Форум » Город » Что в имени тебе моем? - Галата, 30 мая » Ответить
Что в имени тебе моем? - Галата, 30 мая
Истамбул: Место: Галата - генуэзский квартал Константинополя Время: после полудня (время уточняется, ориентировочно - начало около двух часов пополудни) Для Касара - продолжение отыгрыша "По зову сердца", для Заганос-паши - следующий после "Vae victis"
Ответов - 39, стр:
1 2 All
Истамбул: ... Когда отряд мечников, конвоировавший пленных, поравнялся с площадью перед Галатской башней, стало очевидно, что немедленное решение судьбы пленных придется отложить. Кара-кулаг, посланный Мехмет-пашой, передал Сабиту бен Таира распоряжение - дожидаться дальнейшего следствия во дворце подесты, куда янычар-ага предполагал возвратиться, окончив почетную обязанность вместе со всеми выслушивать чтение султанского приказа. Среди недоброжелателей нового фаворита ходили насмешливые слухи о том, что он сам же и продиктовал текст послания, и честолюбивый воспитанник лишь скрепил его своей тугрой - но, Аллах свидетель, Заганос-паша не был настолько глуп, чтоб откровенно навязывать молодому Фатиху свою волю. Именно в этом и заключалась ошибка его предшественника, Джадарли Халиля, полагавшегося на поддержку рода и его многочисленных сторонников, и именно этого человек, стремившийся стать Великим визирем, никогда себе не позволял - во всяком случае, явно. Но для того, чтобы стяжать столь желаемый титул, нужны были две вещи: освободить его и доказать, что новый советник обладает достаточным проворством и ловкостью, чтобы, предвосхищая намерение султана, обезвредить его врагов в городе раньше, чем они окажутся в безопасности. Мальчик-босяк, неожиданно принесший известие о местонахождении принца Орхана, был только первой ступенью; и совершенно неожиданно судьба решила подарить водителю нового войска еще один шанс. И так уж снова сложилось, что своим орудием она опять выбрала Сабита из Эль-Ксара.
Ксар: Всю дорогу Ксар не проронил ни слова, молча шагая сбоку от конвоируемых ромеев, чуть позади. Янычары то и дело подталкивали их в спины или плечи. Но вот, наконец, они и прибыли на место. Дворец подесты поражал воображение, хотя за годы странствий и военной службы Ксару довелось повидать и более удивительные вещи. Казалось, здание блистает на солнце, словно инкрустированная костью драгоценная шкатулка. Впрочем, любоваться было некогда. Пройдя через прохладный обширный холл, из ниш которого за людьми молча наблюдали безучастные статуи (верней, наблюдали бы, если бы воины ислама, движимые религиозным чувством, не посносили головы запретным изображениям), по длинным коридорам и менее представительным помещениям, янычары, делели и двое пленников оказались, наконец, в отдалённом крыле здания, где располагалась темница. Ксар проследил, как закрывали дверь. Успел бросить перед этим взгляд на Зою. И успел побороть короткий укол ревности. Оставлять девчонку наедине с её возлюбленным - не слишком ли опрометчиво? Наверняка они решат, что настали последние их дни, и того гляди кинутся проводить оставшееся время в объятиях друг друга. Нет, пожалуй, вряд ли. Не о том наверняка будут они думать! Но всё же тонкая иголочка ревности кольнула магрибинца куда-то под сердце. Как только за пленниками закрылась тяжёлая дверь, Ксар с чувством выполненного долга поспешил обратно. День уже разогрелся, и майское солнце вовсю палило с ярко-синих небес. Ксар спрятался в тень одной из арок внутреннего дворика, снял шлем и, расслабленно прислонившись плечом к колонне, принялся тихонько насвистывать полузабытую песенку его далёкой родины. Чудесный свежий день. Как будто и нет никакой войны, как будто и не пахнет на далёких отсюда улицах кровью и гарью.
Истамбул: ... Человек, появившийся в узком прямоугольнике света, озарявшем внутренний двор, был почти тут же остановлен здоровенным янычаром, который, сурово нахмурившись, перегородил незнакомцу путь, лишая возможности сделать хоть шаг. Рядом с парочкой тотчас остановилось еще двое, потом еще - никто из них не стоял в карауле и не был назначен в особый патруль, но посчитал своим долгом выяснить, не угрожает ли опасность жизни их командира. Сам вид этих статных, суровых людей, на руках которых еще не пропали буроватые пятна, и от одежды которых струился аромат пота, крови и страха, охрипшие голоса которых звучали чуть громче из-за того, что их слух все еще терзал последний вопль истребляемых жертв - один этот вид мог привести в трепет случайного человека или пришедшего просителя. Но незнакомец, как видно, был не робкого десятка - да и по виду не был похож на грека или латинца, явившегося искать милости - так что, удовлетворившись результатом расспросов, бесхитростные дети войны расступились, давая возможность пришедшему продолжать путь. Кто-то из них, оглянувшись, указал искателю на Ксара. ... Подойдя к расслабленно придремавшему - как казалось на первый взгляд - делели, посетитель остановился, ожидая, пока на него обратят внимание. Скорее всего это был хорошо разжившийся на грабеже башибузук или тот тип "вояки", который в атаке движим исключительно жаждой наживы и вместо Архангела Джабраила видит перед собой штуки шелка и сорванные с шеи жертв золотые украшения. Яркая чалма, скрученная, вероятно, из ризы плененного священника, и подвешенные прямо на груди куски драгоценного оклада яснее ясного говорили о том, что дело свое он знал хорошо, и привычки доверять товарищам не имел.
Ксар: Ксар приподнял бровь, обратив внимание на чужака. Потом уголок губ делели чуть скривился в лёгкой гримасе презрения. - Кто такой, что здесь ищешь? - буркнул Ксар, оттолкнувшись плечом от колонны, но не сделав к незнакомцу и шага. Ему надо - вот пусть сам и пошевеливается.
Истамбул: Говорят, наглость - второе счастье. Человек, по виду которого было ясно, что у него достало наглости ворваться в дом чужого бога, если и побаивался чего на этом свете, то давно об этом забыл - а потому его молчание было вызвано не трепетом перед грозным видом стоящего пере ним делели, сколько нежеланием рассказать тому слишком многое. И все же, раскинув, что прогадать на молчании можно куда больше, чем выгадать, незнакомец заговорил, подняв голову. - Мое имя - Ибрагим аль-Туни,- резкий, надсаженный голос тем не менее звучал так, словно его обладатель произносил, как минимум, полный титул султана, который отныне пополнился еще несколькими громкими сочетаниями. Но за этим гордым объявлением последовало молчание, во время которого башибузук, казалось, вновь принялся прикидывать, стоит или же нет посвящать посторонние уши в свою тайну. - Мой отряд вчера был в городе возле храма, что великий султан приказал оставить для людей книги*... Там был отряд румов, которых их басилевс поставил охранять, говорят, могилы своих предков. Они сопротивлялись, как звери; клянусь бородой пророка, даже на стенах не было людей, сходных с ними по ярости и сопротивлению! Там мы потеряли до половины своих людей! Верно ли, что султан велел сводить к нему всех визиров румийцев?- внезапно без предупреждения спросил он, видимо, устав от подробной преамбулы, которая, видимо, должна была произвести на собеседника серьезное впечатление, и подчеркнуть важность его дела. * храм Св. Апостолов.
Ксар: Ксар нахмурился, поджав губы. Осторожно кивнул и поманил Ибрагима к себе пальцем. Как только они оказались на расстоянии, достаточно близком, Ксар прошипел: - Говори толком, что у тебя за дело и о ком ты говоришь! Янычары напряженно приглядывались к незнакомцу, оставшись позади него в паре шагов, но пока не выказывали никаких агрессивных намерений. Ксар посмотрел в самые глаза башибузука и чуть прищурился, всем своим видом дав понять, что шутить и растекаться мысью по древу не намерен.
Истамбул: Ибрагим аль-Туни тоже был не робкого десятка. Отсутствие интереса, если не сказать пренебрежение, выраженное делели к его военным подвигам, шло настолько вразрез с тем, к чему он привык, с караманских войн таскаясь по горным дорогам позади войск Мехемета, что пришедший чуть было не плюнул с негодованием под ноги незнакомцу, который даже не удосужился в ответ назвать свое имя. Ядовито прищурившись, он придал себе сколь мог надменный вид и процедил, не спуская с собеседника тяжелого взгляда: - Как видно, почтенный, ты так же торопился в сражении, что слава гналась за тобой да не успела. Я хочу говорить не с безродным бродягой, а с мужем, который даст ответ на мой вопрос. Если у тебя нет ни имени, ни языка, я пойду дальше своею дорогой - но смотри, как бы тебе потом не пришлось кусать свои локти, когда фалакаджи* привяжет тебя за пятки к шесту и нанесет свой первый удар! * фалакаджи - офицер, в обязанности которого входило наказание фалакой - порка палкой (в Труции, среди янычар) или розгой (в Персии). Наказание это носило характер публичного, ритуализированного действия и заключалось в привязывании провинившегося за ноги к шесту (фалаке), скручивания веревки вокруг щиколоток, и собственно порки.
Ксар: Ксар сжал челюсти, потихоньку чувствуя поднимающуюся в душе ярость от неслыханной наглости этого Ибрагима или как его там. Какой-то мародёр смеет разговаривать с телохранителем Заганос-паши в подобном тоне! Ксар развернулся к башибузуку всем корпусом, слегка повёл плечами, от чего пластинки бахтерца слегка скрипнули, медленно положил руку на навершие рукояти своего килиджа таким жестом, будто бы всего лишь поправил его, и произнёс очень спокойным, даже чуть пренебрежительным тоном: - Вот ведь как верно придумали название для таких, как ты. Только "больной головою" может дёргать тигра за усы в его же логове - раскрывать рот на делели Заганос-паши. Тебе сказано, говори, что хотел, и убирайся подобру-поздорову, пока я добрый! Что ты там сказал насчёт визиров румийцев? М? Янычары не могли слышать негромких слов телохранителя янычар-ага, но заметили его жест и напряглись. Ксар смотрел в глаза Ибрагиму аль-Туни почти спокойно. Конечно, не вежливо не называть своего имени в ответ представившемуся человеку. Ксар просто слегка задумался. Но теперь, после столь наглых речей он даже прозвища своего не назовёт этому псу.
Истамбул: Неизвестно, чего пытался достичь заносчивый делели такими речами; какой бы трепет ни вызывало среди башибузуков имя султана и его теперешней правой руки, даже этого страха порой было недостаточно, чтоб принудить к покорству этих бесшабашных и неуправляемых детей османской империи. В глазах иррегулярной пехоты, набиравшейся с бору по сосенке, и дравшихся только за право вдосталь усладить свою душу грабежом и насилием, собратья по оружию, сражавшиеся под командованием пашей, под развернутыми знаменами, были привилегированной, а оттого лишь более ненавидимой частью войска - что уж говорить о телохранителях, все дело которых было стоять вдалеке от опасности и войны, на цветущем холме, окружая своих разряженных генералов. Именно на плечах башибузуков ворвались в город увенчанные лаврами и возвеличенные в фирманах анатолийцы, после того как день за днем, под ураганным обстрелом и проливающимся со стен огнем вольные братья сражались и умирали, щедро поя чужую землю своей кровью. И после этого еще выслушивать от разряженного хлыща такие наглые речи! Ибрагим аль-Туни был осторожным человеком. Осторожным и предусмотрительным - настолько, что даже когда по приказу султана янычарские войска обезоружили башибузуков, ему удалось сохранить при себе пару длинных ножей. И кто бы знал, как чесались сейчас его руки, чтоб не воткнуть отполированное чужой бренной плотью лезвие под ребро наступающему на него гиганту. Но вместо этого он молча повернулся и пошел прочь.
Ксар: Ксар нахмурился. И слегка заволновался. Делели, разумеется, был в курсе того, что всех пленных визиров румийцев надлежало доставлять султану по его приказу. Наверняка мародёр располагает какими-то весьма важными сведениями, напрямую связанными с этим приказом. А сведения эти могут быть весьма полезны Заганос-паше. Не стоит вот так упускать их, совсем не стоит! - Эй, а ну стой! - сурово прикрикнул Ксар, шагнув следом за Ибрагимом аль-Туни. потом глянул на янычар, всё ещё стоявших неподалёку: - Задержите его!
Истамбул: Разумеется, баше*, расположившиеся во дворе и ранее уже проявившие интерес к незнакомцу, не подчинялись напрямую телохранителям янычар-ага. Но, как уже известно читателю, частенько случалось так, что делели вместе с помощниками паши возглавляли какие-то операции, в которых тот не мог или не считал нужным принимать участие. Поэтому сейчас несколько бритоголовых воинов двинулось наперерез башибузуку, не особенно скрывая намерение в случае необходимости прибегнуть к грубой силе. Еще человек пятнадцать, расположившиеся в тесном дворике и приводившие в порядок оружие и амуницию после боев, явно подумывали, не присоединиться ли к товарищам. Однако, Ибрагимом аль-Туни не держал в своих планах оказывать вооруженное сопротивление, в итоге которого он оказался бы на мостовой с распоротым брюхом. Все, что ему было нужно - внимание высоких господ, и его он добился-таки, пусть и с некоторым риском, но тем более верно,- ведь теперь этот визит уже никак не удастся скрыть от внимательного ока царского советника. Дождавшись, пока янычары приблизятся к нему на расстоянье достаточное, чтоб быть услышанным, не напрягая глотку, он произнес четко и ясно, повернув голову к здоровяку, имени которого так и не услышал: - У меня есть пленник. Рум, возглавлявший отряд возле одной из церквей. Султан велел доставлять всех знатных румов к нему, а этот - подчеркнуто-яростный взгляд в сторону Ксара - не хочет даже выслушать, с чем я пришел. Если среди вас есть тот, кто проводит меня к главному начальнику, будет со мной в доле. Шестую часть выкупа,- хитро усмехнулся он, полагая, что подобная мзда должна соблазнить даже самого стойкого к подкупу человека. * баше - буквально "рядовой", "звание янычара".
Ксар: - Вот так сразу бы и сказал, а то ломался полчаса, как юная пэри, - усмехнулся Ксар, чуть кривя губы. - Проводить к "главному начальнику" из всех присутствующих могу только я. Но сперва ты покажешь своего пленника. А сделки будешь предлагать на базаре, где тебе самое место. Ксара порядком раздражал этот человек. Он вообще не любил башибузуков, хотя и понимал, что они внесли немалый вклад в дело победы Империи. Но очень уж они хм... плохо себя ведут. Даже очень хорошего охотничьего пса, не слишком покладистого нравом, иногда следует бить, чтобы не забывал поджимать хвост перед хозяином. Конечно, очень не хочется сейчас мараться об этого торгаша, посмевшего хотя бы предположить, что воины паши могут быть падкими на деньги так же, как и солдаты иррегулярной пехоты, и такими же продажными и корыстными. По крайней мере, пока он не показал своего знатного пленника. А там будет видно, как с ним поступить.
Истамбул: Произойди этот разговор хотя бы за воротами дома, служившего ныне обиталищем янычар-ага - не миновать бы драки. Офицер - а телохранитель, подчиненный лично паше, вполне мог сойти за десятника - затеявший драку, велением султана мог быть подвергнут куда более жестокому наказанию, чем бездомный бродяга, служащий в победоносных войсках ровно до того мига, пока ему не покажется, что пора и честь знать. Правду говорят, за что мюселик ответит шкурой, ага - головой. Но сейчас было не время испытывать терпение делели. Пусть себе радуется благородству, которое с ним до первого хозяйского сапога; "рабы султана" и своих рабов держат в горсти. Сейчас важно получить с него деньги - или, учитывая, что воюют подобные ему люди за воображаемую "честь", не сами деньги, а доступ к тому, кто эти самые деньги захочет за пленника выплатить. Поэтому Ибрагим аль-Туни не стал пререкаться с верзилой, прямо таки распухшим от сознания собственного торжества, а молча направился к выходу со двора, и, далее, через сквозной вестибюль, от которого вела в верхние покои устланная на удивление целым ковром лестница, через центральные двери очутился прямо на площади. Там его глаза, зоркие, словно у чайки, видящей рыбу средь толщи воды, и приученной различать добычу и в бурном море, без труда нашли фигуру ромея, связанного по рукам и ногам и охраняемого двумя неописуемого вида башибузуками. Если бы в тот момент композиция попалась на глаза какому-нибудь гяуру, что малюет на драном холсте недозволенные Аллахом изображения людей и зверей, европейцы получили бы возможность ужаснуться зверствам османов гораздо раньше. Тем не менее, на полоненом ромее сохранились и драгоценные доспехи, и даже часть знаков, свидетельствующих о высоком положении - видимо, рассчитывая произвести впечатление на "покупателей", хозяева живого товара еще и прибавили ему ценности, сочтя, что драгоценности и украшения вернутся им в обязательном порядке. От себя же они прибавили еще несколько багровых кровоподтеков, украшавших лицо и тело ромея, и говоривших о нелегкой судьбе, которую добрым султанским подданным пришлось преодолеть для удовлетворения его прихоти. Быстрым шагом третий башибузук подошел к своей жертве и толкнув ее кончиком ноги, обутой в не по размеру маленькую, треснувшую на боку и на большом пальце туфлю, процедил сквозь зубы: - Вот он... неверный.
Ксар: Ксар понятия не имел, кто перед ним. Ему порой вообще казалось, что все неверные на одно лицо. На миг мелькнуло подозрение, что хитрые мародёры могли нарядить в дорогие доспехи какого-нибудь простого человека, чтобы продать его подороже. Но что-то в сухом, морщинистом лице ромея, в его серо-зелёных глазах, говорило о том, что это не простой рядовой или, того краше, мирный житель. Нет, Ксар мог отличить "породу". Непочтительное обращение пусть с неверным, но всё же благородным человеком со стороны какого-то мародёра заставило делели едва заметно скривиться и сморщить переносицу. Отодвинув Ибрагима со своего пути, Ксар встал напротив пленника и задал вопрос на ломаном греческом спокойным тоном без тени каких бы то ни было эмоций: - Кто твоя есть?
Георгий Сфрандзи: 29 мая турки штурмовали Константинополь… Только что, обнаружив дом опустевшим, Георгий Сфрандзи спешил к своему императору, коря себя и призывая Господа обрушить на его собственную голову страдания, но смилостивиться и уберечь жену и детей от несчастий и даровать им лучше смерть легкую, чем жизнь в боли и унижении. Великий логофет еще не знал, где найдет Константина, но дурное предчувствие не покидало его. У Храма он встретил две декархии, чьи деканы, сговорившись, позорно бежали, надеясь на милость турков, оставив свои отряды в смятении. От них Сфрандзи узнал, что Драгаш возглавил оборону у рухнувших стен близ ворот св. Романа и собрался их повести туда же, когда несмелый голос одного из воинов поведал о том, что император лично приказал им остаться возле усыпальницы предков и отдать свои жизни, ради покоя мертвых. Турки еще не достигли храма св. Апостолов и Георгий лишь с тоской посмотрел в сторону, откуда были слышны звуки боя. Душа его ныла и просила бежать на помощь правителю и другу и вознестись к Богу раньше души обожаемого василевса или вместе с ней, но любой приказ императора должен быть исполнен, а людям здесь нужен тот, кто поведет их за собой. Подняв к небесам свой акуфий, Сфрандзи произнес речь, которая была столь пропитана верой в победу Византии и любовью к великому василевсу, что глаза воинов декархий засияли, руки их, сжимающие оружие, взметнулись вверх, а глотки издали воинственный клич. Башибузуки не заставили себя долго ждать, и завязался долгий изматывающий бой. Каждый из воинов отряда Сфрандзи сражался за десятерых, каждый раненный стоял на ногах, пока мог стоять, а упавшие поднимались и умирали, так и не склонив колени пред султаном Мехмедом. Они выполнили приказ своего императора… Сам великий логофет бился плечом к плечу со своими соотечественниками. Бился не за Константинополь, а за Константина и его предков, пока сзади на его голову не обрушился мощнейший удар. Георгий упал среди трупов поверженных им башибузуков, и последним с его уст слетело имя василевса. … Очнулся Сфрандзи от грязной и вонючей воды, вылитой ему на лицо. Шрамы от оков на щиколотках и запястьях, оставшихся со времен давнего плена, накрыли веревки, почти все тело, голова и скула пульсировали глухой болью, он лежал на камне в почти темном помещении, а рядом стояли отвратительного вида башибузуки. Волей божьей эти твари тоже назывались людьми. Один, судя по поведению, ибо иных отличительных признаков не имел, был из них главным. Особо не церемонясь с пленником, Георгия подняли, оглядели с головы до ног, и, дав тычка в спину, вывели на улицу. Еще не придя в себя, вспоминая мгновение за мгновением предшествующие события, пытаясь понять сколько дней провел, не осмысляя мир, ромей не заметил, как со своими пленителями достиг Галаты, где они и остановились у дворца подесты. Там «главный» оставил великого логофета в компании двоих своих спутников на небольшой подъездной площади, а сам направил свои, можно сказать босые, стопы во дворец. Сфрандзи даже представлять не хотел во что турки превратили город и труды мастеров, что столетие за столетием украшали его своими творениями. Некоторое время Георгий простоял на площади под ласкающими лучами майского солнца, в окружении двоих башибузуков, спустя которое вернулся третий в сопровождении высокого мужчины средних лет, крепкого телосложения и почти седого. Тот, что недавно плеснул воды в лицо, теперь пнул ногой. Но великий логофет, озабоченный больше неизвестной судьбой Константина, нежели своим положением, не обратил внимания на очередное унижение и взглядом неверного не удостоил. - Когда с человеком обращаются, как с рабом - его имя не имеет ценности, а если только из-за имени в нем признают человека, то его и произносить стыдно. - Пленник говорил спокойно, отвечая седовласому мужу, и с достоинством, на чистом греческом языке, словно не был связан по рукам и ногам, а находился во дворце Валхерн и вел светскую беседу. - Тем более оно без надобности тому, кто затрудняется назвать свое, прежде чем требовать того от другого, - сердце глухо стонало в груди, но не от страха, а от необъяснимой тоски, которая все больше обживалась в душе Сфрандзи. И эта тоска, лучше мертвого тела, говорила ему, что император погиб.
Истамбул: Неясно было, понял ли башибузук спокойную, полную достоинства речь неизвестного, или расчел, что ответ не на османском - достаточное оскорбление и доказательство злого умысла. Однако, в присутствии делели он уже опасался прибегать к грубой силе, чтобы разговорить полоненного - того и гляди, завтра он обернется важной особой и начнет сам миловать да казнить. Такие случаи были предметом долгого обсужденья в войсках - и отдельным, особо занимательным добавлением была судьба несчастного, посмевшего поднять руку на будущего фаворита. Презрительно фыркнув, он обратился к новому спутнику: - Видишь, сказать не хочет! Была бы мелкая птица, так кукарекала бы. Порази меня Аллах, если он не онбаши, или забирай выше! Гляди, гляди, воротится! Когда я накинул аркан не его шею, а Абдуллакар - да приветствует его Пророк!- обрушил на него удар своей палицы, прежде чем упасть на землю под ударами его гяуров...!- дальше оратор не смог говорить, задохнувшись от бешенства. Не будь рядом делели, за спиной которого отчетливо маячила уже несметная (как казалось) казна Заганос-паши, еще неизвестно, чем бы закончилось путешествие ромея в Галату, на площадь перед дворцом полесты.
Ксар: Ксар приблизился к пленнику, приложил руку к груди и сказал спокойным, располагающим тоном, по-гречески: - Мой имя Сабит бен Таир. Он не много понял из того, что сказал ему пленник, но догадался, что тот пока не спешит называться. Ксар уже убедился окончательно в том, что предчувствия его не обманули, и перед ним - действительно не простой человек. Но хотелось бы знать конкретно, кто это. Башибузук что-то там поддакнул, но Ксар придал его словам мало значения. Главное теперь - дать понять ромею, что его не ожидает судьба обычного раба. Но для объяснений у Ксара попросту не хватало греческих слов. Поэтому он просто добавил, чуть тише и ещё чуть более располагающим тоном: - Твой имя и твой должность решить твой судьба. Для убедительности он кивнул, словно давал личное слово, что так и будет.
Георгий Сфрандзи: Участвуя во многих дипломатических миссиях, Сфрандзи научился не только понимать язык неверных, но и сносно говорить на нем. Однако, на речь башибузука, больше напоминающую тявканье мелкой шавки, исходящей злобой на то, что хозяин видит больше пользы в большом породистом псе и кормит его лучше, Георгий просто не обратил внимание, как, впрочем, и на его присутствие. Седовласый все же изволил представиться, и, несмотря на терзающую душу печаль, великий логофет про себя усмехнулся. - Мою судьбу решит только Всевышний, Сабит бен Таир, а не мое имя и моя должность. И кою Он не пошлет мне – приму ее с благодарностью, - при упоминании Создателя, ромей возвел очи к небу, не имея возможности перекреститься. – Но коль Вы были столь учтивы, что назвали свое имя, даруя мне возможность обращаться к Вам, называя его, - друг василевса продолжал себя вести так, словно ребра его не болели, а лицо не саднило от «гостеприимства» пленителей и он вот-вот пригласит своего собеседника к столу, заставленному яствами, - было бы невежливо не назвать свое. Я искренне сожалею, что руки мои связаны, и я не могу, подобно Вам, прижать одну из них к груди в приветствии, не завоевателя, но воина и человека, а посему прошу простить меня за неучтивость. Сфрандзи устремил спокойный взор в подведенные глаза Сабит бен Таира, умудряясь, даже будучи ниже ростом, смотреть на верзилу сверху вниз.
Ксар: Поняв, что ромей по каким-то причинам не спешит называть своё имя (может быть, опасается при посторонних), Ксар понимающе кивнул, поглядев себе под ноги и что-то поразмыслив. Потом поднял лицо и коротко буркнул башибузукам тоном, не терпящим возражений: - Развяжите его. После чего он посмотрел на пленного и сказал: - Твоя идти вместе моя. Там больше спокойно и твоя мочь говорить свободно. Похоже, важная птица попалась сегодня в сети. Надо отвести этого ромея к господину, Заганос-паше. Тот наверняка сумеет расспросить его лучше.
Истамбул: Такой наглости Ибрагим аль-Туни уже не мог перенести. Наглый громила собирался увести его пленника, но не сказал ни слова о том, что причиталось по праву ему, человеку, рисковавшему жизнью, чтобы доставить нечаянную радость всем этим чванливым болванам! Сделав несколько быстрых шагов, башибузук преградил дорогу делели, и сделал решительный жест. - Ты ничего не забыл, эй, как тебя там? Ты ничего не забыл? Это мой пленный,- скривив гнилой рот в отвратительной ухмылке, солдат удачи бросил выразительный взгляд на одного из своих спутников. Мгновение - и тонкий клинок, небольшой, но отточенный, как бритва, уперся в шею ромея, прочертив на коже алую полосу. - Пока ты не заплатил мне за него, это моя добыча - моя и моих товарищей. И никто, даже сам султан, не заставит меня отдать ее вам... разве что по кускам, как положено по закону. Хриплый смех показал, что эта идея пришлась по нраву остальной троице. Янычары, стоявшие на часах, переглянулись. Было очевидно, что между мужчинами происходит какой-то неприятный разговор - но вмешиваться, пока речь шла лишь о судьбе пленного ромея, не торопились.
Ксар: - А ну убери от него свои грязные лапы, собака! - рявкнул Ксар тому из башибузуков, который мог невзначай серьёзно поранить важного пленника. Рука сама собой рванулась к рукояти килиджа, но делели не выхватил его из ножен, справедливо полагая, что успеет сделать это быстрее, чем башибузуки кинутся на него или попытаются убить заложника. У многих глупцов, считавших такого огромного человека, как Ксар, неповоротливым и медлительным, навеки оставалось на лице изумление после его молниеносного удара. - Сколько хочешь за него? - прошипел делели, мельком глянув на Ибрагима и едва сдерживаясь от того, чтобы не перерубить его пополам немедленно. Нет, пожалуй, не время и не место устраивать бойню.
Истамбул: Вопрос о деньгах, как видно, был заранее решен, потому что ответ последовал незамедлительно. - Три тысячи монет. Франкских монет,- решил уточнить он, видимо, опасаясь, как бы не вызывающий доверия наемник не решился на мошенничество. Сумма была значительной, и яснее слов говорила о том, как горячо требующий убежден в ценности добычи. Товарищи поддержали Ибрагима одобрительным гомоном, и уставились на Ксара с вызовом и насмешкой, ожидая, как тот выпутается из ситуации. Столько денег даже наемник на службе у паши мог получить разве что за пару лет непорочной службы. - Три тысячи,- повторил башибузук уже с явной насмешкой, смакуя мысль о том, как гигант сейчас признается в том, что не располагает названными средствами.- Или я отведу его к Халиль-паше. Султан будет доволен не твоим господином, а твой господин не будет доволен тобой. Выбирай.
Ксар: Названная сумма окончательно убедила Ксара в том, что "добыча" и правда очень ценная. Но таких денег у делели не водилось. Поэтому он расправил плечи и процедил: - Не стану с тобой торговаться. Три так три. Могу обещать тебе эту сумму от имени султана. Развяжите его и отпустите со мной. И, наконец, убери от его шеи оружие! Последнюю фразу он рявкнул, сморщив переносицу, точно скалящийся лев. Только большое количество свидетелей удерживало его от того, чтобы не кинуться в атаку на этих грязных мародёров.
Истамбул: Имя султана произвело надлежащее действие: башибузуки переглянулись. Было очевидно, что они и хотели бы продолжить столь интересную дискуссию, но после такого обещания возражать было все равно что бежать по лезвию меча. С того момента, как великан подтвердил обещание, оба участника договора оказывались связаны тем поручителем, запятнать имя которого ложью или попыткой мошенничества значило подписать себе смертный приговор. И янычар-ага, внимания которого так требовал Ибрагим, стал бы первым, кто выпустил бы по следу своих подопечных. Рука, державшая клинок у шеи пленника, нехотя опустилась. Несколько взмахов - и ромея, освобожденного от веревок, толкнули в спину две пары крепких рук. Но уйти с поля боя положенным на обе лопатки не нравилось сынам Дуная* ничуть не больше, чем детям османской империи, а потому он проговорил, насмешливо, щуря глаза: - Три тысячи монет именем султана - и пленник твой. Ведь теперь мне известно твое имя. * аль-Туни означает "родом с Дуная".
Ксар: Ксар фыркнул на это и положил ладонь на плечо ромея. - Идти вместе моя, - сказал он по-гречески. Напоследок смерив башибузуков таким взглядом, будто перед ним была кучка ослиного навоза, Ксар сказал: - Ибрагим или как тебя там. Жди тут. После этого развернулся, пропустив пленника чуть впереди себя, и направился ко дворцу.
Георгий Сфрандзи: Сцена, происходящая между башибузуком и седовласым, немало позабавила великого логофета, несмотря на то, что шею холодила сталь лезвия клинка, а теплая струйка крови змеей спускалась по коже. Эти двое не понимали, что их торг может потерять свой смысл, стоит пленному резко повести головой. Все может закончиться гораздо быстрее, чем один отведет клинок, а второй занесет руку для удара. Георгий представил себе выражение лиц окружающих его четырех человек, если их одежды окрасятся кровью нежеланной. Они, не задумываясь, проливали реки багрянца, не ценя человеческую жизнь и не всегда удосуживаясь сменить одежды, окропленные плотью других. Тут же, когда речь зашла о солидной сумме и страхе перед гневом, не исключено, что самого султана, а друг императора понимал, что, будучи главой правительства Византии, может рассчитывать на интерес Мехмеда к своей особе, самовольное распоряжение пленника собой, могло вызвать, как минимум, растерянность и недоумение. Один потеряет деньги (немного немало, а три тысячи монет), другой… тоже не будет обрадован. Вдобавок - при торгах присутствовали свидетели, и умолчать о том, что эти люди довели «товар» до самоубийства, или по неосторожности сами сократили его «срок годности», возможности не представлялось. Не будь Сфрандзи добрым христианином, то, не задумываясь, так бы и сделал, но Господь не простит своему сыну подобного поступка. И все же они сговорились. Ошметки веревок упали к ногам великого логофета, а спина получила заключительный толчок от своих пленителей. От него Георгий пошатнулся и едва удержался, чтобы не рухнуть. Голова все так же нещадно болела, а тело отказывалось повиноваться. Усилием воли сохранив вертикальное положение, Сфрандзи потер запястья, восстанавливая в руках кровообращение, пока не почувствовал легкое покалывание в кончиках пальцев. - Я пойду с Вами, Сабит бен Таир, - асикрит трех василевсов кинул суровый взгляд на руку, легшую ему на плечо, и вновь посмотрел в накрашенные глаза «покупателя». Побои башибузуков ему были милее панибратских жестов Сабита. – Пойду, ибо другой имеющийся у меня путь не угоден Богу. Освободив плечо от неприятного груза, дернувшись в сторону, Сфрандзи направился во дворец подесты, идя впереди воина османской империи и не оборачиваясь на него.
Ксар: Поняв мало из того, что сказал ромей, Ксар на всякий случай кивнул. Пленник выглядел весьма плачевно, делели хотел было поддержать его под локоть - о таком важном пленнике стоило позаботиться - но тот так резко скинул ладонь Ксара, дав понять, что ни в какой поддержке не нуждается, что пришлось отступить и не оскорблять гордого ромея своим покровительством. До дворца шли в полном молчании. Ксар цепко приглядывался к пленнику, готовый если что поймать его, если тот споткнётся и упадёт. Или если он попытается рвануться в сторону и убежать. Через холл шли тоже в молчании, и Ксар старался не посматривать по сторонам, на разбитые, тонущие в тени статуи. Ощущение, что эти чужие боги все еще здесь и смотрят на него невидящими глазами, было неприятным. Перед дверями приёмной Заганос-паши Ксар сделал знак пленнику остановиться. Сам выпрямил спину, словно заранее вытягиваясь по стойке "смирно", и решительно толкнул дверь. Вынужден напомнить еще раз, что ислам запрещает изображения людей в живописи и скульптуре, поэтому статуи, скорее всего, были разбиты.
Заганос-паша: ... Помещение, выбранное вторым визиром для размещения своего "штаба" - места, куда сходились бесчисленные донесения, доклады от командиров орт, слухи, известия от сторонников, оставшихся в султанской ставке, жалобы помилованных, требования выкупа, словом, все, что мог и хотел знать военачальник в покоренном городе - помещение это, как и сам дворец, было точной копией одного из нижних залов Палаццо Святого Георгия. Стены с отделкой из темного камня, витражные окна, пропускавшие не слишком много света даже в солнечный день, статуи дожей, напоминавшие повешенных из-за накинутых на головы мешков - все это придавало покою вид какой-то мрачной торжественности. Вселение нового владельца, разумеется, повлияло на облик жилища: почти вся роскошная мебель была сдвинута в угол, чтобы дать место для спавших прямо тут же делели, не желавших покидать своего господина. Столы, когда-то в изобилии уставленные драгоценной посудой, теперь были составлены вместе и завалены планами, картами, сафьяновыми футлярами султанских указов - и истрепанными, опаленными греческим огнем и углями палачей посланиями, буквально вырванными у осажденных. У стен в кажущемся беспорядке свалено было трофейное и османское оружие и доспехи, подстилкой для которых служил сорванный с башни Святого Романа желтый византийский флаг; собственные алые и зеленые знамена, бунчуки орт и личные знаки визира, имевшего право на два хвоста*, прислоненные к стене, напоминали заросли сказочного леса. Совершенно чужим, ненужным предметом роскоши среди этого хаоса казался стоящий возле окна шахматный столик с расставленными фигурами. В качестве телохранителя Эль-Ксара имел право заходить в покои своего повелителя без доклада и, если на то не было особых указаний, даже без его зова. Однако, сегодня, похоже, он напрасно потревожил покой второго визира,- во всяком случае, взгляд, который тот бросил на появившегося делели, был далек от привычно спокойного, чуть насмешливого взора, и обжигал, как раскаленные угли, еще шуршащие в огромном камине. Но, какие бы мысли не терзали сердце паши, он не позволил им перелиться - и коротко бросив, выпрямляясь над картой, которую перед возникновением Ксара на пороге изучал с какой-то нарочитой тщательностью: - Говори. * на личный бунчук (копье с полумесяцем либо золотым шаром на конце) имели право визири султана. Великий визир звался "трехбунчужный паша", что соответствовало количеству конских (либо буйволовых) хвостов на его "штандарте"; штандарты второго визиря были на один хвост скромнее.
Ксар: - Я привёл к тебе пленника, господин мой, - сказал Ксар, слегка склонив голову. После чего буквально втащил в помещение израненного ромея. Смерив его взглядом, Ксар снова обратился к начальнику: - Это безусловно важный человек, он не назвал своего имени. Мне. Но, думаю, тебе он скажет. Ксар умолк, вытянувшись в струнку и ожидая каких-либо указаний.
Георгий Сфрандзи: Тяжело шагая по холлу дворца подесты, Сфранди старательно отводил взгляд от туловищ, обезображенных рукой вандалов статуй. У любого мало-мальски образованного человека разум бы и душа взбунтовались, глядя на разрушения, учиненные варварами. Великому логофету в эти мгновения хотелось зажмуриться, чтобы не видеть детищ лучших европейских скульпторов изувеченными, и заткнуть уши, чтобы не слышать хруста черепков и осколков от того, что когда то венчало плечи древнегреческих богов, под своими ногами. Георгий чтил традиции Востока и его обычаи, несмотря на иную веру, но разве люди, имеющие свои культурные ценности, могут так зверски уничтожать все, что не вписывается в рамки их понимания и предписаний ислама? Возможна война религий, война людей, но искусство призвано нести мир и просвещение в массы, и можно уничтожить народ, но топтать память о нем и уничтожать его достояние – неразумно и подло. С тем же успехом можно уничтожить дар Прометея, а потом заново заставить всех тереть камни, только потому, что сам иначе получать огонь не умеешь. По поведению Сабита, ромей понял, что они достигли той двери, к которой следовали. Тот выпрямил спину и словно глубоко вдохнул, прежде, чем отворил дверь, которую после и оставил открытой. В мгновения, что его не было, Сфрандзи набрался сил и заставил себя оглянуться. От увиденного хаоса его руки в немой ярости сжались в кулаки. И тут же пленник почувствовал на своем запястье мощную хватку Сабита бен Таира и то, как бесцеремонно его вволокли в кабинет. Вволокли и тут же отпустили. Смерив своего спутника гневным взглядом, Георгий вновь потер запястье. Суставы немолодого человека были готовы помочь ему еще крепко держать меч, но уже бунтовали, когда сначала их стискивали, а потом дергали, доставляя их обладателю неприятные ощущения. Однако удостаивать нелепого верзилу чем то большим, нежели негодующим взором, было делом неблагодарным, и великий логофет так и не произнес ни слова, переключив свое внимание на обстановку комнаты и ее обитателя. По знакам отличия, по «наполнению» комнаты несложно было догадаться, кто стоит у карты, разложенной на столах. Сфрандзи хотел было даже приветствовать человека, о котором немало слышал и знал, но заметил на полу желтый лоскут знамени, еще недавно реющего над воротами, куда, по последним полученным Георгием сведениям, направлялся Константин. Уста мужчины превратились в нить, закушенные в приступе отчаянья, а веки прикрылись, пряча боль.
Заганос-паша: Глаза янычар-ага на мгновенье прищурились, как у человека, сквозь песчаную бурю вглядывающегося в далекий горизонт. Незнакомец выдал себя. Если богатые одежды и нарядный доспех еще могли обмануть, то боль, промелькнувшая в резких чертах пленника, кричала о том, что стоящий перед ним мужчина не боится смерти. Вернее - что он боится не ее. Отбросив перо, только что чертившее по пергаменту изящные знаки арабского алфавита, мужчина окончательно выпрямился, блестящими глазами вглядываясь в свою жертву. Какую знатную птицу Аллах направил в расставленные им по всему городу сети? На то, чтобы в них угодил император, Заганос-паша не позволял себе надеяться в самых потаенных мечтах. И все же это желание на мгновение сверкнуло перед его взором, ослепляя и заставив сердце несколько раз с силой удариться о кадык. Но султанский лала подавил в себе еще не родившийся трепет, устремляя на явившегося перед ним ромея взгляд долгий, как туманное серое утро, и полный такого же безмятежного спокойствия. Как бы там ни было, они оба были воинами враждебных держав, и, не подкрепи правоверных могущество и сила Аллаха - как знать, могли бы поменяться ролями. Грек упорно не поднимал взгляд, и было ясно, что по доброй воле он ничего и не произнесет. Но Заганос-паша не был бы собой, если бы предпринял атаку в том месте, где ее с наибольшей вероятностью ожидает противник, не перебрав все пути бокового подхода. Повернув лицо к делели, но не сводя взгляда с ромея, он проговорил по-гречески, очень мало заботясь, поймет ли его преданный стражник: - Откуда он взялся? Сколько за него просят?
Ксар: Ксар удивился, что господин говорит с ним на чужом языке, и ответил на османском: - За него просят три тысячи франкских монет. Поймали его несколько башибузуков. Они говорят, что этот человек возглавлял отряд воинов возле того храма, что великий султан приказал оставить нетронутым, для местных... Кто он, я не знаю. Ксар пожал плечом и легонько помотал головой.
Заганос-паша: Отряд у храма Святых Апостолов, императорский резерв. Второй визир был не только прекрасно осведомлен о том, что значило это место для ромеев, но и успел выяснить расположение вражеских частей в момент штурма. Разумеется, о том, что незнакомец в дорогом облачении оказался на месте бойни случайно, новый хозяин дворца знать не мог,- но это уже мало что меняло. Какой бы наглостью не обладали башибузуки, страх перед тем, что они будут разоблачены перед лицом султана, должен был перевесить даже самую безрассудную алчность. - Завтра,- все так же по-гречески уронил он, жестом давая понять, что хранитель безопасности и покоя может удалиться, чтоб передать его решение. Места и времени паша не стал уточнять, по опыту зная, что жадные на поживу мародеры уже с рассветом будут кружить возле дворца в ожидании своей доли. Посчитав беседу законченной, полководец, наконец, полностью обратил свое внимание на пленника. Тот все так же стоял, словно изваяние, ни звуком, ни движением не выказав интереса к собственной участи. Против воли Заганос-паша усмехнулся в ответ на это деланное безразличие. - Стой!- вскинув руку, он остановил и без того не торопившегося покидать покой делели. Серые глаза снова прищурились, и в них мелькнула опасная, злая искра. Не испытать пленника было выше его сил. - Скажи им: если до завтра я не удостоверюсь, что он,- кивок на ромея,- действительно стоит чего-то большего, чем ломаный акче, все они будут казнены перед дворцом султана. Все,- твердо заключил он, давая понять, что кара обрушится не только на головы неизвестных жуликов, но, в первую очередь на того, кто не желает помочь султанской справедливости. Вторичный взмах руки выражал уже ясное приказание оставить его один-на-один с пленником. Воины, до этого, казалось, безмятежно спавшие, и не пробудившиеся бы ранее Дня Воскресения*, в одно мгновение оказались на ногах и направились к выходу. Не дожидаясь, пока они покинут покой, Заганос-паша все так же по-гречески обратился к своего заложнику. - Ты ранен? Голоден? Хочешь отдыха? * в исламе - Судный день
Георгий Сфрандзи: Пленник действительно отличался своей неподвижностью от изуродованных статуй в холле лишь наличием головы. Глаза его были опущены, не в силах отвести взора от Флага Византии, а руки безвольными плетьми свисали вдоль боков, пальцы, сцепленные в кулак, давно разжались. Несмотря на греческую речь, которую второй визир султана Мехмета изволил использовать в диалоге со своим делели, беседа этих двоих мало занимала Сфрандзи. Он тщетно пытался внушить себе надежду, что Константин Драгаш не пал жертвой бойни у ворот св. Романа. Тщетно, ибо, зная своего господина с детских лет, был уверен, что василевс скорее умрет на поле битвы, нежели при его жизни рука турка коснется желтой ткани хоругви. А если знамя лежит тут подстилкой для оружия османов, то… Влага, подступившая было жгучей лавой к глазам, иссохла, когда все попытки были исчерпаны, доводов не осталось, а надежды уступили место смирению. Вскинув голову так, что грязные пряди волос открыли Заганос-паше не менее испачканное лицо, Сфрандзи устремил болезненный, но открытый и чуть насмешливый взгляд на человека, ведающего всеми иностранными делами османской империи. Он заявлял своему телохранителю о страшной каре, что может настигнуть башибузуков, если те обманули его. Ухмылка, от которой иссушенные губы великого логофета мигом потрескались, а нижняя начала кровоточить, исказила морщинистое лицо ромея. - Мудрость гласит, что не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. - На не худшем османском языке, чем янычар-ага говорил на греческом, негромко, но четко произнес пленник. – Я ранен, но помощь мне не нужна, я голоден, но есть не буду, я устал, но подожду пока ноги откажут мне. И ты окажешь мне услугу, если, истощив запас всех своих пыток, отведешь мне ту участь, что уготовил своим наемникам, если, вдруг, они тебя обманули. Больше мне нечего сказать. Хотя… - шальная мысль, что пусть он и пленник и жизнь его сейчас не стоит даже того самого ломанного акче, упомянутого вторым визирем, однако можно хотя бы попытаться получить информацию самому. Тыльной стороной ладони, Сфрандзи вытер сочащуюся кровь с губ и продолжил свою речь, - хотя мы можем вести дальше разговор. Если ты мне, поклявшись аллахом, ответишь честно на один вопрос, я тоже отвечу честно на любой твой.
Заганос-паша: - "Кто хочет поклясться, пусть клянется Аллахом или молчит!*",- произнес мужчина, тоже переходя на османский и довольно щуря темные глаза. Отступил вглубь комнаты, не отворачиваясь от пленника, продолжая подмечать в том новые и новые детали: акцент, форму рук, одежду. Демонстрация неизвестным своих познаний еще раз показала, что он не так бесчувственен, как пытался показать. Опершись бедром о стол, янычар-ага подобрал со стола один из сафьяновых футляров, цветом напоминавший зацветшее шафранное поле, и принялся вращать его в руках. - Что ж, пожалуй, я могу поклясться тебе именем Аллаха, Милостивого, Милосердного, что отвечу на твой вопрос,- ответил он после короткого раздумья. Казалось, условие франка было для второго визира какой-то забавной игрой, способной отвлечь его от цели, доселе безраздельно владевшей умом.- И я не буду тебя заставлять клясться именем твоего бога, что ты будешь правдив. Задавай. * لا يجوز الحلف إلا بالله تعالى دون شيء آخر لقول الرسول صلى الله عليه وسلم : " من كان حالفاً فليحلف بالله أو ليصمت " . «Сахих» (Аль-Бухари, приводится так же у Муслима)
Георгий Сфрандзи: Георгий отошел на пару шагов в сторону, впервые сойдя с места с того момента, как очутился в этой комнате, и поднял лицо к окну, украшенному витражом. Стоя теперь вполоборота к Заганос-паше, Сфрандзи, казалось, изучал набор цветных пластинок, сдерживающих потоки солнечного света, отдавая составленному из них орнаменту свое внимание. - Заставить клясться именем Бога невозможно, но возможно попросить. И просьба не всегда бывает исполнена. Даже у того, кого везут в бочке навоза и машут над ней мечом, есть выбор – либо умереть от оружия, либо захлебнуться в нечистотах. Право выбора не имеет только мертвый, - все еще разглядывая узор из селенита, молвил пленник. - Я благодарен тебе за твой выбор. Вопрос мой прост и интересует в эти часы любого жителя Града Константинова, - великий логофет повернул голову ко второму визирю, держа подбородок высоко над своим плечом, - что тебе известно о нынешней судьбе Константина, императора моего? Несмотря на то, что голос Сфрандзи был спокоен, сердце его клокотало у горла, заставляя неутихающие молоты в голове отстукивать с ним в такт. В ожидании ответа турка, ромей вновь отвернулся, предпочитая в случае дурных известий иметь в запасе момент, который позволит ему справиться с горем и не явить нынешнему хозяину кабинета лик в секунду истинной боли.
Заганос-паша: Пленник внушал уважение сдержанностью - но, в конце концов, странно было бы ожидать иного от человека, которому император доверил свои войска. Не отличаясь сам умением сдерживать свои порывы, Константин Драгаш, видимо, сознавая этот свой недостаток, стремился окружать себя людьми трезвомыслящими и достойными. Пожалуй, с усмешкой подумал лала, это был единственный его мудрый поступок за все время правления. Впрочем, не давший никаких результатов. - Ничего,- с чистой совестью ответил он неизвестному, переставая вращать в руке футляр и аккуратно откладывая его на стол. Скрестил руки на груди, изучая фальшиво-невозмутимое лицо собеседника, собирая в рисунок мозаичные фрагменты, которые донесли до него вольные и невольные рассказчики. Схвачен у церкви Святых Апостолов, командовал императорским резервом. Не пытается отговориться случайностью... или достаточно горд, чтоб желать умереть без позора, или просто осознает, что его опознает первый же босяк, в обмен на свою жизнь. Близок к императору - возможно, даже более, чем просто советник, потому что любой другой на его месте молил бы не об ответе, а об освобождении своих родных и близких. В самом деле, почему же не молит? Уверен, что покинули город? Или один из дворцовых евнухов, ночной стражи последнего византийского императора, человек, который не может иметь семьи? О, Аллах, где же, в самом деле, этот черный евнух?! Янычар-ага оборвал недостойный поток мыслей и заставил себя подхватить нить прерванных рассуждений. Дмитрия и Фому он знал в лицо, многих военачальников Византии не раз и не два видел на стенах во время штурма. Оставалось не так много людей, подходящих под нужное описание. Говорит на османском. Кантакузин или Франдзис? Луку Нотара, как говорили в султанской ставке, схватили еще вчера; судя по его настроению, можно было ожидать, что он сам сдался, когда все было потеряно. Так который? Хотя... это не имело такой уж разницы. Ясно было, что звезды в очередной раз просияли над его головой, отдав в распоряжение одного из ближайших сторонников Константина, возможно, посвященного в тайну секретной переписки,- тайну, которая поможет, ему, второму визирю, свалить своего врага Халиль-пашу. Следовательно, прежде чем передать нового пленника султану, нужно было вызнать от него как можно больше. Но не сейчас. ... Приоткрывшаяся дверь, а затем и появившийся на пороге невольник с кожей цвета застывшего дегтя снова заставили янычар-ага изменить ход своих мыслей. Повернувшись к делели - единственному свидетелю их разговора, оставшемуся в комнате, он бросил небрежно, но с властностью, которая звучала куда серьезней всех угроз и приказов: - Помести на третьем этаже. Накормить и пусть выспится. Если вздумает сопротивляться... примените силу. Не зря же ты... тренировался с этим мальчишкой на конюшне? Он не сказал, ни что ожидает того в случае побега пленника - это было понятно - и не задал вопроса, который, по условию, уравнял бы его с ромеем, завершив таким образом их договор. - Ступайте.
Ксар: Ксар неподвижно обретался возле двери, стараясь ни единым лишним вздохом не помешать беседе господина и пленного рума. Когда господин велел передать башибузукам, схватившим ромея, решение расплатиться с ними завтра, а также предупредить, что их ждёт в случае обмана, Ксар шагнул было к двери, но в последний момент задержался. Все остальные делели покинули залу, и Ксар не мог оставить господина одного. Бегло передав слова Заганос-паши последнему уходящему, Ксар терпеливо дождался окончания разговора между господином и пленником. Но вот господин велел отвести рума наверх и предоставить условия для отдыха. И присовокупил зачем-то ироничное замечание по поводу "тренировки с мальчишкой". Ксар на мгновение опустил глаза, почувствовав, как потеплела кожа на скулах. Стало стыдно от непрошеных воспоминаний о вздрагивающем под ударами плети юном теле, от того, что господин застал своего телохранителя полуголым, ох, в таком непотребном виде! И от того, что господин припомнил сейчас это недостойное поведение. О Аллах, хвала тебе, что ты привёл господина в конюшню именно в тот момент, не позднее, когда Ксар мог бы оказаться в ещё более... непотребном виде... Быстро сглотнув комок в горле, Ксар молча склонил голову и, положив ромею руку на плечо, настойчиво, но не грубо, повернул того к выходу. Вряд ли у этого измученного старого человека достанет сил сопротивляться. А даже если и достанет, то Ксар ни в коем случае не намеревался поступать с ним так, как с тем маленьким бродягой.
Георгий Сфрандзи: Короткий ответ, который выплюнул из себя второй визир, заставил Сфрандзи резко обернуться и впиться глазами в задумчивое лицо турка. Клятва, которую он произнес только что, давала право думать, что ложь после нее не уместна. Человек, сан чей в османской империи определяли два хвоста, не мог лукавить именем Аллаха. Короткое слово, обрекающее на дальнейшее неведенье, подкосило великого логофета больше, нежели ответь янычар-ага, что Константин мертв. Пучина неизвестности и отсутствие возможности предпринять что-то для розысков друга опустились темной пеленой на разум Георгия. Надежда, которая могла бы забрезжить в подобном случае, только начала зарождаться в сердце пожилого мужчины, изможденного тяготами последних дней, и ее зародыши убивали дурные предчувствия. Последняя фраза турка, уже обращенная к собственному делели не вызвала у Сфрандзи ничего, кроме ироничного движения бровями, говорящего о безразличии пленника к своей судьбе. Сопротивляться и бежать он не собирался, ибо побег требовал стремления к цели, а цель эта еще не сформировалась в голове ромея. Кому нужна свобода, ради самой свободы? Много изречений оставили после себя мудрецы, рассуждающие о благе и ценности свободы, но ни один не сказал о том, что этот дар бесценен, потому что ничего не стоит, когда он не нужен. Можно было бы попытаться бежать, и перебирать груды трупов в поиске императора, можно было бы искать его среди живых, но все эти мысли посетят Сфрандзи позже, а сейчас душу главы правительства Византии наполняла пустота, подобная пустоте разоренных улиц еще вчера прекраснейшего Константинополя. - Спасибо тебе за ответ, и пусть за него тебя судят Господь или Аллах, – в дверях обернулся грек и вновь, уже скорее по привычке, снял со своего плеча руку Сабита бен Таира. - Я помню о своем обещании, но дам тебе еще одно, – уголок потрескавшихся губ друга Драгаша поднялся вверх, неся с собой глубокие морщины на щеке пленника, - отведывать твои еду и питье добровольно я буду лишь под открытым небом, даже если это небо заднего двора. Повернувшись к делели, Георгий сделал рукой жест, приглашающий того показывать дорогу. Эпизод завершен
полная версия страницы