Форум » Город » По зову сердца » Ответить
По зову сердца
Йоргос: 30 мая, около полудня
Ответов - 58, стр:
1 2 3 All
Йоргос: - Расскажу, - миролюбиво согласился ромей, едва собеседник раздумал выдирать волосы с его макушки, - но не раньше, чем буду уверен, что после рассказа меня не закуют в кандалы. Он посмотрел на мужчину, казалось без вызова, даже почтительно, но было в синих глазах что-то такое, что выдавало лихорадочную работу мысли - смесь сомнений, продумываемых сейчас вариантов ответа, беспокойство. Волнение захлестнуло Йоргоса, едва он подумал о Зое. Он помрачнел, нахмурился, гадая, успела ли девушка убежать, сумеет ли добраться до стены, во внутреннем туннеле которой можно найти вполне надежное убежище. - Кто может обещать мне жизнь и свободу? Вы? – он прищурился, прикидывая, можно ли полагаться на слово этого человека. Будь этот немолодой массивный мужчина лавочником, рыбаком, плотником – Йоргос легко бы поверил бы данному слову, но… перед ним был военный, человек который отдает приказы, но и в свою очередь, приказам подчиняется. А значит, его слова могут быть просто отменены приказом вышестоящего.
Ксар: Ксар нахмурился. Самому ему лично этот мальчишка не нужен. Ни живым, ни мёртвым. Конечно, хорошенько проучить его не помешало б. Но убивать за безрассудство любви? Немного кольнула ревность - точнее, чувство собственности. Какая такая любовь?! К моей добыче?! - Моя твоя мочь только обещать, что моя сделать твоя помощь в случае чего, - глухо проворчал Ксар. - Моя твоя лично не убивать и как раб твоя моя не надо. Он повернулся к мальчишке и скрестил на груди могучие лапы, насколько то позволял сделать доспех. - Ну! Теперь твоя говорить всё!
Йоргос: Веревки больно врезались в плечи, и это, да еще чувство беспомощности, которое ромей старательно маскировал, здорово нервировали, хотя сейчас, когда турок сказал, что Йоргос ему не нужен, в сердце парня затеплилась надежда благополучно выбраться из переплета. И вместе с тем возникло чувство сродни симпатии к этому человеку. Бродяга умел слушать и слышать, и в том числе то, что говорили ему чувства и ощущения, а потому отследив приязнь, ошарашено уставился на десятника, и недоверчиво уточнил, разделяя паузами слова: - Вы обещаете, - он выделил слово интонацией, - отпустить, или отпустите? Казалось он почти выторговал свободу, но как обычно разменной монетой Йоргоса были только слова да обещания. Но сколь не тяни время, рано или поздно придется что-то говорить. А вот что? Впрочем торг пока что шел не плохо, за обещанный рассказ он получил обещание свободы. Можно было попробовать попросить большего. - И девушке оставите волю тоже? Вопрос прозвучал осторожно и тихо, а в синих глазах полыхнула непрошенная нежность, накатывавшая на парня при мыслях о Зое, столь неуместная в этот момент.
Ксар: Щека Ксара едва заметно дёрнулась. Он блеснул глазами и рявкнул, сморщив переносицу, от чего на мгновение напомнил оскалившегося льва: - Хватит болтать! Не на базаре! Говорить сей час же! Он стиснул челюсти, раздувая ноздри от ярости. Да как этот босяк смеет с ним торговаться! Да ещё свободой этой маленькой вероломной мерзавки! Птичка, ха! змея самая настоящая! "Вот выловят её янычары - на цепь посажу!"
Йоргос: Медленно выдохнув, ромей повел плечами, словно прося десятника ослабить веревки, лукаво глянул на мужчину и улыбнулся, тепло, доверчиво. Глаза стали честные-пречестные, что, для тех, кто знал Йоргоса, свидетельствовало о том, что мешанина мыслей в его голове улеглась и парень придумал-таки, как действовать дальше. - Вы только пообещали помочь, - упрекнул он собеседника, не скрывая эмоциональной окраски голоса, - я пообещал рассказать. Кто первый выполнит свое обещание – останется в драках, ведь другому ничто не мешает изменить данному обещанию. Но вы умный человек, - беззастенчиво польстил он, не особенно преувеличивая. Причины такого мнения были уже озвучены, а верить в искренность пленника, или нет – дело турка. - Вот только … - Йоргос замялся, опустил взгляд аки смущенная непристойным комплиментом девица и закончил, - как умный человек, вы понимаете, что мы теперь не договоримся. Мелькнула у Йоргоса было мысль обнаглеть вконец и попросить османа перерезать веревку, но он благоразумно не стал ее озвучивать, лишь поерзал на соломе и, наконец, исхитрился сесть.
Ксар: Ксар и без того был взвинчен. Да ещё и потерял такую рабыню. Всё равно что вырастить яблоню и не сорвать ни одного яблочка. А по чьей вине? Вот этого мальчишки, который ещё имеет наглость торговаться и беззастенчиво заговаривает ему зубы. Да пусть благодарит своего божка этот неверный, что до сих пор жив! - Ах. не договориться?... - прорычал Ксар. С этими словами он одной рукой поднял пленника на ноги, второй размотал верёвку с его туловища, но... В следующее мгновение быстро прижал мальчишку грудью и животом к деревянному столбу, поддерживающему стропила, и ловко привязал той же верёвкой. После этого снял с гвоздика вожжи. - Моя думать, что твоя всё сказать... Для придания веса своим словам он хлёстко щёлкнул вожжами в воздухе.
Йоргос: Проворство крупных людей всегда, отчего-то удивляло бояска. Гибкий и верткий, он попытался выскользнуть угрем из рук турка, который, видимо, решил не полагаться больше на свои знания греческого, но не тут- то было. Скрученный, привязанный к столбу, лохматый и обиженный ромей процедил сквозь зубы сделанный вывод: - А я думаю, что вы хоть и умный, но вспыльчивый. Пророческий дар редко снисходил на Йоргоса, но в этот момент он очень ясно представлял, что его ожидает, особенно после щелчка в воздухе. И нет бы - помолчать, или попытаться вымолить пощады у османа. Вместо этого парень, сокрушенно вздохнул и сообщил: - Эх, вот была бы жива моя матушка, так рыдала бы от счастья. Мне не раз говорили, что для того чтобы выбить из меня дурь не хватает хорошей порки. Да откуда ей взяться то, - Йоргос картинно шмыгнул носом, - отца то тоже не было, чтобы пороть… а люди добрые все больше жалели да подкармливали. Паясничанье это было всего лишь попыткой задавить гадливо обреченное ожидание боли. Йоргос лгал сейчас, сочиняя на ходу – побоев и палками, и плетьми его шкура перенесла не мало, особенно в детстве, когда таскал он черешню из чужих садов, да бывал пойман.
Ксар: - Твоя лучше болтать дело! - рявкнул Ксар. Он мало что понял в потоке смутно-знакомых слов. Да и безудержная болтовня начинала утомлять его. Кроме того, чудилась плохо замаскированная издёвка. Этот щенок смеет насмехаться над ним! Играть в смелого героя! Посмотрим-посмотрим, как ты запоёшь через пару ударов, - хищно усмехнулся Ксар. Впрочем, для начала он решил не слишком зверствовать. Рванув рубаху на спине мальчишки, он без замаха ударил поперек выступающих ребер - не слишком сильно, но на светлой коже быстро налилось красное пятно. - Будет больнее, если твоя не прекращать балаган! - пообещал делели, поудобнее перехватывая вожжи. - Что твоя знать? Что твоя видеть?
Йоргос: Предупреждение не смутило Йоргоса – проще было принять неизбежное, чем унижаться до просьб о пощаде. Душу же грело понимание еще одного факта – раз за то время, пока он заговаривал зубы осману, подчиненные десятника не появились за дверью, волоча Зою, можно надеяться, что девчонке удалось ускользнуть. И все же стоило поумерить нрав и паясничать поменьше, ибо дразнить зверя хорошо, когда имеешь возможность убежать, а не когда стоишь привязанным к столбу. Ойкнув после первого удара, пришедшегося по ребрам, бродяга на всякий случай предупредил десятника: - Я ж орать буду. Громко. Ежели вам это не по нраву, рот завязывайте тоже. А вот засечете до смерти, вам же убыток, - добавил он с горьким вздохом, - ну да что там. От меня пользы все равно никакой.
Ксар: Мальчишка, похоже, либо не в себе, либо действительно смелый. Ксар одобрительно фыркнул. Раздражение и злость потихоньку улеглись. Остался лишь азарт - на сколько же тебя хватит, смельчак? Ксар не умел - да и не любил - причинять боль людям сколь-нибудь продолжительное время. Известный своим молниеносным рубящим ударом, разваливающим человека пополам, делели стремился покончить с врагом в кратчайшие сроки. Когда дело доходило до пыток, он был совершенно бесполезен. Но разве порка - это пытка? Да любой мальчишка за свою жизнь перенёс столько ударов и плетью, и ремнём, и прутиком, и вожжами, что и не сосчитаешь! Многие, конечно, не могут вытерпеть. Вот и проверим, выдержит ли мальчишка этот урок. И может статься, не потребуется даже посылать за дознавателем - и без пыток, от одной порки всё расскажет. - Не бояться. Моя уметь бить не до смерти, - сказал Ксар, ухмыляясь. И добавил: - А заорать - моя твоя откусит язык. С этими словами он отошёл на шаг и сразу же хлестнул. Потом ударил ещё раз, и ещё. На пятом ударе стало ясно, что в бахтерце и кольчуге наказание творить не очень удобно. Делели быстро и ловко расстегнул ремешки, приподнял бахтерец, снимая его через голову. Потом со звоном с его тела соскользнула кольчуга. Подумав, Ксар стащил и рубаху. Повёл плечами. Вот теперь - свобода и простор. Да и надоели доспехи уже хуже горькой редьки. Здоровенный магрибинец остался в одних штанах на ремне, сапогах и массивных наручах из толстой кожи с металлическими вставками. Теперь удары пошли чаще, замах был больше, вожжи жалили точно щупальца ядовитых медуз, захлёстывая бока ромея и иногда - бедра. За время, потраченное Ксаром на раздевание, тело мальчика успело отойти от первого шока, боль вернулась, и на неё наложилась новая, свежая, огненная, точно брызги кипятка. - Ну, твоя говорить будет или нет? - приостановившись, спросил Ксар, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Ему следовало остановиться вовсе и прислать к мальчишке того, кто сумеет вытянуть сведения способами более верными, чем простые побои. Но с каждым ударом Ксар понимал всё отчётливее - он хочет просто лично проучить маленького мерзавца. Пока этот «маленький мерзавец» ещё способен осознавать происходящее. Кто знает, что останется от него после пыток? Конечно, если придётся к ним прибегнуть. Ксар надеялся, что не придётся.
Йоргос: Зорал Йоргос едва услышав присвист вожжей, еще до того как кожу окатило болью первого удара. Если судить по воплям страдальца, то можно было вообразить, что десятник, запершись в конюшне с молоденьким греком, гнусно развлекается тем, что лоскуточками снимает с него кожу. Короткую передышку, Йоргос попытался использовать для дипломатического хода, предложив было: - Вы же все равно получите награду, если передадите мои сведения своему командиру, но я то не получу ничего, кроме исполосованной задницы… Однако, разошедшийся не на шутку осман, похоже, не был настроен на переговоры, так что вопли, ругань, мольбы к Святому Георгию призывающие, пронзить своей пикой, той самой, что на картинах, изображающих святого, целится в пасть змея, задницу десятника, доносились из конюшни на весь монастырский двор. К слову, как и прежде, вопил Йоргос раза в три сильнее чем того стоила заданная порка. Обычная детская хитрость – чем громче орешь – тем легче удары. Финальный вопрос десятника стал последней каплей, переполнившей чашу смирения бродяги. - Я же только и делаю, что говорю, - простонал он, и выдохнул зло, признаваясь, наконец, - врал я. Что я мог видеть? И криво, вымученно улыбнулся, повторив: - Врал, чтоб вам не до Зои было. Кожа горела и зудела. Полосы, оставленные вожжами припухли. Кое-где вдоль багровеющих линий выступила капельками кровь, и сейчас, прислушиваясь к своему состоянию, ромей прикидывал, сколько еще выдержит такой щадящей порки? Испытание не столько мучительное, сколько изнуряющее в своей умеренной болезненности. Сделай десятник это наказание прилюдным, оно было в десять крат более обидным и унизительным.
Ксар: Что ж, хоть какое-то признание удалось выжать из мальчишки. Как Ксар и рассчитывал, потребовалась самая лёгкая боль. Но всё же делели разочарованно вздохнул. Никакого толку с этого бродяги. Пожалуй, верится, что он на самом деле ничего не видел. Небось, отсиделся где-нибудь как крыса. Но "крысе" хватило смелости и благородства пожертвовать своей свободой ради свободы другого человека. И всё же Ксар не считал своего времени потраченным зря. По крайней мере, мальчишка поплатился за дерзость. Снова кольнула уязвлённая гордость и проснулась ревность. Зоя до сих пор не поймана! И виной тому - этот проклятый юнец! И тогда Ксар решил, что за дерзость мальчишка поплатился, пожалуй, не достаточно. Он обмотал шею пленника вожжами и ощутимо сдавил. Теперь намерения магрибинца стали яснее горного хрусталя. Особенно после того, как он сгрёб волосы ромея в горсть, запрокинул его голову чуть назад и вбок, и больно впился зубами в его кожу, словно собирался всё-таки исполнить свою угрозу относительно откушенного языка. Потом рука его отпустила волосы парнишки и опустилась к ремню. Боль души страшнее боли тела. После всего этого ромей будет просто морально уничтожен, как надеялся Ксар. А довершит всё пытка. И, по возможности, милосердная смерть, как только крысёныш расскажет всё, что стало ему известно. Ксар пообещал не убивать лично. И не убьёт.
Йоргос: Рано или поздно истязание это должно было прекратиться. А после Йоргосу виделись два пути развития ситуации: позабавившись с вожжами, осман прикажет связать его, да отправит туда, куда турки сгоняли пленников, обреченных на рабство, или же отдаст янычарам, приказав засечь до смерти и прилюдно – в назидание особенно ретивым византийцам, коли таковые были среди тех, кто оказался в монастыре. У каждого человека есть своя мера гордости. Так что побои Йоргос вполне мог пережить и даже не терять присутствия духа, несмотря на боль и оскорбительность своего положения – у Персов, говаривали, в былые времена и вельмож наказывали плетьми, да мало того – те еще должны были благодарить шаха за оказанную милость. Другое дело насилие. Слишком хорошо ромей был знаком с той стороной жизни, где властвует похоть, чтобы наивно верить в случайность ласкового прикосновения широкой ладони к своей спине. Касание это только растревожило сильнее и без того пылающие рубцы, и Йоргос поморщился, шипя и стиснув зубы, но не успел даже выдохнуть, как горло опасно сдавила двумя кожаными лентами петля из вожжей, а миг спустя, чужое дыхание ожгло губы, и короткий предупреждающий укус возвестил, что забавы могут принять совсем иной оборот. Сейчас же, едва получив возможность говорить, Ромей, не сводя с турка ненавидящего взгляда, прошептал. - Все, что тебе осталось – брать силой и утешаться своей маленькой властью, ведь никто не пожелает такого старика.
Заганос-паша: ... Если исходить из теории вероятности, открытой лишь много веков спустя одним неверным, то жизненный путь дерзкого мальчишки должен был бы закончиться очень скоро на одной из мостовых, куда его искалеченное и окровавленное тело выбросили бы под ноги похоронной команде - и то лишь в том случае, если бы солдатам пришла охота давать себе труд и тащить наружу полумертвое тело. Еще более вероятно, что его бросили бы еще живого, прямо здесь, на конюшне, предварительно вдосталь наиздевавшись - ведь звериная похоть одного побуждает цепную реакцию у других. Но так, должно быть, встали звезды, что насильник и жертва не успели еще выполнить свои роли в этом страшном спектакле, как во дворе раздался шум, ворота конюшни, запертые на крюк, содрогнулись от ритмичных ударов - и, сорванные с петель, повисли, подобно страницам из подготовленной к сожжению книги. За ними, в окружении доброй дюжины янычар, восседал на тонконогом кохлани всадник в алом кафтане. Когда перестала осыпаться грязь, сшибленная со створов усилиями выламывавших двери воинов, он пустил коня боком и, лишь немного нагнув голову в белоснежной парадной чалме, въехал на место боевых действий; янычары и стремительно собиравшиеся со всех сторон телохранители следовали за ним полукольцом, и их вид не предвещал ничего хорошего. ... Заганос Мехмет паша возвращался из султанской ставки в дурном настроении. Хитрец Халиль, под ногами которого после штурма горела земля, в последней попытке завоевать вновь доверие Мехмета - попытке безнадежной, ибо молодой султан не умел прощать и не терпел ограничений для своих властолюбивых планов - уговорил нынешнего владыку Второго Рима принять дары, причитающиеся полководцу. От подобного проявления власти и восторга своей непобедимой армии двадцатидвухлетний Завоеватель, в иные минуты напоминавший Заганос-паше мальчишку, которого вчера обрезали под радостные крики отца и дядьев, отказаться просто не мог. Честолюбие было воистину Ахиллесовой пятою правителя, оно затмевало даже его неудержимое влечение к особям обоего пола; как подозревал его лала, тоже имевшее больше корней в желании обладать самыми лучшими женщинами и самыми красивыми мальчиками, распространить свою власть на абсолютно всех своих поданных. Заганос-паша и сам подумывал устроить некое подобие такого "верноподданического спектакля" - но осуществлению его планов помешало то, что его ставка находилась теперь на максимальном удалении от места расположения шатра султана - чем очередной выходец из семейства Чандарлы не преминул воспользоваться к своей пользе. Это следовало исправить в самое ближайшее время. Поэтому теперь, возвращаясь в Галату через завоеванный город, янычар-ага не скупился на окрики и удары плети. Ярость, вспыхнувшая в нем от понимания собственного проигрыша, красными полосами вздувалась на руках и лицах новообращенных рабов, под присмотром патрулей расчищавших заваленные трупами улицы. В одном месте на его пути встретился отряд пленных турок, вместе с женами и детьми решивших отдаться на волю Аллаха; когда последний из мужчин, корчась, упал, пронзенный почти десятком кинжалов, но еще живой, начальник "нового войска", едва повернув голову, велел вспороть живот его беременной жене и, "для наученья изменников" насадить на пику и выставить у ворот города отпрыска "змеиного рода, посмевшего жалить руку посланца Аллаха". Стража визира, безмолвная, грозная, видевшая в своем господине едва ли не голос и волю небес, безропотно повиновалась. Дальнейший путь Заганос-паши пролегал мимо монастыря Пантократор - и совершенно неожиданно для участников произошедшего, дал неожиданное ответвление на монастырскую конюшню. ... Темными, полными еще не улегшейся, но уже холодной ярости глазами оглядев происходящее, он демонстративно поморщился. - Тебя послали обращать монахов в рабов, а не в любовниц,- казалось, слова, сказанные на чистейшем греческом, отскакивают от его зубов и рикошетят по стенам конюшни. Рука предводителя янычар легла на плеть, вместе с единственным кинжалом составлявшую все его оружие. Это демонстративное пренебрежение собственной безопасностью было одним из способов подчеркнуть покорность завоеванного города. Перекинув и поджав ногу, второй визир устроился боком на спине своего скакуна, как если бы находился сейчас в своей ставке, на трибунале военного суда. Было очевидно, что, если попавшийся под руку делели не найдет какого-то оправдания, вместо (или рядом) с телом греческого мальчишки под ноги прохожим может быть выброшено и его тело.
Ксар: Укор в старости ощутимо кольнул Ксара. Ему самому частенько приходили подобные мысли в седеющую голову, а мальчишка будто прочитал их. Надо было и вправду откусить его ядовитый язык! С глухим рычанием Ксар снова чуть придушил его вожжами, чтобы у проклятого ромея все мысли собрались бы вокруг каждого отвоёванного глотка воздуха, после чего взялся за ремень, вознамерившись показать, на что способен "старик"... Но тут вдруг двери конюшни содрогнулись и после нескольких ударов распахнулись - ржавый крюк не выдержал, да и петли тоже. Ксар едва успел отскочить от пленника и поправить штаны, чтобы хоть немного пристойнее выглядеть, как почти сразу же предстал взору своего начальника, въехавшего в конюшню при полном параде в окружении янычар. Этот человек был властен над жизнями каждого человека в городе и был волен вершить судьбы, и его стоило бояться каждому благоразумному человеку. Но Ксар всегда испытывал перед Заганос-пашой трепет несколько иного рода, о чём вряд ли кто мог догадаться, и страха почти не было. Того страха, который должно испытывать, стоя под грозным взглядом этого жестокого, а сейчас ещё и чем-то явно раздражённого человека. Поспешно опустив глаза, Ксар почтительно склонил голову и произнёс твёрдым тоном на османском языке: - Он не монах, господин мой. Просто крысёныш, который спрятался на территории монастыря. Он сказал, что обладает какими-то сведениями, но больше ничего не сказал. Я попытался выбить из него всё, что он знает.
Йоргос: Грохот вышибаемой двери, заставил ромея собраться, замереть безвольно в ожидании развития событий, ибо предпринять что-либо к изменению ситуации он не мог. В целом парень выглядел куда более измученным, чем был на самом деле, и не собирался изменять проверенной не раз и не два тактике. Палач, удовлетворяется видом страдающей жертвы и успокаивается, жертва же отделывается страданиями меньшими, чем, если бы упорствовала в горделивом героическом молчании во время экзекуции. Но ощущения все равно были не из приятных: тонкая веревка больно врезалась в кожу, саднили и горели рубцы от вожжей, щедро украшавшие спину приникшего к столбу грека. А на чумазой, обращенной в сторону, въехавшего в конюшню османа, выделялись василькового цвета глаза, с живым интересом задержавшиеся на горделиво-надменном лице паши, прежде чем скользнуть по изгибу лошадиной шеи, и прикинув цену сбруи, возвратиться к человеку, оценивая по одежде и манере держаться его положение. Выводы были неутешительными. Особенно после того, как зазвенели слова незнакомца, сплелись странным узором речь двух народов. Отчего-то особенно дико было то, что осман говорил на том же языке, что и Йоргос, говорил чисто и четко. Ромей вовремя, как ему показалось, опустил голову, продолжая сквозь пряди длинной челки наблюдать за происходящим.
Заганос-паша: - Что он может знать?- желание наказать провинившегося вкупе с желанием подарить мальчишке ложную надежду на спасение заставило первого военачальника Мехмета Фатиха недоуменно вскинуть бровь. К тому же он хорошо знал, что, если пустить по следу не одну, а двух гончих, каждая из них будет бежать куда быстрее, соревнуясь за добычу с соперницей.- Что важного может увидеть крыса из подвала - дохлую кошку? Насмешки, слетавшие с его языка, не были следствием желания просто унизить пленника, насладиться, как его делели, беспомощным состоянием лежащего перед собой ниц человека. Жестокость, с которой предводитель янычар обрушивался на все, противящееся султанской воле, была сродни кнуту, которым укротитель принуждает к покорности самого свирепого из своих львов, чтоб остальные не бросились на него и не разорвали на части. Стоящий перед ним юноша мог обладать красотой Юсуфа и достоинствами Рустема, но если он не желал склонить головы перед одним из султанских людей, он оскорблял эти величие трона османов - а этого Заганос-паша, выносивший и вскормивший в своем сердце его нынешнее величие, допустить не мог. Кроме того, всегда оставалась возможность, что случайному человеку стало известно что-то действительно важное. Парадокс войны в том, что важные особы, важно вышагивающие в иные времена в сопровождении свиты, словно павлины, при наступленьи опасности отбрасывают свой пышный хвост, превращаясь в неприметных цесарок. Общество равных кажется им слишком опасным, и потому они стремятся укрыться среди босяков, которым вчера погнушались бы дать и истертую монету. Император Константин Драгаш, возможно, не стал бы бежать по собственной воле. Но турки со стен видели, как с поля боя с большой поспешностью выносили раненого, окруженного большой охраной. Кто знает, быть может, и крысы, идущие по хлебным крошкам, могли принести сегодня удачу османскому знамени. Мальчишка, однако, не был похож на того, кто заговорит просто так. Какие бы личные цели не преследовать телохранитель, следы побоев на теле грека говорили о том, что его привели в сарай не только для того, чтоб послужить удовлетворенью похоти забывшегося турка. Следовало поощрить его разговорчивость - и по мановенью руки, уже по-праздничному сверкавшей перстнями, но все еще скованной латным налокотником, двое янычар втащили в сарай упирающуюся девушку. ................................................ ... Вывернув на площадь, отряд Заганос-паши очутился перед воротами монастыря Пантократор, в котором сейчас уже должны были обосноваться посланные вперед люди. Еще до захвата города султан высочайшей милостью повелевший сохранить христианам некоторые из особо чтимых святынь, разрешил янычарам обосноваться в центре будущей столицы, в помещении, которое, по мнению второго визира, более всего подходило для таких целей. Каково же было общее удивление, когда они увидели спешащую к воротам поруганной обители девицу, судя по виду, решившую в одиночку передушить своими косами всю османскую армию. Думается мне, что сейчас ход Зои.
Зоя: Всадник в богатых одеждах и сопровождающая его свита появились на пути Зои непредвиденным препятствием. Она-то рассчитывала огорошить стражу у ворот наглым требованием немедля проводить ее к господину Сабиту аль Таиру ибн Ксару - не факт, что она в точности воспроизвела бы громкое имя декарха, но вряд ли случайная девица знала бы его вообще. По замыслу Зои, стражники, обалдев от такой дерзости, должны были немедленно ухватить ее за шиворот и потащить к своему начальнику. Было бы вообще славно, если бы среди них оказались те, кто наблюдал за давешним представлением с птичкой... И вот этот варвар-патрикий со своими присными портит весь ее замечательный план! Прошмыгнуть мимо вряд ли удастся, прятаться уже поздно, бежать - бессмысленно. И Зоя сделала то, чего от нее никто ожидать не мог - в два прыжка она оказалась рядом с всадником, ухватилась за стремя, прижимаясь щекой к запыленному сафьяновому сапожку: - Милости, господин! Умоляю о милости! - голосок ее дрожал и срывался вполне естественно, только вряд ли кто-то мог вообразить, что виной тому не страх, а злость. Не удалось пробиться к Ксару из-за этого надменного идола? Ладно, пусть тогда исправит дело и сам отведет ее, куда надо.
Заганос-паша: Турок резко осадил коня, но не потому что испугался или не ожидал подобного: в любом взятом городе найдется с десяток наивных девиц, уверенных, что за такое сокровище, как их поруганная невинность, завоеватели обязаны предоставить ей, как минимум, домик с видом на море и мужа, желательно не из тех, кто сегодня опробовал этот незрелый плод - один или в очередь с другими. Поднявшееся на дыбы животное, колотившее воздух передними копытами, призвано было напомнить дерзкой ромейке, что она теперь - такая же рабыня среди сотен и тысяч других, как и те, кого еще вчера вечером, связанными, согнали к кострам за городской чертой. Вид рассекающих воздух над головой стальных подков способен был привести в чувство даже самых отчаянных - и когда копыта кохлани снова касались земли, даже самые пронзительные голоса начинали звучать глуше и тише. Приблизиться к себе дерзкой девчонке визир позволил лишь по одной причине: жалоба означала чью-то провинность, а провинность давала возможность покарать так сурово, как этого требовала его не улегшаяся еще ярость и положение а городе, еще до конца не желавшем покориться своим новым хозяевам. ... Выбив искру из каменной мостовой, животное опустилось на все четыре копыта. Мехмет-паша оглянулся, жестом подзывая одного из телохранителей - "переводчика", к услугам которого он прибегал, когда хотел подчеркнуть разделяющее их с просителем расстояние. - Узнай, что нужно этой женщине!
Зоя: Когда жеребец взвился на дыбы, Зоя всем весом повисла на ноге сановного турка. Не сказать, чтобы это помогло ей удержать равновесие, но, по меньше мере, позволило не оказаться под копытами. Если бы проклятая тварь простояла "свечкой" еще на три вздоха дольше, возможно, стремя бы оборвалось, и миру явилась бы босая ступня турка, ибо сапог вместе с девушкой благополучно свалились бы на мостовую. На счастье Зои, лошадиного темперамента хватило ненадолго, и вскоре подковы брякнули о булыжники, а она все продолжала судорожно цепляться за свою живую опору. - Я прошу милости для моего брата! - умоляюще выдохнула она. Даже запрокинув голову, девушка не могла бы заглянуть в лицо всадника, поэтому предпочла обращаться непосредственно к его алым шароварам у себя перед носом. - Спасите моего брата, господин! Зоя не поняла, что сказал турок, но он явно был раздражен тем, что его торжественный выезд испортила какая-то оборванка.
полная версия страницы