырь, остолопы! Тут будто проходной двор какой-то! Ещё раз обыскать, втрое тщательнее! Всех незнакомцев немедленно схватить и связать! будут сопротивляться - убить! Тех монахов - допросить особо тщательно! Он повернулся к парню. - Этого - тоже связать. И на конюшню. Он мне быстро всё... Аллаху было угодно, чтобы в этот момент, выпрямляясь и отворачиваясь от пойманного мальчишки, Ксар увидел чуть приоткрытую дверь пристройки-кухни, поскрипывавшую от сквознячка. Каким-то чутьём Ксар догадался, что и дверь в погреб наверняка открыта тоже... Но показывать подчинённым эмоций ни в коем случае нельзя. Наверняка почти никто не видел, как он прятал там свою живую "добычу", а если кто и видел - то тем более нельзя впадать в ярость из-за того, что какой-то босяк так ловко эту добычу у него отнял. На смуглых скулах делели заиграли желваки. Но он закончил свою фразу почти спокойным тоном: - ... расскажет. Увести! Двое здоровенных янычар поволокли парня прочь, в указанном направлении. И за своей спиной он услышал ещё один приказ Ксара: - И сейчас же тщательно осмотреть территории по ту сторону стены.

Йоргос: Ярости туркам, стащившим парня со стены добавило и то что бродяга лягался, вертелся, норовил укусить тех, кто его держал, притом с такой силой, что христианин мог решить бы, что в тощее тело Йоргоса вселился бес. Блеснули на солнце лезвия сабель, и мысль, простая и спокойная смыла весь боевой запал ромея: «Γαμώ το». Он ее и озвучил, когда его, награждая тумаками подняли на ноги, по приказу того самого массивного турка, которого он видел с Зоей. Мрачно, исподлобья глянув на врага, ромей внезапно улыбнулся. Светло, ясно, с откровенным торжеством, словно заявляя: «А Зою я у тебя забрал». В синих глазах мелькнул смешливый вызов, и злость обреченного. С ответом на вопрос бродяга помедлил, шумно выдохнул через нос, и глянул поверх головы османа, на увенчанный крестом купол церкви, видневшийся над крышей монастыря, а после процедил негромко: - Ромей, - отвечая буквально. Турок ведь не спрашивал имени, а человек является тем, что представляет собой по статусу, происхождению, вероисповеданию. С таким же успехом бродяга мог бы сказать: "никто" и не ошибся бы. Ему нестерпимо хотелось только одного - чтобы Зоя успела скрыться, удрала юы подальше от монастыря и спаслась... Ну вот сошелся свет клином на сероглазой девчонке и все тут. А потому мысль, что сейчас у нее есть шанс на спасение, дарила странное светлое спокойствие. Когда янычары поволокли парня, он сначала обмяк было, позволив мужчинам тащить себя, но едва те прошли десяток шагов, рванулся, осознав вдруг, что происходящее - не отсрочка смерти, что вздумай осман убить его после того, как его подчиненные выбьют или вырежут из Йоргоса ответы на вопросы, то не стал бы откладывать это на потом. Он уже успел сегодня примерить ипостась раба и привыкать к этой шкуре ой как не хотелось. Из последней фразы турка он понял лишь несколько слов, скорее догадался, каким мог бы быть приказ. Дернулся, упираясь пятками в землю, и, изогнувшись, обернулся через плечо и заорал во всю силу своих легких, обращаясь к той, что была по ту сторону стены: - Беги!!!

Зоя: Зоя не могла видеть, что происходит за стеной, однако шум свалки был достаточно красноречив, чтобы девушка поняла - Йоргос схвачен. Еще до того, как он отчаянно закричал, призывая ее спасаться, беглянка шарахнулась было прочь и даже отбежала на пару шагов, но тут же остановилась, как вкопанная. Вопрос, куда и зачем бежать, давеча промелькнувший в ее голове, теперь сделался особенно важен. Пока рядом был Йоргос, Зое хотелось вместе с ним выбраться из города, оставив туркам столицу на поток и разграбление. О том, что будет после, когда они окажутся за воротами, она собиралась подумать ближе к делу, но в одном была уверена - Йоргос бы позаботился о ней. А сейчас в беде был он, и в ее силах было хотя бы попытаться помочь... Турки в монастыре, турки за его стенами - какая разница, где стать жертвой. Есть вероятность, что Ксар будет более добр к своей Чалыкушу, чем какой-нибудь безымянный варвар, пьяный от крови и похоти. Если удастся убедить турецкого декарха в том, что ее побег не был злым умыслом.... Зоя решительно одернула юбку и двинулась к монастырским воротам.

Ксар: Ксар резко оглянулся к заоравшему пареньку, прежде чем того снова скрутили угрюмые янычары, несколько раз ударив того в живот, и не утащили на конюшню. Ах вот как, значит, догадки верны! Она там! Ещё не ушла далеко! - Быстро! Изловить! - Ксар махнул рукой в сторону ворот оставшимся воинам. А сам отправился следом за теми, кто тащил паренька. Они уже нашли в конюшне пеньковую тонкую верёвку, крепко скрутили ею запястья пойманного мальчишки и обмотали её вокруг его тела, прижимая локти к туловищу. - Я сам с ним поговорю, - сказал Ксар с порога. - Идите, выполняйте приказ. Ещё раз осмотреть монастырь, всех незнакомцев задержать. На лицах воинов на миг отразилось недоумение. Зачем делели допрашивать мальчишку лично? Неужели он не может поручить эту работу кому-нибудь? Но они не могли знать, что за мысли сейчас теснились в голове Ксара. «Мальчишка никуда не денется, - решил он. - И он ответит на все вопросы. Но сперва - он ответит за свою выходку лично передо мной…» После этого он собирался передать ромея опытному дознавателю и не мараться пытками. Как только янычары вышли, Ксар закрыл дверь изнутри на большой железный крючок, с лязгом вошедший в чуть заржавевшее ушко, и повернулся к мальчишке, которого свалили на охапку прелой соломы. - А вот теперь наши будут поговорить. Ромей, - проговорил Ксар на своём ломаном греческом. Взгляд его прищуренных газ не предвещал совершенно ничего хорошего.

Йоргос: Веревка была слишком тонкой, чтобы можно было провернуть незатейливый фокус, с выкручиванием кисти из обхватывающей запястье петли. Йоргос попробовал напрячь плечи, в то время, когда его связывали, но, увы, этот способ ослабить такие путы годен был лишь для мужчин массивных, с развитой мускулатурой, которой костлявый бродяга похвастаться не мог. Когда турок, закрыв дверь конюшни, заявил о своем желании поговорить, первым желанием пленника было окатить врага потоком сортовой площадной брани, в деталях описав, кем были предки десятника, начиная с прабабки по материнской линии, в каких местах позах сношались, чтобы, наконец, произвести на свет такого малакаса. Но едва ли осман знал греческий достаточно, чтобы оценить все переплетения цветистых выражений, однако, вполне мог понять суть. И что еще хуже, понять правильно. Ромей попытался сесть, но слишком резко, и снова откинулся на ворох сена, закусив губу, чтобы не начинать разговор с брани. - И мне даже есть, что сказать, - ответил он, старясь не частить, - но только не стратиоту, а тому, кто, - Йоргос нервно глотнул, встретившись с взглядом темных глаз, и испугавшись собственной наглости, закончил фразу, почти шепотом, - может дать мне свободу за сведения.

Ксар: - Хммм... Вот как... - низко проворчал Ксар, заложив руки за спину и приближаясь к мальчишке. - И что же это есть за сведения? Он присел напротив ромея и грубым рывком за волосы запрокинул его голову так, что тому пришлось смотреть вверх, в глаза Ксара, густо обведённые чёрным. Губы магрибинца медленно расплылись в улыбке, от которой мороз пошёл бы по коже самого отъявленного негодяя. - Твоя не бояться, твоя мочь моя доверить этот сведения. Моя не есть "стратиот". Если добром не говорить, моя твоя заставлять. Словно в подтверждение этих слов крепкие пальцы делели сгребли волосы на затылке парня с такой силой, что, казалось, могут выдрать целый пучок с корнем.

Йоргос: Вот сейчас Йоргос растерялся, но лишь на миг, однако заминка с ответом была явной. - Я кое-что видел, - нехотя протянул он, стараясь не выдать собственного смятения. Оставалось только придумать, что именно. Но главное было сделано – турок заговорил с ним. Все жизненные истины босяка были проверены не раз. Йоргос никогда не задумывался о законах риторики и не теоретизировал о принципах ведения диалога, он просто знал, что если двое говорят, то они могут договориться… Главное знать меру в словах, чтобы не утомлять собеседника, особенно если твоя жизнь в его руках. И все же заминка не осталась не замеченной, мужчина, то ли пугая пленника, то ли тешась собственной властью присев, ухватил ромея за волосы, вынуждая запрокинуть голову. Йоргос скривился и со злым смешком в голосе сообщил: - Рано мне обзаводится тонзурой, господин, хоть мы и в монастыре. Да и как говорить, если бооо-ольно? А о том, что больно свидетельствовали непроизвольно намокшие ресницы и блеснувшие в уголках глаз слезы. - А потом что? – поинтересовался он, даже не пытаясь выкручиваться - обзаводиться плешью в столь юном возрасте как-то не входило в его планы, а чтобы дожить до преклонного, нужно было выбраться живым из этой передряги. Живым и желательно свободным.

Ксар: Ксар отпустил волосы мальчишки и с некоей толикой брезгливости вытер ладонь об штаны. - Твоя рассказать, что видеть, - рявкнул делели, пропустив мим ушей последний вопрос пленника. Больше всего на свете хотелось всыпать дерзкому бродяге по первое число. Да хватит ли у того силёнок вынеси ксаровы побои? Пусть сперва расскажет, что же такого он знает, за какие такие сведения хочет купить свою свободу.

Йоргос: - Расскажу, - миролюбиво согласился ромей, едва собеседник раздумал выдирать волосы с его макушки, - но не раньше, чем буду уверен, что после рассказа меня не закуют в кандалы. Он посмотрел на мужчину, казалось без вызова, даже почтительно, но было в синих глазах что-то такое, что выдавало лихорадочную работу мысли - смесь сомнений, продумываемых сейчас вариантов ответа, беспокойство. Волнение захлестнуло Йоргоса, едва он подумал о Зое. Он помрачнел, нахмурился, гадая, успела ли девушка убежать, сумеет ли добраться до стены, во внутреннем туннеле которой можно найти вполне надежное убежище. - Кто может обещать мне жизнь и свободу? Вы? – он прищурился, прикидывая, можно ли полагаться на слово этого человека. Будь этот немолодой массивный мужчина лавочником, рыбаком, плотником – Йоргос легко бы поверил бы данному слову, но… перед ним был военный, человек который отдает приказы, но и в свою очередь, приказам подчиняется. А значит, его слова могут быть просто отменены приказом вышестоящего.

Ксар: Ксар нахмурился. Самому ему лично этот мальчишка не нужен. Ни живым, ни мёртвым. Конечно, хорошенько проучить его не помешало б. Но убивать за безрассудство любви? Немного кольнула ревность - точнее, чувство собственности. Какая такая любовь?! К моей добыче?! - Моя твоя мочь только обещать, что моя сделать твоя помощь в случае чего, - глухо проворчал Ксар. - Моя твоя лично не убивать и как раб твоя моя не надо. Он повернулся к мальчишке и скрестил на груди могучие лапы, насколько то позволял сделать доспех. - Ну! Теперь твоя говорить всё!

Йоргос: Веревки больно врезались в плечи, и это, да еще чувство беспомощности, которое ромей старательно маскировал, здорово нервировали, хотя сейчас, когда турок сказал, что Йоргос ему не нужен, в сердце парня затеплилась надежда благополучно выбраться из переплета. И вместе с тем возникло чувство сродни симпатии к этому человеку. Бродяга умел слушать и слышать, и в том числе то, что говорили ему чувства и ощущения, а потому отследив приязнь, ошарашено уставился на десятника, и недоверчиво уточнил, разделяя паузами слова: - Вы обещаете, - он выделил слово интонацией, - отпустить, или отпустите? Казалось он почти выторговал свободу, но как обычно разменной монетой Йоргоса были только слова да обещания. Но сколь не тяни время, рано или поздно придется что-то говорить. А вот что? Впрочем торг пока что шел не плохо, за обещанный рассказ он получил обещание свободы. Можно было попробовать попросить большего. - И девушке оставите волю тоже? Вопрос прозвучал осторожно и тихо, а в синих глазах полыхнула непрошенная нежность, накатывавшая на парня при мыслях о Зое, столь неуместная в этот момент.

Ксар: Щека Ксара едва заметно дёрнулась. Он блеснул глазами и рявкнул, сморщив переносицу, от чего на мгновение напомнил оскалившегося льва: - Хватит болтать! Не на базаре! Говорить сей час же! Он стиснул челюсти, раздувая ноздри от ярости. Да как этот босяк смеет с ним торговаться! Да ещё свободой этой маленькой вероломной мерзавки! Птичка, ха! змея самая настоящая! "Вот выловят её янычары - на цепь посажу!"

Йоргос: Медленно выдохнув, ромей повел плечами, словно прося десятника ослабить веревки, лукаво глянул на мужчину и улыбнулся, тепло, доверчиво. Глаза стали честные-пречестные, что, для тех, кто знал Йоргоса, свидетельствовало о том, что мешанина мыслей в его голове улеглась и парень придумал-таки, как действовать дальше. - Вы только пообещали помочь, - упрекнул он собеседника, не скрывая эмоциональной окраски голоса, - я пообещал рассказать. Кто первый выполнит свое обещание – останется в драках, ведь другому ничто не мешает изменить данному обещанию. Но вы умный человек, - беззастенчиво польстил он, не особенно преувеличивая. Причины такого мнения были уже озвучены, а верить в искренность пленника, или нет – дело турка. - Вот только … - Йоргос замялся, опустил взгляд аки смущенная непристойным комплиментом девица и закончил, - как умный человек, вы понимаете, что мы теперь не договоримся. Мелькнула у Йоргоса было мысль обнаглеть вконец и попросить османа перерезать веревку, но он благоразумно не стал ее озвучивать, лишь поерзал на соломе и, наконец, исхитрился сесть.

Ксар: Ксар и без того был взвинчен. Да ещё и потерял такую рабыню. Всё равно что вырастить яблоню и не сорвать ни одного яблочка. А по чьей вине? Вот этого мальчишки, который ещё имеет наглость торговаться и беззастенчиво заговаривает ему зубы. Да пусть благодарит своего божка этот неверный, что до сих пор жив! - Ах. не договориться?... - прорычал Ксар. С этими словами он одной рукой поднял пленника на ноги, второй размотал верёвку с его туловища, но... В следующее мгновение быстро прижал мальчишку грудью и животом к деревянному столбу, поддерживающему стропила, и ловко привязал той же верёвкой. После этого снял с гвоздика вожжи. - Моя думать, что твоя всё сказать... Для придания веса своим словам он хлёстко щёлкнул вожжами в воздухе.

Йоргос: Проворство крупных людей всегда, отчего-то удивляло бояска. Гибкий и верткий, он попытался выскользнуть угрем из рук турка, который, видимо, решил не полагаться больше на свои знания греческого, но не тут- то было. Скрученный, привязанный к столбу, лохматый и обиженный ромей процедил сквозь зубы сделанный вывод: - А я думаю, что вы хоть и умный, но вспыльчивый. Пророческий дар редко снисходил на Йоргоса, но в этот момент он очень ясно представлял, что его ожидает, особенно после щелчка в воздухе. И нет бы - помолчать, или попытаться вымолить пощады у османа. Вместо этого парень, сокрушенно вздохнул и сообщил: - Эх, вот была бы жива моя матушка, так рыдала бы от счастья. Мне не раз говорили, что для того чтобы выбить из меня дурь не хватает хорошей порки. Да откуда ей взяться то, - Йоргос картинно шмыгнул носом, - отца то тоже не было, чтобы пороть… а люди добрые все больше жалели да подкармливали. Паясничанье это было всего лишь попыткой задавить гадливо обреченное ожидание боли. Йоргос лгал сейчас, сочиняя на ходу – побоев и палками, и плетьми его шкура перенесла не мало, особенно в детстве, когда таскал он черешню из чужих садов, да бывал пойман.

Ксар: - Твоя лучше болтать дело! - рявкнул Ксар. Он мало что понял в потоке смутно-знакомых слов. Да и безудержная болтовня начинала утомлять его. Кроме того, чудилась плохо замаскированная издёвка. Этот щенок смеет насмехаться над ним! Играть в смелого героя! Посмотрим-посмотрим, как ты запоёшь через пару ударов, - хищно усмехнулся Ксар. Впрочем, для начала он решил не слишком зверствовать. Рванув рубаху на спине мальчишки, он без замаха ударил поперек выступающих ребер - не слишком сильно, но на светлой коже быстро налилось красное пятно. - Будет больнее, если твоя не прекращать балаган! - пообещал делели, поудобнее перехватывая вожжи. - Что твоя знать? Что твоя видеть?

Йоргос: Предупреждение не смутило Йоргоса – проще было принять неизбежное, чем унижаться до просьб о пощаде. Душу же грело понимание еще одного факта – раз за то время, пока он заговаривал зубы осману, подчиненные десятника не появились за дверью, волоча Зою, можно надеяться, что девчонке удалось ускользнуть. И все же стоило поумерить нрав и паясничать поменьше, ибо дразнить зверя хорошо, когда имеешь возможность убежать, а не когда стоишь привязанным к столбу. Ойкнув после первого удара, пришедшегося по ребрам, бродяга на всякий случай предупредил десятника: - Я ж орать буду. Громко. Ежели вам это не по нраву, рот завязывайте тоже. А вот засечете до смерти, вам же убыток, - добавил он с горьким вздохом, - ну да что там. От меня пользы все равно никакой.

Ксар: Мальчишка, похоже, либо не в себе, либо действительно смелый. Ксар одобрительно фыркнул. Раздражение и злость потихоньку улеглись. Остался лишь азарт - на сколько же тебя хватит, смельчак? Ксар не умел - да и не любил - причинять боль людям сколь-нибудь продолжительное время. Известный своим молниеносным рубящим ударом, разваливающим человека пополам, делели стремился покончить с врагом в кратчайшие сроки. Когда дело доходило до пыток, он был совершенно бесполезен. Но разве порка - это пытка? Да любой мальчишка за свою жизнь перенёс столько ударов и плетью, и ремнём, и прутиком, и вожжами, что и не сосчитаешь! Многие, конечно, не могут вытерпеть. Вот и проверим, выдержит ли мальчишка этот урок. И может статься, не потребуется даже посылать за дознавателем - и без пыток, от одной порки всё расскажет. - Не бояться. Моя уметь бить не до смерти, - сказал Ксар, ухмыляясь. И добавил: - А заорать - моя твоя откусит язык. С этими словами он отошёл на шаг и сразу же хлестнул. Потом ударил ещё раз, и ещё. На пятом ударе стало ясно, что в бахтерце и кольчуге наказание творить не очень удобно. Делели быстро и ловко расстегнул ремешки, приподнял бахтерец, снимая его через голову. Потом со звоном с его тела соскользнула кольчуга. Подумав, Ксар стащил и рубаху. Повёл плечами. Вот теперь - свобода и простор. Да и надоели доспехи уже хуже горькой редьки. Здоровенный магрибинец остался в одних штанах на ремне, сапогах и массивных наручах из толстой кожи с металлическими вставками. Теперь удары пошли чаще, замах был больше, вожжи жалили точно щупальца ядовитых медуз, захлёстывая бока ромея и иногда - бедра. За время, потраченное Ксаром на раздевание, тело мальчика успело отойти от первого шока, боль вернулась, и на неё наложилась новая, свежая, огненная, точно брызги кипятка. - Ну, твоя говорить будет или нет? - приостановившись, спросил Ксар, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Ему следовало остановиться вовсе и прислать к мальчишке того, кто сумеет вытянуть сведения способами более верными, чем простые побои. Но с каждым ударом Ксар понимал всё отчётливее - он хочет просто лично проучить маленького мерзавца. Пока этот «маленький мерзавец» ещё способен осознавать происходящее. Кто знает, что останется от него после пыток? Конечно, если придётся к ним прибегнуть. Ксар надеялся, что не придётся.

Йоргос: Зорал Йоргос едва услышав присвист вожжей, еще до того как кожу окатило болью первого удара. Если судить по воплям страдальца, то можно было вообразить, что десятник, запершись в конюшне с молоденьким греком, гнусно развлекается тем, что лоскуточками снимает с него кожу. Короткую передышку, Йоргос попытался использовать для дипломатического хода, предложив было: - Вы же все равно получите награду, если передадите мои сведения своему командиру, но я то не получу ничего, кроме исполосованной задницы… Однако, разошедшийся не на шутку осман, похоже, не был настроен на переговоры, так что вопли, ругань, мольбы к Святому Георгию призывающие, пронзить своей пикой, той самой, что на картинах, изображающих святого, целится в пасть змея, задницу десятника, доносились из конюшни на весь монастырский двор. К слову, как и прежде, вопил Йоргос раза в три сильнее чем того стоила заданная порка. Обычная детская хитрость – чем громче орешь – тем легче удары. Финальный вопрос десятника стал последней каплей, переполнившей чашу смирения бродяги. - Я же только и делаю, что говорю, - простонал он, и выдохнул зло, признаваясь, наконец, - врал я. Что я мог видеть? И криво, вымученно улыбнулся, повторив: - Врал, чтоб вам не до Зои было. Кожа горела и зудела. Полосы, оставленные вожжами припухли. Кое-где вдоль багровеющих линий выступила капельками кровь, и сейчас, прислушиваясь к своему состоянию, ромей прикидывал, сколько еще выдержит такой щадящей порки? Испытание не столько мучительное, сколько изнуряющее в своей умеренной болезненности. Сделай десятник это наказание прилюдным, оно было в десять крат более обидным и унизительным.

Ксар: Что ж, хоть какое-то признание удалось выжать из мальчишки. Как Ксар и рассчитывал, потребовалась самая лёгкая боль. Но всё же делели разочарованно вздохнул. Никакого толку с этого бродяги. Пожалуй, верится, что он на самом деле ничего не видел. Небось, отсиделся где-нибудь как крыса. Но "крысе" хватило смелости и благородства пожертвовать своей свободой ради свободы другого человека. И всё же Ксар не считал своего времени потраченным зря. По крайней мере, мальчишка поплатился за дерзость. Снова кольнула уязвлённая гордость и проснулась ревность. Зоя до сих пор не поймана! И виной тому - этот проклятый юнец! И тогда Ксар решил, что за дерзость мальчишка поплатился, пожалуй, не достаточно. Он обмотал шею пленника вожжами и ощутимо сдавил. Теперь намерения магрибинца стали яснее горного хрусталя. Особенно после того, как он сгрёб волосы ромея в горсть, запрокинул его голову чуть назад и вбок, и больно впился зубами в его кожу, словно собирался всё-таки исполнить свою угрозу относительно откушенного языка. Потом рука его отпустила волосы парнишки и опустилась к ремню. Боль души страшнее боли тела. После всего этого ромей будет просто морально уничтожен, как надеялся Ксар. А довершит всё пытка. И, по возможности, милосердная смерть, как только крысёныш расскажет всё, что стало ему известно. Ксар пообещал не убивать лично. И не убьёт.

Йоргос: Рано или поздно истязание это должно было прекратиться. А после Йоргосу виделись два пути развития ситуации: позабавившись с вожжами, осман прикажет связать его, да отправит туда, куда турки сгоняли пленников, обреченных на рабство, или же отдаст янычарам, приказав засечь до смерти и прилюдно – в назидание особенно ретивым византийцам, коли таковые были среди тех, кто оказался в монастыре. У каждого человека есть своя мера гордости. Так что побои Йоргос вполне мог пережить и даже не терять присутствия духа, несмотря на боль и оскорбительность своего положения – у Персов, говаривали, в былые времена и вельмож наказывали плетьми, да мало того – те еще должны были благодарить шаха за оказанную милость. Другое дело насилие. Слишком хорошо ромей был знаком с той стороной жизни, где властвует похоть, чтобы наивно верить в случайность ласкового прикосновения широкой ладони к своей спине. Касание это только растревожило сильнее и без того пылающие рубцы, и Йоргос поморщился, шипя и стиснув зубы, но не успел даже выдохнуть, как горло опасно сдавила двумя кожаными лентами петля из вожжей, а миг спустя, чужое дыхание ожгло губы, и короткий предупреждающий укус возвестил, что забавы могут принять совсем иной оборот. Сейчас же, едва получив возможность говорить, Ромей, не сводя с турка ненавидящего взгляда, прошептал. - Все, что тебе осталось – брать силой и утешаться своей маленькой властью, ведь никто не пожелает такого старика.

Заганос-паша: ... Если исходить из теории вероятности, открытой лишь много веков спустя одним неверным, то жизненный путь дерзкого мальчишки должен был бы закончиться очень скоро на одной из мостовых, куда его искалеченное и окровавленное тело выбросили бы под ноги похоронной команде - и то лишь в том случае, если бы солдатам пришла охота давать себе труд и тащить наружу полумертвое тело. Еще более вероятно, что его бросили бы еще живого, прямо здесь, на конюшне, предварительно вдосталь наиздевавшись - ведь звериная похоть одного побуждает цепную реакцию у других. Но так, должно быть, встали звезды, что насильник и жертва не успели еще выполнить свои роли в этом страшном спектакле, как во дворе раздался шум, ворота конюшни, запертые на крюк, содрогнулись от ритмичных ударов - и, сорванные с петель, повисли, подобно страницам из подготовленной к сожжению книги. За ними, в окружении доброй дюжины янычар, восседал на тонконогом кохлани всадник в алом кафтане. Когда перестала осыпаться грязь, сшибленная со створов усилиями выламывавших двери воинов, он пустил коня боком и, лишь немного нагнув голову в белоснежной парадной чалме, въехал на место боевых действий; янычары и стремительно собиравшиеся со всех сторон телохранители следовали за ним полукольцом, и их вид не предвещал ничего хорошего. ... Заганос Мехмет паша возвращался из султанской ставки в дурном настроении. Хитрец Халиль, под ногами которого после штурма горела земля, в последней попытке завоевать вновь доверие Мехмета - попытке безнадежной, ибо молодой султан не умел прощать и не терпел ограничений для своих властолюбивых планов - уговорил нынешнего владыку Второго Рима принять дары, причитающиеся полководцу. От подобного проявления власти и восторга своей непобедимой армии двадцатидвухлетний Завоеватель, в иные минуты напоминавший Заганос-паше мальчишку, которого вчера обрезали под радостные крики отца и дядьев, отказаться просто не мог. Честолюбие было воистину Ахиллесовой пятою правителя, оно затмевало даже его неудержимое влечение к особям обоего пола; как подозревал его лала, тоже имевшее больше корней в желании обладать самыми лучшими женщинами и самыми красивыми мальчиками, распространить свою власть на абсолютно всех своих поданных. Заганос-паша и сам подумывал устроить некое подобие такого "верноподданического спектакля" - но осуществлению его планов помешало то, что его ставка находилась теперь на максимальном удалении от места расположения шатра султана - чем очередной выходец из семейства Чандарлы не преминул воспользоваться к своей пользе. Это следовало исправить в самое ближайшее время. Поэтому теперь, возвращаясь в Галату через завоеванный город, янычар-ага не скупился на окрики и удары плети. Ярость, вспыхнувшая в нем от понимания собственного проигрыша, красными полосами вздувалась на руках и лицах новообращенных рабов, под присмотром патрулей расчищавших заваленные трупами улицы. В одном месте на его пути встретился отряд пленных турок, вместе с женами и детьми решивших отдаться на волю Аллаха; когда последний из мужчин, корчась, упал, пронзенный почти десятком кинжалов, но еще живой, начальник "нового войска", едва повернув голову, велел вспороть живот его беременной жене и, "для наученья изменников" насадить на пику и выставить у ворот города отпрыска "змеиного рода, посмевшего жалить руку посланца Аллаха". Стража визира, безмолвная, грозная, видевшая в своем господине едва ли не голос и волю небес, безропотно повиновалась. Дальнейший путь Заганос-паши пролегал мимо монастыря Пантократор - и совершенно неожиданно для участников произошедшего, дал неожиданное ответвление на монастырскую конюшню. ... Темными, полными еще не улегшейся, но уже холодной ярости глазами оглядев происходящее, он демонстративно поморщился. - Тебя послали обращать монахов в рабов, а не в любовниц,- казалось, слова, сказанные на чистейшем греческом, отскакивают от его зубов и рикошетят по стенам конюшни. Рука предводителя янычар легла на плеть, вместе с единственным кинжалом составлявшую все его оружие. Это демонстративное пренебрежение собственной безопасностью было одним из способов подчеркнуть покорность завоеванного города. Перекинув и поджав ногу, второй визир устроился боком на спине своего скакуна, как если бы находился сейчас в своей ставке, на трибунале военного суда. Было очевидно, что, если попавшийся под руку делели не найдет какого-то оправдания, вместо (или рядом) с телом греческого мальчишки под ноги прохожим может быть выброшено и его тело.

Ксар: Укор в старости ощутимо кольнул Ксара. Ему самому частенько приходили подобные мысли в седеющую голову, а мальчишка будто прочитал их. Надо было и вправду откусить его ядовитый язык! С глухим рычанием Ксар снова чуть придушил его вожжами, чтобы у проклятого ромея все мысли собрались бы вокруг каждого отвоёванного глотка воздуха, после чего взялся за ремень, вознамерившись показать, на что способен "старик"... Но тут вдруг двери конюшни содрогнулись и после нескольких ударов распахнулись - ржавый крюк не выдержал, да и петли тоже. Ксар едва успел отскочить от пленника и поправить штаны, чтобы хоть немного пристойнее выглядеть, как почти сразу же предстал взору своего начальника, въехавшего в конюшню при полном параде в окружении янычар. Этот человек был властен над жизнями каждого человека в городе и был волен вершить судьбы, и его стоило бояться каждому благоразумному человеку. Но Ксар всегда испытывал перед Заганос-пашой трепет несколько иного рода, о чём вряд ли кто мог догадаться, и страха почти не было. Того страха, который должно испытывать, стоя под грозным взглядом этого жестокого, а сейчас ещё и чем-то явно раздражённого человека. Поспешно опустив глаза, Ксар почтительно склонил голову и произнёс твёрдым тоном на османском языке: - Он не монах, господин мой. Просто крысёныш, который спрятался на территории монастыря. Он сказал, что обладает какими-то сведениями, но больше ничего не сказал. Я попытался выбить из него всё, что он знает.

Йоргос: Грохот вышибаемой двери, заставил ромея собраться, замереть безвольно в ожидании развития событий, ибо предпринять что-либо к изменению ситуации он не мог. В целом парень выглядел куда более измученным, чем был на самом деле, и не собирался изменять проверенной не раз и не два тактике. Палач, удовлетворяется видом страдающей жертвы и успокаивается, жертва же отделывается страданиями меньшими, чем, если бы упорствовала в горделивом героическом молчании во время экзекуции. Но ощущения все равно были не из приятных: тонкая веревка больно врезалась в кожу, саднили и горели рубцы от вожжей, щедро украшавшие спину приникшего к столбу грека. А на чумазой, обращенной в сторону, въехавшего в конюшню османа, выделялись василькового цвета глаза, с живым интересом задержавшиеся на горделиво-надменном лице паши, прежде чем скользнуть по изгибу лошадиной шеи, и прикинув цену сбруи, возвратиться к человеку, оценивая по одежде и манере держаться его положение. Выводы были неутешительными. Особенно после того, как зазвенели слова незнакомца, сплелись странным узором речь двух народов. Отчего-то особенно дико было то, что осман говорил на том же языке, что и Йоргос, говорил чисто и четко. Ромей вовремя, как ему показалось, опустил голову, продолжая сквозь пряди длинной челки наблюдать за происходящим.

Заганос-паша: - Что он может знать?- желание наказать провинившегося вкупе с желанием подарить мальчишке ложную надежду на спасение заставило первого военачальника Мехмета Фатиха недоуменно вскинуть бровь. К тому же он хорошо знал, что, если пустить по следу не одну, а двух гончих, каждая из них будет бежать куда быстрее, соревнуясь за добычу с соперницей.- Что важного может увидеть крыса из подвала - дохлую кошку? Насмешки, слетавшие с его языка, не были следствием желания просто унизить пленника, насладиться, как его делели, беспомощным состоянием лежащего перед собой ниц человека. Жестокость, с которой предводитель янычар обрушивался на все, противящееся султанской воле, была сродни кнуту, которым укротитель принуждает к покорности самого свирепого из своих львов, чтоб остальные не бросились на него и не разорвали на части. Стоящий перед ним юноша мог обладать красотой Юсуфа и достоинствами Рустема, но если он не желал склонить головы перед одним из султанских людей, он оскорблял эти величие трона османов - а этого Заганос-паша, выносивший и вскормивший в своем сердце его нынешнее величие, допустить не мог. Кроме того, всегда оставалась возможность, что случайному человеку стало известно что-то действительно важное. Парадокс войны в том, что важные особы, важно вышагивающие в иные времена в сопровождении свиты, словно павлины, при наступленьи опасности отбрасывают свой пышный хвост, превращаясь в неприметных цесарок. Общество равных кажется им слишком опасным, и потому они стремятся укрыться среди босяков, которым вчера погнушались бы дать и истертую монету. Император Константин Драгаш, возможно, не стал бы бежать по собственной воле. Но турки со стен видели, как с поля боя с большой поспешностью выносили раненого, окруженного большой охраной. Кто знает, быть может, и крысы, идущие по хлебным крошкам, могли принести сегодня удачу османскому знамени. Мальчишка, однако, не был похож на того, кто заговорит просто так. Какие бы личные цели не преследовать телохранитель, следы побоев на теле грека говорили о том, что его привели в сарай не только для того, чтоб послужить удовлетворенью похоти забывшегося турка. Следовало поощрить его разговорчивость - и по мановенью руки, уже по-праздничному сверкавшей перстнями, но все еще скованной латным налокотником, двое янычар втащили в сарай упирающуюся девушку. ................................................ ... Вывернув на площадь, отряд Заганос-паши очутился перед воротами монастыря Пантократор, в котором сейчас уже должны были обосноваться посланные вперед люди. Еще до захвата города султан высочайшей милостью повелевший сохранить христианам некоторые из особо чтимых святынь, разрешил янычарам обосноваться в центре будущей столицы, в помещении, которое, по мнению второго визира, более всего подходило для таких целей. Каково же было общее удивление, когда они увидели спешащую к воротам поруганной обители девицу, судя по виду, решившую в одиночку передушить своими косами всю османскую армию. Думается мне, что сейчас ход Зои.

Зоя: Всадник в богатых одеждах и сопровождающая его свита появились на пути Зои непредвиденным препятствием. Она-то рассчитывала огорошить стражу у ворот наглым требованием немедля проводить ее к господину Сабиту аль Таиру ибн Ксару - не факт, что она в точности воспроизвела бы громкое имя декарха, но вряд ли случайная девица знала бы его вообще. По замыслу Зои, стражники, обалдев от такой дерзости, должны были немедленно ухватить ее за шиворот и потащить к своему начальнику. Было бы вообще славно, если бы среди них оказались те, кто наблюдал за давешним представлением с птичкой... И вот этот варвар-патрикий со своими присными портит весь ее замечательный план! Прошмыгнуть мимо вряд ли удастся, прятаться уже поздно, бежать - бессмысленно. И Зоя сделала то, чего от нее никто ожидать не мог - в два прыжка она оказалась рядом с всадником, ухватилась за стремя, прижимаясь щекой к запыленному сафьяновому сапожку: - Милости, господин! Умоляю о милости! - голосок ее дрожал и срывался вполне естественно, только вряд ли кто-то мог вообразить, что виной тому не страх, а злость. Не удалось пробиться к Ксару из-за этого надменного идола? Ладно, пусть тогда исправит дело и сам отведет ее, куда надо.

Заганос-паша: Турок резко осадил коня, но не потому что испугался или не ожидал подобного: в любом взятом городе найдется с десяток наивных девиц, уверенных, что за такое сокровище, как их поруганная невинность, завоеватели обязаны предоставить ей, как минимум, домик с видом на море и мужа, желательно не из тех, кто сегодня опробовал этот незрелый плод - один или в очередь с другими. Поднявшееся на дыбы животное, колотившее воздух передними копытами, призвано было напомнить дерзкой ромейке, что она теперь - такая же рабыня среди сотен и тысяч других, как и те, кого еще вчера вечером, связанными, согнали к кострам за городской чертой. Вид рассекающих воздух над головой стальных подков способен был привести в чувство даже самых отчаянных - и когда копыта кохлани снова касались земли, даже самые пронзительные голоса начинали звучать глуше и тише. Приблизиться к себе дерзкой девчонке визир позволил лишь по одной причине: жалоба означала чью-то провинность, а провинность давала возможность покарать так сурово, как этого требовала его не улегшаяся еще ярость и положение а городе, еще до конца не желавшем покориться своим новым хозяевам. ... Выбив искру из каменной мостовой, животное опустилось на все четыре копыта. Мехмет-паша оглянулся, жестом подзывая одного из телохранителей - "переводчика", к услугам которого он прибегал, когда хотел подчеркнуть разделяющее их с просителем расстояние. - Узнай, что нужно этой женщине!

Зоя: Когда жеребец взвился на дыбы, Зоя всем весом повисла на ноге сановного турка. Не сказать, чтобы это помогло ей удержать равновесие, но, по меньше мере, позволило не оказаться под копытами. Если бы проклятая тварь простояла "свечкой" еще на три вздоха дольше, возможно, стремя бы оборвалось, и миру явилась бы босая ступня турка, ибо сапог вместе с девушкой благополучно свалились бы на мостовую. На счастье Зои, лошадиного темперамента хватило ненадолго, и вскоре подковы брякнули о булыжники, а она все продолжала судорожно цепляться за свою живую опору. - Я прошу милости для моего брата! - умоляюще выдохнула она. Даже запрокинув голову, девушка не могла бы заглянуть в лицо всадника, поэтому предпочла обращаться непосредственно к его алым шароварам у себя перед носом. - Спасите моего брата, господин! Зоя не поняла, что сказал турок, но он явно был раздражен тем, что его торжественный выезд испортила какая-то оборванка.

Заганос-паша: Удар ногой в грудь отбросил циркачку под ноги телохранителей паши - и тут же она была подхвачена парой крепких рук и силком поставлена на ноги. Впрочем, и все. Еще две пары рук пробежали по ее одежде, ища спрятанное оружие,- один раз, а затем и второй, уже уделяя куда больше внимания выпуклостям и впадинам гибкой фигурки. Делалось это с откровенностью, без слов говорившей о том, что любой жест неповиновения может окончиться для ромейки вещами куда более серьезными, чем порванное платье. Брезгливо морщась, Мехмет-паша жестом приказал одному из своих спутников подтянуть сапог, почти стянутый с ноги темпераментной просительницей. Холодный взгляд, отражавший бушующую внутри ярость не более, чем узкая красная полоса вдоль пустынного горизонта отражает приближающийся хамсин*, скользнул по очертаниям близкого, но так и не достигнутого монастыря, и блеснул на девицу. Когда переводчик повторил ему фразу незнакомки, по губам мужчины скользнула ухмылка. - Расспроси,- вновь поворачиваясь к полукруглым башням, проговорил он, вглядываясь в украшенные витражами окна так пристально, как если бы ответ на этот и многие другие вопросы можно было найти на страницах изображенных мастерами-стеклодувами книг. *хамсин - сухой, изнуряюще жаркий местный ветер южных направлений на северо-востоке Африки. Сила ветра достигает ураганной, температуре поднимается до +40.

Зоя: Проклятый нехристь лягался едва ли не сильнее, чем его бешеный жеребец. От удара у Зои даже слезы из глаз брызнули, а подреберье охватило огненным обручем - она бы не удивилась, если бы после этого не смогла ни распрямиться, ни глубоко вздохнуть, но, кажется, обошлось. Запоздало девушке подумалось о том, что вместо хозяйского пинка турок-охранник мог бы взяться за свою кривую саблю, и лететь бы ее голове с плеч капустным кочаном... Варвар сшиб Зою с ног, но упасть ей не дали, с полдюжины мужских рук услужливо поддержало маленькую циркачку, попутно дважды облапав ее от шеи до коленок и обратно. У Зои прямо комок к горлу подкатил от тяжелого, звериного духа, исходившего от доблестных воинов султана Мехмеда, нещадно потеющих под майским солнцем в своих доспехах, но она усилием воли сдержала тошноту. Уж если ее вывернет под копыта тонконогого жеребца, это точно будет принято как страшное оскорбление, фьюить - сабля из ножен... Однако тут один из свитских заговорил с Зоей на ее родном языке, довольно чисто и уверенно, почти не коверкая слова. В ответ на просьбу объясниться толмач получил длинную и взволнованную речь, суть которой сводилась к следующему: декарх с мудреным именем взял деву в плен, однако брат ее поспешил на помощь, в итоге дева сбежала, а братца ее оный декарх сейчас подвергает мучениям.

Заганос-паша: ... Девица не солгала, в этом турок получил возможность убедиться очень скоро. Правда, мальчишка, на спине которого уже набухли багровые полосы, скорее всего, не был не то, что ее братом, но даже просто родственником - однако, это сейчас интересовало второго визира меньше всего. Даже те, кто выдерживал пытки раскаленными иглами и плавал в уксусе со снятой кожей, становились беспомощными детьми от одной мысли о том, что хотя бы тень подобного угрожает их близким. Если щенок подумает запираться - что ж, можно будет в очередной раз убедиться в действенности этого метода. Пошевелившись в седле, он жестом велел подвести к себе пленника; серые глаза, не мигая, обратились на пленника, и их выражение сулило тому все милости неба, если тот поделится своим маленьким секретом. Ведь, в самом деле, что может видеть крыса из подвала?

Йоргос: Из Йоргоса вышел бы недурственный шут, этому способствовали и неунывающий нрав бродяги, и его злое зубоскальство даже в моменты, когда жизнь могла оборваться в любой момент, готовность паясничать и кривляться даже под ударами вожжей, что просто помогало забить страх, как иному страдальцу, мучимому зубной болью, громогласное распевание псалмов позволяет отвлечься от истязаний, которые, в отличие от побоев, длятся куда дольше, нередко без надежды избавиться от них иначе, чем через боль большую, связанную с вырыванием зуба. Он действительно ломался лишь затем, чтобы оттянуть время, не зная даже, что говорить десятнику, и полагал, что худшее, что может быть – смерть, а рубцы заживут. Только шкура крепче станет. Лишь бы с Зоей все было… Когда янычары втащили на конюшню девушку, внутри Йоргоса все похолодело. Если бы кто-то смотрел в этот миг на его лицо, то мог заметить, как отлила кровь от щек, как потемнели от страха веселые синие глаза. Циркачка была в беде, и сколь бы не легкомысленен был бродяга, он понимал, что в беде, большей, чем та, из которой он ее пытался вызволить. И виноват в этом был он. И сделать для того, чтобы урвать у судьбы еще один шанс ничего не мог. Веревки слетели, перерезанные одним уверенным движением, а двое янычар, не церемонясь, подхватили, едва не сползшего на колени, ромея, и подвели к всаднику. Но на османа Йоргос посмотрел не прежде, чем поймал взгляд серых девичьих глаз, и почудившиеся ему укор и страх Зои, полоснули по сердцу куда сильнее, чем недавно ожигали спину вожжи, зажатые в руке десятника. Надо было что-то сказать, что-то такое, чтобы можно было действительно выторговать жизнь, не собственную, нет, но Зои. И что могла видеть крыса из подвала? Минута, прошедшая в молчании показалась ему бесконечной. Пересохшие губы приоткрылись на вздохе, и выдохом прозвучало имя того, кому сам Йоргос уже был обязан жизнью: - Орхана. Принца Орхана, - так назвался турок, которому жизнь ромеев была важнее жизни единоверцев. Но сколько стоило это имя, Йоргос даже не мог предположить, а потому ждал реакции вельможи, чтобы уже потом, взвешивая каждое слово, выменивать за то малое, что знал, то многое чего желал получить.

Заганос-паша: Заганос-паша хорошо умел владеть своим лицом. Он не отводил взгляда перед обвинениями врагов и не бледнел, когда в нескольких арши* от него ударялось в землю огромное каменное ядро, оставляя после себя в земле выбоину, заполненную перемолотой, раздробленной плотью. Три дня назад, когда он стоял под стенами и осипшим голосом посылал в бой волну за волной лучших сыновей Румелии, на головы осаждавших обрушилось страшное, никем не превзойденное оружие греков: целый водопад черной, убийственно благоухающей жидкости, которая вспыхивала еще в полете и, падая на какую-либо поверхность, тотчас превращала ее в реку огня. Шесть человек, в этот миг карабкавшихся наверх, в мгновение ока превратились в живые факелы и попадали под ноги отшатнувшегося кохейлана**. Их никто не пытался тушить, ибо субстанцию, служившую основой для "греческого огня", невозможно было отчистить; она облипала, словно вторая кожа, забиваясь в малейшие поры, проникала во все щели. Пола его епанчи загорелась от упавших на нее брызг; огненные языки стремительно и жадно скользнули вверх по шерстяной ткани, уничтожая оторачивающий ее мех... телохранители бросились к визиру - но с завораживающим спокойствием янычар-ага развязал шитый кушак - единственное, что выдавало его положение - и, стянув пылающий плащ, швырнул его к стенам города, словно с презрением отдавая в руки грабителей. Лицо его не изменилось Но сейчас... сейчас окружающие удостоились чести видеть, как лицо султанского лала резко вспыхнуло, потом побледнело,- а на щеках стремительно расцвели алые пятна. Орхан! Похоже, на этот раз крыса, попавшаяся в мышеловку, принесла на хвосте золотое кольцо с руки владыки правоверных - и, как знать, может быть, и шапку великого визира. Глаза Мехмет-паши потемнели, но он тут же одернул себя. Нет никаких свидетельств тому, что ромей просто не назвал первое важное имя - а то, что голова турецкого принца заинтересует его высочайшего соперника, не догадался бы только глупец. Поэтому в голосе военачальника прозвучала насмешка. - Орхан? А почему не сам император? Неужели наследник Османа на старости лет перешел в христианство и постригся в монахи? Кому и зачем ты лжешь, юноша? * турецкая мера длины ~ 70 см. От нее пошло русское аршин ** порода крупных и широкогрудых арабских коней; использовались в качестве боевых конец из-за феноменальной выносливости.

Зоя: Зоя растерянно переводила взгляд с Йоргоса на турецкого сановника и обратно. Картина, открывшаяся ее взгляду, испугала девушку едва ли не сильнее всего, пережитого за минувшее утро. Вид Ксара с вожжами в руках напомнил о том, что смерть скорая и внезапная может быть милостью, о которой приходится взывать, ползая на коленях. Как славно, что она решилась остановить эту большую птицу, вместо того, чтобы сдаться стратиотам Ксара! Пожалуй, во второй раз он не стал бы так любезничать с беглянкой... Всадник, между тем, заговорил по-гречески - и так хорошо, будто родился не дальше, чем в ста шагах от ворот святого Романа, непонятно, зачем ему понадоблися толмач при разговоре с Зоей. Кто такой принц Орхан, она знала, как и любой, кто хоть раз делал покупки на рынке, где впридачу к дюжине лепешек или отрезу ткани торговцы охотно одаривали желающих последними сплетнями. Йоргос вряд и знал о нем больше, и Зоя даже вытянула шею, чтобы получше разглядеть выражение его лица - достаточно ли убедительно он врет? Купится ли турок?

Йоргос: Бродяга молчал. Молчал, глядя исподлобья, без вызова на вельможу, молчал, переведя виноватый взгляд на юную циркачку, к которой рвалось его сердце, молчал, скосив взгляд на своего истязателя. Его мучили два вопроса: что сказать? И главное - как? Он хорошо понимал разницу между правдой, после которой человека, как ненужную старую тряпку выбрасывают прочь, и правдой, которая оплачивается со всей щедростью, доступной тому, кому нужна информация. Но насмешка в голосе османа была очевидной, и ромей не решил еще, играет ли с ним этот человек, подобно опытному купцу, высмеивающему товар, чтобы сбить цену, или просто решил позабавиться, прежде чем приказать снести ему голову. - Потому и Орхан, что не лгу, - произнес он, кривясь. Имя принца, казалось, оскоминой и горечью оседало во рту – столь неприятно было упоминать его сейчас, - но если вам нужен исключительно император, то мне, - он опустил взгляд и произнес, - нечего сказать.

Заганос-паша: Румянец на лице турка уже исчез, оставив лишь ощущение ожога на коже и раздражения от того, что незнакомый оборванец сумел привести в волнение его кровь. Впрочем, лоза, которой суждено было пасть на плечи наглеца, уже не только выросла, но и была срезана: спрыгнув с коня и сделав знак своим людям, он приблизился к юноше, прожигая его ледяным взглядом. Недоступные жалости, безмолвные, телохранители волокли следом за ним упирающуюся Зою. В том, что стоящий перед ним босяк и есть пресловутый "брат", из-за которого она так хлопотала, не было сомнений - как и в "беде", которая должна была постигнуть бродягу, и которая непременно постигла бы обоих "родственником", если бы они вздумали оказать сопротивление. Визир остановился в шаге от грека; его правая рука легла на рукоять заткнутого за пояс кинжала, а левая, словно пасть змеи, пытающейся сожрать найденное в гнезде яйцо, обхватила хрупкую шею ромейки. - Итак, принц Орхан. Куда же он делся, и почему мои люди не сумели отличить греческого чернеца от турецкого принца? Забился в твою крысиную нору? Пальцы, лежащие на хрупких позвонках девушки, крепко сжались. Притянув девушку к себе, турок прошептал ласковым голосом, сладким, как последний вздох перед тем, как на шее приговоренного к смерти затягивают тетиву*: - Ты не солгала, милая, твой брат, действительно попал в беду. Но, если он будет таким же правдивым, как ты, может быть, я подумаю над тем, чтоб не скормить вас вашим хвостатым родственникам. Знаешь, как это делается? Глаза паши обратились на пленника. Обращаясь к просительнице, он говорил ему, на чистом греческом, все тем же ласкающим, едва не мурлыкающим от удовольствия голосом. - Тебя уложат и крепко привяжут, моя милая, а на твою грудь поставят клетку без дна с серыми уличными крысами. Затем специальный человек примется жечь крысу огнем, так, что, если она не найдет куда спрятаться, пламя опалит сперва ее шерсть и кожу, а потом начнет обжигать ее саму. Угадай, что она сделает? Верно. Она начнет грызть тебя, чтобы спрятаться от жара... все глубже и глубже... она пророет свою нору в твоем юном теле... А твой любимый "брат" будет наблюдать за всем этим - а если посмеет хоть на миг отвернуться или закрыть глаза, то я велю отрезать ему веки. Где он?!!! - метнувшись к мальчишке, яростно проревел он. * почетный способ смерти, позаимствованного турками у монголов. "Умереть, не показывая своей крови" считалось привилегией янычар.

Зоя: Конечно, Зоя не раз видела, как держат за шкирку щенят или котят, беспомощно сучащих лапками в воздухе. Хотя ноги ее прочно стояли на земляном полу конюшни, девушка чувствовала себя таким же беззащитным созданием, которое ухватил злой мальчишка. Казалось, что шею ее сжимает не рука простого смертного, а ожившая латная перчатка, скрюченные пальцы которой можно разогнуть разве что клещами. Это было так больно и страшно, что Зоя даже позабыла о том, что за руки ее удерживают еще двое турок - иначе бы ей показалось ужасно смешным, что трое взрослых мужчин прилагают столько усилий, чтобы обездвижить одну хрупкую девчонку. Когда же патрикий заговорил, ей окончательно стало не до смеха, даже безумного. Зоя очень хорошо представляла себе, что могут сделать с живой плотью голодные крысы, а потому лишь беззвучно закрыла и открыла рот, умоляя турка о милости - голос покинул ее.

Йоргос: Костяшки пальцев, сжатых в кулаки побелели от напряжения, а на лбу выступила испарина, словно от живописного рассказа османа, парня бросило в жар. Грудь Йоргоса вздымалась и опадала в такт шумному, тревожному дыханию – ни дать ни взять затравленный молодой пес, загнанный в угол уличными мальчишками, потехи ради, бросающими в него комья грязи. После какого из них, зверь бросится на людей, вгрызаясь зубами в ноги, не обращая внимания на удары палок? Не держи ромея двое янычар, рванулся бы. - Он… - паша почти добился своего, и если бы в этот миг Йоргос не поперхнулся воздухом, непроизвольно отшатнувшись от оказавшегося опасно близко османа, то вероятно слова сорвались с его губ и правда стала бы приговором для него и Зои. Откашлявшись, парень посмотрел прямо в глаза вельможи, и бросая каждое слово, словно скупец, жетвующий нищим на паперти перед храмом произнес: - Что вам, господин, помешает сделать это же, после того, как я расскажу? Ответ был очевиден. Ничего. Ничего, пока Зоя и он сам в руках янычар.

Заганос-паша: Сухой смех вырвался при этих словах с губ османского паши. Воистину, благословенье Аллаха, что ему удалось вырваться от этих людей в блистательную Империю, и не стать таким же жалким торгашом! Презрительно ощерив рот, осман окинул взглядом мальчишку, стоящего перед ним и смевшего требовать от него, второго визира, покорителя Византийской империи, гарантий на свою жалкую жизнь! С силой, которую трудно было заподозрить в этом высоком, но отнюдь не богатырского сложенья мужчине, Мехмет-паша сдавил шею ромейки, так что ее личико мгновенно исказилось от страха и боли, а потом покраснело, потому что пальцы турка передавили артерии, впиваясь под кожу. Потом резким движением он толкнул ее вниз, то ли понуждая стать на колени, то ли с намерением сломать позвоночник. Холодные, темные глаза наблюдали за лицом пленника. - А что, скажи, мне мешает прикончить ее и тебя прямо на месте? Или... не просто прикончить,- он, усмехнувшись, взглянул на окружающую его дюжину крепких мужчин. Мысль, отразившаяся во взоре, была очевидна: никто не мог бы сказать, что ждало бы ромеев по выходе из этих стен, но выжить, пропустив через себя даже полдюжины этих детей войны, было практически невозможно. Это понимание отразилось на лицах телохранителей и янычар - и ярко блеснуло в серых глазах паши, который снова приблизился к Йоргосу и проговорил - тихим, глубоким голосом, делая короткие паузы, чтоб лучше подчеркнуть смысл сказанного: - Сейчас... у тебя нет ничего. Но если... ты мне расскажешь... у тебя будет мое слово. Мое слово - твоя жизнь... и твоя смерть. Короткий взгляд на державшего мальчишку телохранителя - глаза, оружие, снова глаза - был, казалось, безмолвным приговором, подписанным прямо на месте и готовым к исполнению. Эфенди?

Ксар: Едва в конюшню втолкнули Зою, Ксар почувствовал, как по телу пронеслась ледяная волна. Ещё минуту назад он был готов разорвать её в клочья, как только дрянная девчонка снова попадётся ему в руки, но сейчас ему стало за неё по-настоящему страшно. Он видел, как исказилось её полудетское ещё личико от боли и ужаса. Он чувствовал, как напрягся в его хватке мальчишка, поступивший как истинный мужчина ради своей любви. Совсем недавно делели готов был растоптать честь и достоинство попавшегося "крысёныша", а теперь, когда над обоими ромеями нависла угроза поистине жестокой и страшной смерти, Ксару стало жалко этих бедных детей. Пусть они - неверные, пусть подзаборные бродяжки, но... Никаких "но"! Единственно верным будет - и всегда было - исполнять приказы господина. Ксар без слов понял его взгляды. Пнул мальчишку под колено, с лязгом выхватив килидж из ножен на поясе, коротко размахнулся - всего миг, и мальчик умрёт быстро и безболезненно. В этот момент Ксар успел мельком глянуть в лицо Зое. В сердце его чуть кольнула короткая, холодная боль. Птичка, зажмурься, пожалуйста...

Йоргос: И только в этот момент, Йоргос почувствовал, что мир рухнул. Что уже никогда не будет как прежде. Что , то главное, чего он так и не сказал Зое, думая, что еще будет время, не будет сказано, потому что времени больше нет. Нет даже для того, чтобы думать и торговаться. Мир рухнул в миг, когда подломились, от удара под колено, ноги и коленки ромея уперлись в досчатый пол конюшни, а взгляд сфокусировался на муравье, который споро перебирая лапками деловито бежал по соломинке, перекрывавшей щель меж досками. Где-то далеко, словно и не здесь вовсе лязгнула сталь, нетерпеливое фырканье коня, слилось с тонким скрипом половицы под ногой чуть двинувшегося телохранителя. У Йоргоса не осталось ничего. Даже, возможно дыхания, чтобы произнести тихо, но твердо: - Я расскажу все. Знал ли паша, что пустой, вымороженный душевной болью до полнейшего безразличия к собственной участи, взгляд ромея, обращенный на него – это взор человека, полностью осознающего, что у него ничего нет. Ни мира, ни чести, ни выбора – ибо даже о милости скорой смерти просить было бесполезно? - За ваше слово, за жизнь, - безразличная мгла взгляда высветилась огоньком надежды, - и волю для … Йоргос отказался от того, что предложил этот турок, отказался без сожалений и раздумий - для нее.

Зоя: - Не надо!... - голос Зои прозвучал не громче мышиного писка. Она и сама не знала, кого и о чем просит. Йоргоса, чтобы не разменивал свою жизнь, как монету? Ксара, чтобы ослушался начальственного приказа? Самого патрикия, чтобы совершил чудо, отпуская двух бродяжек на все четыре стороны? Широко распахнув потемневшие от ужаса глаза, Зоя поневоле всматривалась в хищное и равнодушное одновременно лицо турка. Несомненно, для него было таким же обыденным делом убить их с Йоргосом, как для продавца сластей - прихлопнуть парочку надоедливых мух...

Заганос-паша: Движение, которым визир отбросил девчонку обратно, в руки телохранителей, напоминало, скорее, тот жест, каким мясник швыряет через прилавок очищенную от последних остатков, блестящую голую кость, которую, сглатывая и виляя хвостами, ждут вытянувшиеся в струнку псы. Еще один взгляд на занесенное оружие - оно дрогнуло, но не опустилось, оставаясь предупреждением, витающей в воздухе смертью, чудовищем, которое не успокоится, пока не получит какой-нибудь искупительной жертвы. - Говори.

Йоргос: Он говорил, безжизненно тихо, мерно сыпля слова, может чуть медленнее своего обычного темпа речи. Так словно и не знал Орхана, словно и не перевязывал его рану, словно не шли они вместе через катакомбы, червоточинами протянувшиеся под городскими улицами. - Последний раз я видел его после полуночи, спящим. Быть может, он укрылся среди монахов, надев рясу, а может… Ромей тоскливо взглянул на человека, одного взгляда или едва уловимого жеста которого хватило бы, чтобы на его шею опустилось острое лезвие килиджа, оборвав на полуслове. - Может и ушел, как собирался до… Йоргос остановился. Вопросительно взглянул на турка, словно беспокоясь, что тому мог наскучить рассказ. И добавил, намеренно оставив прежнюю фразу недосказанной. - Он дал мне серебряную цепь в, - полные губы растянулись в горькой усмешке, - оплату за провод через город. Конечно, увидев цепь, припрятанную у монастырского колодца, вельможа вправе был счесть, что ромей просто сорвал ее с трупа. Привыкший не доверять никому, бродяга предвидел и такое возражение, и то, что пока не обещавший жизни для Зои, осман может просто, чтобы позабавиться приказать убить девушку, или обезобразить ее лицо глумливым порезом , а потому не спешил говорить все. Перевел дыхание, и осмелился все же спросить у паши: - Ваше слово, господин, что она будет жить? У Йоргоса не было ничего, но если за ничего можно выменять жизнь для той единственной, ради которой готов на все, пусть и ни разу не заявлял ей об этом, стоит ли колебаться?

Заганос-паша: - Куда? Это слово само сорвалось с языка второго визира. Скупые слова мальчишки заставили его сердце вновь нетерпеливо заколотиться о ребра. Враг султана, соперник, могущий на правах старшего мужчины призвать к сочувствию народы империи, сильный, умный претендент на трон был еще жив, и его тайна сейчас была известна одному человеку - стоящему перед ним босяку в грязных лохмотьях! Мехмет-паша не слишком обманывался в нравах своих соотечественников, чтобы понимать: пока есть второй, пока живет хотя бы возможность для смены власти, недовольные всегда, в любой миг могут выбросить знамя мятежа. Хвала Аллаху, что молодой повелитель не слишком-то щепетилен в вопросах родства: трупы его братьев стали основанием, поддерживающим его трон, столпами его государства. Пусть другие бьются за выгоду или богатство - он, Заганос-паша, гончим псом должен преследовать всякого, кто угрожает его повелителю. И ему самому. Требование мальчишки, однако, вернуло визира из мир горячих мечтаний в плоскость реальности. Орхан, если и был в монастыре, скрылся при приближении отряда; не помешает, конечно, показать щенку не успевших разбежаться монахов, но, скорее всего, османский принц уже вне досягаемости. Но зверя можно травить не только по горячему следу. Рано или поздно тот явится в свою нору, особенно, если у него там такой выводок, как у заложника, наплодившего детей и взявшего четыре жены в блаженном удалении от султанского гнева и воли. Наверняка зверь позаботился о том, чтоб переменить укрытие - но волей Аллаха, к нему, Заганос-паше, попался шакал, близость которого свидетельствует о владениях крупного хищника. Если мальчишка знает, куда шел Орхан, нет необходимости прочесывать город - есть близкая возможность поднести султану на серебряном блюде голову его дяди, последнего оставшегося претендента на трон Империи. ... Требование ромея заставило глаза советника вспыхнуть - но, подавив свою ярость, мужчина с усмешкой посмотрел на юную пару. Что ж, чтобы поймать зверя, нужно отследить его нору с дитенышами; но и чтоб управлять зверем, можно забрать что-то ему дорогое. Бежать по следу Орхана не было смысла, а лгал щенок или нет - сейчас он решит свою судьбу сам. - Берите их,- делая знак делели опустить саблю, распорядился лала султана. Серые глаза блеснули насмешкой, когда он проговорил, с жестокой ухмылкой, лучше всяких слов говорившей о грядущей судьбе юноши. - Доставьте их в мой дворец и хорошенько заприте. Если ты знаешь, куда пошел тот, чье имя ты называешь,- суеверие помешало Заганос-паше назвать принца. Вновь смерив взглядом сломанные, скрученные фигуры перед собой, он повернулся, делая знак подвести себе кохейлана. Вскочил верхом и, стукнув конский бок пяткой, через плечо бросил: - И, если благодаря тебе мы поймаем его... она будет жить.

Ксар: Едва Заганос-паша покинул конюшню в сопровождении воинов, Ксар опустил меч, подавив вздох облегчения. Одно дело рубить врагов, которые могут представлять опасность для твоей собственной жизни и уж тем более для жизни господина, а другое дело - снести голову беспомощному юнцу. Ксару была неприятна эта мысль. Конечно, он без колебаний выполнил бы приказ, и твёрдая рука его не дрогнула бы, но на сердце ещё долго лежал бы камень. А уж если мальчишка стал бы упрямиться и вынудил бы Заганос-пашу пытать Птичку... Ксар мотнул головой, не желая даже представлять эту ужасающую картину. Сердце его радостно забилось, когда появилась возможность расслабиться. От переизбытка чувств он отвесил Зое лёгонький подзатыльник и прошипел по-гречески, пока двое оставшихся янычар быстро связывали руки обоих ромеев за спиной: - Дура! Зачем убегать?! Жаль, конечно, что безрассудство юности заставило её броситься следом за... любимым - или кто уж там ей этот мальчишка. Вот сидела бы смирно и тихо в погребе, и не уводили бы её сейчас во дворец Заганос-паши, мальчишка тоже успел бы удрать, и всё было бы хорошо. В том числе для Ксара - досталась бы ему отличная рабыня. Хотя, тогда не удалось бы выяснить очень нужную для господина информацию. А это гораздо важнее каких-то там рабынь. Что ж, всё, что ни делается, всё к лучшему. Пока янычары связывали руки ромеев, Ксар оделся, влез в кольчугу и накинул обратно бахтерец. - Пошли! - сказал он, выходя из конюшни первым. Ни янычары, ни ромейские дети не увидели его быстрой, едва заметной улыбки. Эпизод завершён

полная версия страницы