Форум » Город » "Честный ты, подлый - мало заботы о том" - 30 мая 1453 года » Ответить
"Честный ты, подлый - мало заботы о том" - 30 мая 1453 года
Истамбул: "Пусть я - невежда, ты - мудр, Мы перед небом равны. Честный ты, подлый, - слепцу Мало заботы о том." Хафиз Место: дом подесты в Галате Время: 30 мая 1453 года, после 4 часов дня Примечания: для Афифа - продолжение отыгрыша "Аспид не жалит дважды", для Йоргоса - "Поплачь о нем, пока он живой", для Заганос-паши - "Когда же он войдет в свой свадебный чертог..."
Ответов - 42, стр:
1 2 3 All
Истамбул: ... Покончив с делами в доме и убедившись, что обе пленницы надежно заперты в покоях верхнего этажа, чернокожий раб вернулся к прочим делам, не столь неотложным, как удовлетворение прихоти своего господина. Выставив у двери Анны стражу из числа телохранителей хозяина, он выдержал краткий но бурный штурм со стороны возмущенного таким самоуправством делил-баши. Однако, витавшая за его спиной тень Шехабэддина*, должно быть, усмирила буйного бен Таира, и араб смог продолжить свой путь, лежавший вниз по устланной коврами лестнице, и далее - на площадь перед дворцом, где он оставил под лучами майского, но уже ощутимо горячего солнца очередного искателя милостей Заганос-паши. Башибузук, которому досталась последняя, завершающая роль в ужасном спектакле, терпеливо дожидался там, где ему было приказано; одобрительно усмехнувшись невозмутимости египтянина, вполне подходящей, чтоб составить достойную партию знаменитым сфинксам в Каире, евнух жестом велел ему следовать за собой. Они миновали уже знакомый внимательным читателям вестибюль, из которого открывалась перегороженная сейчас двумя дюжими баше лестница, и свернули направо, в тот же самый зал, где два с лишним часа тому янычар-ага принимал таинственного христианского пленника. За это время в убранстве галатской ставки мало что изменилось: исчезли разве что погруженные в притворный сон телохранители, да передвинулась пара фигур на шахматной доске - вот и все. *Шехабэддин - евнух, один из воспитателей султана Мехмеда, ближайший друг Заганос-паши, пользовавшийся огромным влиянием.
Заганос-паша: ... Пожалуй, лишь дважды за все течение этой войны - впервые на достопамятном совете, где он первый отважился поднять голос против Великого визиря, и второй раз, когда над башнями города взвилось красное знамя - Заганос-паша испытывал подобное волнение. Причина его была не в том, что над его головой находилась сейчас взаперти женщина, которую он пожелал, и не в том, что он отступил перед ее мольбами; и даже не в том, что на миг она разбудила в нем память о том, что в их жилах течет кровь одного народа. Единственным, что тревожило сейчас разум второго визира, было допущенное своеволие, сознанье того, что он пошел против воли великого султана Мехмеда. И причина, по которой он это сделал, казалась холодному разуму несравнимо более ничтожной, чем могущее последовать за ней наказание. На что способен его ученик, Мехмет-паша знал лучше, чем кто-либо. ... Появление евнуха в сопровождении давешнего наемника заставило мужчину отвлечься от смущающих мыслей. Он выпрямился, поворачиваясь к вошедшим, отбрасывая сомнения и вновь становясь правой рукою Фатиха, человеком, чья настойчивость и вера в победу дали султану решающий перевес в схватке с его врагами внутри собственного совета. Да, он согрешил против своего повелителя - но теперь, благодаря этому левантийцу, может подняться еще на одну ступень, приблизиться на один шаг к заветной цели - шапке Великого Визира. - Говори.
Афиф бен Бадра: Афиф бесшумно шагнул в залу и даже замер на мгновение, впрочем, успев придать лицу выражение нейтральной вежливости. Как стало очевидно, "человек в синем", приказавший избавить его "злодеяние" от лишних глаз, оказался весьма важной персоной. Очень важной. Сделал шаг навстречу Заганос-паше, Афиф полнонился и сказал: - Долгие лета тебе, господин мой. Твоё приказание выполнено. Они никогда не смогут свидетельствовать против тебя. После этого быстро и плавно достал из-за пазухи свёрток, развернул его и продемонстрировал отрезанные уши четверых наёмников. - Вот доказательство. Пока не давали разрешения, египтянин не поднимал лица. Однако, он вёл себя так сдержанно и спокойно, что нельзя было заподозрить его в подобострастии.
Заганос-паша: Янычар-ага не обратил внимания на мрачные свидетельства успеха, столь тщательно собранные наемником, имени которого он даже не помнил. За время, проведенное под стенами, султанскому полководцу довелось повидать такое множество человеческих тел, как одним куском, так и разорванными, разбросанными по распаханному сыплющимися ядрами полю. Мысль о том, что магрибец мог явиться к нему, не выполнив поручения, даже не пришла второму визирю в голову: слишком дорого могла бы встать подобная ложь. - Мой слуга передаст тебе твою награду,- скользя взглядом по склоненной в почтении голове башибузука, распорядился он.- И ты можешь идти, если пожелаешь. Вернешься домой богатым человеком,- снисходительная улыбка коснулась губ Заганос-паши. Картина, представившаяся при этих словах его воображению, внушала отвращение. Чайхана или кофейня у дороги, иссушенные безжалостным солнцем чахлые тополя, призванные дарить тень и сами молящие о вечерней прохладе; пропахшие пылью и нестираными одеждами посетители, судачащие о последнем султанском указе, черные от загара и пота; оборванные лохматые дети; кроткая или, напротив, изводящая мужа постоянными попреками и стенаньем жена. Участь, от которой мужчины бежали в военные походы, навстречу крови и смерти. - Людей, которые хорошо служат нашему повелителю, ожидает богатство и честь,- усмехнувшись, бросил он следующее зерно в подготовленную пашню своей речи.- И те, кто помогают владыке правоверных избавиться от его злейших врагов, будут отмечены и в этой жизни и в будущей. Тебе известно, кто я?
Афиф бен Бадра: Афиф медленно поднял лицо и негромко проговорил приятным, учтивым тоном: - Мне известно твоё имя, господин мой. И я мечтать не мог о столь большой удаче, что Аллах ниспослал мне - исполнить приказ визира великого султана. И вовсе не ради денег я готов отдать во владение твоё мои руки, - словно в клятвенном жесте он скрестил на груди руки, прижав ладони к сердцу. Деньги, презренные деньги. Слишком хорошо Афиф знал, чем может обернуться любовь к им. От непрошеных воспоминаний о вероломном младшем брате и проклятой коварной "мачехе" щека египтянина едва заметно дёрнулась. Всё, чего желала его душа - вернуться домой. Просто вернуться. А уж богатство никогда не было наиважнейшей целью существования сына знаменитого на весь Каир лекаря. Он догадывался, что "человек в синем" - не простой офицерский чин, и надеялся, что через него удастся распустить о себе славу отличного исполнителя самых деликатных поручений, а с течением времени и выслужиться перед кем-то повыше. И Афиф совсем не слукавил, когда отблагодарил Аллаха за несказанную удачу - за то, что судьба свела его с самим Заганос-пашой.
Заганос-паша: - Удача - много рук над жатвой, мало над испеченным хлебом. Ловкий ее за хвост ловит, искусный - в поводу ведет. Ради чего же, если не ради награды ты желаешь служить всесильному повелителю?- улыбнулся янычар-ага, уводя разговор от себя и давая понять, что сейчас речь идет об интересах куда более высокой особы. Если задуманное удастся, султан простит ему прихоть в отношении дочери императорского советника; зная переменчивую натуру воспитанника, лала не ожидал, что расположение Мехмеда к христианам продлится долее, чем луна пройдет следующую четверть. А он, Заганос-паша, нужен ему не только затем, чтоб держать в повиновении янычарское войско, но и чтобы переломить хребет родовитому, распухшему от привилегий и податей роду Чандарлы. Тогда в Османской империи начнется новая эра - эра, когда султан станет над подданными единственным господином, и никто посмеет сказать слово против его воли. Один ключ к этому замку у него уже был. А две головы - императора и соперника - послужат достойным обрамлением этому дару, который он преподнесет новому владыке Константинополя. - Способен ли ты убить человека так, чтобы Азраил постучался в его сердце не ранее, чем луна снова взойдет на небе. Мне нужно спустить с поводка ненадежного зверя, так чтобы к закату он прибежал обратно в свое логово.
Афиф бен Бадра: Афиф задумался на мгновение, посмотрев чуть в сторону, потом улыбнулся вежливой улыбкой и снова склонил голову. - Да, господин мой. Есть одно средство. Особый состав, вряд ли известный какому-нибудь лекарю. Тот, в чьи жилы попадёт это снадобье, в строго отмеренном количестве, уснёт и никогда больше не проснётся через 87 тысяч ударов сердца. Примерно через сутки. Несчастного не спасёт даже Аллах, вздумайся Ему протянуть руку помощи ничтожному смертному. Ну... Он пожал плечом и приподнял бровь. - Ну разве что я сам смогу добавить этого же раствора ровно столько, сколько нужно для того, чтобы сердце жертвы смогло справиться. Конечно, если это понадобится.
Заганос-паша: Самоуверенность собеседника заставила Заганос-пашу с удовлетворением усмехнуться. Воистину, прав был мудрейший Ак Шамсуддин, выходцы из государства мамелюков слишком подвержены ереси, как и огнепоклонники-персы, в жилах которых еще, подобно запретному вину, блуждает учение Зорастра. Однако сейчас подобная неосторожность сыграла ему на руку. - Вижу, ты считаешь себя превосходящим в могуществе самого Аллаха?- искривив губы, произнес обращенный грек ласковым голосом, за которым даже недалекий человек чувствует направленный в горло нож.- Может быть, ты втайне сочувствуешь врагам нашей веры, и почитаешь Ису не пророком, а Богом, и желаешь добиться доверия повелителя, чтоб нанести удар в его сердце, подобно ядовитой змее? Или ты подослан Халилем, чтобы связать мое имя с врагами престола и Бога, которым он сам многажды клялся в своем благорасположении? Говори!- рявкнул Мехмет-паша, быстрым движением вырывая из-за пояса нож, и обвинительным жестом указывая на позволившего себе еретические речи башибузука. Негр за спиной у пришедшего с лязгом вырвал свою огромную саблю из ножен, не оставляя сомнений, что участь обвиненного в ереси будет безрадостной. - Знаешь ли ты, что могу я с тобой сделать за такие слова?- холодно спросил ага янычаров, приближаясь к обвиняемому на расстояние двух шагов.- Моли творца, чтоб я быстрее забыл твои богохульные речи и принял ту службу, которую тебе теперь прийдется свершить, чтобы смыть со своего имени клеймо язычника и предателя!
Афиф бен Бадра: Афиф чуть оглянувшись назад, на слугу Заганос-паши, мгновенно прикинув расстояние до него. Потом снова поднял голову и посмотрел на второго визира, не шелохнувшись и не отступив ни на пол-шажка. - Ты же знаешь, господин мой, что всё в руках Аллаха, и моя жизнь, и каждого правоверного на этой земле, - снова зазвучал всё такой же негромкий, учтивый голос. - И если Ему будет угодно направить твою руку или руку твоего верного слуги, дабы оборвать нить моей жизни, то так тому и быть. Но уверяю тебя, не было у меня даже в мыслях предавать тебя или - тем более! - поносить нашего единого Бога. И всё же не могу я согрешить против истины. Ты спросил меня, и я ответил честно. Если упомянутый мною состав попадёт в кровь человека, то никакие молитвы не спасут его. Ничто его не спасёт. Ничто. Он улыбнулся очень сдержанно и посмотрел в глаза Заганос-паши своими глазами, чёрными, словно кривые обсидиановые ножи, которыми много веков назад жрецы его далёкой родины потрошили трупы, подготавливаемые к мумифицированию. - Ведь неспроста тебе понадобилось такое средство. Неспроста ты спрашиваешь меня о нём почти с глазу на глаз, - этим египтянин словно намекал на то, что негр за его спиной - мало что не пустое место. - Кто же иной сможет использовать это средство по твоему указу? Если у тебя есть такой человек, то предаю свою судьбу в волю Аллаха и в твои руки. Да буду наказан за то, что мой глупый неосторожный язык болтает слишком много. Но я надеюсь, всемилостивый Аллах всё же простит меня за эту оплошность, которой никогда больше не повторится. Умолкнув, египтянин не опустил глаз, и лёгкая, вежливая улыбка не сошла с его узких губ.
Заганос-паша: Наемник торговался, но не падал ниц - это было хорошо. Однако, ему следовало оставить память о том, что сегодня, сейчас, в присутствии свидетелей он сделал ошибку, которая может стоить ему головы. Сделав быстрый шаг навстречу наемнику, янычар-ага рассек тому поперек левую бровь. - Следи за своим языком: он так остер, что может отделить твою шею от головы,- глаза Мехмет-паши на миг сузились. Стряхнув с кончика клинка каплю крови, он вернул оружие в ножны; повелительный взгляд, заставлявший прятать лицо и опускаться на колени даже самых отчаянных сорвиголов из янычарского корпуса, на мгновение блеснул на египтянина. Затем, словно сочтя, что честь слишком велика, второй визир отвернулся. - Ты отправишься в город, с тобой будет провожатый, мальчишка, который знает в лицо врага нашего повелителя, да продлит Аллах его дни! Твоя задача - выяснить у щенка, где и когда он в последний раз видел этого человека, и знает ли он, куда тот собирался направиться. Ну и... добиться того, чтоб он вынужден был вернуться к тебе, если хочет продлить свою жизнь. Голова этого человека нужна мне не позднее, чем через сутки дня к полудню. Ты понял меня?
Афиф бен Бадра: Афиф не шелохнулся, когда перед лицом блеснуло лезвие ножа, но всё-таки закрыл глаза и замер, затаив дыхание. Все боятся смерти, особенно если успевают осознать её приближение, только сумасшедший не боится. Или тот, кто не успевает понять. Афиф не успел. Однако он всё ещё может дышать. На грудь не льётся кровь из рассечённого горла. В сознании медленно проступило - "жив". Афиф приподнял руку, изо всех сил стараясь унять дрожь в пальцах, какая бывает от сильного напряжения или перевозбуждения, отёр выступившую из пореза кровь и только после этого приоткрыл глаза. Конечно же, его не убьют! По крайней мере, пока. И не стоило ни на миг в этом сомневаться. Но пальцы всё равно едва заметно дрогнули. - Я понял тебя, господин мой, - всё тем же негромким и ровным тоном ответил башибузук на вопрос второго визира, склонив голову, как будто ничего не произошло. - Но мне нужно взглянуть на этого щенка заранее, чтобы определить, какая доза подействует на него. Я ведь не ношу этого снадобья с собой в готовом виде.
Заганос-паша: - Сколько времени тебе нужно, чтоб приготовить питье?- султанский воспитатель нахмурился, потому что промедление не входило в его планы. Может быть, он ошибся, и стоило прибегнуть к более простому способу найти беглого принца? - Сколько времени тебе нужно на изготовление... и как скоро твое зелье созреет?- мужчина, успевший за время Афифовых размышлений дойти до стола, развернулся, опершись кулаком об резную, инкрустированную драгоценным деревом поверхность. Сапфир в его перстне оставил на ней глубокую царапину - ничем другим янычар-ага не выдал подступающего беспокойства и гнева. - Ты изготовишь его здесь, при мне,- приняв решение, спорить с которым было все равно, что соломинкой пытаться пробить гранитную глыбу, объявил второй визир.- Все, что потребно, можешь назвать ему,- жест в сторону чернокожего. В том, что сумеет удовлетворить самые взыскательные запросы магрибца, Заганос-паша не сомневался: византийская алхимическая традиция в сочетании с пороховых дел мастерами, которых он привел с собой в составе армии и приказал охранять, как зеницу ока, не позволили бы достать разве что слезу Царя Небесного. - Что до мальчишки, то его приведут... или ты сам можешь спуститься в подвал и взглянуть на него.
Афиф бен Бадра: - Было бы прекрасно поберечь время, - ответил Афиф. - Пока я буду готовить снадобье, мальчишку можно было бы привести сюда. А для приготовления мне понадобится только вода. Не больше одного киафа. Остальное у меня есть. Ранка постепенно перестала кровить и запеклась тёмно-рубиновой полоской. Но всё же кровь успела пролиться и слепить ресницы левого глаза, которые Афиф оттёр только сейчас, когда понял, что можно вздохнуть чуть свободнее. Он старался более ни словом, ни лишним движением не вызвать гнев второго визира.
Заганос-паша: Смерив магрибца бесстрастными светлыми глазами - укрощен, притворяется, затаился, предаст? - Заганос-паша хлопнул в ладоши. Видимо, его изворотливый ум предусмотрел и подготовил эту сцену заранее, потому что за спиной Афифа тут же раскрылась дверь и появился слуга, тащивший на открытом подносе множество мутных стеклянных склянок и пузырьков, а также полный набор инструментов, необходимых для практикующего алхимика. Бережно, словно новорожденное дитя, он доставил свою драгоценную ношу к специально расчищенному столу, и принялся расставлять и раскладывать хитроумные приборы с такой нескрываемой страстью, изобличающей человека опытного и одержимого. Покончив с этим, он не покинул покоя, как можно было ожидать, а с явным любопытством обосновался у одной из стен, напряженным, ревнивым взором следя за действиями потенциального соперника. Пока длилось действо, могущее сильно позабавить любого изучающего души человеческие со всеми их многочисленными болезнями и уклонениями, чернокожий раб, тоже получив знак от своего господина, толкнул тяжелую дверь и исчез, очевидно, отправившись за будущей жертвой.
Афиф бен Бадра: Афиф с живейшим интересом пронаблюдал за всеми действиями слуги, восхищённо рассматривая всё, находящееся на подносе. Но к столу подошёл уже с совершенно спокойным и невозмутимым лицом. Выбрал маленькую пиалку, отмерил ровно один киаф воды из сосуда, налив быстро, плавно, не проронив ни капельки мимо. Затем достал из-за пазухи крошечный футлярчик, хорошо если с четверть ладони размером. Распустил тесёмки и осторожно снял крышку, потом поставил футлярчик на стол и вздохнул. Непрошеные воспоминания кольнули сердце иголкой. Страшный это состав, страшный. И не своим действием, а этими воспоминаниями... Афиф вытянул перед собой руки и беззвучно зашептал слова то ли молитвы, то ли заклинания, которым научил его отец. На свою погибель. Руки должны полностью расслабиться. Но пальцы всё ещё чуть подрагивали - по телу гулял призрак ледяной волны, стрельнувшей по позвоночнику в затылок, когда бровь рассекло лезвие ножа. Афиф шевелил губами, не издавая ни звука и терпеливо дожидаясь, когда его ладони станут мягкими и спокойными, как у мертвеца. И вот дрожь улеглась. Египтянин поддержал правой рукой заляпанный кровью левый рукав и опустил в крошечный футлярчик мизинец левой руки. Словно крошечной мерной ложечкой он зачерпнул порошка удлинённым ногтем и, задержав дыхание, быстро и плавно перенёс снадобье в пиалку с водой, не просыпав по пути ни крупицы. Отточенные, удивительно чёткие движения выдавали большой опыт подобных действий. Отец всегда говорил, что "на кончике ножа" или "на острие иголки" - это всё не то, не ко всем снадобьям подходит. Может быть, сентиментальный старик просто придавал сакральное значение традициям древних жрецов, но как бы то ни было, он сам носил такие ногти на мизинцах обеих рук, и сына приучил постоянно поддерживать строго определённую длину ногтя хотя бы на левом мизинце. Афиф не стал обрезать "мерный" ноготь, более длинный, чем все остальные. Словно хотел сохранить хоть какую-то память о далёкой родине. И вот он нежданно-негаданно пригодился. Сохраняя на лице выражение сосредоточенности, Афиф опустил ноготь в воду, смыл остатки порошка, затем тщательно вытер палец тряпицей и взялся за маленький стеклянный пестик. Размешивал долго и старательно, пока не растворились даже самые мельчайшие частицы. Аккуратно отложив пестик в сторону, египтянин почтительно склонил голову перед Заганос-пашой: - Теперь стоит подождать вашего мальчишку, чтобы я определил, стоит ли увеличивать дозу, или ему хватит и этого.
Заганос-паша: Янычар-ага наблюдал за действиями алхимика с кривой усмешкой. В жизни он куда больше привык полагаться на добрый клинок и сплоченные ряды своих воинов, чем питье, прекращающее кровь человека в жидкий огонь. Умереть, как собака, от боли, раздирающей внутренности - ничего позорнее этого не могло пригрезиться взору второго визира, ладонь которого даже сейчас машинально поглаживала простые шершавые ножны за поясом. Но какое ему было дело до того, как подохнет какой-то греческий мальчишка, осмелившийся поднять свой бесстыжий взор на того, к кому даже цари покоренных земель, случалось сползались на коленях, не смея поднять головы. Смотреть с подобной дерзостью на него значило восстать против султана. И кара за это должна была многократно превысить тяжесть проступка. ... Когда магрибец произнес последнюю фразу, веки ага янычар дрогнули. Сапфир в перстне неожиданно блеснул алой гранью - и мужчина проговорил, лениво растягивая, словно смакуя замысел и каждое слово: - Если для него этого окажется слишком много, мы найдем куда потратить остатки... За раскрывшейся дверью показалась сперва мощная фигура мощная фигура одного из телохранителей, толкавшего впереди себя юношу; следом на пороге возник африканец, которого Заганос-паша остановил жестом. И произнес раздельно по-гречески. - Этот ядоваритель волнуется о том, что могут остаться излишки. Веди сюда девчонку.
Ксар: Эти два часа, прошедшие с момента запирания Зои и её ухажёра в подвале, Ксар провёл в насущных делах, каких сейчас было великое множество. Но он не чувствовал себя усталым - всё перебивала радость от того, что Зоя теперь уж точно от него никуда не денется и ни с какими голодранцами не убежит. Как станет чуть посвободнее, надо будет ей отнести какой-нибудь еды, да и найти что-нибудь вроде одеяла. И вообще, неплохо было бы рассадить юных голубков по разным подвалам! А ночью, когда смена закончится... Возвращаясь в подобных приятных размышлениях на свой пост - в зал, отведённый для Заганос-паши и его телохранителей, делели едва заметно улыбался. И вдруг буквально нос к носу столкнулся с чернокожим евнухом своего господина. Тот тащил за шкирку приснопамятного ромея. Ксар усмехнулся: - Хм, гляжу, крысёнышу оказана честь! Что, - обратился он к негру, - на допрос? Не дождавшись ответа от слуги паши, делели оттеснил его плечом и открыл дверь, сразу же втолкнув в помещение юного ромея. Кроме Заганос-паши здесь находился ещё один слуга и какой-то незнакомец, судя по тёмной, потрёпанной галабее из простой ткани - тоже магрибинец. А судя по характерному профилю и разрезу глаз - обитатель берегов великого Нила. На столе стояла целая батарея каких-то скляночек, колбочек, мисочек. Что тут, интересно, происходит? В следующую минуту Ксар получил ответ на свой незаданный вопрос. Этому египтянину приказано по какой-то причине отравить мальчишку. Конечно, жалко такого молодого, но в общем-то туда ему и дорога. Однако от благодушного настроения Ксара не осталось и следа, когда Заганос-паша приказал привести сюда Зою. Её что, тоже собираются отравить?! Да её-то за что же?... Ксар заволновался, но не подал виду. Однако смерил неизвестного ему египтянина таким красноречивым бычьим взглядом, что сразу стало понятно - тому не жить. Делели не в праве оспорить приказ господина, но зато в его воле отомстить тому, кто этот приказ исполнит. Потом. Позже.
Йоргос: Бесцеремонное обращение конвоира, намеренно не позволившего ромею идти самостоятельно, а тащившего его через все галереи и лестницы дворца из подземелья до роскошного убранного зала, где ожидал паша, возмутило Йоргоса до глубины души. Возмущение свое он выплеснул было на охранника, которому была поручена доставка пленника под грозные очи вельможи, но получив хорошую затрещину, прекратил зубоскальство и стиснув зубы плелся рядом с конвоиром, оглядываясь по сторонам и раздумывая, сколько же еды можно купить, если, к примеру, продать золоченую чашу, стоящую на мраморном постаменте у стены? Особенно обидно было Йоргосу, что оказавшись в таком месте, он не может украдкой стащить ничего ценного, чтобы припрятав в одежде, вынести наружу, и снести верному человеку, который даст справедливую цену, не спрашивая происхождения вещи… Да и где теперь старый Мирон, во рту которого торчало три желто-коричневых зуба, а из под засаленной повязки на голове торчали нечесаные седые патлы? Если и не сбежал старый пройдоха из Константинополя, то верно труп его уже расклевывают жадные и нетерпеливые вороны, гнездившиеся на деревьях росших подле собора Святого Дмитрия, неподалеку от коего и обитал скупщик. Вспомнились и другие знакомцы, друзья-товарищи, со многими из которых связывали Йоргоса не только затрапезные беседы в кабаках, но и разные мелкие делишки. Что теперь с ними? Может и права Зоя, полагая, что рабство лучше смерти? Последняя мысль сменилась возмущенным отрицанием самой идеи покориться чужой воле, подобно псу принимая с покорностью и ласку и зуботычины от … какого-то там хозяина, когда ромей увидел того самого десятника, которому был обязан болезненным зудом рубцов, украшавших теперь спину. И едва стражник втолкнул пленника в дверь, как слух ромея резанули слова паши, велевшего вести следом Зою… «Ядоваритель» упомянутый вельможей был здесь же, и сам того не желая, парень уставился на смуглолицего человека с пугающе бесстрастным лицом и холодным взглядом. Сердце отсчитало три удара, а стражник, следивший не только за тем, чтобы босяк не сбежал, но и проявлял к второму визирю султана должное почтение, толкнул Йоргоса меж лопаток, так, что парень упал вперед, выкинув машинально руки, чтобы не уткнуться носом в пол, а после, искоса глянув на столик, заставленный зловеще поблескивающими разнообразными склянками, баночками и бутылками, за стеклянными стенками которых угадывались то жидкости, то порошки, счел что с него не убудет если, для разнообразия, сейчас он помолчит, дожидаясь вопросов вельможи, в воле которого было даровать Зое свободу и жизнь… Или не свободу, если она сама пожелает того и решит следовать за тем, кого называла Ксаром.
Заганос-паша: ... Когда мальчишка растянулся на полу, а затем принялся озираться, как попавшая в западню крыса, янычар-ага испытал некое подобие сожаления. Нет, это было не раскаяние от необходимости умертвить еще одно человеческое существо, не внезапный порыв навстречу человеку одной крови, не сострадание, иногда потрясающее даже самое жестокое сердце... просто сожаление. Холодное, усталое сокрушенье о том, что люди любят настолько усложнять свою жизнь, следуя за обманчивыми химерами любви, веры, самоотверженности. Впрочем, что и взять с христиан, если их предводитель оказался безнадежным глупцом? Все эти люди будут ненавидеть - его, султана, османскую империю - в то время как на край гибели их привела только лишь собственная неразборчивость. - Ты единственный сын в семье?- неожиданно для себя спросил он, обращаясь к юноше; паренек из Эндеруна, однажды пробудившись, со смесью любопытства и отвращения смотрел на одетого в обноски сверстника. Что дала тебе твоя родина? И что получил тот, другой, уведенный от родного порога, забывший и руки матери, и песни, что она пела у его изголовья, и даже самое ее имя. Да что там - Заганос-паша, воспитатель султана, второй визир попытался вспомнить собственное нареченное имя - но не смог. Он устал. Это все от усталости, и не больше. Это пройдет. - Так ты говоришь, видел принца Орхана?- вновь вынимая из-за пояса нож, сегодня уже изведавший вкус человеческой крови, и проводя им под кончиком ногтя, негромко спросил он. Усталость вдруг навалилась на его плечи и мужчина вынужден был опуститься на ручку стоящего тут же резного кресла. Откинулся, продолжая водить острием, и, не глядя на ромея, продолжал: - Где и когда это произошло?
Йоргос: Серьезное выражение лица было столь не свойственно ромею, что сейчас могло показаться, что он скорее изображает, притом неудачно, опасливое смятение и беспокойство, чем действительно боится разгневать пашу. Живой, беспокойный взгляд остановился на лице вельможи, словно ромей не понял заданного вопроса. И тут же скользнул ниже, ибо положение Йоргоса было таково, что даже неосторожный взгляд или неудачно подобранное слово могло обратиться против него, и что хуже – против Зои. Бродяга запоздало понял, что показав свое неравнодушие к девушке, выдал не только собственную слабость, но, что хуже, обрекает циркачку на бессмысленные страдания, вздумайся ему вдруг возразить турку, или начать привычное шутовство, нередко в прошлом позволявшее выкручиваться из передряг, отделываясь малой кровью. - Да кто ж знает-то, - пожал он плечами. Может, матушка моя плодовита, как кошка, а может, и нет ее давно на свете. Если и есть у меня единоутробные братья и сестры, то о них я не знаю, а братьями считаю тех, с кем вырос. Негромкую торопливую речь ромея пресек новый вопрос, и нервно сглотнув, при виде ножа, которым вдруг вздумалось забавляться осману, Йоргос ответил кратко и по существу: - Встретил, - прозвучало уточнение, - в Фанаре. После мы дошли до монастыря Пантократора, где я оставил его спящим, прежде чем туда пришли ваши люди… Он решил не лгать. Пока не лгать, а если и понадобиться прибегнуть к услугам собственного воображения, то врать так мешая правду и вымесел, что ни логика ни здравый смысл не смогут расплести то что случилось в действительности с тем, что добавлено будет для того, чтобы придать словам больше значимости и… как ни странно, правдоподобия. Сколь ни мало прожил на свете Йоргос, но одну забавность он успел понять хорошо: чем ярче и невероятней вымысел, тем охотнее в него верят люди, пренебрегая порой серой и невзрачной скудостью действительно имевших место быть событий и фактов. И большей веры получал тот, кто умел так обращаться с правдой, чтобы она не казалась убогим вымыслом, которому недостает деталей по причине глупости рассказчика.
Заганос-паша: ... Облава в квартале, прочесанном "по горячим следам" ничего не дала. Орхан, под ногами которого, действительно, горела земля, оказался проворнее его ощутивших себя господами положения телохранителей. Мехмет-паша чувствовал, что от этой мысли в его груди вновь закипает бешенство. На мгновение он даже пожалел, что не приказал тут же, на конюшне, вздернуть за причинное место бездельника, который исполнению долга предпочел двусмысленное удовольствие. Но дело было уже не сделано, а наказание задним числом всегда приносит больше вреда. Подождем. - Вы шли через Фанар к монастырю Пантократора...- перехватывая нож и в задумчивости принимаясь постукивать по губам отполированной рукояткой, выговорил визир. Ему было известно от Хамза-бея, что отряды Орхана обороняли южные гавани города, и неожиданное обнаружение претендента на трон недалеко от моста, соединявшего "азиатскую" часть Roma novа с Галатой, было крайне неприятным сюрпризом. Пытался ли он попасть в венецианские гавани, все еще не полностью находящиеся под контролем турок, и держащие на рейде готовые корабли - или хотел пробраться в турецкое поселение в Пэре? Так или иначе, еще утром ему это не удалось. - Он говорил, куда собирается?- вопрос был почти безнадежным, но иногда а на дурную приманку попадается крупная дичь. Орхан великолепно знал город, и серебряная цепь (вспомнился разговор на конюшне), хоть и не стоила так же дорого, как и в мирные времена, дана была не просто за компанию. - Он называл тебе имена друзей, у которых хотел бы укрыться, или корабль, которые его ждет в гавани,- речь янычар-ага более походила на утвердительную, потому что это не был вопрос, скорее, попытка понять и восстановить рассужденье противника, тем самым предугадав его ход. Оттолкнувшись от стола, Заганос-паша в задумчивости приблизился к шахматной доске. Кончик кинжала уперся в массивное основание аль-фараса*, передвигая того по аккуратным делениям. ... В одной из келий монастыря посланные на обыск янычары обнаружили персидский бектер, пробитый на боку, и рубаху со следами крови. Если так, то найти претендента на трон будет куда легче - а взять, при определенном терпении, получится голыми руками. Трусость и жадность, подкормленные в нужное время, всегда дают богатые всходы. - Султан готов подарить жизнь, неприкосновенность и тысячу франкских дукатов тому, кто доставит ему этого пленника, живым или мертвым,- словно в задумчивости, все еще продолжая смотреть на доску, проговорил второй визир. Слова, спархивающие с его языка, звенели, как золотые монеты от удара об холодный каменный пол. - Жизнь**,- бросив на пленника через плечо краткий взгляд, четко произнес он. * аль-фарас, буквально "всадник" - в арабских шахматах название коня. Византийские шахматы - затрикион - имели круглую доску, и наиболее соответствовали правилам арабских шахмат. ** Жизнь по гречески "Зоя"
Йоргос: Противоречивые чувства и мысли, обуревавшие Йоргоса, представляли собой невообразимую мешанину из глупого безрассудно-мальчишеского благородства, страха, жгучего любопытства, которое было сильнее страха, отчаянного азарта, смятения и чувства вины за то, что выдает, предает того, кому так и не возвратил долг за собственную жизнь и ноющей тоски, предвосхищающей чувство потери. И тошно было ромею от всего этого, и мерзостно от понимания, что не выкрутится. Причиной этого осознания был не только и не столько паша, сколько молчаливо присутствующий в зале незнакомец. Ох, не просто же так вздумалось вельможе держать при себе человека, по виду которого трудно было определить его положение, зато глаза и хищная пластика узкого лица выдавали в нем человека давно равнодушного к чужой жизни или смерти. У убийц, легко бравшихся за небольшую плату отправить в рай кого угодно, не спрашивая с заказчика ни имени, ни причин и то порой бывали более теплые глаза. Визирь даже, кажется, не глянул на коленопреклоненного пленника, теперь старательно изучавшего узор на ковре, когда в ответ на вопрос прозвучало глухое: - Говорил. Без уточнений и дополнений, ибо они, казалось, не были нужны этому странному, страшному человеку, опасная харизма которого притягивала, однако вызывая не симпатию, которой легко проникаются к тем, кто обладает подобным даром, а страх. Пожалуй, впервые в своей жизни, Йоргос отчетливо понял, что такое боятся. Боятся не за собственную жизнь или дорогую сердцу девушку, боятся не неизвестности или боли, а … человека. Это было хуже всего. Упомянув про имена, которые мог бы назвать Орхан, если бы чуть больше доверял своему проводнику, вельможа подсказал пленнику ответ, вместе с тем удивив ходом рассуждений… Словно прорицатель без чаши с водой и напускной таинственности, решил вдруг заглянуть в недавнее прошлое, и теперь пересказывал увиденное… Когда ромей последний раз видел принца, забывшегося тяжелым сном на узкой монашеской кровати, тот, растревоженный беспокойными сновидениями не то проживал снова недавнюю битву, не то погружен был в кошмары, порожденные раной и усталостью. Йоргос разобрал лишь имена, обрывочные фразы, короткое отцовское напутствие, и словно ученик, повторяющий за наставником новый урок, попоробовал сложить смятые фразы Орхана и оброненные им имена в мозаику истории. - Он беспокоился о своем сыне и друге, из числа приближенных к василевсу, - начал ромей, неспешно, осторожно и поскольку слова складывались удачно, уверенно продолжил, - Из-за раны побоялся стать обузой для сына, и поручил его Асеню, - Йоргос запнулся, и чувствуя как горят от стыда уши, закончил, - велев уходить до Галаты, и обещав добраться туда. Так оно было или не так, бродяга не знал, но сложилось, как ему, казалось правдоподобно и оставалось лишь надеяться, что достаточно убедительно, чтобы вельможа принял сказанное на веру. Когда же с уст паши слетело упоминание о султане, и о награде за Орхана, живого или мертвого, ромей шумно выдохнул. Кажется, турок поверил. Мифическая тысяча дукатов была слишком большой суммой, чтобы Йоргос мог вообразить, будто бы действительно может получить такие деньги. Жизнь и неприкосновенность были важнее, вот только… Пауза тянулась долго. Куда дольше, чем стоило бы, но Йоргос погружен был в размышления. Разговор с Зоей в камере, наложившийся на все события сегодняшнего дня, отрезвил его. И если босяку, не знающему поутру, доведется ли ему поужинать к закату, нечего было противопоставить зрелому, сильному, заботливому янычару, которого юная циркачка легко представляла своим хозяином, (а ревность, терзавшая Георгиоса, уточняла: «своим мужчиной»), то богач, имеющий в распоряжении тысячу полновесных золотых, мог предложить сероглазой девице рай на земле. А Йоргос, не мысливший прежде о том, что чувства его могут найти взаимность, сейчас очень хорошо понимал, что нужна ему сама Зоя – забавная, веселая, участливая внимательная, не всегда думающая о последствиях своих слов и поступков, красивая и желанная. Зоя, а не глупые девичьи чувства, которые так откровенно обращены на того, кто может дать надежную защиту в трудное время. И словно прочитав его мысли, паша произнес имя той, ради которой ромей готов был на все… Вздрогнув всем телом, парень глянул сначала на турка, а после обернулся к двери, помня о приказе, отданном янычару, посланному за Зоей.
Ксар: Весь разговор между мальчишкой и господином происходил на греческом, знания которого Ксару явно не хватало. Но и без того делели понял суть. Что ж, как он и полагал, господину удалось выудить из мальчишки сведения лучше, чем его телохранителю. Ксар не умел ломать человеческую волю или убеждать людей. Избить - запросто. Убить единым махом - запросто. А тут стоило действовать иначе. В частности за это умение Ксар и уважал своего господина, даже восхищался им. Но сейчас в душе мечника начало подниматься и иное чувство. Иногда Ксар забывал, что за пеленой его восхищения Заганос-паша остаётся холодным, жестоким, равнодушным к чувствам других людей. Столкновение с этим фактом всегда вызывало что-то вроде разочарования и обиды. Конечно же, господин прав, даже не обсуждается. Он всё делает верно. Но зачем, зачем же он приказал привести сюда Зою и упомянул что-то об излишках яда? И разве он не пообещал сейчас мальчишке отдать Птичку? Или это просто игра слов? Проклятый язык неверных. Постоянно путаешься и того гляди поймёшь что-нибудь неправильно! Но всё же - зачем сюда должны привести Зою? Яд. Излишки. Зоя... Ксар буквально не находил себе места, внешне оставаясь совершенно спокойным и неподвижным. Его правая ладонь лежала на рукояти килиджа, готовая в любой миг выхватить оружие из ножен, если вдруг в этой комнате произойдёт что-нибудь опасное для жизни господина. Делели смирно стоял в углу, не шевелясь и внимательно поглядывая на всех присутствующих. Вряд ли на его лице было заметно напряжение и беспокойство, лишь побелевшие костяшки пальцев, сжимавших навершие рукояти, могли выдать метания души делели.
Зоя: Как это часто бывает у женщин, немножко покричав и поплакав, Зоя успокоилась настолько, будто они с Йоргосом находились не в мрачных застенках, а сидели где-то в гавани на тюках с шерстью, любуясь заходящим солнцем. Она не столько нуждалась в утешении, сколько в том, чтобы кто-то ее выслушал, и, вздумай Йоргос давать ей советы, девушка бы немедленно надула губы, уверенная, что сама знает, как поступить лучше. Зоя принялась обстоятельно рассказывать ему обо всем, что случилось со времени их последней встречи, а поскольку рыночная риторика предполагала долгие отступления от предмета повествования и отступления от отступлений, до истории с Ксаром она так и не дошла. Когда чернокожий посланник Заганос-паши возник на пороге темницы, Зоя в первое мгновение вполне искренне решила, что это исчадие ада, но потом вспомнила, что некоторые свои подобия Господу было угодно обуглить, как головешки. Не успела она и рта открыть, как Йоргоса уже выволокли за дверь, которая с лязганьем захлопнулась прежде, чем Зоя успела горестно окликнуть своего верного товарища. Все случилось так быстро, что испугаться толком девушка не успела тоже, а вскоре негр пришел и за ней, ухватил тем же манером, что и Йоргоса, увлекая по лестнице куда-то наверх - как оказалось, пред грозные очи турецкого вельможи. Кроме патрикия и Йоргоса здесь находились также Ксар и некий подозрительно-жутковатого вида носатый господин, в котором Зоя с первого взгляда заподозрила заплечных дел мастера и вопросительно уставилась на декарха, будто тот мог дать ей какие-то пояснения в присутствии своего хозяина.
Заганос-паша: ... Когда за дверью раздалась тяжелая поступь евнуха и, невпопад к ней, скорые девичьи шаги, янычар-ага повернулся, неподвижными глазами озирая место будущего представления. Оставалось лишь разыграть эту партию аd majorem Dei gloriam, как говорят столь ожидаемые, но так и не пришедшие на помощь погибающему городу франки. Ну и имя божье здесь, пожалуй, стоило заменить на другое слово... Взгляд, который ромейка кинула на делели, неожиданно удивил и, пожалуй что позабавил военачальника. Что ж, тем интереснее будет то, что случится. Может быть, наконец-то появится повод наказать того, чьей нерасторопности он, второй визир Мехмед-султана, глава его "нового войска" обязан этим позорным проигрышем. Жестом он велел чернокожему рабу передать девчонку в руки Сабита, и бросив беглый взгляд на алхимика, закончившего, наконец, возиться со своим зельем, вновь повернулся к ромею. - Ты отправишься в город и поможешь моему человеку отыскать принца. Потом приведешь его сюда или... принесешь то, за что султан заплатит тебе тысячу монет. Его голову. Даю тебе времени до завтрашнего полудня. Иначе, боюсь, ей уже ничто не поможет... Держи девчонку! Этот гортанный вопль, словно ткань, с треском взорвавший зловещую тишину помещения, обращен был к телохранителю. Одновременно громадный африканец, словно тростинку, перехватил хрупкое тело юноши, не давая тому ни возможности помещать планам своего господина, ни даже издать хоть один звук. Заганос-паша протянул руку, настойчиво требуя подать себе пиалу, в которой плескалось сейчас бесцветное и безуханное содержимое.
Ксар: Когда в руки ему толкнули Зою, Ксар едва не вздрогнул, обхватив её плечи ладонями. Мягко, ласково. Но приказали держать. Чтобы не вырывалась - для чего же ещё?! Ох, нет... Ксар сглотнул ком в горле, переместив руки ниже, почти на локти девушки, и сжал крепко-крепко. Конечно же, она не вырвется. Как же это ужасно, что ему придётся участвовать в её убийстве. Может быть, попросить господина не трогать девушку, а испробовать отраву вон, на мальчишке? Наверняка этому бродяге дорога своя собственная шкура, и он ради противоядия сделает всё, что от него требуется. Делели даже приоткрыл рот, намереваясь упросить господина не причинять вреда Зое. Хотя бы попытаться упросить, не задумываясь о последствиях своей дерзкой просьбы. Но Заганос-паша уже требовательно протянул руку к египтянину. Вероятно, намеревался лично отравить несчастную ромейку. Ксар не смог сдержаться и едва заметно помотал головой из стороны в сторону, сжав губы, точно умолял своего господина - "не надо этого делать".
Зоя: Глаза Зои сделались примерно такого же размера, как та плошка, за которой потянулся турок. Это что такое? Ей смутно припомнились рассказы о страшных обрядах, которые совершают нечестивцы - для них непременно требовалась кровь христианского младенца либо христианской же девственницы. Очень возможно, что туркам тоже срочно понадобилось устроить священную церемонию - тогда носатый, наверное, за иерея... Все эти мысли пронеслись в Зоиной голове с такой скоростью, что она вряд ли смогла бы внятно изложить вслух своим рассуждения, буде кому-то вздумалось бы ими поинтересоваться. И вообще, разглядев, что в чаше поблескивает некая жидкость, Зоя твердо решила рта не открывать.
Афиф бен Бадра: Афиф умел читать людей, как открытые книги, особенно таких прямолинейных и простоватых, как этот мечник, что неподвижно торчал в углу комнаты, пока ему в руки не швырнули девчонку. И сразу же на его лице отразилось, словно в зеркале, всё, что есть на сердце. Не нужно быть провидцем, чтобы не увидеть очевидного. Если это не парочка любовников, тогда Афиф - последний фараон Египта! Ах, как трогательно! Тонкие губы Афифа тронула лёгкая ностальгическая усмешка. Тем временем Заганос-паша потребовал подать ему яд. Афиф счёл правильным подчиниться и аккуратно подал ему пиалу. Потом как бы невзначай посмотрел в глаза делели. Конечно же, одна сплошная ненависть, клокочущая и едва сдерживаемая правилами поведения при Заганос-паше. И ненависть эта направлена исключительно на него, на Афифа. Хотя он всего лишь исполнитель воли, которой нельзя перечить. Впрочем, египтянин был уверен, что если всё удастся - а не удаться не может! - то наверняка Заганос-паша даст хоть какую-то гарантию безопасности. Не стоит разбрасываться такими покорными, исполнительными и многознающими людьми, каким Афиф стремился показаться. Потому он мягко улыбнулся воину самоуверенной, наглой улыбкой.
Йоргос: Один сон, словно проклятие, преследовал Йоргоса без малого два года. Он плыл изо всех сил вперед, плыл, зная, что надо успеть, надо схватить за руку тонущую женщину, которой даже не видел, ибо глаза слепило солнечным светом, разбивающийся о волны на тысячи бликов. Как то бывает во снах, ему не было нужды слышать призывные крики о помощи, чтобы знать, куда плыть. И вот, когда он почти схватил тонущую за запястье, та внезапно ушла вниз. Взметнулись в воде черные волосы, и растаяли в глубине. И каждый раз, ныряя следом, Йоргос надеялся, что сумеет отнять у моря его избранницу, и каждый раз единственное, что оставалось ему – деревянные бусы с рисованными позолотой цветами, медленно всплывавшие в зеленоватом мареве, прошитом солнечными лучами. И вынырнув, хватая ртом воздух, он просыпался, и чудилось ему, что пальцы сжимают мокрые деревянные бусы, выхваченные из сна. Сейчас парня охватило тот же панический страх. Не суметь, не спасти, не успеть… - Я исполню, чего вы желаете, - глухо с трудом разлепляя пересохшие губы, произнес он, ненавидя и презирая себя в эту минуту. И не столько за то что предавал того, кто помог ему в миг смертельной опасности, сколько за то, что понимал, что даже не попытается предупредить Орхана, выкрутиться, чтобы дать принцу шанс на спасение, и все же как-то выручить девчонку. Он не видел иного варианта спастись и спасти Зою, кроме полного повиновения ненавистному турку. Потому и не понял сразу, что же замыслил паша, даже когда здоровый чернокожий слуга схватил его, умело завернув в руку за спиной так, что любая попытка вырваться, причиняла не шуточную боль. Вторая рука пленника тоже была обездвижена ладонью евнуха. - Прошу вас… - простонал Йоргос, даже не дернувшись, - не причиняйте ей зла… Голос сел до шепота. И вдвойне больно было от того, что осознавая собственное бессилие, он видел Зою в руках того самого десятника, которого девица знала столь хорошо, чтобы называть Ксаром.
Заганос-паша: ... Иного и ожидать было нельзя. Лицо янычар-ага оставалось таким же спокойным, даже благожелательным - куда больше, чем когда его глаза задерживались на лице телохранителя. Пешка заняла свое место. Добровольно, не сопротивляясь, осталось лишь передвинуть ее кончиком ножа - и насладиться тем, как никому не известный бродяга превратится в фигуру на разлинованной доске. Тот, кто ведет себя согласно правилам, заслуживает награды. - Хочешь спасти ее? Тогда пей. Узкая, жилистая рука вытянулась к лицу юноши, достаточно близко, чтоб он мог учуять запах воды и растворенной в ней смерти - но недостаточно для того, чтоб дать ему шанс ударом или толчком избавить турка от его нового оружие. Африканец, повинуясь даже не взгляду хозяина, а просто течению его мыслей, обхватил мощной ладонью лоб пленника, а другой - его подбородок, вынуждая запрокинуть голову и открыть рот. Сейчас любое движение, даже самое мелкое, могло оставить попавшего в беду бродягу без челюсти и языка, а то и переломить ему шею, похожую на горлышко кувшина в сравнении с гранитными мускулами евнуха. - Половина тебе, половина ей. Или все одному,- ровным голосом объявил свое решение янычар-ага.- Через сутки вы оба получите противоядие. Если ты вернешься сюда с головой принца Орхана. Это все. Подобно франкской статуе богини юности он стоял, глядя на неизвестного юношу все тем же спокойным, равно далеким от добра и зла взглядом, каким, верно, смотрит лекарь на больного, поднося ему горькое лекарство. "Сопротивленье бессмысленно",- говорили эти глаза, в глубине которых, если вглядываться, можно было увидеть притаившуюся надежду.- "Сделай то, что я тебе говорю - и завтра утром кошмары и страхи твои отступят, пронесутся над головой, как дурной сон. Сделай это - и все закончится. Я обещаю".
Йоргос: В васильковой сини отчаянного взгляда, обращенного на пашу, полыхнула ненависть. Йоргос дернулся было в могучих руках чернокожего евнуха, но тут же замер. Скосил взгляд в сторону Зои, зажатой в руках десятника, и выдохнул с шумом через нос. Мгновения тягучие как смола, склеивали меж собой слова, решения, действия. И внезапно страх отсупил, словно испытание закончилось. Что было тому причиной, босяк не понял бы и через десять лет размышлений, может душа его достигла предела, за которым кончается страх и приходит смирение, может быть накатило на парня фаталистское безразличие к тому, что будет в следующий миг. Закипающий гнев ударился о холодную сталь встречного взгляда, и угас. А после ромей послушно потянулся к пиале, и пригубил невинно-прозрачную жидкость. У смерти был едва различимый вкус, горьковато терпкий и мягкий, такой, что не почувствовался бы в вине или еде. Сутки… Первый глоток дался с трудом, вся сущность человеческая протестовала против того, чтобы добровольно глотать отраву. Второй пошел легче. На миг Йоргос решил выпить все. Пусть он умрет. Один а Зоя будет жить. Возможно паша пощадит ее, невиновную в неудаче своего непутевого приятеля, возможно даже оставит Ксару… возможно Зоя даже будет счастливы… Но без него. Больше или меньше половины пиалы было отпито, бродяга сказать не мог. Но он отстранился от пиалы. Либо он спасет и себя и Зою, и заберет ее отсюда. Либо… Мысль о том, что та, которую он любил, пусть тихо и безнадежно мало того, что достанется другому, но будет с ним счастлива была ненавистней смерти. И справедливым казалось сейчас решение, что если не суждено ему разделить жизнь с любимой, то в мире иной они уйдут вместе.
Афиф бен Бадра: Афиф чуть скривился. Половина дозы не будет иметь того эффекта! Пока мальчишка пил, египтянин приготовил вторую порцию яда. Тем более, это далось ему гораздо проще, чем в первый раз, так как волнение улеглось, и руки стали привычно спокойными. Тщательно отерев "мерный ноготь" и перемешав зелье, он протянул вторую пиалу Заганос-паше, склонив голову и разъясняя при этом: - Половина дозы вряд ли будет иметь нужный эффект, господин мой. Если тебе нужно, чтобы судьба этих ромеев была одинаковой, то каждый из них должен выпить всё без остатка.
Заганос-паша: Рука, все еще удерживавшая пиалу, с дрожащими на дне последними каплями губительного напитка, дрогнула и сжалась. Приученный и привыкший к молчаливому повиновенью чернокожего евнуха, Заганос-паша испытал сейчас короткий прилив раздражения. Глупость! Человеческая глупость, подобно трещине, безобразящая лучшие творения - куда укрыться от твоего всепроникающего взора? Разве ядами или пытками сломил он сейчас волю ромея? И разве тот не отправился бы на край света, даже если бы рука турка влила ему сейчас в рот засахаренную воду? Ничего, настанет пора, и эти дикие люди еще научатся улавливать его замыслы даже не по мановенью руки - а по быстрому взлету ресниц или же легкому изменению его дыхания. Мужчина разжал пальцы - и пиала выпала из его ладони, звонко расколовшись о каменный пол. Осколки, как раздробленные ногой святотатца кости черепа, жалобно захрустели, когда второй визир повернулся к ядоварителю. Лицо, недавно еще милостивое и улыбающееся, стало острым, подобно падающему лезвию меча. - Благодарю. Тебя. Рука янычар-ага упала, словно ее обладатель желал показать, что исполняет указания только султана или Аллаха, и не унизится до требований впервые увиденного алхимика. Взгляд прищуренных глаз обратился на делели. - Ты сделаешь это.
Ксар: Когда пиала с ядом отодвинулась от Зои, Ксар едва сдержал облегчённый вздох и, пока не видит господин, бегло погладил плечико Зои широкой шершавой ладонью, точно успокаивал. Зачем же разделять яд пополам? Пусть этот мальчишка пьёт всё. Не надо травить её! Впрочем, крысёнышу не хватило благородства принять весь удар на себя. Что ещё от такого ожидать! Хвала Аллаху, господин разбил пиалу с остатками яда. Но радость от того, что удастся сохранить Зое жизнь, была недолгой - этот проклятый алхимик, желая, видимо, выслужиться перед Заганос-пашой, приготовил вторую порцию яда. А в следующую минуту Ксар понял, что вливать отраву в рот Зое предстоит ему самому. Делели постарался сохранять безразличное выражение лица, не желая показывать господину, что эта неверная для него что-то значит. К тому же, разве она значит для него что-то? Познакомились ведь совсем недавно, да и кто она такая вообще?! Но Ксару никогда не удавалось убедительно скрывать свои эмоции, и сейчас его выдали чуть дрогнувшие брови. И всё же рука его, будто нехотя отпустив плечо девушки, протянулась к пиале, твёрдая и спокойная. Правда, по взгляду делели, обращённому на египтянина, можно было легко догадаться, что, как только они с ним останутся наедине, последнему очень не сладко придётся. На миг Ксар даже подумал - а не расплескать ли отраву как будто нечаянно, мол, девчонка вырывалась? Не пролить ли мимо? Но это значит ослушаться господина. Оказавшись между двух огней, Ксар выбрал подчинение приказу. Как всегда. Хотя сердце коротко кольнула ледяная иголочка боли. Бедная, бедная Чалыкушу. Вторая рука Ксара мягко легла на челюсть девушки, и пальцы, способные в шутку согнуть монетку пополам, вдавились в белую кожу.
Зоя: Если бы могучие руки Ксара не удерживали ее, Зоя бы уже рухнула на пол - коленки у нее давно предательски дрожали, будто после нескольких часов беспрерывного выступления. Откуда Йоргосу взять голову турецкого принца? Сами бы посудили - даже если он знает место, где укрывается беглец, одному мальчишке сладить с ним будет не под силу... Испуг совершенно заглушил здравый смысл, твердящий, что с ним наверняка отправят полдюжины бойцов. А Йоргос, между тем, даже сейчас помнил о своем крестном целованье и настойчиво твердил - не причиняете ей вреда, пощадите ее... По щекам Зои снова потекли слезы бессильной ярости. Все это напрасно, пообещают - обманут, что же ты делаешь с собой, Йорикас... Чаша с остатками яда была разбита, но, похоже, турок решил, что это еще не конец. До Зои не сразу дошло, что сейчас того же питья - или другого, но не менее смертоносного - поднесут и ей. Больше того, сделает это именно Ксар - наверное, в виде наказания за неприлично мягкое обращение с пленницей. Вот и все. "Лучше бы нас зарубили при побеге", - было последней мыслью Зои перед тем, как жесткие пальцы надавили на челюсть, заставляя девушку разинуть рот, подобно голодному птенчику в гнезде.
Ксар: Ксар стиснул зубы, пытаясь придать своему лицу совершенно бесстрастное выражение, но добился противоположного результата. Побелевшие губы и вздувшиеся желваки на скулах весьма красноречиво свидетельствовали о борьбе в душе делели. Но руки были твёрдыми и вопреки желанию сердца не пролили ни капли. Когда чашка опустела, Ксар ткнул её обратно в руки египтянина. После чего посмотрел на господина, ожидая новых приказаний. Частица ненависти, направленной на отравителя, досталась и Заганос-паше, но Ксар сразу же опустил глаза. Никому не стоит показывать своих чувств. Особенно этому человеку.
Афиф бен Бадра: Приняв пустую пиалу, Афиф едва ли не фыркнул с презрением. Этот мечник мог бы проорать на весь дворец "Я не хочу этого делать!" - и то было бы менее очевидно. Каков глупец, подумать только! Из-за какой-то неверной, из-за бродяжки так переживать. Да весь город в полном распоряжении османской армии. Неужели он думает, что эта девчонка так уж незаменима? Как бы то ни было, Афифу даже понравилось всё это представление, и то, с какой покорностью и смятением подчинялся Заганос-паше этот здоровенный, такой опасный с виду мечник. Афиф не любил глупых людей. Особенно тех, чья глупость вызвана женскими чарами. Йоргос?
Йоргос: Черный евнух отпустил пленника, держась однако наготове, на случай, если ромей вздумает по глупости или от отчаяния бросится на хозяина. Йоргос же лишь выпрямился, передернул плечами, сдерживая желание почесать зудящую поясницу. Он не понял слов мрачного незнакомца, но видимо что-то было не так, раз паша пожелал разбить пиалу с остатками яда, а Зое поднесли другую Все сожаления и терзания остались в прошлом, до того момента, как раскололась на неравные половинки фарфоровая пиала, стоившая быть может столько, что на деньги, вырученные за нее можно было столоваться в хорошей харчевне не менее дюжины дней. Сейчас на лице ромея читалось удивительное спокойствие. Спокойствие человека, который принял решение, и собирался следовать задуманному до конца. Он лишь горько усмехнулся, когда турок, который «был добр» к маленькой милой циркачке, по ее собственным словам, заставил Зою выпить смертоносную жидкость. Что проку той доброты, когда участь всех, здесь находящихся зависела от воли или прихоти одного человека? Йоргос внимательно следил за вельможей, и, спросив вдруг себя, с удивлением понял, что даже не ненавидит этого человека. Судьбу ненавидеть, в общем-то, глупо. К этой мысли он пришел еще будучи мальчишкой, а потому спокойно принимал то, что ему было отмеряно в этом мире, находя в своей жизни не меньше радостей, чем те, кто жил в дворцовой роскоши. А судьбой ромей считал то, что не в его силах было изменить. Вот и сейчас, он не мог изменить происходящего, но ему была дана возможность решить, какое будущее выбрать – жалкую смерть, или жизнь… - Я готов, - произнес он с едва сдерживаемым нетерпением, отвлекая визиря от смакования всех оттенков и нюансов ситуации, - время теперь против меня, а принц Орхан, - он произнес имя, которое во время разговоров с вельможей стыдился упоминать, легко, словно речь шла и не о человеке даже, а о каком-то предмете, -не будет сидеть на месте и дожидаться встречи. Немного помявшись, ромей добавил, не поднимая глаз, однако без заискивания в тоне голоса, просто озвучивая очевидный факт. - И у меня нет оружия, господин, чтобы исполнить вашу волю, когда, - он тут же поправился, - если… принц не пойдет со мной… Ему было, что сейчас сказать Зое, и будь возможность получить минуту наедине с девушкой, укоротив отмерянные ему часы жизни вдвое, он не задумываясь, согласился бы. Но все что ему оставалось, это лишь ободряюще ей улыбнутся. Улыбка, сначала неуверенная, словно за минувший день, Йоргос разучился улыбаться, растянула уголки губ, и отражением ее лукаво блеснули синие глаза за миг до того, как перехватив взгляд Зои, Йоргос беззастенчиво ей подмигнул. «Выберемся, милая, Так или иначе, правдами или неправдами»
Заганос-паша: - У тебя будет оружие. Пожалуй, из всех, кто находился сейчас в этом месте и в это время, мальчишка нравился Заганос-паше больше всех. Он не рыдал и не рвался, как многие, кого бесстрастным янычарам доводилось отправлять на тот свет, а принимал случившееся точно так, как, в представлении выкреста, должен был вести себя настоящий мужчина: не проявляя позорной слабости и не выказывая страха за свою жизнь, которая, воистину, теперь зависела от быстроты его ног и ловкости языка. Это требовало награды. - С тобой пойдет он,- указывая на ядоварителя, произнес второй визир,- и он будет твоим оружием. Он и... вот это. По его знаку чернокожий подал юноше небольшую металлическую пластину, вроде тех "ярлыков", которые выдавали монгольские властители своим эмиссарам и вестникам, чтобы избавить тех от превратностей пути по просторам империи. На полированной поверхности была оттиснута шахада* и рядом с ней, выкрашенная красным - тугра нового султана. Янычар-ага с почтением прикоснулся губами к причудливым изгибам арабской вязи, негромко произнеся нараспев: ʾašhadu ʾal lā ilāha - и лишь после этого передал "охранную грамоту" юноше. - С этим ты пройдешь любые посты и не будешь задержан янычарами ни в каком месте на территории города. Прочие патрули обязаны немедленно передать тебя им в случае любого спора. С этой минуты,- Мехмет-паша слегка повысил голос, чтоб донести до ромея важность происходящего,- ты служишь великому султану, подсуден и подчиняешься только ему. И мне,- серые глаза, доселе торжественные, блеснули предостережением. Но, должно быть, сочтя, что требование пленника все же вполне справедливо, командующий нового войска повернул лицо к Сабиту, небрежно бросив: - Сведи его в арсенал, пусть подберет себе, что захочет. Сочтя, что этих распоряжений достаточно, и отдельные указания прочим собравшимся будут излишней роскошью, второй визир направился к столу, на ходу вытирая руки расшитым кушаком, обозначавшим его ранг,- словно боялся, что на них может остаться отрава. * шахада - "символ веры" в исламе, строчка: «Какой бы раб Божий ни засвидетельствовал о том, что нет божества, достойного поклонения, кроме Бога (Аллаха) и что Мухаммад — посланник Бога (Аллаха), сделав это с искренностью в сердце, Господь непременно удалит его от Ада».
Зоя: Каков на вкус яд, Зоя так и не поняла, хотя ей пришлось сделать несколько глотков, пока бесцветная жидкость лилась в горло. Можно ли описать послевкусие воды? На языке остается лишь влажность и прохлада, но не горечь, кислота или сладость... А впрочем, если бы отраву было так легко распознать, кто умер бы от дьявольского зелья? Ксар больше не держал ее, но в этом и не было необходимости - Зоя стояла, держа спину неестественно ровно, будто отныне она стала драгоценным сосудом и боялась расплескать через край то, чем была наполнена. Яд был в ней, бежал по жилам, скользким змеем свернулся в животе, и тревожить его покой понапрасну не следовало - он и так пробудится в свой, заранее назначенный срок. Широко распахнутыми глазами следила Зоя за тем, как Йоргосу вручили охранный знак, глядя и не видя, слушая и не слыша. Она отравлена. Она почти мертва, как и сам Йоргос, только все еще дышит по какому-то недоразумению....
Ксар: Ксар положил руку на плечо Зое и негромко сказал: - Пошли. Нужно отвести её назад, в темницу. А потом сопроводить мальчишку в арсенал. Хотя, да какой с того прок? Наверняка крысёныш меч даже поднять не сможет. Выходя из залы, Ксар чуть оглянулся на замешкавшегося египтянина. Тот не спешил идти следом за мальчишкой, которого ему приказал сопровождать в поисках принца Орхана Заганос-паша. "Ну ничего, как-нибудь позже пересечёмся...", - подумал Ксар, прищурившись. Подтолкнув на выход друга Зои, он закрыл за собой дверь приёмной и только сейчас позволил себе, словно извиняясь, ласково погладить девушку по плечу. Ксар хотел сказать этим - "Всё будет хорошо, я что-нибудь придумаю". Но наверняка ромейка не оценит сейчас его порыва. Как бы то ни было, пока они шли по коридорам и спускались в подвал, а затем, оставив там Зою, направились вдвоём с мальчишкой к арсеналу, делели почти придумал выход из создавшейся ситуации. Если парень не вернётся, обрекая себя и свою возлюбленную на смерть, то пусть умирает сам сколько угодно. А она будет жить. Ксар едва заметно усмехнулся своим мыслям и появившемуся в голове плану...
Йоргос: Молча беря из рук чернокожего араба знак, дарующий ему вседозволенность в гибнущем городе, Йоргос не мог отделаться от чувства нереальности всего происходящего. Еще сутки назад он, пробираясь закоулками и дворами, боялся каждой тени и не знал, доживет ли до вечера. Сегодня он мог смело идти, куда полагал нужным и знал, что точно доживет до следующего полудня. Понимая теперь свое странное положение, озвученное вельможей, ромей, стиснув губы, чтобы удержать рвущиеся из груди дерзкие слова, безрассудные и оскорбительные, сжал в ладони пластину с причудливыми письменами и знаком. Глупо было говорить о том, что не под силу турку сломить его волю, он и не ломал, а искусно манипулировал душой и помыслами Йоргоса. Еще глупее грозить карой небесной. Что Богу до какого-то босяка, едва помнящего единственную молитву? Когда же с уст вельможи слетели слова о том, что ромей теперь служит султану, прозвучавшие без торжественности и пафоса, просто, как приговор, внутри Йоргоса поднялся, было, глухой протест. Хотелось крикнуть во все легкие, что он предпочтет смерть такой позорной участи, и ведь желание его, скорее всего, было бы удовлетворено милостивым кивком паши, а черный евнух, подчиняясь не слову но взгляду, одним ударом обезглавил бы молодого балбеса. Однако важнее собственной участи была жизнь любимой. Сама того не зная, Зоя, сейчас одним своим присутствием спасла своего бестолкового дружка, редкостный дар которого – попадать в разного рода переделки не подвел и на этот раз. Сам того не зная вельможа, поднесший пленнику пиалу с ядом, заставил парня принять и однозначно определить для себя собственные чувства, и понять, насколько же ему нужна эта напуганная маленькая сероглазая циркачка. Быть может, потом, если судьбе будет угодно, чтобы ромей пережил и этот день и последующие, он найдет в себе силы отблагодарить мысленно каждого из этих людей за ту роль, которые они сыграли в его жизни. Сейчас же Йоргос едва ли мог разобрать детально то, что думал и чувствовал. Но понимал, что уже не будет прежним. Не сможет. Не пожелает. Так нисходят на людей озарения, в один миг меняющие жизнь. Так срывается пестрый покров суетных страхов и желаний, и, рассеиваясь в прошлом, обнажает то главное в жизни, ради чего и стоит жить… Жизнь. Плечи его дрогнули, и голова чуть склонилась вниз. Он замер было, но, все же решившись, поклонился тому, кто был теперь, по сути, его хозяином. Это далось нелегко, как и слова, прозвучавшие довольно спокойно: - Благодарю, господин. Он не осмелился в присутствии визиря задавать вопросы ядоварителю, нетерпеливо глянул в сторону двери, и надеясь, что мрачный человек, которому, жестокой прихотью судьбы теперь была отведена роль не просто попутчика, но надсмотрщика и защитника, и палача, вздумайся ромею учудить что-нибудь, расходящееся с планами паши. Потом… все вопросы будут потом. Едва выйдя за пределы зала, не удерживаемый никем, и уже почти полностью осознающий, какую на самом деле свободу в действиях даровала ему пластина с султанской печатью, он вспыхнул, заметив, как коснулась девичьего плеча ладонь османа. Резко воровской уловкой, метнулся за спиной десятника, рванул за руку Зою, и не думая о том, что может причинить ей боль, стиснул в объятьях так, как мечтал уже давно, и поцеловал циркачку беззастенчиво и жадно. И тут же отпустил, не дожидаясь реакции Ксара, и не стыдясь боле и не смущаясь собственного желания, произнес, глядя в глаза ромейки: - Верь… И с холодным вызовом глянул на мужчину, который, по праву захватчика, еще мог называть Зою своей. эпизод завершен
полная версия страницы